** Докторская. "Я видел клетки очень странных тварей"
Дальнейшая деградация С.С. от вымогательства по случаю к вымогательству в системе, детально разработанного не без помощи теории социальных эстафет вымогательства и шантажа, не может быть объяснима вне контекста деградации российской науки и образования в целом за последние 15 лет. Ошибки учителей, как известно, не столь очевидны, как врачебные, но по своим последствиям не менее катастрофичны, тем более, если учителя эти на поверку оказываются обыкновенными или пусть даже не совсем обыкновенными шарлатанами. Лишь 15 лет победоносного 'возрождения' совка в его самых отвратительных чертах коррупции и насилия, временно прикрытых подобием социального обеспечения, могут объяснить, почему вопросы языка в сопредельных с Россией территориях стали решаться путём войны и гражданского неповиновения, почему уставшие от лжи люди кидаются в крайности национализма и засовывают чиновников в мусорные баки, а университеты выпускают невеж с дипломами экономистов и инженеров и устраивают пустые заседания 'учёных' и совсем уже неучёных советов, конференции, симпозиумы и прочие имитации общественной деятельности и науки. Чествуют и заседают, заседают и чествуют, а на границе русские убивают русских, и эта война по причине деградации политических, экономических и культурных социальных институтов грозит захлестнуть всех и каждого.
Механизм этой деградации прост. Это механизм имитации, механизм подражания деятельности без её сущностного воспроизведения на деле. Он подробно изложен в теории М.А.Розова и хорошо усвоен десятками политических партий, сотнями 'академиков', тысячами 'генералов' и 'либералов', миллионами 'аналитиков', 'экономистов', 'учёных'. Это настоящее бедствие современного общества, когда целенаправленное действие подменяется его имитацией, исследование -- бюрократической процедурой, произведение искусства -- симулякром. Если рассуждать материалистически, торжество имитации обусловлено неотвратимым ходом автоматизации производства, в котором человеческий разумный фактор сведён к минимуму вследствие роботизации и компьютеризации механизмов изготовления конечного продукта. Пенять здесь можно разве что на естественно-историческое развитие и неожиданную уступчивость вечных ценностей справедливости и добра, если с такой лёгкостью труд небольшого коллектива специалистов можно превратить в продукт, мгновенно продаваемый на рынке для сотни миллионов пользователей, и даже сама необходимость выхода на рынок и непосредственной его продажи не требует от маркетолога или продавца каких-либо особенных знаний и личностных качеств -- надо только действовать по образцу, имитируя и потребляя результаты труда тех, кто ещё не научился или не желает имитировать. Посредственность рулит.
Вместе с тем разум не машина, и отсюда проистекает одна из причин шизофрении, поражающей человека и общество в недрах постимпериалистического капитализма: думаю одно, говорю другое, делаю третье. Этот механизм двоемыслия проиллюстрирован на великом множестве примеров, я остановлюсь на одном, а именно -- на философской его апологии в фейковой теории социальных эстафет М.А.Розова, претендующей на описание социальной реальности, а на деле предлагающей способы имитации общественной жизни и деятельности, и на практическом применении этих механизмов в академической, так сказать, науке и университетском образовании. Итак, куматоид в его самом что ни на есть парадном виде, какой ему умеет придать С.С.Розова.
Идейная подоплёка куматоида, нравственно оправдывающая любую имитацию и любые деяния его агента, была ясно сформулирована Татьяной Яковлевной Дубнищевой, профессором кафедры философии Новосибирского государственного университета экономики и управления. В 2001-02 гг. Т.Я. путём закулисных интриг добилась разделения кафедры философии на две -- кафедру современного естествознания, которую, как было решено ректором Ю. В. Гусевым, возглавила она самолично, и того, что от неё осталось под прежним названием. Я окрестил это начинание Т. Я. разводом научного коммунизма на физику и метафизику, а заведующая кафедрой философии Валентина Михайловна Фигуровская более всего была удивлена, как коллега проделала своё тёмное дело: не сказав ни слова, тихой сапой, словно опасаясь, что кто-то может стать поперёк воли набиравшего в ту пору силу ректора Гусева.
Конец августа 2002 г., аккурат перед объявлением о создании своего естественнонаучного подразделения на ниве экономического университета, Т. Я. Дубнищева провела на борту теплохода, путешествовавшего вниз по Волге в рамках какой-то научной конференции. Университет тогда ещё оплачивал причуды профессоров и их кампаний по 'разработке', 'внедрению', 'формированию', 'развитию' и всему прочему словесному потоку, что так важно употреблять при имитации исследовательской деятельности. Т.Я. отчиталась, с каким комфортом и в каком великолепном окружении столичных профессоров, нефтяных и газовых 'почти что магнатов' провела она незабываемые полторы недели, да так, что заслужила не совсем добрую 'шутку юмора' со стороны доцента Л. Л. Штудена. Шутка состояла в том, что Т. Я. следовало опасаться за свою жизнь, когда вокруг столько крутых бизнесменов. А вдруг киллер пушку припрятал? Т.Я. с простотой израильской девушки, которая -- 'там, возле рек Вавилонских', отвечала:
-- А много ли мне осталось? Чего там бояться?
Было смешно и горько.
Пенсионный возраст Т.Я. подразумевал, что в подковёрной борьбе за кафедру терять ей особо нечего, а значит, все средства хороши и любое словоупотребление оправдано.
Конечно же, 'волну' дробления кафедр по нархозу пустила не сама Т.Я. Она только 'подхватила' её, или сама была подхвачена ею -- не исключено, что предложение исходило от ректората или членов Учёного Совета. Т. Я. Дубнищева уверенно 'подхватила' её после того, как молодой доктор экономических наук Александр Владимирович Новиков буквально на следующий день после защиты явился к своему научному консультанту, такому же молодому ректору Ю. В. Гусеву, с требованием об учреждении 'его собственной' кафедры. Так об этом свидетельствует Галина Михайловна Тарасова, заведующая кафедрой банковского дела, от которой и была немедля 'отрезана' фондовая часть рынка ценных бумаг. Кафедру с одноимённым названием А. В. Новиков возглавлял до июля 2010-го года.
