Казённый буро-зелёный велосипед мальчишка бросил у заднего крыльца, тяжёлая металлическая конструкция не зацепилась за торчащие брёвна, а громко звякнув, скатилась в молодую крапиву, зелено выбивавшуюся по краям вытоптанной земли. Лезть за ним и обжигаться не хотелось совсем, и поэтому мальчишка лишь досадливо махнул рукой и убежал в дом. Он проскользнул среди всеобщей суеты на ту половину, где бригада мужиков с весёлым матерком и гиканьем перестилала полы. Широченные доски дыбились пока над неровными провалами, и все шикали на настырного мальчишку - неровен час, ещё не заметит, да слетит в глубокий подпол, поранится о что-нибудь острое, разбросанное по углам в рабочем беспорядке. Пусть лучше на улицу идёт, на солнце, и не мешается тут у всех под ногами. А он всё лезет и не хочет уходить, хочет смотреть, как выворачиваются доски, как собирают их обратно, подгоняя плотно, без щелей, чтобы зимой не сочился меж них холод земляного подпола. Дом крепкий ещё, полста лет простоит и прослужит вполне, надо вот доски подогнать получше, да ещё укрепить яму в подполе, чтобы не мёрзли запасы до весны.
Дела важные, и рано пока малому в них лезть - мешать только будет, пусть рыбы в реке наловит, кота покормит, но не гонят всерьёз его мужики, скалятся белыми зубами поперёк бороды, да потирают ладонью лоб, когда матерятся. Не гонят, но и вроде как совсем не привечают, показывают, каким вырасти ему надо, что узнать и научиться, чтобы потом с улыбкой глядеть на своих детей да внуков, гордо восседая посреди любой подвластной ему работы. Пусть не слушает гонящих его тёток, а глядит в оба, глядит и учится. Сами же мужики когда-то толкались и лезли под руку старшим, восторженно глядя, как вываливается из рубанка длинная божественно искрящаяся стружка, подбирали её и выгибали тугой парус у лодки, готовой отправиться в путешествие по ручью в неведомые страны. Всё обязано повторяться, чтобы воскресать каждый раз неумирающей жизнью, заведённой однажды и толкающей пыхтящий паровозик только вперёд.
Уложенные доски весело поскрипывали, притираясь на своих местах, и замечательное ощущение нереальности возникало в доме, где рядом с провалом красовалась законченная уже комната. Мужики весело курили, роняя под пол пепел, и зазывали хозяев:
- Приходите, живите, тащите столы да стулья, угощайте работников на славу!
А хозяйка в ответ лишь махала тряпкой:
- Бросьте вы, дурачьё. Доделали бы скорей, да за стол людьми садились, чин по чину.
- Да ты что, хозяюшка, гляди, как мы уложили уже, - мужичонка бросил окурок в банку с водой и поднялся в готовую комнату. Поднялся и пошёл по чистым до белизны доскам, выбивая ритм каблуками, - танцевать можно, готово всё, а ты подгоняешь, не даёшь отдохнуть честному народу. Поднесла бы чарочку за такую работу.
- Сейчас ещё чарку тащи ему, - подбоченилась хозяйка, - хватит с вас угощенья. Заканчивайте скорее, мочи нет терпеть больше.
- Ты это, Петро, - загоготали мужики, - слезай лучше к нам, а то, глядишь и по голове может огреть такая молодуха.
Мальчишка носился от матери к мужикам, поражаясь и окунаясь в весёлую радость, текущую из их спора. Ему казалось, что попал он в волшебную сказку, где удивительные творятся чудеса, невозможные и невиданные в нормальной жизни, но про них так сладко написано в книгах, что читают ему каждый вечер перед сном. Волшебные сказочные богатыри стелили новый пол в его избе. И вовсе не невиданные, далёкие и непонятные, а совсем простые, готовые отложить молоток в сторону, чтобы потащить его в комнату, потащить, поставить на свежие доски, да и приказать строго:
- А ну-ка, малец, попляши, порадуй домового.
Вспоминая, как выводят старшие парни вечером на лугу, мальчишка притопнул, и осторожно прошёл круг, выбивая себе дыхание ногами.
- Ладно дело, - загалдели мужики.
