"Слава Богу - не война. Слава Богу..." - крутилось в голове у Анны с самого утра. Что это - строчка из песни? Или по телевизору прозвучало? Привязалась, как нарочно, в такой день - годовщину смерти мужа: "Ну и что, что не война? Какая мне разница?"
Анна глубоко задумалась: "Вот и воскресенье... не в радость". Вздохнула и начала прибираться в квартире, но тяжелые мысли не отпускали: "Сил нет, совсем старик из ума выжил... Господи, прости, но, разве это жизнь? - Сам не живет и другим не дает".
Но совесть не дала ей на этом успокоиться: "Знаю, что несправедлива к свекру! Сама весь этот год живу, будто в черной яме сижу. Не проникает ни один лучик света. Никого не вижу, ничего не слышу. Раньше говорила, что лучше бы я умерла... вместо мужа. Вот и на самом деле - ни жива ни мертва". Она машинально взглянула на свое отражение в зеркале и горько усмехнулась: "Всего-то год прошел, а кажется, целая вечность с тех пор, как я была счастлива. Так счастлива, что теперь это кажется неправдоподобным".
На работе очень тяжело стало. Я подсознательно жду, что вот-вот увижу Алешу - в коридоре, в соседней комнате, на его рабочем месте. Кругом сочувственные взгляды, недомолвки... Подруги, чтобы поделиться радостными событиями, выходят из комнаты. Последнее время некоторые намекают: "Сколько ж можно?" Надо искать другую работу. Новое место, где никто ничего не знает. И не узнает.
И не выскажет... На их с Алешей свадьбе услышала, как за ее спиной, где стояли подруги с работы, раздался чей-то шепот: "Слишком уж они счастливы. Никого кроме друг друга не видят. Не к добру это. Долго так не бывает!" Тут же забыла об этом и вспомнила только после похорон...
Порой, забываясь в работе, она вдруг ловила себя на мысли: "Сейчас, последний штрих, и побежим с Алешкой домой". И... словно с разбегу налетала на железобетонную стену. И каждый раз разбивалась насмерть.
"Иногда не могу сообразить не только какой день недели, но и какой месяц. Все дни на одно лицо, словно в тяжком сне нахожусь все время. Погода и та под стать настроению - мрачно, темно, сыро. Середина февраля. У сына скоро день рожденья... Сын".
С горечью подумала о том, как они, чуть ли не впервые в совместной жизни, спорили с мужем насчет имени сына. Как он уговаривал ее назвать его Романом, в честь деда. А она твердила, что нет для нее другого имени, кроме как Алексей! Все-таки, уступила, но душа так и не лежала к нему. И ведь она до сих пор избегает называть ребенка Романом. Все - сынок, ребенок, малыш - словно он... безымянный вовсе!
На днях звонила любимая учительница сына: "Простите, но вы же сына при живой матери круглым сиротой сделали". "Даже на него сил не хватает. А ведь сама без родителей выросла - знаю, что это такое". Она судорожно вздохнула. В голове немного прояснилось. Подошла к окну и увидела, что ребята играют в хоккей, а сын сидит в сторонке на скамейке, нахохлившись, словно воробей на морозе. Сердце болезненно сжалось. А перед глазами возникла картина новогоднего утренника в школе. Как она не хотела идти на праздник, но пересилила себя. И как любовалась сынишкой. Его серьезным лицом, большими серыми глазами, какой-то не по возрасту уверенностью и неторопливостью движений. Глаза ее повлажнели: "Поразительно, как он становится похож на отца! А с какой сдержанной гордостью и даже важностью он вел меня за руку... Боже мой, у него ведь жизнь только начинается. А я все о себе, о своем..."
Вот и учительница: "У вас удивительно способный мальчик. Надо только постараться, чтобы он не замыкался в своем горе. Ну, например, придумайте какое-нибудь совместное занятие".
Она вспомнила, как они с сыном готовились к празднику и с каким трудом она включалась в эту работу. Как они вдвоем мастерили кукол. Как постепенно она увлеклась. И, может, впервые за весь этот год оба улыбались, глядя на неуклюжие вначале фигурки игрушечных старика, старухи и Золотой Рыбки. Особенно рыбка удалась - маленькое, лукаво улыбающееся солнышко. И до чего же сын был доволен, когда учительница похвалила их за то, что у них получились самые лучшие в классе куклы.
Из кухни доносилась удивительно знакомая мелодия. На какой-то миг она так отвлеклась от своих размышлений, что чуть не начала подпевать в такт ей: "Та. Та-та-та, та-та-та-та-та..." "Где-то я слышала... Да-да, на концерте в школе мальчишка, одноклассник сына, играл на пианино эту вещь. Только голова над клавиатурой видна была, и до педалей с трудом ногами доставал... А взрослые стояли завороженные теми звуками, которые он, казалось, без особенного усилия извлекал из школьного инструмента. У нее мурашки побежали по спине, когда он закончил играть. Наступило мгновение такой полной благоговейной тишины в зале, словно все разом перестали дышать. И... что-то еще, давным-давно забытое, но важное, может быть, даже очень важное, отозвалось глубоко в душе". Анна поймала себя на желании прикоснуться к клавишам, даже почувствовала пульс в кончиках пальцев.
"Надо что-то делать. Взять себя в руки..." Взгляд ее упал на маленькую иконку блаженной Ксении, подаренную ей в самые беспросветные дни... Анна покачала головой: "Бывает же такое..." Шестого февраля по работе нужно было ей съездить на Васильевский остров. Выйдя из метро, села она в трамвай, идущий в другую сторону. И так, с людским потоком, попала прямо к часовне блаженной Ксении Петербуржской. Ее потрясло то, что она там увидела... Цветы, свечи прямо на снегу... А в стене часовни - сотни, нет, тысячи записок. И в каждой чья-то боль, чье-то горе. Столько просьб о помощи! Разве под силу даже святым сразу помочь стольким... страждущим? Потом был молебен. Она слушала голос священника, не понимая слов, смотрела на сутулую спину и изношенные ботинки "прощай молодость". И, непонятно отчего, у нее перехватывало дыхание...
Не хотелось уходить, не хотелось расставаться с этим необыкновенным ощущением причастности к чему-то трепетному, вечному. "А дома прочитала книжечку про ее жизнь и подвижничество... Не могла удержаться от слез. И такое теплое чувство родилось в душе - уверенность, что она и меня может понять. И выслушать". Она пожалела, что постеснялась написать записку, да и к стене часовни было трудно протиснуться во время службы...
