На дальнем севере проживают племена, чья жизнь, целиком и полностью, состоит из охоты. Среди тех общин - исключительно кочевники, в полудиком первобытном строе. Величайшей добычей для мужчины племен дальнего севера, - добычей, достойной статуса великого вождя, с давних пор считается полярный кит. В отличии от прочих китов, эти - твари сухопутные, с четырьмя могучими лапами, удерживающими огромное тело. Их спины покрывают панцири, но не врожденно: защита нарастает постепенно, формируясь в процессе развития, и состоит она, по большей части, из льда да камня, а образуется осадками и наносится ветрами. Полярный кит растет всю свою жизнь - жизнь, почти неограниченную скоростью метаболизма: их органы не изнашиваются, как у большинства других существ, а жизненный срок, таким образом, определяется лишь факторами среды обитания и естественными врагами, коих, у полярных китов, не имеется в принципе, если не считать таковыми людей. Так как мясо не портится, или же, это происходит слишком медленно, чтобы заметить (доподлинно неизвестно), из-за условий среды и в силу самой физиологии почти неизученного и непредставленного научному сообществу вида, одной добытой половозрелой особи, обычно, хватает на прокорм среднего по численности племени в течении десятилетия. Впрочем, добыть гиганта - задача простому смертному непосильная, и потому, большую часть времени племена голодают, перебиваясь более доступной живностью, вроде рыбы или тюленей, а не редкость на севере, и не табу вовсе - каннибализм.
Два человека, две крошечные фигурки, залегли под настилом на стыке нескольких плит. Схоронившись под множественными слоями льда и снега, распластавшись на пузе, ряженные в меха, необратимо пропахшие ворванью, и замотанные так, чтобы оставалась только узкая прорезь для глаз, они, молчаливо и мрачно, наблюдали пейзажи вечной мерзлоты... Ну, или, по крайней мере, так казалось: казалось, что смотрят вниз, без видимой на то причины и без четкой цели. Создавалось ошибочное впечатление того, что замерли в нерешительности, или же слишком поражены пейзажем, чтобы действовать, слишком поражены, чтобы продолжить движение, куда бы они там не направлялись.
Впереди - и за спиной, и со всех сторон, людей окружала пустошь, где только снег, лед, ветер, да полярная ночь, а жизнь - сложно заметить, но она есть и вынуждена скрываться, иначе здесь не просуществуешь. Пустошь нынче освещена не светилом или спутниками, однако особым заревом на почти непроглядном, в виду ненастья, небе - сиянием, переливающимся в холодных тонах, и так - большую часть времени годичного цикла.
Из лежбища их взору открывался отличный вид на падь, бережно укутанную белоснежным покрывалом снега, и которую так легко потерять среди прочих складок однотипного ландшафта. Окруженная острыми пиками и плитами ледников, местами - до того тонкими, что почти как лезвия, падь и сама окружала нечто, сокрытое в ее глубинах. Выше, над их головами, властвовал буран: он прямо сейчас рвал и метал, и выл, не в силах дотянуться до столь хрупких, но остроумных и находчивых людишек. Один из мужчин, то и дело, прикладывался к подзорной трубе, иногда - отрывался от ее монокля, и тогда, сначала ковырял пальцем, а затем дул, и сразу же протирал стеклышко. Изготовленная специально с расчетом на работу в критических условиях, труба все равно не тянула нижней границы здешних температур, и, хотя материал и конструкция пока еще держали, стеклышко, то и дело запотевало от дыхания, а затем, покрывалось коркой льда.
Пустошь, в обозримых пределах впереди, пребывала в постоянном движении: падал снег и порывами ветра его тонкие, едва осевшие слои, сдувало целыми ломтями с уступов, обледенелых скал и прочих неровностей рельефа; уже в воздухе те ломти рассыпались каскадом снежинок и пургой оседали гораздо ниже, а после - волочились ветром по новой поверхности, покуда не срывались вниз и все не повторялось снова - это ограничивало видимость, и так здесь было почти всегда. В самой низкой точке пади, зыблилась громадина айсберга, словно гребень мифической рыбы Турам, что согласно преданиям древности, однажды выгнала жизнь на сушу из пучин. Он был неоспоримо величественным и вечным, настолько нерушимым и недвижимым казался.
Человек с подзорной трубой, вдруг, неуверенно прищурившись, заерзал, после - замер, вглядываясь в оптику и, удостоверившись в увиденном, снова дернулся, выругавшись, - дернулся на сей раз локтем и нарочно: привлекая внимание напарника. Эта его реакция была первым, что нарушило покой в их убежище за достаточно продолжительный отрезок времени.
