Аннотация: Шесть эссе об Александре Блоке. Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/PIak96UVmME
Глава 3.
А. А. Блок. "Благословляю всё, что было"
Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/PIak96UVmME
В континууме пространства-времени жизнь поэта, как порыв подлинного человеческого становления, нелинейна и неравновесна. Здесь вряд ли следует искать прямые пути от рождения к зрелости и закату, от первой пробы пера к вершинам творчества и общественной деятельности. Пути непредсказуемы - в судьбоносных точках двоятся, множатся, роятся: на каком из них остановится выбор, одному Богу известно. В заботе о себе, пока игры истины используют его жизненно важные силы, поэт воспроизводит собственную субъективность, значимую в творчестве гораздо больше всей той работы, какую власть проделывает над ним.
Да если б было иначе - без свободы выбора и действия - возможности человеческого существования были б ничтожны. И мир не безучастен к этой свободе: поэт узнаёт в нём признаки нечто большего, чем одна только причинно-следственная закономерность и естественноисторическая необходимость, - поэт-пророк, прозорливец, визионер.
* * *
Благословляю всё, что было,
Я лучшей доли не искал.
О, сердце, сколько ты любило!
О, разум, сколько ты пылал!
Пускай и счастие и муки
Свой горький положили след,
Но в страстной буре, в долгой скуке
Я не утратил прежний свет.
И ты, кого терзал я новым,
Прости меня. Нам быть - вдвоём.
Всё то, чего не скажешь словом,
Узнал я в облике твоём.
Глядят внимательные очи,
И сердце бьёт, волнуясь, в грудь,
В холодном мраке снежной ночи
Свой верный продолжая путь.
15 января 1912
В скуке ли, в буре, во мгле, что всегда на земле, прежний свет с поэтом: любя и пылая, в непрерывном становлении своём он видит знаки того, "чего не скажешь словом". Узнавая эти облики и различая непотерянные душами голоса, глядят внимательные очи на зарю и в чёрную бездну, сердце, волнуясь, бьёт в грудь. Его путь - в холодном мраке снежной ночи, светлой ночи ужасающего ничто. Его путь нелинеен, состояния неравновесны - линии судьбы, на коротких промежутках собранные касательными прямыми, рассыпаются в точках интенсивного художественного роста отточиями творческого экстаза.
Ангел-хранитель
Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле,
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
За то, что связала нас тайна и ночь,
Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы -- муж и жена!
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи.
За то, что не любишь того, что люблю.
За то, что о нищих и бедных скорблю.
За то, что не можем согласно мы жить.
За то, что хочу и не смею убить --
Отмстить малодушным, кто жил без огня,
Кто так унижал мой народ и меня!
Кто запер свободных и сильных в тюрьму,
Кто долго не верил огню моему.
Кто хочет за деньги лишить меня дня,
Собачью покорность купить у меня...
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои -- поколенье рабов,
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа...
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою.
Что огнём сожжено и свинцом залито --
Того разорвать не посмеет никто!
С тобою смотрел я на эту зарю --
С тобой в эту чёрную бездну смотрю.
И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма -- впереди?
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идём?
Вдвоём -- неразрывно -- навеки вдвоём!
Воскреснем? Погибнем? Умрём?
17 августа 1906
*** "Я верю: то Бог меня снегом занёс"
В Гейдельберге на заре XIX столетия старший современник А. С. Пушкина Георг Вильгельм Фридрих Гегель, читая лекции по эстетике, обыкновенно пускался в рассуждения о том, что искусство "отошло в прошлое". При изображении божественного искусство перестало быть чем-то самим собой разумеющимся, как это было в античном мире. Произведение искусства перестало служить божеством, предназначенным для почитания, общество всё более индустриализируется, художники и поэты всё более ощущают свою бездомность. Извлечение прибыли из торговли и производства, сверхприбыли из сомнительных сделок предлагает им довольствоваться участью бродячих комедиантов на чужом празднике жизни. Между творцами и теми, для кого они творят, не осталось взаимопонимания. Художники и поэты создают свою общность - богему, которая приемлет только посвящённых в творческий труд.
Фабрика
В соседнем доме окна жолты.
По вечерам -- по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене -- а на стене
Недвижный кто-то, чёрный кто-то
Людей считает в тишине.
Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовёт
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.
Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.
24 ноября 1903
В той общности художников и поэтов, которая получила название русский символизм, Александр Александрович Блок был "волею божией поэт и человек бесстрашной искренности" (М. Горький). Сколько ни было образованных капиталистов, русские символисты не были сыновьями крупных промышленников. Андрей Белый писал:
"Символисты - дети небогатых интеллигентов, образованных разночинцев, разоряющихся или захудалых дворян, давно забывших о своём дворянстве; наиболее типична связь символистов с передовой интеллигенцией конца века; в аспекте "декадентов" мы "скорпионами" выползли из трещин культурного разъезда в конце века, чтобы, сбросив скорпионьи хвосты, влиться в начало века.
Я - сын крупного математика, вылез на свет из квартир, переполненных разговорами о Дарвине, Спенсере, Милле; Блок - сын профессора, внук известнейшего ботаника, профессора же, женатый на дочери профессора Менделеева; Эллис - побочный сын известнейшего московского педагога; С. М. Соловьёв - внук знаменитого историка Соловьёва (профессора же);
Балтрушайтис, В. Иванов - никакого отношения к крупному капитализму не имели; Б. Садовской - тоже; более молодые модернисты, истекшие из символизма и утекшие по-разному из него: Шершеневич - сын профессора; Шервинский - сын профессора медицины и т. д."
(А. Белый. "На рубеже двух столетий". С. 204)
* * *
Всё бытие и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно,
Мне всё равно - вселенная во мне.
Я чувствую, и верую, и знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни слабости, ни силы;
Прошедшее, грядущее - во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.
Я здесь в конце, исполненный прозренья,
Я перешёл граничную черту.
Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.
17 мая 1901
В 1880-м, в год рождения сына Александр Львович Блок (1852-1909), вскоре профессор кафедры государственного права в Варшаве, защитил магистерскую диссертацию: "Государственная власть в европейском обществе. Взгляд на политическую теорию Лоренца Штейна и на французские политические порядки". Он доказывал зависимость государственной власти от господствующего в данный период класса и стал первым в России социологом, писавшим о классовой борьбе. По молодости отцу поэта "стоило больших усилий прекратить писание стихов, чтобы не отвлекаться чересчур от науки в сторону муз" (А. А. Блок. Дневники. С. 296). Его довольно необычная и мрачная судьба была исполнена сложных противоречий:
"За всю жизнь свою он напечатал лишь две небольшие книги (не считая литографированных лекций) и последние двадцать лет трудился над сочинением, посвящённым классификации наук. Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, - отец мой считал себя учеником Флобера. Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всём душевном и физическом облике его" (А. Блок. Автобиография. С. 12).
Аграфа Догмата*
Я видел мрак дневной и свет ночной.
Я видел ужас вечного сомненья.
И господа с растерзанной душой
В дыму безверья и смятенья.
То был рассвет великого рожденья,
Когда миров нечисленный хаос
Исчезнул в бесконечности мученья. -
И всё таинственно роптало и неслось.
Тяжёлый огнь окутал мирозданье,
И гром остановил стремящие созданья.
Немая грань внедрилась до конца.
Из мрака вышел разум мудреца,
И в горной высоте - без страха и усилья -
Мерцающих идей ему взыграли крылья.
22августа 1900
Мерцающие идеи высказывает поэт. Кому, как не ему, доступны крылья, - ему, кто стремится увековечить всё сущее, - ему, кто узрел ужас абсолютизированного картезианского сомнения, бесконечно мучительного скептицизма? Совсем не лишние эти идеи в его дневниках, "в дыму безверья и смятенья" они - присутствие Духа: освобождение будущего, преодоление прошлого, неизбежность настоящего.
"Стихи - это молитвы. Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает её в божественном экстазе. И всё, чему он слагает её, - в том кроется его настоящий Бог. Диавол уносит его - и в нём находит он опрокинутого, искалеченного, - но всё милее, - Бога. А если так, есть Бог и во всём тем более - не в одном небе бездонном, а и в "весенней неге" и в "женской любви".
Потом чуткий читатель. Вот он схватил жадным сердцем неведомо полные для него строки, и в этом уже и он празднует своего Бога.