Она постояла перед иконой святой: поделилась всем наболевшим. Впервые поймала себя на ощущении, будто она маленькая девочка, пришедшая к матери со своими обидами, но и с полным доверием и знанием, что та ей обязательно поможет, утешит... Постепенно уходили куда-то тревожные мысли, безрадостные думы о будущем. На душе потеплело... Анна спохватилась, что давно пора кормить обедом свекра. Перед тем, как уйти, она попросила блаженную Ксению укрепить ее терпение ради сына.
А через пару часов, выйдя в магазин за продуктами, она обнаружила в почтовом ящике письмо, адресованное свекру. Он с трудом разобрал буквы на конверте и забормотал: "Я же ничего не вижу, как я прочитаю?" И обратился к невестке, уже сквозь слезы: "Это от нее, от жен - ны-и".
"Как это, от жены? " - оторопела Анна. "Ваша жена умерла... столько лет назад".
"Ее почерк, я не могу ошибиться. Она мне письма в самые трудные времена писала - в военный госпиталь, да еще пару раз в жизни. Не ее письма - не знаю, что со мной было бы. Она знает, как мне плохо сейчас. Хуже чем в войну!"
"Да успокойтесь, Роман Аркадьевич, прочитаю я вам это письмо" Анна сама удивилась своей готовности прийти на помощь. Странно, но она испытала некоторое волнение, вскрывая конверт, подписанный старческим, неровным почерком. "Неужели, правда, от свекрови? А бумага совсем как новая".
" Здравствуй, дорогой! Я тебя очень любила и люблю сейчас, где бы я ни была!..." - письмо было длинным, немного сбивчивым и непоследовательным, но очень теплым и светлым. Анна не только без труда дочитала его до конца, но явно не осталась равнодушной к содержанию. Каким-то удивительным умиротворением и мягким юмором веяло от каждой строчки. "Никогда бы не подумала, что моя свекровь способна была на такие чувства. Вот уж действительно - чужая душа потемки. Как у нее это хорошо вышло в конце письма - надо жить!" Она удивленно покачала головой. И чуть внимательнее, чем обычно, укутав старика одеялом, почти сползшим на пол во время чтения, ушла к себе.
Теперь письма приходили почти каждую неделю. И в каждом было какое-нибудь, очевидно, особенно милое сердцу воспоминание: о выходе из трудного положения или о помощи друзей, или об успехах сына. И в каждом столько нежности, что Анна иногда с трудом удерживала слезы. И не переставала удивляться: "Свекровь словно всю жизнь копила эти признания для чего-то". В то же время ей казалось естественным, что в конце писем нет подписи... И так все понятно.
Иногда свекор жаловался невестке: "При жизни я от нее такого не слышал". Но после чтения писем он засыпал и спал сном младенца. А когда просыпался, что-то в нем почти неуловимо менялось. То ли разглаживались морщинки, то ли светлела кожа на лице. А самое удивительное - он начал улыбаться! Невероятно, но невестка не могла припомнить за всю их совместную жизнь такой улыбки - то застенчивой, то чуть лукавой, а то и нежной. "Как у счастливого ребенка", - потрясенно думала она.
Теперь она и сама ждала этих писем. У нее было такое чувство, что и с ней что-то происходит. Что-то непонятное и необъяснимое. Свекор все больше напоминал ребенка. Особенно, когда она мыла ему голову и причесывала. Смотрела на затылок с редким пушком и от его беспомощности, незащищенности ощущала ком в горле...
Анна виновато покачала головой, вспомнив, как однажды ей на работе предложили вместе с сыном отдохнуть в пансионате. Как она расстроилась из-за того, что не может поехать! Из-за вредного, вечно всем недовольного старика. Даже расплакалась от обиды, так захотелось ей вырваться из пустого, опостылевшего дома. Отдохнуть от вечных забот, проблем и постоянного ворчания свекра. И улыбнулась, вспомнив, как, подходя к дому, совершенно успокоилась. А на душе стало так легко, как бывает, если поступаешь, не как хочется, но, как... надо.
А как потеплело у нее на душе, когда он в тот же вечер назвал ее Анечкой. А перед сном почему-то шепотом, заглядывая ей в глаза, попросил: "Дочка, не бросай меня. Я без тебя пропаду". У нее даже слезы на глаза навернулись: "Неужели я, правда, могла его бросить и уехать?"
Очередной конверт с письмом был непривычно тоненьким. "Какое же по счету это письмо? Кажется, двенадцатое. Неужели я их считала? Да-да, точно двенадцатое" - она медленно вошла в комнату свекра с нераспечатанным конвертом в руках.
Он улыбнулся невестке, а может быть письму. И помахал рукой, предлагая сесть и прочитать.
Когда Анна вскрывала письмо, то сама удивилась тому, что руки слегка дрожали: "Что это со мной? Как будто только сейчас до меня окончательно дошло, что эти письма... с того света".
Письмо было написано неразборчивым почерком. Строчки были неровными. Кое-где можно было угадать следы слез.
"Дорогой, я благодарна Богу и тебе за счастье - любить всю жизнь. Любить допоследнего вздоха,до последнего стука сердца! За Счастье быть нужной, порой просто необходимой самым родным и любимым людям.Еще об одном прошу Бога - уйти раньше тебя, чтобы приготовить тебе место. Ждать тебя там. И больше уже не расставаться никогда..."
Несколько слов она не смогла разобрать, но в самом конце стояла дата... Всего три месяца назад. Что это - чей-то розыгрыш? Стоп, здесь еще постскриптум. "В следующем письме, скорее всего последнем, я напишу тебе об одной тайне, с которой я ухожу. Тебе она станет известной только после моей смерти". Она прочитала это про себя и только хотела вслух высказать свою озадаченность, как увидела, что свекор спокойно спит. Так спокойно, что совсем не слышно дыхания.
Она вышла из комнаты в задумчивости.
"Недаром он уснул, когда я стала читать постскриптум. Эти письма оживили его. Он словно всю жизнь ждал этих чудесных признаний в любви. И теперь он был так счастлив, так согрет ими. Что, если следующее письмо разрушит это состояние? Нет-нет, я не могу допустить этого. Пусть он ждет и надеется. Пусть еще поживет вот таким счастливым, как сейчас. Это ему награда за все испытания, несправедливости. За раннюю смерть самых дорогих людей - жены и сына, моего Алеши" - больно кольнуло в сердце.
На день рождения свекра Анна сшила ему фланелевую рубашку. Она никак не могла заставить его расстаться со старой рубахой, на локтях протертой до дыр, пока не подобрала похожую по расцветке ткань. Он был растроган до слез, но с каким трудом ей удалось уговорить его примерить обнову! Ему хотелось спрятать ее подальше, как самую ценную вещь в доме... Она даже разозлилась на себя: "Господи, до чего же мало нужно старому да малому! Мне плохо. А ему-то каково?"