Действительно, если задаться вопросом 'Сколько мне осталось?', то для человека пенсионного или даже предпенсионного возраста, служащего на ниве народного образования, оказываются снятыми все преграды репутационного и нравственного основания. Потому как надо сейчас! Потом уже не будет ничего. Надо брать сейчас и плевать на риски репутационных издержек: в случае полного провала отправят на пенсию, всего-то... Очевидно, именно поэтому имела смысл известная с советских времён кадровая политика омоложения руководящего состава любых, в том числе научных и образовательных, учреждений. Правда, и тогда она шла со скрипом. Что говорить о времени, когда всякое развитие ушло в крутое пике, а на поверхности остались одни имитационные волны?
В такой доброй и дружественной обстановке ко мне поступило предложение стать докторантом С.С.Розовой. С.С. позвонила поздно, едва ли не ночью, и задала вопрос, что называется, в лоб:
-- Ты согласен быть моим докторантом?
Миновало три года со времени защиты кандидатской, плохое забылось, хорошее осталось, и перспектива стать доктором наук уже не казалась столь отдалённой, а сама процедура ужасающей.
-- Не сейчас, через год, -- уточнила С.С. -- Сейчас нужно оформить заявку.
Я согласился и в декабре 2004-го поступил в докторантуру НГУ при той же самой кафедре философии, с какой судьба свела меня прежде.
Надо сказать, что здоровье С.С. к тому времени сильно пошатнулось. Особенно тяжело она переживала разрыв с Е.А.Соколковым, в институте которого заведовала кафедрой философии, а Л.С.Сычёва некоторое время была деканом Философского факультета. Е.А. распростился с подругами твёрдо и бесцеремонно:
-- Чтобы завтра же духу её здесь больше не было, -- сказал он проректору по учебной части, и Л.С. окончательно покинула стены его учебного заведения.
За те же действия была 'осуждена' и С.С. Она осталась профессором НГИ, но речи о том, чтобы заведовать кафедрой, быть не могло. С.С. уверяла, что пострадала за культуру и правдолюбие, поскольку могла на учёном совете призвать к порядку бесноватого ректора. Сам же Е.А., видимо, придерживался иной точки зрения, которая не была озвучена как раз по причине той самой культуры, не позволявшей Е.А. распространяться по поводу неприглядных дел, какими 'философини' неожиданного занялись в стенах частного института. Я же об этом не догадывался и догадываться не желал, принимая версию С.С. за чистую монету.
Проректор предложил заведование кафедрой философии мне и само собой получил отказ: разве можно было помочь НГИ вопреки воле С.С.Розовой? Видя, как глубоко переживает С.С. свою отставку, представить такое я был не в состоянии. На некоторое время С.С. даже слегла в больницу, куда немногочисленные верные ученики носили передачи. Пару раз в год С.С. проделывала подобную процедуру, наверно, не без основания, ведь когда человеку за семьдесят здоровье требует непрестанного медицинского наблюдения. Если же учесть хлопоты, с которыми сопряжены социальные эстафеты вымогательства и шантажа, постоянную напряжённость в совершенно искреннем разыгрывании своей социальной роли, то это не удивительно. Выглядело это, в частности, так:
-- Олег, -- звонила Л.С., -- С.С. больна. Лежит в железнодорожной больнице в терапевтическом отделении. Очень просила, чтоб навестил.
Я приходил. С пакетом апельсинов или других фруктов. С.С. показывала Якова Моисеевича, помещённого с ней в одну палату, не могла не нарадоваться на супругов Громыко-Мушичей, оплативших лечение, и после того, как Я.М. уходил с медсестрой на процедуры, рассказывала страшную историю, что Я.М. сошёл с ума и общается с воображаемыми людьми. Болезнь Альцгеймера. И всё это налагалось на множество других серьёзных заболеваний, говорить о которых не представляется мне возможным.
Такая откровенность С.С. подразумевала моё непосредственное участие в разрешении её семейных и медицинских драм в их финансовой части. Санитарка приносила поднос, на котором дымилось по две порции наваристого борща и горячего жаркого, и мне, наивному, невдомёк было сообразить, что положение критическое. Что, несмотря на весь арсенал чиновника Мушича, нового аспиранта Л.С., безмерно увлечённого философией в свои пятьдесят с гаком лет, несмотря на гранты и степени, на отпускные и премиальные, денег катастрофически не хватает. Я тормозил. В моём сознании включался некий блокиратор, который не позволял мне даже предположить, что С.С. ждёт от меня 'денежной помощи'. Ведь если бы ей нужны были деньги, С.С. достаточно было попросту одолжить их у меня, в разумном, разумеется, количестве. Причём на неопределённый срок. И вряд ли бы я стал требовать их возврата -- ну, раз уж так сложилось, и проблема обрушивается за проблемой, а ей, беспомощной женщине, приходится решать всё в одиночку: когда сможет, вернёт. Но чтобы одолжить деньги, ни слова не было сказано, и я воспринимал все её 'истории', как желание поделиться со мной, чем и как она живёт помимо науки, как непросто даются ей те часы, которые она может уделить философии. И эти розовые очки, которые она же сама повелела носить мне с первого дня знакомства, не позволяли понять одно простое правило: сила сопротивления среды уменьшается, если подмазать.
Наконец моя непонятливость достигла вопиющего предела, и С.С. на одной из аудиенций в больничной зале заявила мне прямым текстом, что завтра выписывается из больницы, а послезавтра нужно выплатить 15 тысяч рублей домработнице, 7 тысяч -- за купленные той продукты питания и 5 тысяч -- на лекарства для Я.М., а денег нет и не предвидится. И это только на этой неделе. Куда большие выплаты предстоят в конце месяца.
