Ищут, как личное время до капли последней спустить на дело общей надобности, - ищут, как начальству на глаза наскочить.
А наскочат - жди подзатыльников.
Впрочем, как водится.
2.
Кипит кумачовой вечерею голос нарвской звонницы, - будто кто костёр трехаршинный распалил на самой линии горизонта.
Голова городской, - он же, Мурдатый, - государственным взглядом пучится в небо, - но в толк не возьмёт колокольного звона, перехлестывающего через край небесный.
Ждал Голова указующих директив свыше, а услышал ропот толпы, - да пение птиц перелётных, прилетевших с русского севера.
Нам нужен порядок и уважение к собственной власти!
Не позволим покушаться на наши свободы.
Пучится Голова городской на людишек притихших, - ищет на каком доверии к ним подъехать?
Но ничего путёвого не придумать Мурде.
Тут чёрный угодник, - тут воронов птица, - скользя в полёте бреющем меж могильных камней и рытвин, выплюнул кар-здрасте, - и скокнул-взбрыкнул на стол поминальный.
Застыл, пройдоха, в поклоне перед Головой мурдатой.
Я готов - я убью.
Молвил сладко, губёшки растянув в азарте.
Воронов птиц покопал в бороде смоляной, - вырвал волос седой, отливающий сталью и вонзил себе в глаз - налился вороний глаз воронёной смертящей сталью.
Мурду, кто мелом облил - испугался птичьего взгляда.
А чёрный поганец, как-то лихо перевернувшись в себе кульбитом затейливым, чернильницу со стола смахнул, - залил поминальную скатерть - казява.
Он театрально крылами взмахнул - и уже в прикиде чёрном.
Развевается широкий плащ - люди с криками врассыпную.
Воронов птиц в себе, - он гордится, - он в позу встал, - он смертящей сталью вперился в небо.
На птиц перелётных уставился воронов.
От взгляда вороньего замертво падают певчие птицы в плакучие воды - в Нарову падают белые стрелы рассвета.
Где взять силы одолеть врага перелётного слова?
3.
Даже в рваном движении облаков ощутимо отчаяние, - даже капли тяжёлых дождинок правят жёсткой рукой партитуру осенних заводей, - а в задумчивой долготе вечерних сумерек часто можно встретить чей-то отсутствующий взгляд.
Какие-то люди в чёрном сгребают мимолётные видения Дня в большие брехливые кучи.
Тут там курятся сизым дымком кострища чёрно-бурой словесности.
Сжигают работники одной театральной сцены в погребальных кострах поцелуи иудовы, - попыхивают сладко сигаретным дымком нежные знаки осени поздней, - привлекая пикантным душком любителей либеральных ценностей.
Выстраивает режиссёр из повседневных картинок линию видения, - из замедленных суток недели монтирует полотно наглядного Действия.
Всех, кто участвует в разыгранном на показ представлении, продирает озноб, - ибо...
Ибо переход из одной точки видения в другую, предполагает непрерывное зрение, цепляющееся за призрачные силуэты речи, - такое сценическое камлание, - проще говоря - кино.
Иногда, в момент перехода одного действия в другое, - возникает едва ощутимая пауза, - что-то вроде назидательного умирания уже несуществующего. В каком-то смысле, осуществление текста в неопределённом времени.
Однако пока не отомрёт звук смертящий - не родится голос живородящий.
Поэтому попыхивают кострища сладким сигаретным дымком тут там, - вдыхают любители пикантностей нежные запахи прожухлой словесности - млеют.
Но держит, держит удар замедленного действия страж недремлющий: правой рукой пророка отсекает стаи птиц вороньих от нападок на Слово золотое белое.
Хотя, долго так продолжаться не может: лопнет струна людского терпения - пиши хана.
Разольётся толпа в море утопляющее.
Впрочем, потоп давно ожидался.
Только не случилось бы радости, да худо помогло: погибли-таки перелётные птицы, слагающие песни из обид и боли.
Погубил казява нестойкие песни.
Но не сумел убить птиц вороний Слово золотое белое, - защищённое временем неопределённым.
Просто надо запастись терпением, люди, - когда хворь по земле гуляет. Вот что.
Пусть греются у костров погребальных любители иудовых ценностей, - коли разор на землю пришёл.
Горит мусор брехливый хорошо, - даже керосином поливать не надо - стелется по самому низу чад угарный.
Кто не хочет угореть в брехне окаянной - лезет в Гору.
Ибо не тронуть вороне казявой событий, - предусмотренных Небом.
Цветёт иней голубой - серебрится звезда Поклонная.
Полнится колодец чаяний людских вешними водами: кто сумел отпить из того колодца - уходит с сумой, полной песен речистых.
Да, полнятся мудрой силой руки странников, чьи посохи меряют верстами пространство отражений морских, - чьи двери лунных внушений растворяются в очертаниях Первоначального.
И всё чаще задаются люди непраздным вопросом: реальна ли, не призрачна ли действительность, - разыгранная, как будто взаправду на сцене площадного театра?
Нет, так, с кондачка, не ответишь, - по чём нынче Правда?
Ибо зависит действительность не только от перемены климата на планете.