Он ушел в свою комнату и через некоторое время вышел оттуда преображенный. На новую рубашку был накинут военный китель. А на нем в два ряда орденские планки.
"Удивительно, я и не знала, что у него столько наград". Она совсем по-новому увидела человека, с которым прожила бок о бок около десяти лет.
Прошло две недели, месяц... Но писем больше не было. "Очевидно, не будет" - решила Анна и успокоилась. Нередко свекор просил ее перечитать какое-нибудь из писем. У него были свои, особенно любимые странички. А она иногда чувствовала, что ей как воздуха не хватает той нежности, которой были переполнены эти признания. И перечитывала, перечитывала. Некоторые, самые любимые, зная наизусть.
Свекор стал частенько расспрашивать ее о работе, о новостях. И она все охотней делилась с ним интересными событиями, смешными и трогательными историями из жизни знакомых. А он иногда начинал рассказывать о своей молодости, о войне. И они с Ромкой слушали, забывая о времени... А ей все чаще казалось, что они только сейчас знакомятся друг с другом. Они - все трое. И как же это интересно, оказывается!
А еще она вдруг поняла, что, рассказывая ему о чем-то, старается найти положительную сторону события. И эта сторона... всегда находилась. Они оба стали иногда подшучивать над тем, что недавно казалось им таким обременительным и неприятным.
А месяца через три, накануне дня рождения Алексея, пришло извещение на получение заказного письма. Письмо было объемным, почти как бандероль...
Долго смотрела она на нераспечатанный конверт, думая о том, стоит ли открывать. "Свекор никогда не узнает предназначенной ему тайны. А меня она не касается..." Она снова взяла письмо в руки: "Нет, касается! Это наша с ним общая тайна, ведь мы одна семья". И потом, она просто не могла не узнать всей правды до конца.
Волнуясь, она начала читать, по привычке вслух, первый лист из толстой стопки, легко разбирая ставший таким привычным, родным почерк свекрови.
"Здравствуй, мой дорогой, мой любимый... сосед! Ты получишь эти письма после моей смерти. Так я завещала сестре во Христе, которая навещала меня последнее время. Письма с подписанными конвертами лежат передо мной. Я пишу это - последнее и чувствую, как с каждым словом иссякает во мне жизнь. Наверное, я умру, поставив последнюю точку. Наберись терпения,это "послание" будет длинным и подробным. В нем вся моя жизнь - моя любовь к тебе, ко всей твоей семье. И вся правда обо мне. Я верю, что на том свете мы также будем вместе...."
Анне показалось, что прозвучал гром среди ясного неба.
На этом запись обрывалась.
Ниже шла приписка: посылаю тебе все, о чем вспоминается в самом конце жизни. О том, что было главным в ней. Здесь и неотправленные письма, и странички из дневника. Те, которые я решила сохранить. Все остальные записи, касающиеся нас с тобой, я уничтожила. Если Богу так будет угодно, ты получишь и прочтешь мою исповедь. Конечно же, и я перед тобой виновата. Прости меня за все! Прощай, дорогой, любимый друг! Твоя Евгения.
Она ожидала чего угодно, только не этого. Но память тут же начала представлять ей доказательства того, что это все правда - все до единого слова. И потом она сама смутно чувствовала, что интонация писем, отдельные фразы так знакомы ей.
"Конечно же - тетя Женя. Боже мой! Как мне было стыдно и больно, что я несколько месяцев не заглядывала к соседке, которую вся семья мужа звала - наш добрый ангел. Правда, и умерла она неожиданно: возвращаясь с прогулки, вставила ключ в замочную скважину, и... остановилось сердце. Как сказала одна из соседок: "Душа захотела в лучший Дом".
Хоронили мы ее в день Рождества Христова.
Да-да, она, действительно, была ангелом- хранителем всей семьи. Алексей был привязан к тете Жене всей душой. Казалось, что даже больше, чем к собственной матери. Хотя она была также необходима всем, как и незаметна. У нее был удивительный дар - помогать так, что никто после этого не чувствовал себя обязанным, не напрягался - чем отплатить".
Анна узнала ее уже немолодой. А может, она ей казалась такой из-за того, что никогда не красила волосы и лицо. Ходила в длинной темной юбке и светлом платочке. Говорила спокойным негромким голосом. Умела не обижаться, если ее забывали пригласить на какое-то семейное торжество. И появляться в самые трудные и страшные минуты их жизни. Ее можно было разбудить ночью и попросить жаропонижающее для ребенка. Было такое чувство, что она ничем не занята, кроме желания помочь в любую минуту.
Она вспомнила, как муж рассказывал ей о том, что однажды родители оставили его, двухлетнего малыша, с соседкой почти на все лето. После возвращения он несколько дней называл их дядей и тетей, а соседку с тех пор так и звал - мама Женя.
Она же приучила крестника, болезненного и мечтательного ребенка, к чтению. Привила ему вкус к хорошей литературе, стихам. Он "влип в нее, как муха в мед", - шутили все.
Как Алексей недоумевал по поводу того, что, когда мать его серьезно заболевала, в первую очередь звала соседку. Они запирались на несколько часов, после чего сын не раз заставал мать в слезах. Но, как правило, вскоре наступало улучшение ее состояния.
"А я еще ревновала к ней Алешку!" - сокрушенно вздохнула Анна. Ей казалось, что он никогда не сможет относиться к ней, своей жене, с такой же теплотой, сердечностью и уважением.
Однажды Анна вскользь спросила мужа, почему у тети Жени нет семьи. И тот возмущенно ответил: "Как это нет? Мы - ее семья! Мама Женя мне - родная". Трудно было возразить на это, глядя на его русые волосы и большие, совсем как у нее серые глаза.
И только своей маме Жене муж рассказал о своем предчувствии, что скоро умрет. И таким образом как будто попрощался с ней.
Анна вспомнила о том своем сне... Она стоит на высоком берегу широкой реки. А Алеша у нее на глазах спускается к воде, садится в лодку и собирается отчалить. Она протягивает к нему руки и спрашивает: "А как же я?" Он молча улыбается и, глядя ей прямо в глаза, отталкивается от берега и садится за весла. У нее обрывается сердце. Она хочет бежать к нему, плыть за лодкой. Но движения ее скованы, ноги не слушаются. И она не может даже сдвинуться с места. Хочет кричать и не может открыть рта. Проснулась она в слезах. А через три дня муж погиб в авиакатастрофе... Она вытерла слезы.
Тетя Женя была глубоко верующим человеком. Они почти не обращали на это внимания, но как сияло ее лицо, когда она поздравляла их с Пасхой. И казалась такой молодой и прекрасной. Она пекла на всех куличи, освящала их в церкви, приносила им святую воду...