- А ты вот так ещё, - продолжал задорить старшой, и сам притопнул пару раз с пятки на носок.
Пахучие смолянистые доски поддакнули ему музыкальным скрипом.
- Хорошо, - подытожил он.
- Что ж хорошего, работнички, - подбоченилась мать, - как же это хорошо, когда гуляет всё так и скрипит?
- Ты, мать, понапраслину на нас не гони. Всё пригнано как надо, век не шелохнётся. А дом хороший без своего скрипа, он мёртвый, как без домового - сама горя тогда не оберёшься, в мёртвом-то. Мы своё дело знаем. Заступнику-домовому тоже хорошо сделать надо, чтобы ходил и радовался песне.
- Ты мне зубы-то не заговаривай, - отрезала мать, - мне скрип твой ни к чему. Мне тут детей качать, а не с домовыми танцевать.
- Не кричи понапрасну, - отрезал бригадир, - останется так, как положили. Я на себя грех оставить мертвичину в доме не возьму. Ты уж лучше принеси попить, хозяюшка, а мы кончать будем. Немного нам осталось.
- И будет мне тут скрипеть каждым шагом, - продолжила ворчать женщина, но ушла в сени за водой, а мужики попрыгали в яму и потащили работу дальше.
Забыли все про мальчишку, а он, счастливый, всё вышагивал по комнате, прислушиваясь, как провожает и разговаривает с ним дом. Вроде вот и за ним каждый звук тянется, но кажется, что и не всегда, гоняется с ним наперегонки домовёнок, и поскрипывает не в такт и звук другой - потише чуть, заметно едва, но точно есть, стоит лишь прислушаться.
Хороший дом держится долго, переходит от отца к сыну, меняет хозяина, если не сложилось с наследниками, чернеет от влаги дождей, но держится даже тогда, когда отказываются от него, когда приходят сторонние люди, бережно держа в руках свежую купчую бумагу. Хороший дом держится и тогда, когда уезжают из него, переколачивая окна досками. Старое дерево не умеет плакать, солнце давно выпарило из него всю золотистую смолу, и не покатится по морщинистым брёвнам сверкающая слеза-капля, пустой старый дом старается держаться без слёз - он опускается постепенно, медленно утопая в разрастающейся кругом крапиве, вростая в землю, сбрасывая ненужную мишуру резных наличников, но до последнего сохраняя гордый вид. До последнего вздоха ожидая, что вернутся хозяева и быстро наведут порядок, подлатают, заменят и починят, чтобы добро не пропадало.
Возвращаться в прошлое всегда грустно и тяжело. Мгновенного узнавания, как бегал когда-то вот здесь совсем крошкой в одних коротких штанишках, а на дедовом дребезжащем велике мчался по дорожке вот тут к реке, хватает на чуть, и к сожалению, разочарование накатывает слишком быстро. Всё изменилось и ушло без возврата. Можно сбросить поношенный пиджак, разбросать вещи по траве, да плюхнуться неуклюже в реку, разгоняя воду раздобревшим телом, можно подойти к старому своему дому с мокрыми после случайного купания волосами, отодрать подгнившую доску и войти внутрь без ключа, - всё это так легко, но никак не получается вернуться.
Получается лишь переехать из одного места в другое. В старый дом или в новую квартиру, снятую у покладистой хозяйки на ближайший год. Что-то достанется от прежних жильцов, надо только смахнуть пыль, намотать на веник паутину в углу и подумать, как удачнее приспособить чужой быт под свои привычки. Такие вот привычные хлопоты обживания и приведения в порядок.
Надо хлопотать и суетиться, сгребать мусор и перетряхивать и вывешивать на солнце старые матрасы, а затем лишь, закончив самое необходимое и торжественно отодвинув на потом всё остальное, приятно сесть на табурет и уставиться на доски пола. Вот тут и всплывает воспоминание, как танцевал на них вместе с домовым, пробовал их первым человеком.
И тут бывший мальчишка задумается, что весь день носился сегодня по избе, не танцевал, конечно, большому мужчине не пристало танцевать посреди работы, но ходил же вперёд-назад, с веником вот, чем не танец, но не отзывались разбухшие доски. Как бетонный пол городской квартиры молчали они, никто и никак не повторял шаги. Время закончилось, и ушёл домовой. Навсегда.