Аннотация: Пять эссе о Фёдоре Сологубе. Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/45tOaVc1coU
Глава 2.
Ф. К. Сологуб. "Суровый звук моих стихов"
Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/45tOaVc1coU
'Такой народ, такая сторона', - на горькую истину этих слов, познав, не сетовал Фёдор Кузьмич Сологуб. Автор знаменитого романа 'Мелкий бес', в котором уродливое и прекрасное российской глубинки отражено одинаково точно, мог говорить одинаково свободно речью рафинированного французского символизма, и босяцким слогом глухой рабской жизни в неясном страхе, и высоким косноязычием дарованной поэту свободной мысли:
'О, смертная тоска, оглашающая поля и веси, широкие родные просторы! Тоска, воплощённая в диком галдении, тоска, гнусным пламенем пожирающая живое слово, низводящая когда-то живую песню к безумному вою! О, смертная тоска! О, милая, старая русская песня, или и подлинно ты умираешь?'
* * *
Мы - пленённые звери,
Голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем.
Если сердце преданиям верно,
Утешаясь лаем, мы лаем.
Что в зверинце зловонно и скверно,
Мы забыли давно, мы не знаем.
К повторениям сердце привычно, -
Однозвучно и скучно кукуем.
Всё в зверинце безлично, обычно.
Мы о воле давно не тоскуем.
Мы - пленённые звери,
Голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем.
<24 февраля 1905>
Общество, в котором 'мы - пленённые звери', голосило, лаяло, куковало, как могло и умело, - обезличенное, обычное, верное 'преданьям старины глубокой'.
'О, это - звери особенные. У них есть своя история, - замечает Иннокентий Анненский. - Метафора? Отнюдь нет. Здесь пережитость, даже более - здесь постулат утраченной веры в будущее'. ('О современном лиризме'. С. 349)
Поднять свой голос во имя личностного освобождения, переоценки ветхих ценностей означало сказать о зловонии и скверне, царящих в зверинце, означало обличить кондовый быт и тяжёлую плоть, назвать вещи своими именами. Дело неблагодарное - быть в глазах современников и петербургского прокурора автором 'оскорбляющих нравственность' романов, 'ворожащим колдуном', 'серым чёртом', а для поколений грядущего - дитём мрака и скорби, 'кирпичом в сюртуке' (В. Розанов), 'живым воплощением духа декаданса в русской литературе' (К. Савельев). Дело неблагодарное и к тому же обоюдно рискованное - как для личной свободы, так и для общественного спокойствия. Волну самоубийств начала ХХ века объясняли, в том числе, 'цветами зла' русского Бодлера, хотя и у самого рьяного критика 'сологубовщины', буревестника революции Максима Горького герои кончали с собой, умирали от любовного истощения, вынимали сердце и т. д. и т. п.
Дело неблагодарное и по-мужски рискованное.
Его не убоялся поэт.
*** 'Я люблю мою тёмную землю'
Выпускник Санкт-Петербургского учительского института Фёдор Тетерников (1863-1927) десять лет служил учителем математики в народных училищах Новгородской, Псковской и Вологодской губерний. Сын портного и крестьянки, в детстве и отрочестве он испытал на себе и унижения и хозяйские розги, какие задавали ему в господском доме семьи Агаповых, куда после смерти отца прачкою устроилась его мать. Служба в глуши северных губерний проходила в беспросветной нищете и тоске смертной. Фёдор Кузьмич просил разрешения приходить на уроки босым - на обувь не хватало средств, ведь на его иждивении находились мать и сестра, привезённые из столицы.
* * *
Из отуманенного сада
Вливается в окно прохлада.
Поутру ветки шелестят,
Щебечут птицы там на ветках,
И семь приятелей сидят,
Поссорившися, в двух беседках.
А мне в какую же идти?
Где чушь мне пьяную плести?
Пора домой. Уроки скоро
Начнутся. Уж проснулась мать,
И с нею, знаю, будет ссора,
И будет долго упрекать.
