В жалкой лачуге на отшибе дверь никогда не закрывалась плотно. Когда ветер дул, она скрипела и шаталась, даже запертая на задвижку. Поэтому на ночь кто-то из взрослых, живущих в доме, в обязательном порядке придвигал единственный стул со спинкой к двери, подпирая ее. Иначе спать было невозможно из-за постоянного стука, раздававшегося потому, что ветер приливал к двери, толкая ее вперед, а затем отливал от нее, отпуская назад. Но и при устраненном шуме здесь было далеко от уюта. Чужаку бы потребовались месяцы на то, чтобы привыкнуть спать в таких условиях. Из-под двери, через щели в ставнях, в кровле, в полу хижины, приподнятой над сухой, безблагодатной почвой - она стояла на сваях, чтобы гремучие змеи не заползали внутрь, - через все отверстия в лачугу проникал ветер. Благо, никогда не сквозило настоящим, северным холодом - все же прерии. Здесь убивают сухость климата и постоянный зной, но перемены в температурах между ночью и днем порой бывают настолько резкими, что когда солнце уходит в ночную обитель, люди начинают дрожать, кутаться во что ни попадя. Ограниченность водного ресурса способствует распространению инфекций. Как и грабителей, болезни здесь ничего не сдерживает.
Вот уже несколько ночей стул к двери придвигал мальчик восьми лет - его родители слегли с ужаснейшей лихорадкой. Любой бы врач сказал, что надежды на выздоровление у них нет, но на врача у бедняков не было денег - он не мог убить их надежду своим дорогостоящим приговором. Мальчик и сам был близок к тому, чтобы упасть и больше не подняться. Только страх смерти поддерживал в нем жизнь. Медленно он шел, ступая по деревянному полу босыми ступнями, слишком легкий, чтобы шаги его было слышно, будто бесплотный дух. Однако каждый его беззвучный шаг сопровождался протяжным скрипом стула, который он за собой тащил. Мальчик тяжело дышал, пот катился градом по его телу. На папиной рубашке, слишком большой для него, проступили пятна, темные острова. Он утопал в рубашке, словно в море, и каждая волна этого моря грозилась накрыть его и утащить ко дну, из глубины которого пути назад нет.
Мальчик думал: "Вот я упаду, и никто не придет, ведь уже давно с улицы не доносится ни звука. Телеги перестали скрипеть колесами три дня назад, с тех пор, как лошади перестали стучать копытами, прошло два дня. Тогда и мать больше не поднялась с постели, а отец уже неделю не встает, но еще дышит, вроде бы. Даже если бы случилось чудо - и кто-то бы выжил, то кому мы нужны, бедняки? На всем белом свете не найдется того, кому было бы не плевать..."
Он подтащил к двери стул, подпер ее с трудом, постоял немного, шатаясь, как маятник часов, неумолимо приближавший стрелку его жизни к финальной полночи. Рассудок говорил ему, что он глупец, если еще на что-то надеется - те же слова он слышал от отца всю свою жизнь. Он злился, не слушался, и отец порол его, теперь он принял бы пряжку его ремня за радость, лишь бы отец был жив, - лишь бы все они были живы. Мальчик упал, немногим не дойдя до их общей постели. Отец и мать лежали в ней, не понимая, кто они и где, не зная, что лежат рядом, не помня себя, так чего уж говорить о нем, о мальчике, их сыне?
Вскоре потемнело, а он все лежал на полу, ворочаясь, иногда приходил в себя, иногда терял сознание. Всю ночь ветер выл, как проклятый, будто койоты обступили хижину и выли, подбираясь все ближе, с каждым шагом завывая все громче. Как ни странно, в свои последние минуты, он думал о том, что его никто не вспомнит. Почему-то не конец жизни, не то, что будет потом, пугало его, а собственная эфемерность, ничтожность в сравнении с вечностью гор, например. Он не оставил после себя ребенка, не запомнился людям ничем. Он не мог рассчитывать на похороны. Просто однажды кто-то откроет дверь в лачугу, когда-то принадлежавшую его семье, при условии, конечно, что она достоит до тех пор, сваи не иссохнутся, а хижина не обвалится, погребя под собой их останки. Откроет и увидит отцовскую рубашку. Интересно, заметит ли его под ней, будут ли торчать наружу его кости? Или примет его за клубок змей и сначала проверит, приподняв рубашку дулом своего ружья. Войдет ли этот человек, с которым они разминулись на годы, нет - десятилетия! - внутрь, чтобы обыскать дом? Вряд ли... Еще с порога, с первого взгляда ясно, что брать у них нечего.