И как все они, никогда не посещавшие храма, свято верили в силу ее молитвы. Стоило кому-то в самую трудную минуту попросить ее помолиться за него, как на душе сразу становилось легче.
В минуты самого беспросветного отчаяния именно мама Женя пришла к ней, вдове крестника. Сколько часов провели они вместе в одной комнате... Сначала плакали, потом вспоминали. И как знать, что было бы с ней, если бы не эта поддержка? Именно тогда она получила в подарок от тети Жени икону святой блаженной Ксении Петербуржской, которую та купила в день крещения крестника. Только сейчас Анна смогла оценить этот дар.
Как обычно, дневниковые записи, сделанные не для чужих глаз, были не всегда разборчивы, сбивчивы. Воспоминания перемежались пометками о повседневных делах. И даже столбиками каких-то цифр и сокращений. Но, вчитываясь в дневник, Анна так ясно начала представлять себе все, о чем писала тетя Женя, что иногда у нее мурашки по спине пробегали...
Ей казалось, что вот-вот откроется дверь и войдет молодая сероглазая, стройная девушка Женя. Или, что это она сама вздрагивает от ночного оглушающего стука в дверь и видит, как входит растерянный молодой мужчина, ее свекор...
Картины вставали перед ее глазами одна ярче другой... Как все перевернулось в их жизни тогда, в далекие военные годы. Когда Роман, совсем мальчишка, в самом конце войны лежал в госпитале с незаживающей раной на ноге и не хотел жить: "Кому я такой нужен?" Женя, хрупкая мечтательная девушка с толстой русой косой до пояса, как многие девушки в тылу, написала письмо в госпиталь и предложила кому-нибудь из раненых переписываться с ней. Как благодаря их переписке солдат снова поверил в себя. И после войны приехал к ней знакомиться.
А незадолго до этого Евгения переболела тифом. И ходила обритая наголо, бледная, как смерть, с синяками под глазами. И они договорились с подругой и соседкой по этажу Галей, что та познакомится с солдатиком, покажет ему город. А потом, когда она поправится, подруги признаются ему в подмене. Ведь, если написать ему, что Женя не может с ним сейчас видеться, значит обидеть его. А если он опять решит, что никому не нужен? Тогда они не видели другого выхода. Так он ехал к ней, а приехал к... ее соседке, его будущей жене.
У Жени началась такая полоса болезней и неудач. Умерла тетя, жившая в другом городе. Пришлось надолго уехать. Только через три месяца она смогла увидеть его и подругу. Увидела и сразу все поняла. Поняла, что она тут лишняя. И полюбила его еще сильнее, как обычно любят цельные и скрытные натуры.
Потом была свадьба, на которой она была свидетельницей. Свидетельницей своего несчастья - думала она тогда. И тогда же знала, что не разрушит их союз своим чувством.
Она никогда не забудет, как он пригласил ее, свидетельницу со стороны невесты, танцевать. Впервые она чувствовала на своей талии его сильные руки. А прикоснувшись на миг в танце к нему всем телом, она чуть не потеряла сознание... Он смотрел на нее так, словно впервые рассмотрел. Словно спрашивал ее и себя: "Что происходит? Что случилось? Почему я так взволнован?"
Как дрогнуло что-то у них обоих глубоко в сердце (она не могла в этом ошибиться), когда он впервые заглянул, словно провалился в бездонную пропасть ее серых глаз, в прозрачной глубине которых затаилась... боль. Но кого этим можно было удивить в послевоенное время? Да и не стал он задумываться над этим. Слишком поздно. Все было слажено. Все решено.
Сколько раз Женя спрашивала себя: "Может быть, мне уехать подальше от него? Начать новую жизнь? Создать семью, родить детей?" А потом задумывалась над тем, что может быть лучше принять то, что дано, что выпало на ее долю? Может быть,.. так надо?
А жизнь продолжалась. На стройной Жениной фигуре как влитое сидело самое простенькое ситцевое платье. "Хоть мешок на тебя надень!" - завидовали подруги. Большие серые глаза лучились загадочным светом, а затаенная грусть делала ее точеное лицо неотразимым. От таких лиц трудно оторвать взгляд.
От ухажеров не было отбоя. Увы, и ей знакомо было мстительно-болезненное чувство превосходства... Над располневшей, расплывшейся раньше времени фигурой подруги, его жены. У Романа с Галиной долго не было детей, и подруга начала выпивать. Потом лечилась от невроза.
Только некоторое время спустя Женя осознала, что подспудно, видимо, тлело в ней желание что-то доказать Роману... Или себе? Что она лучше? Что он прогадал? Хотелось увидеть его раскаяние? Наверное, все это присутствовало в той или иной мере.
Однажды она оживленная, нарядная возвращалась со свидания. И столкнулась с ними обоими в подъезде. Роман остановился, как вкопанный, потрясенный ее обликом, и как-то неуверенно пошутил: "Эх, что бы мне в свое время постучаться в дверь напротив?!" И она увидела, как смертельно побелело и скривилось в страдальческой гримасе лицо его жены. А ночью Галину впервые увезли на скорой с приступом.
И Женя решила... выйти замуж. Быть как все! Давно не давал ей проходу молодой красавец с кудрявым чубом и пронзительными темно-синими глазами. Подали они заявление в загс. А как-то, за неделю до свадьбы, он пришел навеселе и на правах жениха остался у нее на ночь. Да и смешно было бы ей выгонять его теперь. А среди ночи у Галины подскочила температура. Роман позвонил ей в 3 часа утра, растерянный, жалкий, не знающий, что ему делать. Она, выскользнув из объятий жениха, побежала к ним. Вызвала скорую помощь и, как всегда, взяла на себя все хлопоты по уходу за больным членом его семьи. А придя домой, вместо жениха обнаружила записку: "Или я - или все, кто угодно!"
И поняла, что так лучше. Было еще несколько предложений, но "она была не из тех натур, кто наступает всю жизнь на одни и те же грабли. Наверное оттого, что много читает". Так шутили про нее на работе. Даже прозвали ее Премудрой Же. Всю свою жизнь она проработала библиотекарем. После выхода на пенсию, служила в церковной лавке. И там у нее был образцовый порядок и самый лучший ассортимент книг. У нее было на них и профессиональное, и божественное чутье, как шутила она сама.
Впрочем, еще не раз кто-то маячил "на ее горизонте". Но, как только у нее появлялись "соображения на этот счет", что-нибудь стрясалось в семье Романа. То он или Галина попадали в больницу. То они затевали ремонт и переезжали пожить к ней. То у нее жила родственница Галины из Кирова, пока не подошла очередь на операцию...