- Ну как там? Лезет? - хрипло спросил второй, почувствовав, что компаньон трепыхается (видеть периферию он не мог из-за глубокого капюшона, слышимость ограничивал рев бурана).
- Карабкается, куда он денется... На вот, сам погляди... - ответил первый, передавая трубу все же немного погодя, прежде взглянув напоследок, и по голосу чувствовалось, как ему хотелось сейчас, суеверно сплюнуть через плечо: они здесь были вместе с тем, за кем наблюдали, - вместе с нанимателем, но не разделяли его убеждений: наемники - их вела жажда наживы.
Второй принялся водить трубой, в попытках обнаружить искомое; рот его при этом приоткрылся и выступившая на губах влага, тут же обледенела, сами же губы растрескалась.
- Справа... Ближе к низу... Видишь? Повис на уступе... - вводил его в курс дела первый.
Наконец, цель была достигнута - искомый объект найден, и нижняя челюсть второго отвисла еще пуще прежнего, нос его при этом сморщился, как от близорукости, чего не было видно за одеждой и только переносица выдавала выражение лица, а еще - гусиные лапки, собравшиеся в уголках глаз. Оба напарника были матерые волки: тот, что первый - мозговой центр, второй - хоть и деревянный по пояс, тоже многое умел. Сейчас шестое чувство, весь опыт первого и все его рецепторы, кричали разом уносить ноги, а он - не слушался, скованный обязательствами и жадностью, и оттого постоянно ерзал, подавляя тревогу.
Маленький, даже сквозь увеличение оптики, силуэт человека, карабкался на вершину айсберга в центре пади. Сейчас они были очень далеко от земли в привычном смысле, и, если бы вечная мерзлота вдруг размерзлась, очутились бы прямиком в западне, посреди океана. Только редкие скалы, торчащие то тут, то там, имели происхождение горной породы, все остальное - вода в замороженном виде и настолько же ненадежная опора. На спине карабкающегося, громоздились закрепленные принадлежности, назначение которых наемникам оставалось непонятным. Даже цель данной вылазки, все равно что маленькой экспедиции в неизведанное, не была им известна, только в примерных прикидках, но несмотря на это, они сейчас были здесь и их присутствие объяснялось банальной выгодой: все возможные издержки и вопросы с лихвой покрывались более чем достойным вознаграждением за труды. Из-за постоянного движения трудно было сосредоточиться на одинокой фигуре; всякий раз, когда та трепыхалась, подобно тряпичной кукле, качаясь из стороны в сторону под порывами ветра, что случалось довольно часто, им представлялось - вот-вот сорвется, но нет, не срывалась - чудом удерживалась и продолжала взбираться.
- И куда он лезет? - с нехарактерной для себя задумчивостью, мимолетом проронил второй, продолжая наблюдать, скорее из любопытства, нежели с опаской. Его слова почти полностью заглушил очередной порыв ветра, но чуткий напарник услышал или примерно понял, о чем второй толкует.
- Не нравится мне все это... - сказал он тогда.
- Ты уже говорил. Да брось! Просто глыба льда, а заказчик, пускай и с придурью, только и похуже бывают - встречали, знаем! Сейчас здесь полежим, а завтра - домой. Или прикажешь ждать еще одного такого: готового раскошелиться на пустом месте и чтоб непременно правильным оказался, по твоим соображениям? - затем, немного погодя, добавил: у нас по средствам голяк... Сам знаешь, наиболее прибыльные тропы в это время года пустуют (помимо работы в качестве проводников, парочка частенько промышляла охотой на местную фауну, пускай и скудную, но по той же причине высоко ценимую мехами, среди знающих и любящих роскошь людей).
- Да не похож он на дурака, пойми ты! И на ученого... Не похож (в понимании говорящего, ученый - тот же дурак, только обученный) - покачав головой ответит первый. Наступила тишина между ними, но не вокруг них: ревела буря и потому, они не сразу поняли, когда все на свете вдруг переменилось, и внезапно, в единый миг, само мироздание начало рушиться. Довольно много времени они пролежали молча, а труба все так же ходила по рукам, и странный наниматель вскоре окончательно исчез из поля зрения - наемники этот момент прозевали. Скорее всего он перелез на невидимую им сторону айсберга, когда снегопад в очередной раз усилился. Теперь не было видно ни зги, и они спрятали трубу и просто лежали в ожидании, пока тянулись долгие минуты.