"Меня никогда не похоронят, - думал мальчик. - Никто не прочитает мое имя на каменной плите, двери в мой новый дом - деревянный ящик, лежащий шестью футами ниже поверхности, никто его туда не положит. И даже если бы я дожил до седин, не думаю, что смог бы себе позволить гроб. Власти говорят на каждом углу, что все зависит от человека, что в Прериконе для приезжего открываются безграничные возможности начать новую жизнь. И многие ведутся, как родители. Потом с тоской вспоминают ту же нищету, но в других местах, куда более приветливых, а прошлого между тем не вернуть. Выбраться из Прерикона куда сложнее, чем сюда приехать, без денег - невозможно, даже билет на поезд не купишь, а откуда их взять, деньги-то? Бедными не становятся, ими рождаются, и если родился бедным - это не жизнь, жизнь только у богатых. Они хозяева мира, а значит, и своей судьбы. В следующей жизни, если она у меня будет, я рожусь принцем..." С такими мыслями он покидал этот мир, радостей которого не вкусил, зато успел испробовать вдоволь горестей.
Последним, что он увидел, были звезды в окне.
"Забыл закрыть ставни, - подумал мальчик, - так вот почему мне так холодно...", но нет, холодно было не поэтому.
Чем ближе к призрачной черте он находился, тем ярче горели для него звезды. Ночное небо превратилось в кромешную тьму, а они - в абсолютный свет. Он плескался в их лучах, тешась, и думал, что, верно, нет лучше судьбы, чем быть звездой. Ведь они рождаются, чтобы никогда не погаснуть, и только в пасмурные ночи их не видно, а в остальные - стоит человеку поднять голову, и вот они раскинулись над ним. Вечные.
- Возьмите меня к себе, - тихо попросил он и испустил последний вздох. Воздух вырвался из его рта паром, растаяв в ночи так легко, будто и не было никакого мальчика.
Утром в их лачугу пришел гость. Он поднялся по ступеням, и они скрипели в такт каждого его шага, но еще раньше гостя в дом проник туман. Он просачивался через все щели, до которых дотягивался, как ветер, но был много его тяжелее, не поднимался выше нескольких дюймов от пола. Туман прикоснулся к мертвому телу мальчика, между белесой пеленой и кожей ребенка промелькнули изумрудные разряды, все его волосы встали дыбом. Глаза мальчика открылись, а зрачки изменили цвет: при жизни они были карими, а от прикосновения тумана стали ярко зелеными, почти светились, столько от них исходило энергии. Но эта сила была временной, она оживила его нервы, прочитала его память и отпустила, вновь глаза мальчика сделались карими, только на этот раз не закрылись, так и продолжили слепо таращиться в окно.
Дернулась ручка двери, один раз, второй. С каждым разом гость дергал все сильнее. Когда же сила рывков достигла своего апогея, он вдруг на время перестал стучаться, все стихло, даже ступень лестницы, на которой пришлый стоял, перестала скрипеть. И тогда туман, отпустив родителей мальчика, пополз к двери, взбираясь по стулу, приставленному к ней. От его прикосновений стул гнил, на глазах дерево старело, а после раз - рассыпалось в труху, словно на него набросилось разом множество короедов и пожрало за один присест. К тому моменту туман дополз до щеколды, и та почти тут же осыпалась на пол прахом, а после и туман упал, частично развеявшись от падения, но тут же вновь собрался и, разделившись надвое, отполз к стенам, образуя проход, как бы дорожку для своего хозяина. Медленно дверь открылась, будто за ней никого не было, так могла бы, например, открыться незапертая дверь, от того, что подул ветер. Гость вошел.
Ботфорты незнакомца ступали тяжело, доски под ними скрипели. Все его тело покрывал черный плащ с глубоким капюшоном, полы этого плаща волочились по полу за ним, кисти рук были одеты в перчатки. Казалось, не человек вошел, а силуэт из чистого мрака, сгусток тьмы, принявший облик, подобный человеческому.
Он прошел мимо мальчика, даже не взглянув на него. Подошел к кровати, снял с руки перчатку и провел ладонью над покойниками. Их тела зашевелились и потянулись к руке гостя. Он убрал руку, и они упали, перестали тянуться. Незнакомец подошел к телу ребенка и присел рядом с ним на колени.
Вся семья умерла в одну ночь, только мальчик скончался в ее середине, а родители ближе к утру. Это было странно, но кажется, мор повлиял на него по-другому, не так, как на его родителей или других детей. Мальчик горел куда медленнее, чем они, ведь именно он принес болезнь в этот дом, был первым инфицированным из своей семьи. Гость замер, думая, к чему бы это, и вдруг услышал голос внутри себя, который говорил с ним так редко, что он порой задавался вопросом, существует ли тот, кто обращается к нему, на самом деле? Или это говорит он сам? Пришлый почувствовал, как нить его судьбы и нить судьбы этого мальчика, не прервавшаяся после его смерти, переплетаются вместе. Дернулся, чтобы сбежать, но тут же вспомнил, что от предназначения не уйти. Можно попробовать противиться ему, но это значит предать Великий замысел, которому он служит. Обычный человек мог бы это сделать, но не он. Поступи он так, магия бы оставила его, а тело, лишившись ее подпитки, истлело.