Потом к ней ехали в гости, ночевали проездом, присылали детей поступать в вузы уже родственники родственников и знакомые знакомых... "Это называется - я живу одна", - шутила она над собой. И сдалась, смирилась с тем, как сложилось.
А как легко удавалось Галине убедить Романа во всем... В том, что она из-за неладов с матерью договорилась с соседкой Женей, что будет писать в письмах к нему ее обратный адрес. А чтобы не путать его и почтальона, которая знала всех своих жильцов, стала и на конверте и в письмах подписываться Женей. Кто же мог подумать тогда, что они встретятся?
Первое время он иногда путался и нечаянно называл Галину Женей... Но как-то незадолго до свадьбы у Гали началась истерика по этому поводу. И Роман стал очень осторожен и внимателен ко всему, что могло послужить поводом...
Были и смешные моменты, когда подруга старалась подделывать ее почерк, чтобы муж ни о чем не догадался. И только очень невнимательный или совсем ничего не подозревающий человек мог за столько лет не разоблачить их обман.
Как она писала ему вместо жены во время его долгих отлучек. Как и в войну после ранения поддерживая его, ободряя ласковым словом. И как он удивлялся каждый раз, отвечая жене на ее письма: "Ты в письмах совсем другая, как будто другой человек! И ты настолько роднее и ближе мне в них!" Как она плакала, перечитывая эти письма в одиночестве....
Анна вспомнила, как после чтения писем с того света вдруг стала замечать за собой перемены в настроении. Она словно распрямилась. Стала разговорчивее. А иногда ловила себя на том, что, стоя перед зеркалом, она как-то особенно тщательно причесывается, разглядывает свое лицо. Такое чувство, что ей стало уже не все равно, как она выглядит. И что, может быть, все не так уж и беспросветно. И испытывала при этом смущение, словно этим она предавала память мужа. Но помимо воли все чаще звучало в ее сознании: "Надо жить".
Этим летом у них с Ромкой появились любимые места для прогулок. Любимое дерево на берегу озера. Что-то их обоих притянуло к нему. А потом они разглядели, что дерево внутри было сожжено молнией. И казалось чудом, что оба ствола зеленели мощными кронами. Несмотря ни на что. "Так и я - сожжена внутри", - вздохнула Анна. "Найду ли в себе силы... возродиться к жизни?" Она посмотрела на задумчивое лицо сынишки. "Надо найти. А пока не нашла - надо... просто жить".
Иногда они сидели у самой воды. Сын бросал в воду мелкие камешки. А она не могла оторвать глаз от спокойной водной глади. Чего только не чудилось ей иногда. Особенно, когда они с сыном наблюдали закат солнца.
Однажды она долго сидела, прислонившись спиной к дереву. Смотрела на солнечный диск, опускающийся к верхушкам деревьев на противоположном берегу озера и ни о чем не думала. Чем ниже садилось солнце, тем шире и ярче становилась солнечная дорожка. Вот она дотянулась до ее ног. В голову пришла мысль: "Если я отойду в сторону - дорожка потянется за мной... Нет, просто она - везде! Для каждого отдельно и одновременно для всех вместе. Солнцу не жалко дарить себя... Просто дарить - людям, деревьям, травам,.. пространству. Солнце опустилось так низко, что ей казалось, будто оно по-дружески ласково заглядывает ей в глаза. "Оно же всех любит!" Анна бессознательно протянула руки навстречу лучам. В груди у нее словно распахнулась дверца. Солнечный свет наполнял ее, словно благодать пустой сосуд. "Господи! Если бы вот так просто - быть и светить... всем", - вырвалось у нее.
Анна вдруг поняла, что, заканчивая работу, она больше не налетает на бетонную стену. А мысленно обращается к Алексею: "Ну что, родной, пора к дому? Знаю, знаю, Ромка ждет-не дождется! И, веришь, Роман Аркадьевич так радуется моему возвращению". Она не торопясь шла по улице и обстоятельно рассказывала мужу обо всем, что их волновало. Что Ромка хочет заниматься борьбой и спрашивает у нее, каким видом спорта папа занимался в его возрасте? Она была абсолютно уверена, что муж слышит ее и даже в случае необходимости придет на помощь. И это не было плодом расстроенного воображения. Именно теперь она начала реагировать на окружающий мир, принимать участие в жизни...
И как-то раз поймала себя на мысли: "Как хорошо! Сейчас приду домой... Дом! Какое счастье, что у меня есть дом. Дом, где ждут родные, которые любят меня, которым я необходима".
Она долго сидела в задумчивости, а потом еще раз перечитала отрывок, особенно задевший за живое. Это словно было с ней и Алешей.
"...помнишь, однажды мы торопились домой и бежали через парк, сокращая путь. И все-таки не успели до дождя! Но что это был за ливень! Нам пришлось спрятаться под узким навесом какого-то кирпичного строения в центре парка. Сколько мы так простояли - не помню... Но мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось! Зонтик был один на двоих и мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. С одной стороны, защищала стена с навесом, с другой - частично зонтик. Один бок мок под дождем, а другой... Другим я прильнула к тебе, и мне казалось, что время остановилось! И я молилась всем сердцем, чтобы это состояние длилось вечно. Хотелось замереть так на всю жизнь - не шевелиться, не говорить... И ни о чем больше не просить Бога - только бы этот дождь не кончался... Никогда!"
Анна вздрогнула, вспомнив тот оглушающий грохот. Они с Ромкой совсем недавно возвращались с лесной прогулки, и их застигла гроза. Ей стало по-настоящему страшно. Сын тоже крепко прижался к ней и задумчиво произнес: "Как похоже на канонаду, как в войну, да, мам?" И она обняла его и с чувством облегчения сказала: "Слава Богу, сынок, не война, а только гроза. Которая несет жизнь, а не смерть". Они стояли, крепко обнявшись, пока дождь не закончился, словно им и вправду удалось избежать смертельной опасности. И ей тоже хотелось, чтобы эти минуты особой близости и нежности длились как можно дольше. А когда они подходили к станции, ей так захотелось оглянуться. Она оглянулась и ахнула: над лесом раскинулась двойная арка радуги.
По сути, Женя разделила с Романом всю жизнь. Пусть не в качестве жены, но, кто знает, почему Господь решил, что так нужнее?
И у нее бывали такие моменты, когда не хотелось, незачем было жить. В один особенно беспросветный декабрьский день оглянулась она на прожитую жизнь... И вдруг ощутила такую Пустоту и Одиночество! И Холод. Ей стало больно дышать, словно в груди застряла глыба льда.
Она не могла потом вспомнить, как очутилась у озера. Она шла по берегу, а глаза зорко высматривали, не темнеет ли где вода в проруби. Все происходило, будто не с ней. Словно во сне, который она смотрит со стороны каким-то краем сознания... Что-то темное, тяжелое парализовало ее волю и влекло, тащило ее к гибели.