-- Поначалу я растерялась, -- тихо и грустно сообщила С.С., -- подумала: всё, не справлюсь. Потом стала распутывать по ниточке. Смотрю...
Она рассказала, что кое-какими средствами ей поможет дочь Я. М. -- бизнес-леди и в целом адекватный человек. Домработница, наверное, согласится подождать с заработной платой, пока С.С. не получит аванс в университете. Коммунальные платежи и прочие удовольствия тоже подождут. Но откуда взять деньги на питание, всё равно не знает, а Я.М., вне всякого сомнения, нуждается в хорошем питании. Всё так, всё так.
Тут уже и дураку было понятно, что надо как-то помочь С.С., что без денег никак не обойтись. Но как предложить ей деньги? Ведь это, несомненно, оскорбит её достоинство. На семейном совете было решено, что раз такое дело, надо помочь, тем более что не посторонний мне человек попал в безвыходную ситуацию, а значит, не до щепетильности. С.С. как бы случайно упомянула, что завтра сразу после выписки из больницы у неё занятия во второй половине дня в главном корпусе университета, и мне не составило труда приехать из Новосибирска в Академгородок с конвертиком, в который были вложены 7 тысяч рублей 'на питание'.
Был 2006-й год.
Я дожидался, пока студенты усядутся за выполнение теоретического задания. Сомнения продолжали меня одолевать. Как помочь? Как воспримет С.С. белый конвертик со столь ничтожным вспоможествованием? Ведь можно обидеть человека, который поделился с тобой самым насущным, а теперь ему суют какое-то недоразумение.
С.С. не была удивлена подношением, и спокойная реакция моего научного консультанта скорее была удивительной для меня. Едва только она заглянула внутрь конвертика, углы её рта сложились в мрачную складку:
-- Где ты это, -- пару мгновений С.С. подбирала глагол, -- украл?
Вспоможествование действительно было ничтожным.
Я несколько опешил. Почему же 'украл'? Быть того не могло! Я что-то не так понял. Неужели обо мне такое мнение?
О, великий и могучий русский язык! С.С., как нельзя более точно, выразила свою мысль: дал, как украл. Денег было мало, а я этого не понимал. Несчастный тугодум, я испугался, что ей стыдно принимать конвертик в столь стеснённых жизненных обстоятельствах. И сейчас она запузырит мне им в лицо.
Впрочем, конвертик С.С. приняла, хотя вяло и неудовлетворённо, но с сознанием, что лёд тронулся, и впоследствии предпочитала доводить до меня через нужных людей, что сумма должна быть, как минимум, шестизначной, если это рубли.
Таким нужным во всех отношениях человеком пришёлся Олег Альбертович Донских -- метафизик, переводчик и эмигрант. В конце девяностых О.А. эмигрировал с семьёй в Австралию к своему шурину, бросив на произвол судьбы экспериментальную школу 'Диалог', где путём хитросплетённых интриг добился-таки директорского кресла. Вместе с 'Диалогом' О.А. оставил Институт Философии СО РАН, учреждённую им Лабораторию народов Севера, -- нехай не вымрут их языки! -- и множество всяческих хвостов и недоделок, которые при ближайшем рассмотрении вызывали вопрос, зачем он за это вообще брался, если сматывал удочки. Не солоно хлебавши за рубежом, О.А. с самыми серьёзными намерениями взялся по новой обустраивать свой быт и бытие в Новосибирске. Уже через год он приступил к заведованию кафедрой философии в нархозе, и я имел возможность убедиться, до какой степени подлости и двуличия способна докатиться человеческая сучность когда-то небездарного гуманитария.
Кипучая деятельность О.А. началась с разоблачения 'педерастов' всех мастей в университетском образовании Австралии и Океании, никак не меньше. Это если не принимать в расчёт регион Юго-Восточной Азии, а также Японию и Корею, специалистом по которым О.А. ничто не мешало себя считать. Аргумент 'Я там был, я это видел' бывает, что оказывается последним в учёном споре и первым в самоутверждении на ненаучной основе. О.А. здесь был необыкновенно силён: даже если он и не стал профессором в университете Сиднея, он там был и видел, как азиатские 'педерасты' перевирают западную философию.
Со стороны, конечно, забавно было слышать, как этакий пятидесятилетний бодрячок поносит, на чём свет стоит, загнивающий капитализм и уличает чуждую нам профессуру в нетрадиционной для российской глубинки ориентации. Возможно, сказывалась обида О.А. за те полторы тонны апельсинов, какие ему пришлось собрать на плантанциях южного континента вместо содержательной работы в стенах редакций и университетов. Тот факт, что 'рубленный' английский профессора из Сибири оставляет желать лучшего, филолог по своему базовому образованию опускал.
Бодрячок вместе с тем имел далеко идущие планы. Его деятельность на ниве народного образования и науки могла быть ограничена его слабыми эвристическими способностями как учёного, но никак не могла быть ограничена его желанием выжать всё возможное из этой самой науки и образования для публичной известности и карьерного роста. О.А. взялся вести колонку в 'Вечернем Новосибирске', по всей видимости, искренне не подозревая, что с головой выдаёт в себе никудышного стилиста и поверхностного журналиста. Впрочем, такие 'журналисты', 'аналитики', 'генералы' были нужны и востребованы по сей день. Публичной известности это, однако, не принесло, и О.А. спешно организовал открытые лекции в рамках междисциплинарного гуманитарного семинара, вести который вызвался сам почти на безвозмездной основе. Хотя ничего нового О.А. не поведал, это, в известной степени, способствовало росту его научного авторитета. О.А. достаточно быстро нашёл общий язык с деканом Философского факультета НГУ В.С.Диевым, который в советском прошлом был таким же, как и он, комсомольским секретарём, и даже пригласил того на гуманитарный семинар в нархозе, где В.С. выступил с забавной лекцией о философских проблемах управления, насквозь проникнутой аргументацией, почерпнутой из переводной литературы, и простенькими примерами из теории вероятностей.