Вот таковы стихи. Таково истинное вдохновение. Об него, как об веру, о "факт веры", как таковой, "разбиваются волны всякого скептицизма". Ещё, значит, и в стихах видим подтверждение (едва ли нужное) витания среди нас того незыблемого Бога, Рока, Духа... кого жалким, бессмысленным и глубоко звериным воем встретили французские революционеры, а гораздо позже и наши шестидесятники.
"Рече безумец в сердце своём: несть Бог"" (А. Блок. Дневники. С. 22-23).
* * *
В туманах, над сверканьем рос,
Безжалостный, святой и мудрый,
Я в старом парке дедов рос,
И солнце золотило кудри.
Не погасал лесной пожар,
Но, гарью солнечной влекомый,
Стрелой бросался я в угар,
Целуя воздух незнакомый.
И проходили сонмы лиц,
Всегда чужих и вечно взрослых,
Но я любил взлетанье птиц,
И лодку, и на лодке вёсла.
Я уплывал один в затон
Бездонной заводи и мутной,
Где утлый остров окружён
Стеною ельника уютной.
И там в развесистую ель
Я доску клал и с нею реял,
И таяла моя качель,
И сонный ветер тихо веял.
И было как на Рождестве,
Когда игра давалась даром,
А жизнь всходила синим паром
К сусально-звёздной синеве.
Июль 1905
Мать поэта Александра Андреевна (1860-1923), урождённая Бекетова, дочь ректора Санкт-Петербургского университета А. Н. Бекетова, после рождения сына разорвала отношения с мужем, добилась указа Синода о расторжении брака и вышла замуж за гвардейского офицера Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттуха.
Время учёбы во Введенской гимназии в 1889-1898 гг. и на юридическом факультете (1898-1901 гг.) запечатлелось юношеской влюблённостью в Ксению Садовскую и встречей с "честным воином Христовым" Владимиром Соловьёвым: "Он занёс над врагом золотой меч. Все мы видели сияние, но забыли или приняли его за другое. Мы имели "слишком человеческое" право недоумевать перед двоящимся Вл. Соловьёвым, не ведая, что тот добрый человек, который писал умные книги и хохотал, был в тайном союзе с другим, занесшим золотой меч над временем" (А. А. Блок. "Рыцарь-монах").
Они встретились на похоронах в бесцветный пeтepбypгcкий день февраля 1900 года:
Hи дo, ни пocлe этoгo дня я нe видaл Bл. Coлoвьёвa; нo чepeз вcё, чтo я o нём читaл и cлышaл впocлeдcтвии, и нaд вceм, чтo иcпытaл в cвязи c ним, пpoxoдилo этo cтpaннoe видeниe. Bo взглядe Coлoвьёвa, кoтopый oн cлyчaйнo ocтaнoвил нa мнe в тoт дeнь, былa бeздoннaя cинeвa: пoлнaя oтpeшённocть и гoтoвнocть coвepшить пocлeдний шaг; тo был yжe чиcтый дyx: тoчнo нe живoй чeлoвeк, a изoбpaжeниe: oчepк, cимвoл, чepтёж. Oдинoкий cтpaнник шecтвoвaл пo yлицe гopoдa пpизpaкoв в чac пeтepбypгcкoгo дня, пoxoжий нa вce ocтaльныe пeтepбypгcкиe чacы и дни. Oн мeдлeннo cтyпaл зa нeизвecтным гpoбoм в нeизвecтнyю дaль, нe вeдaя пpocтpaнcтв и вpeмён".
(А. Блок. "Рыцарь-монах")
Поэт и писатель Даниил Андреев (1906-1959) полагал, что, рассказывая об этой встрече, А. А. Блок явно недоговаривал: "Бог знает, что прочитал Соловьёв в этих глазах; только взор его странно замедлился". Не исключено, что "в момент этой первой и единственной между ними встречи глаза будущего творца "Стихов о Прекрасной Даме" отразили многое, столь многое, что великий мистик без труда мог прочитать в них и заветную мечту, и слишком страстную душу, и подстерегающие её соблазны сладостных и непоправимых подмен" (Д. Л. Андреев. "Роза мира").
Поэты, как воины Христовы, всегда узнают друг друга.