Она вздрогнула всем телом, когда кто-то настойчиво потянул ее за рукав пальто. Обернулась и увидела худощавого невысокого роста мужчину, который, заглядывая ей в глаза, убеждал ее в чем-то. Они проговорили несколько часов, бродя по старому кладбищу при церкви. Незнакомец знал здесь каждый уголок и водил ее как по музею, рассказывая чуть ли не о каждой могиле. Она потом могла вспомнить только отдельные фразы. Отчетливо помнит только его удивительно проникновенный мягкий голос и, то внимательный, а то и совсем отрешенный взгляд больших темных глаз. И еще, как она, уже окончательно очнувшись, удивилась, что ее собеседник оказался сторожем при церкви. Той самой, которая синим куполом с золотым крестом венчала самую высокую точку на берегу озера. Ее будущего храма.
А когда Женя вошла в комнату, ей попалась на глаза бабушкина старенькая в бархатной обложке Библия. И... больше она с ней не расставалась. Ни на день. "Возлюби ближнего своего, как себя самого" - сказал Иисус Христос. Не ищи такого ближнего, которого сможешь полюбить, как себя самого! А люби того, кто рядом с тобой в этой жизни. А кто же был ей ближе, чем Роман и его семья?"
Анна читала и читала, и не могла оторваться. В основном записи были сделаны в форме повествования. Но нередко Женя обращалась к любимому человеку, словно писала ему письмо и надеялась получить ответ? И Анне казалось, что это она пишет письмо своему любимому, ушедшему из жизни немыслимо рано мужу. И понимает, что ответа не получит никогда. Как и автор этих записей:
"...помнишь, ты был в командировке и не мог встретить жену с сыном из роддома? Медсестра, вынесшая новорожденного на крыльцо, громко спросила: "Кто отец?" Я стояла в каком-то столбняке. Потом опомнилась и бросилась к ребенку, приговаривая, задыхаясь от волнения: "Мы отец. Тут мы. Все... Все готовы". Весь вечер надо мной подшучивали и называли не иначе, как: "Эй, мы - отец, принеси-ка пеленки!" Я смеялась вместе со всеми. А в душе творилось что-то необыкновенное. Душа ликовала: "Да-да, мы с тобой одно Целое! И неважно - рядом ты, в соседней квартире или где-то на краю света.
Как я его любила, этого мальчика! Он был ангелом во плоти и наградой мне за все. Это единственная потеря в моей жизни, с которой я так и не смогла примириться полностью.
А совсем недавно мне приснился сон - наш малыш протягивает ко мне ручки и зовет очень настойчиво и нетерпеливо: "Мама Женя, ну скоро ты? Я устал ждать!" Я проснулась в слезах от радости, что скоро встречусь с ним. Что он не забыл обо мне, ждет меня".
Я так благодарна тебе за все, что удалось пережить.
Увы, мне есть в чем себя упрекнуть. После смерти твоей жены, на какой-то миг, словно затмение на меня нашло. Так нестерпимо захотелось хоть ненадолго, хоть под конец жизни побыть Твоей Женой.
Я говорила себе: "Роман не сможет жить один. За ним нужен уход. Если я буду жить рядом, мне будет легче и удобнее ухаживать за всеми членами его семьи. Кто ему ближе, чем я? Кто лучше меня знает его вкусы, привычки, особенности характера, болячки, наконец". О, я почти убедила себя. Я уверена, что вот-вот и ты сделал бы мне предложение. Но в это время у тебя серьезно заболел внук. Я поняла, что это было предостережение. Как я молилась о его выздоровлении! Я чувствовала, что не смогу простить себе, если с малюткой что-то случится. И это я буду виновата... в том, что поддалась человеческой слабости... Захотела взять то, что мне не принадлежит. То, что не было мне предназначено. Я молилась сутками напролет, пока малыш задыхался от ложного крупа в реанимационной палате детской больницы. Ложный круп. Это я чуть не сделала ложный шаг.
С тех пор, непрестанно молясь за всю твою семью, я никогда не напоминала о себе сама. Стоит ли говорить о том, как счастлива я была, когда ты, невестка или внук обращались ко мне с самой пустяковой просьбой? Видно, Бог простил мне мое заблуждение. А ведь оно могло разрушить все, что нас соединило за эти долгие, трудные и... счастливые годы. Слава Богу!"
Последний листок был сложен вдвое и был самым потрепанным, то ли от времени, то ли оттого, что его часто брали в руки. Анна увидела на нем портрет женщины в красной юбке и синей кофте. На голове короной уложена толстая коса. А над самой головой светлое пятно, как будто из головы женщины выходит дым и струится вверх, принимая форму овала,.. чуть вытянутого и заостренного в виде язычка в самой верхней части. "Богородица, наверное?" - удивилась она. Но под рисунком в самом низу листа детскими каракулями было выведено... МАМА Женя.
Увы, только на похоронах выяснилось, как мало они, самые близкие люди, знали о ней. Может, как раз главного не знали? Она покачала головой: "Как много всего в жизни самых близких людей проходит мимо нашего внимания. Как мало мы знаем о них. Может быть, потому, что мало любим?"
Зато тетя Женя, кажется, знала обо всех нуждах своих соседей. И почти незаметно помогала всем, чем могла. А после ее смерти нашли список с подробным перечнем, что кому отдать. И кроме Анны заниматься этим было некому.
Анна вспомнила, как в сердцах сказала: "Это еще зачем? Зачем это ей теперь? И кому это надо?" Но, чувствуя себя виноватой, решила выполнить последние распоряжения покойной. И в самом деле, некоторые "адресаты" пожимали плечами, кто-то недоуменно хмыкал. Пару раз ей просто не открыли. Наконец, она поняла, что начинать разговор нужно со слов: "Я от тети Жени". Это был волшебный ключ, который открывал замки и... сердца.
Она раздала согласно списку все вещи, которые могли бы кому-нибудь пригодиться. Все было приготовлено заранее - выстирано, выглажено, вычищено. Приличную одежду тетя Женя велела снести в церковь, там ей найдут применение.
Видно соседка так давно приготовилась к своей смерти, что список получился длинным, основательным и от него совсем не веяло тоской или унынием. Почему-то думалось - ну, уехал человек куда-то далеко, заработав себе на лучшую жизнь. Так далеко, что нельзя туда взять ничего из этих вещей.
Еще Анна обнаружила большой картонный ящик с клубками ниток и лоскутами шерстяных тканей. Было видно, что потихоньку собирала тетя Женя у соседей ненужные вещи и залежавшиеся клубки шерсти. Шила очаровательные детские комплекты. Вязала шарфы, варежки, шапочки, пинетки и прочее. И отдавала многодетной семье, что жила этажом ниже. Уверяя, что эти вещи она берет у прихожан, в своей церкви.