Бреду, держуся ближе к тыну,
От водки и прохлады стыну, -
И точно, мать уже в дверях,
Суровая, меня встречает;
Еще молчанье на губах,
Но уж и взором упрекает.
30 сентября 1883
В 1892 году учителю математики удалось добиться определения в Рождественское городское училище Санкт-Петербурга, из которого в 1899 году его перевели на должность школьного инспектора в Андреевское училище на Васильевском острове с полагающейся по статусу казённой квартирой. В это время родился творческий псевдоним Фёдора Тетерникова - Сологуб, были изданы первые книги стихов. Десять лет поэт работает над романом 'Мелкий бес' - шлифует зеркало, многократно и тщательно проверяя, чтобы уродливое и прекрасное отражалось в нём одинаково точно.
* * *
Я люблю мою тёмную землю,
И, в предчувствии вечной разлуки,
Не одну только радость приемлю,
Но смиренно и тяжкие муки.
Ничего не отвергну в созданьи, -
И во всём есть восторг и веселье,
Есть великая трезвость в мечтаньи,
И в обычности буйной - похмелье.
Преклоняюсь пред Духом великим,
И с Отцом бытие моё слито,
И созданьем Его многоликим
От меня ли единство закрыто!
5 августа 1896
Публикация романа досталась автору нелегко; рукопись возвращали, считая произведение 'слишком рискованным и странным'. Роман увидел свет лишь в 1907 году, пять лет спустя после окончания, и принёс Ф. Сологубу широчайшую известность. Часть читателей, таких как олух царя небесного критик А. Горнфельд, полагала, что главный герой романа провинциальный учитель Передонов, добивающийся места школьного инспектора, и есть сам автор:
'Для тех, кто знаком с литературными признаниями авторов, совершенно ясно, где Сологуб ощутил передоновщину всего больнее и страшнее: в себе самом... Для меня ясно: Фёдор Сологуб - это осложнённый мыслью и дарованием Передонов. Передонов - это Фёдор Сологуб, с болезненной страстностью и силой изображённый обличителем того порочного и злого, что он чувствует в себе. Это чудовищно, но обычно'. (А. Горнфельд. 'Недотыкомка').
Другие читатели, такие как А. А. Блок, признавали в Передонове явление довольно распространённое и понимали, что, внимательно вглядевшись в самих себя, могут обнаружить смертные грехи мелкого беса. Вряд ли, конечно, критик Горнфельд желал всматриваться в самого себя, - отсюда, в общем-то, и берёт начало передоновщина: Передонов замечает соринку в глазах окружающих, а в своём не видит бревна. Передонов никогда не даёт оценку свои действиям, он всегда прав - он критик, для которого ясно, кто есть кто.
В предисловии ко второму изданию Ф. Сологуб писал:
'Я не был поставлен в необходимость сочинять и выдумывать из себя; всё анекдотическое, бытовое и психологическое в моём романе основано на очень точных наблюдениях, и я имел для моего романа достаточно 'натуры' вокруг себя. И если работа над романом была столь продолжительна, то лишь для того, чтобы случайное возвести к необходимому, чтобы там, где царствовала рассыпающая анекдоты Айса, воцарилась строгая Ананке'.
* * *
Не ходи ко мне, тоска!
Я ль горел да горемыка?
Хоть и очень ты дика,
Я с тобой расправлюсь лихо.
Как поймаю, разложу
На короткую скамейку
Да покрепче привяжу
К ней тебя, мою злодейку,
Сдёрнув траур риз твоих,
Отдеру на обе корки, -
Розгой будем мерить стих,
Рифмы - свист жестокой порки.