- Но как, если он мертв? - спросил пришлый в голос, никто из живых никогда его не слышал, не услышал и теперь. Так звучат жвала насекомых, пожирающих плоть с трупов, так звучит мор, перескакивающий из одного человека на другого, с таким звуком умирают клетки в теле, с ним седеют волосы - все это было в его голосе. Нескончаемый цикл перемен, затрагивающих все конечное, направленных в одну сторону, от молодости к старости, от жизни к смерти. Он спросил и услышал ответ. Он знал его еще до того, как спросил, но не мог не задать вопрос, ведь ответ ему не понравился. И все же он был вынужден сделать то, что от него требовалось.
Он приподнял тело мальчика руками, наклонился над ним и выдохнул туман прямо ему в лицо. Мертвые ноздри ребенка встрепенулись, грудь задвигалась, поднимаясь и опадая, медленно его тело менялось, перестраиваясь под воздействием силы, проникнувшей в него через легкие, распространившейся по мертвой крови, пронзившей сердце изумрудными всполохами. Содрогнувшись, оно начало сокращаться, что было неестественно для умершего человека, и потому, когда его сердце вновь забилось, мальчик перестал быть человеком.
Чужак вынес его из лачуги, ступени проскрипели напоследок в такт его шагам, прощаясь с ребенком и гостем, а за пришлым шли, пошатываясь на неокрепших ногах, мертвые родители мальчика. На улице стояли другие мертвецы, все жители города, не успевшие покинуть его до того как стало слишком поздно. И лошади тоже поднялись, у некоторых из плоти торчали кости - их обглодали собаки. Мертвые люди запрягли мертвых лошадей в телеги, сами уселись на них, и готовы были отправляться по первому же приказу. Когда-то они точно так же приехали в эти проклятые земли, будучи колонистами, в надежде начать новую жизнь, теперь же, когда сами люди умерли, их тела покидали поселение, отправляясь в последний путь. Так появляются города-призраки.
Они стояли среди небольшого острова деревьев - даже здесь, в более-менее плодородных центральных прериях, - большой редкости. В самом центре его, на небольшом удалении от других деревьев, раскинулась крона гигантского вяза. Кора его была настолько толстой, что при необходимости ее обломок можно было бы использовать в качестве щита, только вот щитами теперь никто не пользовался, уже давно война велась деньгами, порохом и свинцом. Вот почему работы у них было много.
Учитель, как всегда одетый в черный балахон, немного вышел вперед, мальчик держался позади него.
- Взгляни на солнце, что ты видишь? - спросил учитель.
- Солнце и вижу, - недоуменно ответил мальчик.
Услышав его ответ, учитель повернулся к нему и, сверкнув зелеными глазами из-под капюшона, протянул ему какой-то предмет. Прежде чем взять, мальчик осмотрел его - это была линза, сделанная из изумруда. Приняв ее из рук учителя, он вопросительно на него посмотрел.
- Пропусти свет через призму, посмотри сквозь нее, - велел ему учитель, и мальчик послушался, но едва взглянув в сторону солнца, он тут же вздрогнул и опустил руку.
- Не понимаю! - воскликнул мальчик взволнованно. - Что я увидел? Что стало с солнцем?
- Оно всегда было таким, - ответил учитель. - С самого зарождения мира. Тот сгусток тьмы в нем не увидеть никак иначе, только через призму, которую я передал тебе. Она позволяет увидеть, нам же остается принять это знание и жить с ним, жить и служить для нас одно и то же.
- Служить? Интересно, кому это ему?
- Ротагунг - его имя означает цикл, который когда-нибудь прервется, - сказал учитель, и мир разом потемнел, утратил все краски. Птицы перестали петь, трава - шуметь, немногие облака на небе замерли, и только сгусток тьмы, засевший внутри солнца, продолжал пульсировать. - Больше я не назову это имя, да и сейчас назвал только для того, чтобы ты почувствовал его мощь. Нужно понимать, с чем имеешь дело, знать, насколько ставки высоки. В нашем деле нет права на ошибку, нет выбора, мы просто должны. То, что люди зовут солнцем - есть ни что иное как кокон личинки великого червя, пожирателя миров. Когда-нибудь он пожрет свет, тогда закончится все, но пока что мы служим ему и одновременно ограждаем людей от его влияния.
- Но как можно одновременно бороться и служить?