Командировки в столицу увенчивались букетами и договорами. С цветами явился О.А. в больницу к М.А. Розову засвидетельствовать своё почтение. Видимо, с таким же 'букетом' проник О.А. и в партию 'Яблоко', где освоенным им ещё по 'Диалогу' способом подсидел секретаря и возглавил новосибирское отделение в марте 2012 г. Не обошёл своим участием О.А. областную экспертную комиссию по проведению ЕГЭ, где 'взвалил' на себя руководство аттестацией по обществознанию. Неукротимой энергии человек! О.А. пишет книги, издаёт воспоминания, устраивает свои презентации в Доме журналиста, редактирует научный дурнал, журнал то есть, что ни месяц вылезает на одном из телевизионных каналов и обличает деградацию социальных институтов.
Году в 2009-м с такой же неукротимой энергией, опасливо бегающей огоньками в глазах, О.А. передал мне зачётку Кати Гусевой -- дочери ректора нархоза, чтобы я поставил экзамен по дисциплине, которую она не сдавала на кафедре А.В.Новикова, где я работал по внутреннему совместительству. В то время, после победы на выборах ректора одного и поражения другого, профессоры Ю.В.Гусев и А.В.Новиков находились в состоянии межличностного конфликта. Завистливый и трусливый по своей природе, О.А. боязливо подсунул мне зачётку Екатерины Юрьевны Гусевой и как бы доброжелательно намекнул, что если Гусев это ложь, то Новиков это ложь в кубе. И дело тут не в весе в научном сообществе... Осторожность О.А. сменилась нескрываемым выражением малодушия -- он выжидал, когда я поставлю подпись: 'Катя согласна на 'хорошо''.
Изворотливость, переговорчики тет-а-тет в коридоре, доверительные сабантуйчики на кафедре, когда О.А. уверен в лояльности коллег и своём интеллектуальном превосходстве, а если надо, так и дружеские объятия, от которых тяжело было отбиться первые два года знакомства с любвеобильным антиподом, редакционные круглые столы на темы экономического развития с женой-искусствоведом Н.И.Макаровой и эпическим сибирским сказителем Владимиром Берязевым, имитация общественной жизни при полном политическом бездействии и критика, критика постсоветской деградации всего и вся -- фирменный стиль О.А. Он всегда -- интеллектуальный мейнстрим, точнее, то, что у нас принимают за таковой. Пожалуй, нет такой подлости, на которую не пошёл бы О.А. из-за боязни стать маргиналом.
Номер сотового телефона именно этого человека потребовала у меня С.С.Розова, когда поняла, что самой совладать со мной в попытках вымогательства значительных сумм, не получается. Это был особый цинизм: 'Ах, так! Значит, на попятную не идём! Так я ж найду на тебя управу! Догадайся какую...' И вслух:
-- Мне нужен телефон Олега Альбертыча.
И, как прежде в паре с В.П.Фофановым, С.С. принялась названивать неизменному соратнику по делу 'боевой и политической подготовки', раскручивая продажу ещё одной академической степени и собирая группу 'единомышленников', тайно или явно причастных к приработку на околонаучном обслуживании 'сельской молодёжи'.
К тому времени я, правда, едва ли подходил к вышеозначенной категории и потому оказывал сопротивление. Проедать мозг штатному преподавателю кафедры философии рассказами о своей 'запредельной академической нагрузке' совсем не то, что не знакомому с традициями аспиранту. С.С. было больно слышать, когда в ответ на очередную жалобу о непомерном количестве часов, которые ей пришлось взять на кафедре, я предложил замещать её на безвозмездной основе, конечно, в тех пределах, что сумею выбраться из центра в Академгородок. Она рассеянно замолчала и посмотрела с досадой, какую, по недомыслию своему, я сразу же объяснил себе нежеланием С.С. ставить меня в затруднительное положение или хотя бы даже косвенно признавать свою незаменимость.
'Вот ведь прикидывается! Косит под простачка', -- не иначе как подумала С.С. Интересно, каким ещё образом могло быть проинтерпретировано моё наивное предложение: как нагловатый способ подсидеть или, может, 'подстава'? Можно только догадываться, какие варианты и вариации существуют в голове профессора, чьей профессиональной заботой стало развитие фейковой теории, как можно думать одно, говорить другое, а поступать вопреки и тому и другому.
Двоемыслие, собственно, никогда не искало лёгких путей, -- человек говорит так, потому что действительно так думает и готов поступать в соответствии со сказанным, -- и не было определённым предметом для изучения, потому как двоемыслие само по себе содержит неопределённость, как в содержании мышления, так и в способе, каким это содержание может быть соотнесено с предметной действительностью. Внимание патриарха теории лингвистических и экстралингвистических эстафет умолчания и недоделок по образцу не случайно одно время было обращено к 'феномену неполноты выделения системы'. Именно таким образом М.А.Розов предлагал 'расправиться' с определением идеального, недоговаривая, что, следуя его посылке, нам придётся признать, что никакая система не может быть полной, а значит, и определение через неопределённость ('неполноту выделения') не стоит выеденного яйца.
В июне 2008 г., ровно год спустя, как состоялся текст докторской и полгода после окончания докторантуры, мне позвонил её 'сын' Сергей Михайлович Розов и сообщил, что у Сталины якобы вымогают двести тысяч рублей, чтобы его сын Андрей мог получить удовлетворительную отметку на экзамене в Новосибирском университете. Я сразу понял намёк и оценил последний как ерундовину полную да к тому же с морковиной. С.М.Розов -- дородный мужчина пятидесяти с небольшим лет, закоренелый любитель пива и сна в рабочее время -- производил впечатление большого недотёпы и для тонкостей интриг, в которые его втягивала 'мамаша Кураж', никак не годился. Откуда у него фамилия 'Розов' и отчество патриарха куматоидов, мне доподлинно неизвестно. С.С. достаточно было называть его своим 'сыночкой', как на домашних семинарах, так и при разговорах на кухне, чтобы ни у кого из непосвящённых не возникало сомнения, что это действительно её сын -- кандидат биологических наук С.М.Розов, человек и антрекот.