2 августа 1889
Отделить 'личное' от 'общего', что в персонаже от автора и что в самом авторе от социального окружения, совсем не просто. По большому счёту, для литературы не имеет значения, какие личностные качества тот или иной эстет, будь он критик или читатель, приписывает автору. Потому как опять же далеко не очевидно, какие из этих качеств принадлежат эстету, и он неосознанно пересаживает их из злосчастной своей головы в головы пишущей братии. А разбираться в психике критиков и читателей - прерогатива скорее социальной психологии, педагогики, социологии науки, чем литературоведения и семиотики.
По словам Н. А. Бердяева: 'Если эстет живёт в мире своих ощущений и эмоций, то это совсем не означает, что он живёт в экзистенциальном мире субъектности, в мире духа, свободы и творческой активности. Наоборот, в духовной структуре эстета ощущения и эмоции объективированы, выброшены вовне. Исключительно эстетическая ориентация в жизни ослабляет чувство реальности, ведёт к тому, что целые области реальности выпадают'. ('О рабстве и свободе человека'. С. 665).
Гораздо важнее вступить в диалог с текстом, - услышать, чем он живёт, дышит, - понять, каким смыслом и образом воздействует много лет спустя. Мы ему тоже можем ответить, - своим неугасающим читательским интересом, - возвращаясь, перечитывая, споря, запоминая. Это и есть то, что в фундаментальной онтологии Мартина Хайдеггера (1889-1976) определено как зов бытия. Автор и его сочинения могут быть чужими; но если текст откликается в нас живым содержанием собственных переживаний, это и есть истина, совесть, транссубъективное в субъективном.
* * *
Восстановители из рая
В земной ниспосланы предел:
Холодный снег, вода живая
И радость обнажённых тел.
Когда босые алы ноги
И хрупкий попирают снег,
На небе голубеют боги
И в сердце закипает смех.
Когда в пленительную воду
Войдёшь, свободный от одежд,
Вещают милую свободу
Струи, прозрачнее надежд.
А тело, радостное тело,
Когда оно обнажено,
Когда весёлым вихрем смело
В игру стихий увлечено,
Какая бодрость в нём и нега!
Какая чуткость к зовам дня!
Живое сочетанье снега
И вечно-зыбкого огня!
12 ноября 1913
Санкт-Петербург
Ф. Сологуб совершенно уверен, что радости жизни, - холодный снег, вода живая, радость обнажённых тел, - имеют не столько земное, сколько небесное происхождение: именно они 'вещают милую свободу' и сочетают игру стихий, снег и огонь с человеческой чуткостью к зовам дня, просветлённым, как зов самого бытия. Всё это, столь необходимое для обновления мироощущения и освобождения духа, поэт называет просто - восстановители из рая. Всё это - экзистенциальное общение поэта с нами и другими людьми, которые были и будут.
Выдающийся отечественный философ так объяснял пути и неистраченные возможности этого общения:
'Человек есть существо, себя преодолевающее, трансцендирующее. Реализация личности в человеке есть это постоянное трансцендирование. Человек хочет выйти из замкнутой субъективности, и это происходит всегда в двух разных, даже противоположных направлениях. Выход из субъективности происходит путём объективации. Это путь выхода в общество с его общеобязательными формами, это путь общеобязательной науки. На этом пути происходит отчуждение человеческой природы, выбрасывание её в объектный мир, личность не находит себя. Другой путь есть выход из субъективности через трансцендирование. Трансцендирование есть переход к транссубъективному, а не к объективному. Этот путь лежит в глубине существования, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с Богом, с другим человеком, с внутренним существованием мира, это путь не объективных сообщений, а экзистенциальных общений. Личность вполне реализует себя только на этом пути'. (Н. А. Бердяев. 'О рабстве и свободе человека'. С. 447).
* * *
С каждым годом жизнь темней.
Эти дни уж далеки,
Как из солнечных лучей
Мать вязала мне чулки
И сшивала башмаки.
Были белы по весне,
И желтели с каждым днём.
Солнце их желтило мне
Золотым своим огнём.
Лучшей краски не найдём.
Знай носи без перемен.
Годны вплоть до холодов.