- Мы не боремся, мы лишь сдерживаем. Люди, животные, птицы, некоторые из древних ящеров - все теплокровные существа порождены светом, но вышли из тьмы. Черви, насекомые, амфибии, гады - все холоднокровное родилось во тьме, в ней и остается. Люди живут на поверхности, - днем это территория света, но каждую ночь тьма наступает на нее, поэтому люди строят дома и прячутся за стенами от того, что скрывается во мраке.
Но не только ночью тьма торжествует, в недрах земли она властвует постоянно, и иногда из разломов, в особых местах силы, тьма вырывается наружу, точно вода из переполненного колодца, и тогда происходит страшное. Из таких мест ведьмы черпают свою силу, собираясь в них на шабаши. Светлые волшебники их сторонятся, но тех из магов, которые следуют по пути тьмы, к ним притягивает. Таких мест много, их несложно найти, если знать, что ты ищешь. Жизнь в них вырождается, превращается во что-то несуразное, но не всегда... Иногда, бывает, такие места спят, как вулканы. Если что-то потревожит их - они извергаются, но если изредка давить на этот гнойник, стравливать из него тьму, тогда то, что находится в нем, вновь засыпает и может так спать до скончания веков. Среди прочего мы занимаемся этим: выпускаем немного тьмы, чтобы удержать ее остаток. Наш путь, - путь, который не выбирал ни я, ни ты, - это не путь противления Великому замыслу, как может показаться на первый взгляд, но путь служения ему. Выражаясь языком простых смертных - это путь меньшего зла. Теперь отойди и узри воочию, о чем я говорил.
Мальчик послушно отбежал подальше, спрятавшись за деревья. Он увидел, как учитель вышел на середину поляны, развел руки в стороны, а из рукавов его и из-под пол плаща полился туман. Он за мгновение заполнил все пространство перед огромным вязом, но не вышел за его пределы, а образовал круг с четко очерченной границей. Какое-то время ничего не происходило, а потом мальчик почувствовал, как почва под его ногами вибрирует. С течением времени дрожь земли лишь нарастала, но в какой-то момент вдруг все смолкло, и тогда из почвы, прорвав туман, полотном покрывший землю, показалась рука скелета. Ее кости скрепляла вместе сила магии.
Скелеты появлялись из земли один за другим, в глубине их глазных впадин горели изумрудные огни. При жизни все они были людьми, но сейчас вели себя не как люди: выбравшись из земли, они, не поднимаясь, на четвереньках, ползли в сторону ствола вяза. Цеплялись за кору фалангами и взбирались вверх по стволу. Забравшись максимально высоко, они замирали в абсолютной неподвижности. Первые мертвецы вылезли под самую крону, прочим оставалось довольствоваться местами под ними, так происходило до тех пор, пока последний из скелетов не залез на дерево.
- Подойди сюда, мальчик, - сказал тогда учитель, и мальчик послушно подошел, с опаской поглядывая в сторону вяза. - Ты уже знаешь, что в каждом живом существе течет энергия. Теперь пора тебе увидеть то, к чему это приводит. Как форма тела определяет ток энергии и русло, так энергия определяет тело, формирует его, - все взаимосвязано. И в этом свойстве порождения тьмы подобны порождениям света, этим они схожи. Тьма внутри тех скелетов, которых ты сейчас видишь перед собой, уподобилась цикадам, поэтому они ведут себя так странно, так не по-человечески, несмотря на то, что раньше были людьми. Смотри, сейчас начнется!
Вдруг шея первого скелета дернулась, каждый позвонок его хребта задрожал, издавая стрекот. Эта дрожь передалась по цепочке сверху вниз, от мертвого к мертвому. Вскоре каждый из них дрожал и ствол вяза, и вся поляна. Все дрожало, и так продолжалось в течении часа. Ученик и учитель стояли внизу и смотрели. Каждый из них думал о чем-то своем, но мысли их обоих были посвящены происходящему. А потом наступила тишина, учитель отступил, увлекая за собой ученика, и кости посыпались вниз. Каждый скелет распался на фрагменты. Это происходило оттого, что мертвецы истратили всю энергию, которая была в них заложена, вся тьма изошла в их дрожи. Кости упали, - каждая в свою яму. Земля укрыла их, а когда туман развеялся, поляна стала прежней, без малейшего следа того, что еще минуту назад происходило.
- Каждый год они выползают, а после вновь засыпают, - сказал учитель, подводя итог их уроку.
- Тогда понятно, куда деваются тела, которые мы собираем, - задумчиво сказал мальчик. - По крайней мере, часть из них девается... Здесь ведь явно не все они, так ведь? На что же идут остальные?
- Всему свое время... - ответил учитель, взглянув на солнце.