Модели человеческих взаимоотношений, представленные режиссёром на зрительский суд, зависят также и от перемены настроения Бога.
Ведь средства, - способные определить верные цели, - давно уже распирают нутро времени, - притомленного в брехне угарной.
И никто не смеет с уверенностью утверждать, чего хотят люди угарной Книги больше: всепожирающего веселья или назидающе-нежных кострищ, - ублажающих души либералов ностальгически сладкой мутью.
5.
Поджидает Моисей сочинителя рифм городских на площади главной, - хочет отдать на хранение сказочнику собственных крыльев завещание Мастера временных дел.
Давно уже звуки органа морского перекрыли крики возбуждённых чаек, - потому что исходил солова-сказочник вдоль и поперёк звуки трубы - голосистой.
Поют матери колыбельные песни младенцам, - напоминают хранительницы семицветия о значении Дня следующего. Наставляют беззаботных скитальцев, - чтобы не забывали они хорошенько ноги умыть, перед тем как спать лечь.
Ибо каждый должен очиститься от больной памяти Дня, - прежде чем переступить черту прежней оседлости.
Ибо никто из пилигримов времени не смеет будить перепуганной совестью жертвенные города-пирамиды.
Кружатся над опустевшей театральной сценой мысли зрителей раздосадованными осами: так и не уловили они смысл финальной части этой затянувшейся пьесы.
Поскольку дистанция между мыслью и мыслью - главное представление.
Просто попросил режиссёр публику воздержаться от идиотских вопросов.
Ибо людей заутрени волнуют совсем другие ответы.
6.
Крест. Голгофа. Таллинн.
Конец ноября.
Площадь Свободы, - она же Петровская, Сенная, Вабадусе вяльяк - в зависимости от времени года.
Поднимаясь по каменным ступеням лестницы к башне Кик-ин-де-Кёк, - Иисус всё чаще оглядывается на Город, оставшийся внизу. Ему сверху хорошо видать, - как шумит толпа на главной площади - как возводит народ молитвы Единой Точке Познания.
Вон за тем поворотом, - где поджидает его кочующий Вратник, - тоскует море о звезде Поклонной.
Ибо человека-искупителя чаще всего можно встретить на перекрестках дорог.
Возвышается знак Позорный над Городом.
Стоит вопросительно указательный знак возле башни Кик-ин-де-Кёк - выбор всё тот же.
Синевой отрешённой отливает нацистский крест на фоне шмыгающих туда-сюда глаз людских - одержима Тётка-толпа верой каждого дня. Безумие факельщиков волнами сна заливает главную площадь.
Скосив взгляд на Христа-искупителя, - скрежетнул зелёной медью остроконечный шпиль Олевисте, - и слова поздней осени перекрыли рёв толпы.
Кто Голгофу примет, да не воскреснет - тот не будет распят благочестием мира.
Ибо кто поднимется над несовершенством людей, их верой и миром - тот воистину дух человеков.
Поддакнула церковь Нигулисте.
Да, оказался пришелец на перепутье: завершено перечисление истин, - хотя, боязно оттолкнуть насовсем то, что всё равно не притянуть за уши.
Просто в сердце человека - перекресток дорог.
А стать мысли Христовой - меч его разделяющий.
Ибо всякая разделённость - есть дистанция между мыслью и мыслью.
Гласит правило.
Как огромен крест протяжённостей временных, - как возвышен над прибоем людским.
Не каждый может увидеть слабый свет, - исходящий от вопросительного силуэта распятого человека-время.
Кто же, Ты, Иисус?!
Чьё светило миллионной стопы полнолуния излучает сияние с креста?
Кто в долгие годы жизни откроет ставни Твоим именем?
Чей путь к вознесению Ты уготовил?
Свой?
И каждый из миллионной стопы исступленно назвал себя верующим.
Верят, оказывается, люди в Христа распятого, - Отца как будто не замечают.
Что ж, без веры нельзя - хотя б, и слепой.
7.
Вздрогнула вода в Таллиннской бухте морской, - вздрогнули веки Чужака-пришельца.
И те - многие, - среди которых оказался и я, - услышали.
Люди, люди, - то, как живёте вы в каждом дне и есть ваша вера.
Слышите, вы - целовальники крестов!
Это от ваших молитв покаянных мой крест почернел, - ибо молитвы безбожников - есть меч ранимый.
Нет Христа вне жизни, но жизнь есть - Иисус любви.
И с вопрошающими словами Отца грянули вверх колокола, - и в поздней осени, укутанной шалью чёрного неба, кто-то свечи зажёг.
И увидели те, - немногие, - и я увидел, - как караван белых птиц перелётных прорезал вязкую ткань осеннего неба.
И Седло млечной кобылицы полыхнуло золотой серединой, - и круглая луна мягким серебром коснулась слуха каждого, - и каждый услышал курление птиц говорящих.
Вновь услышали люди задушевную песню, прилетевшую с русского севера - вникли в простоту русских притч.
Просто сила, достойная уважения, задрала горожанам головы вверх.
Оказывается, зацепил режиссёр внимание людей запальчивой мыслью - задел за живое.