Когда Анна принесла одинокому инвалиду с первого этажа электрический чайник, тот заплакал: "Как же я? Что же мне-то теперь делать?" Оказывается тетя Женя чуть ли не до последнего дня, приходила к нему раз в неделю, платила за квартиру, сдавала вещи в стирку, приносила молоко и хлеб. Проветривала квартиру, шутила с ним, мол, мхом зарастает сам и его берлога. А первый раз она пришла к нему...
Он совсем отчаялся и не видел выхода. В сильный мороз с трудом открыл настежь окно, уселся около него в кресло и стал ждать смерти. Очнулся в теплой постели, а рядом женщина стоит и с такой лаской смотрит на него: "Ну что, очнулся, замороженный? Ты что же это, решил себя для потомков сохранить этаким образом? Лежи, лежи! Вот я тебя на ноги поставлю, а потом глядишь и ты как-нибудь за мной поухаживаешь". И весело рассмеялась: "Или забыл напрочь, как за женщинами ухаживают?"
И, уходя от него в очередной раз, говорила свою любимую фразу, энергично встряхнув головой: "Слава Богу - не война. Надо жить".
Потом она учила его молиться. А он никак не мог запомнить слова ни одной молитвы. И наконец нашел выход из положения, придумав себе такую "молитву": "Господи, благодарю Тебя за нее! Господи, как я могу не верить в то, во что она, моя спасительница, верит?"
Анна поняла, что не сможет уйти отсюда просто так. Постаравшись придать шутливость своему тону, уже стоя в дверях, сказала: "Получается, что вы мне от тети Жени в наследство достались. Буду заходить к вам, если не возражаете. Нет? Тогда, до встречи". В одно из посещений она узнала, что у соседа есть сын, морской офицер. Он служит на Крайнем Севере и очень редко пишет. Анна не выдержала и, обнаружив конверт с адресом, написала возмущенное письмо. Как радовался отец, получив теплое, сердечное письмо от сына и денежный перевод.
Она постаралась выполнить все указания покойной. Это растянулось на долгие недели. Вначале ей бывало неловко стучаться к почти незнакомым людям и вручать им непонятно зачем не новые приборы, самотканые коврики и т.д. Ей казалось, что некоторых из соседей она видит впервые. А они называли ее по имени и расспрашивали о свекре, о сыне, будто были давно и хорошо знакомы со всей семьей. Анна все чаще ловила себя на том, что входит в свой подъезд совсем с другим чувством, чем прежде.
Алешка и через несколько лет после свадьбы мог, входя в подъезд, подхватить ее на руки и почти бегом взбежать с любимой ношей на четвертый этаж.
Потом... подъезд казался ей пустым и мрачным, даже враждебным. А теперь она, открывая парадную дверь вспоминала, что давно не встречала кого-нибудь из соседок или их детей. И знала, что если она зайдет спросить о здоровье, ей будут искренне рады. Еще она радовалась тому, что завтра зайдет к своему подшефному - "наследству" тети Жени с банкой его любимого вишневого варенья: "Надо же, угостили на работе... через пару дней после того, как он рассказал об этом своем пристрастии. Как приятно радовать кого-то. И как мало надо им, моим старичкам. Моим... Удивительно, оба зовут меня дочкой. И это совсем не кажется мне странным", - она рассмеялась.
И вспомнила, как смутилась, рассматривая фотокарточку сына соседа с маленькой дочкой на руках. Спокойное серьезное лицо молодого мужчины показалось удивительно знакомым, а выражение больших светлых глаз каким-то родным, теплым. До нее не сразу дошли слова старика о том, что сын - отец-одиночка, переезжает к нему жить. Добился перевода по службе... "Вот тебе и пара, дочка!" - обрадовался он, видя, как внимательно она разглядывает фотокарточку. "Ох, ну что вы все об этом?" - привычно отмахнулась она, но сердце почему-то екнуло.
Анна поднималась пешком на свой четвертый этаж: "Для здоровья полезно!" И надо зайти к старушке, ее тезке - Анне Григорьевне на пятый этаж. Даже не догадывалась, что та учительница музыки. И на днях, встретив Ромку, предложила ему приходить к ней на занятия. Он так загорелся этой идеей. А когда я спросила об оплате, та замахала на меня руками: "Даже не говорите об этом. Ради Евгении!" Они обе рассмеялись - это прозвучало, как "ради всего святого".
За всеми этими хлопотами, Анна не сразу заметила, как изменилась атмосфера в ее доме. Жизнь наполнялась новым содержанием. Больше того, ей все чаще казалось, что только сейчас она, детдомовская девчонка, по-настоящему обрела свою семью. Стала хозяйкой в своем доме.
Иногда она восклицала: "Господи, а ведь я чуть было не замкнулась в своем горе! Разве Алеше лучше оттого, что и я не живу теперь? Что ничего, кроме раздражения и злости не испытывали друг к другу его жена и отец, живущие в одном общем доме? Или оттого, что лишаю жизни, не говоря уже о ласке и любви, нашего сына. Бедный ребенок... Сколько же ему нужно внимания, заботы". Ее вдруг пронзила мысль: "А, может быть, он такой болезненный потому, что я его мало любила? Я была плохой, вернее, никакой матерью. Я так любила мужа, что никого вокруг не замечала. Он был единственным светом в окошке. И потом у самой не было опыта общения с родителями. Алеша стал сразу всем".
У Анны мурашки пробежали по спине. Она вспомнила, как однажды, когда у соседки с первого этажа погибла маленькая дочка (на глазах у матери, в ясную погоду, на мелководье... утонула в море), тетя Женя сокрушалась: "Мать девочки обвинила меня, что я дочку сглазила. А я так любила эту девчушку! Но, видя, как мать обижает ее, унижает, все время подчеркивает, как любит младшего сынишку, в отличие от нее, говорила матери не раз: "Маленькие дети могут погибнуть только оттого, что их не любят. Бог забирает тех, кто даже в своей семье чужой, ненужный".
Наконец, Анна, возмущаясь про себя, оттащила в соседний дом большую перовую подушку... И как же была смущена, когда хозяйка радушно пригласила ее войти. В комнате на кровати сидела девушка-подросток, которая, увидев подушку, радостно воскликнула: "Это от бабушки Жени! Мама, теперь я обязательно поправлюсь!" Мать рассказала, что дочке недавно сделали операцию на сердце. "Тетя Женя просто... - благодаря ей мы обрели надежду. Как поговорит с дочкой - та словно расцветает. И на операцию мы решились после того, как тетя Женя сказала, что все прихожане ее церкви молятся о здоровье нашей девочки. Поверили в эту поддержку... Спасибо вам за подарок". В глазах ее блеснули слезы. И уже в прихожей шепнула Анне на ухо: "Дочке мы сказали, что тетя Женя уехала погостить к родственникам. Слабенькая она еще, простите".