-- Я спросил Сталину, -- сообщил он мне с непроницаемым лицом: -- Может быть, он не понимает? 'Он всё прекрасно понимает', -- сказала она. -- 'Он умный, и всё прекрасно понимает'.
И затем с некоторой назидательностью в голосе Серёжа изрёк:
-- Ты ведь умный. Ты понимаешь, что требуется?
Что я должен был понять с самого начала, я не желал понимать ни в какую. Такова была диспозиция моего понимания и условие научной работы. Я неопределённо кивнул, совсем в соответствии с той самой 'неполнотой выделения системы', о которой философствовал М.А.Розов.
Это ведь был Серёжа ---- он мог всё напутать!
Я не помню, чтобы за всё время докторантуры речь хотя бы однажды зашла о моей научной работе. К ней С.С. была полностью равнодушна и вовсе не пыталась вникать в то, чем я занимался: не заглядывала не то чтобы в вышедшие в две тысячи пятом и седьмом годах монографии, но даже не желала видеть текст докторской, лежавший у неё мёртвым грузом с апреля 2007 г. Становилось понятно, что работа 'научного консультанта' должна оплачиваться персональным образом. С.С. пребывала в постоянных раздумьях, как жить дальше, где взять деньги, и составляла разве что отчёты по грантам и как бы невзначай делала внушения:
-- Миша был очень разочарован твоей монографией. 'Вот так ученик!' -- сказал он: 'Во всей работе ни одного упоминания об учителе!'
'Оказывается, меня считают учеником', -- не без изумления узнал я. И что же мне теперь делать с 'Пониманием и культурой', монографией пятого года? Ответ был вполне предсказуем:
-- Использовать теорию социальных эстафет.
'Так, значит, ещё и идиотом... Ну, давайте сыграем в вашу игру на вашей доске и в ваши же кости -- имитируем участие в фейковой теории. На 'выходе' подобного 'исследования' должен быть 'пшик', а мы таки обнаружим содержательную несостоятельность теории Розова, для чего соотнесём её с работами Щедровицкого, Витгенштейна или Аппеля'. Эта мысль поневоле пришла мне в голову.
'Человек человеку, как книга книге на полке, когда соображаешь, либо втиснешь ещё одну, либо не втиснешь', -- замечал Анатолий Мариенгоф. Нужно было втиснуть и это.
'Понимание и мышление', монография две тысячи седьмого года, если и не доказывала, что мышление послушно служит страсти восполнением, ставила понимание в жёсткие рамки рефлексивных механизмов мышления. Нужна ли для этого была теория М.А.Розова? Отнюдь! С.С. настаивала, не догадываясь, что применение 'теории' для описания любой социальной реальности, 'анализа практически любого социального явления', не доказывает ровным счётом ничего, кроме, как это было выявлено К.Поппером, научной несостоятельности самой 'теории'. Пришлось это показать ---- 'общая теория всего' М.А.Розова действительно 'работала' и здесь, что только подкрепило мою уверенность в её безобразно фейковой навязчивости. Впрочем, вот уже восемь лет, как увидела свет первая редакция монографии 'Понимание и мышление', а С.С. это так и не поняла: моё имя до сих пор фигурирует на сайте http://cumatoid.narod.ru/personalia/rozova_s_s.htm, а вместе с ним и теоретические результаты, как защищённая в две тысячи девятом году под руководством С.С.Розовой докторская диссертация 'Рефлексивные механизмы социокультурной динамики понимания', что, мягко говоря, не соответствует действительности.
Подозревая, что вся затея с моей докторской -- ещё одна эстафета вымогательства и шантажа, инициированная магистром оккультных наук и чёрной магии, я пытался самоустраниться. Не тут-то было! Памятуя, насколько мне хватило долготерпения в истории с кандидатской, С.С. использовала две свои козырные возможности. Не важно, что при этом раскладе они играли роль чуть ниже восьмёрки и семёрки бубен, зато -- козырные, то есть остепенённые доктора наук, а стало быть 'бьющие' степень, козырять которой не принято. Главным 'задирой' в этой игре был О.А.Донских, кровно заинтересованный в лояльности со стороны М.А. и С.С. и, в благодарность за счастье считаться заведующим кафедрой, готовый кланяться в портянки В.М.Фигуровской, которая, собственно, была на подхвате.
Сразу замечу, что со своей функцией в этой интриге О.А. справился из рук вон плохо, запустив разрушительный механизм, приведший к отставке ректора НГУЭУ Ю.В.Гусева, закрытию межвузовского учёного совета по философии, к созданию которого столько усилий приложил профессор НГТУ В.В.Крюков, а также благословив защиту ряда липовых диссертаций, которые, если ещё не стали предметом внимания Диссернета, так станут. Хотя, признаться, когда О.А. справлялся со взятыми на себя обязательствами? Каждый раз он подменяет их путём обновления -- подмена, возможная в гуманитарном исследовании, пока не вскроется несоответствие понятий, и невозможная в мире техники и точной науки, где имитация чревата неизбежным провалом. Но опыт О.А. в естественных науках ничтожен, а социальная реальность терпит, до поры до времени терпит -- 'пипл хавает', как убеждает меня чрезвычайное мельтешение О.А. на экранах. Мельтешит, понятное дело, не он один. Людей, упражняющихся в имитационных играх ради карьеры и дивиденда за расширение количества участников сети, далее я буду называть 'доцентами донских', додошками, потолок знаний и навыков которых -- компиляция, а совокупность амбиций -- никем и ничем неограниченное администрирование.