Их ожидание прервалось в тот миг, когда раздался оглушительный треск, и мириады снежинок, доселе падающие строго по диагонали, угол которой задавался направлением и силой ветра, на мгновение вздыбились, замерли, а затем брызнули во все стороны, уносимые взрывной волной от эпицентра урагана. Вместе с ними летели осколки льда и даже довольно увесистые глыбы разбивались о стены возле их лежбища и бороздили лед на поверхности плит вблизи. Происходящее сопровождалось тряской и дрожью, от которой стены схрона, где залегали, пошли трещинами, грозясь обрушиться на лихие головы; наемники спешно ретировались, а с момента как они исчезли, только одинокая фигура осталась стоять на пике движущейся теперь белизны, воздев руки вверх и разведя их в стороны, - фигура та принадлежала не вполне человеку; стояла на вершине, а глаза ее горели, и как бы далеко от места действия ты не был, все равно, без особого труда смог бы различить в кромешной тьме вокруг неугасимое зарево ее глазниц, если бы знал куда смотреть, ибо такова природа магии и даже полярное сияние в небе, в сравнении, воспринималось приглушенно. Вокруг били молнии: иногда попадали по металлическим стрежням громоотводов, глубоко посаженным в поверхность айсберга, и тогда, откуда-то снизу, доносился вой низких частот. Мордрет фон Трейл стоял на вершине мира, как ему казалось и пускай не высочайшей, но другой судьбы в тот момент не желал. Он искренне улыбался во всю ширь лица, на что имел полное право, ведь сегодня ему удалось, сегодня ему сопутствовал успех.
Окрестности менялись: высочайшие пики ледников поблизости приближались, а затем вновь отдалялись, оставленные далеко позади. И местность проносилась внизу, и кит шагал. Его короткие пропорционально телу, но толстые и огромные по меркам человека, конечности, с неудержимостью локомотива двигались вперед. Они сносили все и льды растирали в мелкую крошку, однако не специально, но, как бы, походя - не замечая, и от осознания этого становилось еще страшнее. Айсберг - панцирь кита, был куда больше собственного носителя, но тот совсем не казался стесненным громоздким наростом. Только сам айсберг слегка покачивался в такт его движениям, так как кит перемещался вразвалочку (по-другому попросту не мог, ведь по строению тела не был приспособлен: его конечности крепились к туловищу по бокам, как у некоторых земноводных или рептилий, а не под ним, как у млекопитающих). Не тормозил, чтобы выбрать дорогу или проложить маршрут, и даже наоборот, подстегиваемый бичами молний, напирал с каждым шагом все скорее. Движение кита преображало пустошь, а от его дыхания лед размерзался. Глаза чудовища горели так же ярко, как и глаза волшебника, но при этом, были куда больше размером, словно небольшие озера чистой энергии; вдоль их поверхности, волнами скользили разряды, высекая о веки снопы искр. Время от времени из лобной части колосса бил гейзер кипятка - то, что не давало киту замерзнуть, поддерживая внутри тела стабильно высокую температуру. Орошая окрестности, кипяток прожигал поверхность на несколько метров вглубь. Когда бил гейзер - кит ревел и лед на много верст вокруг покрывался цепочками трещин. Когда ревел, его пасть разворачивалась во всю мощь, а за нею сразу начинались бездонные глубины.
Два наемника наблюдали шествие громадины с возвышенности на безопасном расстоянии. В стоячем положении разница между ними была более заметной и тот, что первый - гораздо ниже и тоньше, живей в мелочах, а второй - куда габаритнее и коренастее первого, отличался к тому же, военной выправкой. Кличка первого Олух, второго - Простофиля, а настоящих имен, равно как и прошлого друг друга, они не знали, и перед тем, как начать новую жизнь, постарались, чтобы не узнал никто.
- Ну так что, говоришь, ничего особенного? - язвя, Олух пытался излагать ровно, однако все его потуги сводил на нет непривычно высокий тон, да и без голоса по всему было видно - наемник нервничал: левой рукой чесал внешнюю часть ладони правой, а ногами - резко переминался с одной на другую.
Простофиля ничего не ответил: он как раз наблюдал за катаклизмом через подзорную трубу и челюсти его были плотно сомкнуты, а желваки ходили под кожей; оттого и позволял себе высказываться крайне редко, что не любил попадать впросак. Теперь, не знал, что ответить, и потому, сцепив зубы, в ярости молчал, а в довесок к тому, был зол из-за сорвавшейся сделки. Немного постояв, они двинулись дальше - оставаться долго на одном месте было никак нельзя: погоде нет дела до бедствия человека, и не смотря на беснующегося колосса, буран продолжался.