Голенища до колен,
Нет тяжёлых каблуков
И уродливых носков.
А посмотрит кто чужой,
Дивной ткани не поймёт,
И подумает, - босой,
Засучив штаны, идёт
Мальчуган из-под ворот.
7 ноября 1900
Автор 'Мелкого беса' в вязанных из солнечных лучей чулках и сшитых из той же солнечной материи башмаках через трансцендирование выходит из замкнутой субъективности в самом себе. На этом пути он встречает Бога, своего ангела-хранителя и любовь всей жизни Анастасию Николаевну Чеботаревскую, входит в мир русской литературы, философии и искусства - Серебряный век.
Его персонаж, Ардальон Борисыч Передонов, выходит из своей субъективности путём объективации и оказывается в мире без творчества, мире смертной тоски, нищей и скучной жизни. Его чувства тупы, всё доходящее до его сознания претворяется в мерзость и грязь.
'Опять была пасмурная погода. Ветер налетал порывами и нёс по улицам пыльные вихри. Близился вечер, и всё освещено было просеянным сквозь облачный туман, печальным, как бы не солнечным светом. Тоскою веяло затишье на улицах, и казалось, что ни к чему возникли эти жалкие здания, безнадёжно-обветшалые, робко намекающие на таящуюся в их стенах нищую и скучную жизнь. Люди попадались, - и шли они медленно, словно ничто ни к чему их не побуждало, словно едва одолевали они клонящую их к успокоению дремоту. Только дети, вечные, неустанныe сосуды божьей радости над землёю, были живы и бежали, и играли, - но уже и на них налегла косность, и какое-то безликое и незримое чудище, угнездясь за их плечами, заглядывало порою глазами, полными угроз, на их внезапно тупеющие лица.
Среди этого томления на улицах и в домах, под этим отчуждением с неба, по нечистой и бессильной земле, шёл Передонов и томился неясными страхами, - и не было для него утешения в возвышенном и отрады в земном, - потому что и теперь, как всегда, смотрел он на мир мертвенными глазами, как некий демон, томящийся в мрачном одиночестве страхом и тоскою.
Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Всё доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности и радовали его. Когда он проходил мимо прямостоящего и чистого столба, ему хотелось покривить его или испакостить. Он смеялся от радости, когда при нём что-нибудь пачкали. Чисто вымытых гимназистов он презирал и преследовал. Он называл их ласкомойками. Неряхи были для него понятнее. У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, - и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их. Также и встречи с людьми. Особенно с чужими и незнакомыми, которым нельзя сказать грубость. Быть счастливым для него значило ничего не делать и, замкнувшись от мира, ублажать свою утробу.
А вот теперь приходится поневоле, - думал он, - идти и объясняться. Какая тягость! Какая докука! И ещё если бы можно было напакостить там, куда он идёт, а то нет ему и этого утешения'.
(Ф. Сологуб. 'Мелкий бес')
* * *
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть - и не могу.
Стою на звучном берегу,
Где ропщут волны песнопений,
Где веют ветры всех стремлений,
И всё чего-то стерегу.
Быть может, станет предо мною,
Одетый пеною морскою,
Прекрасный гость из чудных стран,
И я услышу речь живую
Про всё, о чём я здесь тоскую,
Про всё, чем дивен океан.
10-12 июля 1896
Нужно обладать смелостью, чтобы сдвинуться с места, отправиться за семь морей, самому увидеть, чем дивен океан. Это метафизическое путешествие 'в море вольных вдохновений' имеет целью освобождение, выход из замкнутой субъективности, трансцендирование. Стоять на звучном берегу и, не смея плыть, всё чего-то стеречь, когда весь мир, одетый пеною морской, открыт, и означает влачиться в кругу ничтожных дел и впечатлений. Нужно обладать мужеством, силой воли, духом, чтобы выйти из этой неподвижности, заколдованности, тёмной вражды и грозных невзгод.