Зачем В. М. Фигуровской нужно было участвовать во всём этом балагане и вымогательстве, мне до сих пор остаётся неясно. Быть может, что из чувства профессиональной солидарности с 'тётками', за которых она не однажды поднимала тосты на кафедральных утренниках и вечеринках.
-- За нас, за тёток! -- торжественно провозглашала В.М. и плевать хотела на политкорректность. О.А. подобострастно подхихикивал. Кафедра выпивала. В этом было 'нечто подлинное', как говаривала одна из героинь комедии 'Покровские ворота'. В общем, 'высокие, высокие отношения'...
А быть может, С.С. привлекла её звонкой монетой с 'распила', какого никому не избежать, уж если попал к 'тёткам' на закуску. Да вдобавок распалила воображение картиной тучных долин, ждущих распашки трудолюбивыми руками коллег. Недаром одна из коллег по кафедре, назвать которую 'тёткой', тем не менее, было бы несправедливо, Татьяна Фёдоровна Пыхтина срифмовала как-то на мой день рождения 'мадригал' в духе 'и бульдозер, и корова есть в хозяйстве Соловьёва'.
Рифмовать на кафедре могли все, исключение не составлял даже О.А. Прежде он показывал свои переводы Уильяма Блейка, и они в отличие от рубленой иностранной речи 'доцента' не были бесталанны. Допускаю, что О.А. мог состояться, как вполне приличный переводчик, если бы труд литераторов был ныне востребован по образцу Издательства Всемирной Литературы, учреждённого М.Горьким. Однако страна давно уже придерживается других образцов, которые копируются, по большей части, как пустышки-куматоиды, и потому самый куртуазный пасквиль по моему адресу сочинил культуролог и музыковед Л.Л.Штуден. Незаменимый Л.Л. разродился чем-то пространным на две страницы о том, что, дескать, О.Б. всегда рядом с кухней, а там, где стреляют, его не видать. Сочиняя Л.Л. даже не предполагал, что мне-таки довелось пройти действительную военную службу в рядах Советской Армии, чего ветеран всяческих юморных фронтов удачно избег. Пасквиль был зачитан на моё тридцатипятилетие, 'так называемый юбилей', как выразился Л.Л., и сочетал безыскусное хамство с желчью завистливого старика. Помнится, тогда я недоумевал, откуда такая предвзятость, и не догадывался, что это всего лишь 'аванс' за 'высокие, высокие отношения'...
На правах старинной подруги С.С. держит руку на пульсе В.М., держит не отпуская. Это она умеет.
-- Куда же ты пропал, детонька? -- почти искренне радовалась она телефонным переговорам. И когда уже совсем расслабленный 'детонька' выкладывал всё, как есть и что думает по тому или иному поводу, с не меньшей любезностью звучало её пожелание: -- Ну, живи, детонька!
К едва живому с её позволения диссертанту прилагалась вполне живая, видимо, тоже силой её внушения, профессор В.М.Фигуровская. Убеждение выходить на защиту исходило от неё на удивительном эмоциональном подъёме, как будто это ей самой предстояло получить докторскую степень. Бог знает, чего стоит ей этот 'эмоциональный подъём' суммарно за всё время запуска и ускорения куматоида. Особенно, если учесть, что куматоид каждый раз получается иным и успешное прохождение им всех этапов копирования и воспроизведения даже в условиях тотальной коррумпированности и бессодержательности не может быть гарантировано ни С.С., ни кем-либо ещё. Можно только порадоваться, до чего дошёл прогресс, а вместе с тем и за самих С.С. и В.М., будто бы убеждённых в том, что 'труд физический исчез, да и умственный заменит механический процесс'.
В январе 2009-го я был вынужден уведомить О.А., что с меня вымогают и вымогательство исходит от С.С.Розовой, и поэтому не считаю возможным защищать диссертационное исследование. Диссертация к этому времени уже полтора года пролежала на кафедре В.П.Фофанова, как прежде там лежала кандидатская, без всякого движения. О.А. проконсультировался с нужными людьми и два дня спустя ошарашил меня уверением, что 'прорываться будем вместе' и 'выходить на защиту надо'.
Ах ты, фокусник, фокусник-чудак!
Мне понравилась эта его уверенность, поскольку простое предположение, что прорывать будут меня и именно мне придётся защищаться стоя спиной к стене, не приходило в голову. Хотя предчувствия были, и они, как и следовало ожидать, не обманули. И, наверное, всякий думающий человек с пониманием и после недвусмысленных предупреждений о 'странностях' С.С. не стал бы связываться не то что с ней самой, но даже с людьми из её круга. Наверное, всякий, но не я! Мышление послушно служит страсти восполнением. На моём примере это действительно так. Меня вело подспудное желание 'трагедию жизни превратить в грёзофарс' ---- спасти С.С. от неё самой. Возможно ли такое? С моей стороны, если и было возможно, то единственным способом -- на деле одержать верх над теорией и практикой социальных эстафет вымогательства и шантажа. Даже если шантаж 'школы М.А.Розова' зайдёт слишком далеко. Я вполне осознавал эту возможность, тем более что сама С.С. неоднократно обнаруживала весьма широкий спектр своего действия и ограниченность моего.
-- Олег, -- как бы между прочим интересовалась она по моему приезду, -- а ты к кому ещё зайдёшь в Академгородке?
-- Пожалуй, сразу обратно поеду.
-- Как же? Нет никого здесь навестить?
-- Есть, но сегодня приехал к вам.
-- Кто это? -- изумлённо вопрошала она.
-- Ну, это мои старые товарищи ещё по школе.
-- А-а, -- звучало с удовлетворением. -- Может, кто-нибудь из Института Философии? Нет? А в городе? Кто у тебя в друзьях?