Мордрет очнулся от рева и запаха паленых волос, он помнил взлеты и помнил падения (последних помнил куда больше), но по прошествии времени, переживать новые не становилось легче. Над ним возвышался живой утес ошеломленного кита, который в кои-то веки столкнулся с громадиной выше себя ростом, и этот факт привел волшебника в чувство, освежил и взбудоражил на порядок лучше, чем крепкий утренний кофе, о котором так давно мечтал, или чем недавно угодившая в него шальная молния. Понемногу приходя в себя, мужчина перевернулся на брюхо и пополз прочь от пока еще заторможенного неожиданным столкновением гиганта.
По мере движения, тело мага, с громким хрустом удлинялось и сужалось, кожа покрывалась чешуей, кости ломались и вправлялись, выворачиваясь из суставов и уменьшались, а некоторые - исчезали вовсе; вывалились глазные яблоки, на их месте образовались новые - змеиные, только лицо осталось прежним, а также форма черепа, но без волос и ушей, и обтянутого чешуей. Все это сопровождалось безумной болью и обильными наружными кровоизлияниями: кровь сочилась буквально сквозь поры кожи (причина, по которой магию метаморфоз к настоящему почти никто не практиковал, и только те, кто с головой совсем не дружит, осмеливались пытаться укротить молнию). Ретируясь, Мордрет, походя анализировал случившееся, однако весь анализ почему-то сводился к одному лишь негодованию. Проклятая скала, будучи сокрытой за стеной падающего снега, вынырнула слишком быстро, чтобы успеть отреагировать и, по итогу, он безвозвратно потерял ценный образец: взять под контроль спящего кита - одно дело, и совсем другое - совладать с бодрствующим.
- Далеко собрался? - не ожидавший услышать человеческий голос, погруженный в тяжелые раздумья Мордрет, дернулся, но было уже поздно и тяжелый сапог придавил его, так, что в бессилии, оставалось лишь щелкать ядовитыми зубами, в бессмысленных попытках прокусить обувь из толстой кожи. Тогда, оставив бессмысленные трепыхания, он попытался рассмотреть говорившего, однако тщетно и даже речь он не сумел разобрать в совокупности изменений восприятия.
- Олух, ты представляешь, этот гад собрался сбежать не заплатив.
- Пра-а-вда? - протянул подоспевший Олух, подыгрывая напарнику, - ну это он зря... Очень зря! Мы таких нерадивых нанимателей...
- Свежуем! - сказали они в унисон. Прием был отработанным, а в сочетании с применением грубой силы обычно действовал безотказно и, либо исключал возможное сопротивление со стороны злостного нарушителя договоренностей, либо, наоборот подталкивал к нему - оба варианта устраивали лицедеев.
- И что это такое... Не мог во что поэкзотичнее превратится? Как продавать себя прикажешь? Право же, волшебники, как с вами трудно иметь дело! - приглядевшись к нынешнему обличию Мордрета, Олух с неподдельной досадой смачно сплюнул, а комок слюны, не долетев до земли, обледенел.
Простофиля быстрым движением, перехватил трепыхающегося змея ближе к шее; поднял, и удерживая на вытянутой руке, какое-то время с интересом разглядывал, затем - сунул в заранее подготовленный мешок и, удостоверившись, что не вылезет, перевел взгляд на гиганта: в его глазах застыло восхищение. Почти пришедший в себя кит, топтался не так далеко отсюда, чтобы праздно болтать ни о чем не беспокоясь, и потому, Олух поторопил бесстрашного напарника, желая поскорее убраться из зоны риска. Вскоре их следы замело пургой.
Вождь Нанук наблюдал за происходящим с горы, и все охотники племени были с ним, уже на оговоренных позициях, в полной боевой готовности. Их животы были пусты, а тела тщедушны и вне зависимости от исхода задуманного, без еды им не так долго осталось. Когда чужаки ушли, а отзвуки их смешного языка перестали доноситься и только рев ветра был слышим да трепыхания взбудораженного кита, вышедшего из спячки раньше срока, Нанук, внешне непроницаемый, но внутренне ликующий азартом предстоящей схватки и неожиданной удачей, отдал приказ к нападению, и спустя мгновение, чуть меньше сотни заточенных гарпунов полярных китобоев с лихим свистом устремилось к гиганту, заставая того врасплох. Рев раненого колосса сотряс бескрайние просторы пустыни, а с нескольких скал в окрестностях места схватки, обрушилась лавина. Если удастся победить, племя белого медведя, в настоящий момент наиболее многочисленное среди племен дальнего севера, запасется едой на многие годы вперед, в ином же случае - лишившись охотников, вскоре вымрет, как и множество племен до этого, ибо смерть здесь - удел проигравших. Их шансы были велики.