Анна вышла на улицу и вдруг поняла, что, наконец-то, наступила весна! Воздух был так прозрачен, легок и наполнен необычными для зимы звуками и запахами, что слегка закружилась голова. Мелькнула мысль: "Как хорошо. Весна".
Она вспомнила, как они с Алешкой, опьяненные своим чувством, молодостью и белыми ночами гуляли по набережным Невы. И обязательно из любой точки города шли к Литейному мосту, полюбоваться ее любимым видом на Петропавловскую крепость.
Подходя к своему подъезду в каком-то удивительно светлом настроении, она увидела, как три пьяных парня гоняются по двору за измученной собакой с перебитой лапкой. У нее перехватило дыхание от боли, будто это у нее была перебита нога, и это на нее вот-вот набросят грязный мешок. В то же время внутри у нее вспыхнул такой мощный протест! И такая несокрушимая вера в торжество справедливости, что, не раздумывая, она шагнула вперед. И в тот момент, когда один из парней изловчился и накинул собаке на голову грязный рваный мешок, а остальные радостно заулюлюкали,.. словно со стороны раздался ее (?!) спокойный, но такой грозный голос, что мешок с собакой выпал из рук "охотника", а остальные тут же притихли: "Стоять!". В полной тишине раздался четкий по военному приказ: "Смирно! Кругом! Шагом марш по домам!" И сникшие хулиганы послушно, как марионетки, зашагали со двора.
У Анны было такое чувство, будто она окончательно очнулась от тяжелого одурманивающего сна, в котором пребывала столько месяцев.
А какие глаза были у сына, когда она, с собакой на руках вошла в квартиру. Как он хлопотал вокруг несчастного больного животного и на глазах оттаивал, оживал... А когда собака лизнула его в лицо, радостно, совсем как прежде, воскликнул: "Мама, она меня признала! Она будет жить у нас, можно? Мы ее никому не отдадим?" Они крепко обнялись. Мать заплакала, а сын виновато уткнулся ей в плечо. Потом поднял на нее сияющие глаза и попросил: "Мамочка, можно я назову ее... Рада?! Мне от нее так... Так радостно". И собака, словно почуяв, что решается ее судьба, попыталась встать на задние лапы, норовя опять лизнуть сына в лицо...
Осенью не стало свекра. Он умер очень легко, во сне. Их опять стало трое. Но теперь она нередко обращалась к сыну: "Роман Алексеевич, ты у нас единственный мужчина в доме, не подведи! Как с твоей, мужской точки зрения?" И удивлялась, находя в нем, быстро взрослевшем мальчике, черты характера свекра - практичность, неторопливость, основательность. А когда она, больше к себе самой обращаясь, спросила его: "Как жить будем дальше, сын?" Он ответил серьезно и уверенно: "Хорошо будем жить, мама! Обязательно - хорошо".
И как вовремя появились новые соседи, дальние родственники тети Жени. "Слава Богу, и ее квартира больше не пустует". Она с удовольствием подумала о новых жильцах - молодой паре и двух их дочках-погодках. Особенно ей пришлась по сердцу младшая, Ромкина ровесница. И своими толстыми русыми косами, и открытой приветливой улыбкой, и еще чем-то, что она не могла пока объяснить... "Надо бы узнать у Ромки - как ее принял новый класс?" Анна улыбнулась, представив себе, как он смутится или сделает независимый вид.
А совсем недавно, накануне годовщины со дня смерти тети Жени, она открыла ее Библию. Ту самую в выцветшей, почти вытертой руками от частого применения, бархатной обложке. И поняла, что получила еще одно послание от родной души: между страницами лежала коротенькая записка. Вернее молитва. А, может быть, завещание?
Господи, благодарю Тебя за Все!
Анна очнулась от воспоминаний. Послышалось звяканье ключа в замке входной двери. Сын с Радой вернулись с прогулки. Она не удержалась от улыбки, представляя себе, как вбегут сейчас в комнату два любимых существа. "Сейчас всех покормлю и схожу в церковь. Завтра навестим могилки, приведем их в порядок".
Она услышала веселую возню в коридоре. Мелькнула мысль: "Как странно, ведь я почти... счастлива? Разве это возможно? Особенно сегодня - в годовщину смерти мужа. И еще, ровно год назад, я получила то первое письмо от тети Жени".
"От мамы Жени", - поправила она себя.
И тут же решительно добавила: "Надо жить! Надо учить сына, ухаживать за..." Она улыбнулась, глядя на счастливое лицо играющего с собакой сына: "Теперь еще и за зверем. Надо... помнить. И надо любить. Просто любить" - внутри у нее словно отпустило туго сжатую до недавних пор пружину.
Она обняла сына. Поцеловала в пушистую макушку и прошептала: "Я тебя очень люблю! Я вас с Радушкой очень-очень люблю". Немного помолчала и вздохнула: "И папу, и бабушку Галю, и дедушку Романа, и... бабушку Женю". Улыбнулась и решительно подтвердила, словно обращаясь к кому-то, стоящему прямо перед ней: "Просто люблю".
Откуда-то в открытую форточку влетела щемящая, нежная и грустная мелодия. Вот она стихла на миг... И зазвучала снова, но так, словно играл ученик, не очень уверенно и с паузами.
Сын подошел к ней и тоже прислушался. "Мама, это Женя разучивает "Полонез Огинского", - Ромка сказал это с затаенной нежностью в голосе. И тут же отвернулся, чтобы скрыть смущение.
"Полонез Огинского!" - отозвалось в ней эхом. Как она могла забыть?!
И совершенно отчетливо вспомнила то, что ей приснилось сегодня ночью. То, что она безуспешно пыталась вспомнить все утро.
Она, совсем крохотная девочка, сидит на высоком стуле, болтая ножками. На ней нарядное атласное платьице с рюшами и бантиками. А за ее спиной перед черным лакированным пианино сидит женщина в длинном бархатном платье и играет, играет... Полонез Огинского. "Мама!" - вскрикивает она и тянется к женщине. Та берет ее на руки, ласково прижимает к груди и сияющим любовью и нежностью взглядом смотрит ей прямо в душу. Со всех сторон звучит музыка. А родной голос звучит в самой глубине ее сердца: "Я всегда с тобой, доченька!" И она так счастлива. Так бесконечно счастлива.
"Мама!" - прошептали ее губы самое дорогое в жизни каждого человека слово.