Далее С.С. досконально выясняла, нет ли среди моих друзей и знакомых кого-либо, кто бы мог всерьёз помешать её интриге на старте подготовленного к запуску в ВАК куматоида, и, убедившись, что препятствий не наблюдается, а человеческий материал пребывает в подходящем для привлечения состоянии, переходила к постановке околонаучных задач. Статьи доходов -- гранты, почасовая нагрузка, пенсия Якова Моисеевича, заработная плата С.С. при такой нагрузке, а сил всё меньше, вот Оленька Шулепова помогла, но у них там перестановки на кафедре... Статьи расходов: главная -- Я.М., требующий ухода, а медицина, само собой, это и медсестра на дому, и перевязки, и бинты, и лекарства... За камешком падал камешек; куматоид за кругом круг привинчивался к социальной среде.
И чем быстрее куматоид набирал вес, тем тревожнее и чаще были проверки-расспросы:
-- Что Эрик Аршавирович? Видел его? Ах, статью вместе написали! Где? У Симанова выйдет. Эрику передавай привет. Я ему позвоню.
-- Кто такой Андрей Голубев? Тоже на факультете психологии работает? Нет, его не знаю. Ведёт мат. статистику, а сам психолог. И часто у него бываешь? А кого ещё на факультете психологии знаешь? Дочь декана с тобой в банке работала? Только устраивалась? Почему не устроилась?
-- Видела Бессонова. Говорил с ним? А с Гораном? С Виталием Валентиновичем? Кто ещё мог бы тебе помочь? Зачем помочь? Ну, кушай, детка, кушай. Вкусно приготовлено?
И снова о поварихе-медсестре, платежах, расчётах, отсутствии времени, упущенных грантах, обидах, маленьких радостях. Эх, раз, ещё раз! Вроде бы обычный трёп, но ты ведь умный, как заметил Серёжа Розов, ты всё понимаешь...
Бывали и другие разговоры.
В последний день зимы девятого года С.С. позвонила мне в обеденное время.
-- Сложная выдалась защита у Василия Викторовича, насели на него всем институтом, -- настороженно начала она, -- едва отстояла.
Я молчал: продолжение было известно, и вся мудрость его сводилась к одному -- без меня ты никуда, захочу, ноги переломаю.
Но -- пока 'живи, детонька'.
-- Олег Альбертович... Хотя ты знаешь. Вот хочу узнать, что у тебя, развеять тёмные мысли...
Я молчал. Не о 'тёмных' же мыслях беседы вести?
-- И всё-таки, Леночка, мама говорит правильно, -- по ГТРК показывали 'Шумный день' -- фильм, снятый в 1960-м по пьесе её однофамильца. Я не успел убавить звук, и в моей маленькой квартирке каждая фраза словно бы произносилась в микрофон.
-- Что правильно, что? -- кричала Леночка.
-- Я говорю, Леночка, о том, -- спокойно отвечала ей Клавдия Васильевна, -- что человек может иногда продать в себе нечто очень дорогое, что он уже никогда не купит ни за какие деньги. Продать то, что представляет истинную красоту человека. Продать свою доброту, отзывчивость, сердечность, даже талант.
-- Почему ты молчишь? Что тебе показалось? -- голос в трубке звучал всё настойчивее.
-- Разве я против материального благополучия?.. -- продолжала Клавдия Васильевна. -- Что вы!.. Когда я осталась с ними, четверыми, одна, поверьте, я знала, что такое 'трудное житьё'...
Я молчал, ошеломлённый глубиной и своевременностью реплик:
'Зачем же тогда строят так много красивых, больших домов? Зачем дают прекрасные квартиры? Зачем в магазинах продают ковры, хрусталь, дорогую мебель, сервизы, картины?'
'Да ведь никто же не предлагает продавать за эти блага и удобства свою душу!'
'А кто продаёт, кто?'
Волей-неволей С.С. тоже приходилось слушать бессмертный текст. Выглядело так, будто я специально подготовил запись.
-- Мама, Федя действительно сейчас имеет много дополнительной работы, но нам надо купить и то, и другое, и третье... -- уверяла Леночка. -- Мне самой его жаль, но это временно -- когда мы заведем всё...
-- У человека слишком коротка жизнь, Леночка, чтобы он даже временно изменял своим большим желаниям, -- возразила Клавдия Васильевна. -- Так он никогда не успеет дойти до цели.
-- Ты никогда не заведёшь всё...
-- Нам нужно встретиться и всё обсудить, -- предложила С.С.
-- Я думаю, нам не следует больше встречаться, -- был мой ответ.
-- Ты, -- голос С.С. стал жёстким и вызывающе наглым. Такой, я думаю, мало кто её слышал. Мне довелось. -- Ты не хочешь встречаться? Почему вдруг?
-- Потому что ты -- прорва! -- громыхнуло с экрана. Это было настолько в строчку, что мне просто нечего было добавить. Я опять онемел.
-- Ты уходишь от нас, Федя? -- это младший брат Фёдора, в исполнении Олега Табакова, как свой, горячо переживал каждый поступок.
-- Мы, конечно, будем вам помогать, мама...
-- Сто рублей в месяц?
-- Нет, почему же... мы можем больше...
-- Я не продаю детей, Елена Григорьевна!
-- В конце концов, я ничего не понимаю! -- возопила Леночка. -- Фёдор -- мой муж, мы взрослые люди...
-- Вы отлично всё понимаете, Елена! -- перебила её Клавдия Васильевна.
Впрочем, диалог Леночки и Клавдии Васильевны я слышал одним ухом, ибо в другое мне сыпалось стальное:
-- Вот это новость! Что, значит, не будем встречаться? Уж не хочешь ли ты сказать...
-- Да! -- твёрдо и весьма желчно оборвал я поток поганых эмоций. -- Мне известно, что это означает. Я с вами встречаться не собираюсь и никаких дел иметь не желаю!
-- Да как ты можешь? Как смеешь? -- заголосило на том конце провода. -- Ты хоть понимаешь?..
-- Всего доброго! -- я положил трубку.
-- А ты-то, ты понимаешь всё? -- строго, страдальчески спросила меня телевизионная Клавдия Васильевна и воззрилась на Фёдора.
Не скажу за Фёдора, но я умный, я отлично всё понимал.
Это означало одно: игры кончились, начиналась война.
_______________
В переписке с Н.С.Розовым, когда мужества его хватало числиться у меня в друзьях на Фейсбуке, вопросом, что называется, в лоб стало, почему Сергей Михайлович Розов именуется в моём повествовании 'сыном' в кавычках. Похоже, что другие моменты не вызывали столь пристального интереса Н.С. или были не столь вопиющи после моих заверений, что, хотя Н.С. временами играл роль председателя в учёных советах от В.П.Фофанова до С.С.Розовой, никаких коррупционных предложений с его стороны ко мне не поступало и, я уверен, не могло поступать. Делились ли с ним вышеназванные персонажи, мне не известно, и гадать на этот счёт я не намерен. Интерес же к 'сыну' мог быть оправдан приятельскими отношениями однофамильца с С.С. и самим С.М., или, в крайнем случае, любопытством.
-- Знакомы ли Вы с профессором В.В.Целищевым? -- спросил я.
-- Да, -- с осторожностью ответил Н.С., -- это мой непосредственный руководитель по работе в Институте Философии.
История невозможного отцовства была поведана мне В.В. как раз в стенах ИФ СО РАН. Произошло это в один из моих визитов 2010-го или 11-го годов, когда раз за разом я предлагал свои работы к публикации в журнале 'Философия науки', а главный его редактор А.Л.Симанов находил те или иные причины в публикации отказать. Он неохотно подавал мне руку, и любое моё начинание с диссертацией по специальности 09.00.08 'Философия науки и техники' прерывал напоминанием, что процедура защиты не его ума дело, и, вообще, по этому вопросу лучше переговорить с заместителем директора института Карповичем В.Н. Записи на приём к Карповичу тогда не существовало, и он щедро поделился со мной пятью минутами рабочего времени, однако ничего определённого не сказал, кроме того, что подобные вопросы находятся в ведении директора института Целищева В.В. Я тут же решительным шагом направился в директорский кабинет, на подступах к которому был остановлен его аспирантом. Последний, по-видимому, играл роль личного секретаря и персонального телохранителя учёного, поскольку в течение всей нашей аудиенции зримо присутствовал вокруг да около.
Из беседы явствовало, что о защите в учёном совете ИФ СО РАН не могло быть и речи: В.В. интересовали исключительно факты, слухи и домыслы, связанные с С.С. и механизмами куматоидной деятельности. Немногим ошибусь, если скажу, что В.В. не удивлял сам факт вымогательства, но подробности, как можно вымогать без ущерба для репутации в академической среде были ему очень важны. Не то, чтобы В.В. намеревался скопировать 'куматоид' как образец для будущей или настоящей деятельности. Нет. Это, скорее, был исследовательский интерес к социальным процессам, заклеймённым ещё Марксом и Энгельсом, а впоследствии и отечественным классиком в бессмертном 'паразитический или загнивающий капитализм в канун социалистической революции'.
Неожиданный всплеск эмоций В.В. вызвало упоминание о сыне М.А.Розова.
-- Как?! -- воскликнул он. -- Вам позвонил сын Розова и настаивал на двухстах тысячах рублей?
-- Да, позвонил Сергей Михайлович и заявил, что я должен понять...
-- Сын Михаила Александровича Розова? -- снова переспросил В.В.
-- Да, -- прекрасно отдавая себе отчёт в сказанном, подтвердил я.
-- Но у Розова не могло быть детей! -- выпалил В.В., сверля меня ничтожащим взглядом. -- У Розова не могло быть детей в принципе! Из-за бесплодия!..
Это было сильно.
Первое, что поразило меня: откуда такая осведомлённость.
Второе: это ощущение полного идиотизма, когда двадцать лет тебе, и не только тебе, представляют человека как своего 'сыночку' с рассказами, как профессор встречает и ублажает их на своей даче в Подмосковье, и вот те на -- Санта-Барбара! -- СиСи выходит из комы и разводится с Джиной! -- сын вовсе не его сын, да к тому же ещё голубой. А что же это было тогда все эти двадцать с гаком лет? Мистификация? Розыгрыш? Киндер сюрприз?
Третье, что так или иначе пришло в голову: о чьём бесплодии, собственно, речь -- его или её. Уточнять казалось зазорным.
-- Может быть, его усыновили? -- несмело предположил я и осёкся, ведь коллегам по кафедре в таком случае было бы известно, что у М.А. в семье растёт свой каратэ-пацан.
В общем, генеалогия Сергея Михайловича для меня так и осталась тайной, и судить, чей это сын, кто бесплоден, и что там было в семье Розовых в 1970-е, я не берусь, да мне это и не надо.
Однако, закавыченный или нет, сыновний статус неожиданно порождает массу вопросов, если не со стороны потомков, так со стороны сослуживцев тех, кто не сомневался в родительских правах на своё чадо.
Вместе с тем часть узнавших себя персонажей сошлись во мнении, что воспоминания носят художественный характер и потому едва ли соответствуют той действительности, в которой живут прототипы. Спорить со своими 'персонажами' для автора последнее дело: всё равно они выберут себе те миры, какие хотят, ну а мы останемся при своём. В конце концов, искренность не в том, чтобы говорить всё, что мы думаем, но лишь в том, чтобы думать то же самое, что говорим.
4 марта 2014 г. - 29 марта 2015 г.
23 - 24 марта 2020 г.
Пхукет, Дон Мыанг, Вьентьян, Паттайя, Новосибирск
Продолжение в очерках "За науку в Сибири, или PhD подворотни"
![[]](/img/k/kustow_o/kumatoid03/kumatoid.03jawidelkletkiolegbezuglyj33.jpg)