"...Маленькая девочка шла по тёмному лесу, наполненному непонятными звуками и жуткими тенями. Страх гнал её вперёд. Где-то далеко позади осталось брошенное лукошко с грибами и зовущие голоса подруг. Девочка безнадёжно потерялась в огромном лесу. Она искала дорогу домой, но уходила всё глубже в чащу. Казалось, уже ничто не могло спасти её от неминуемой гибели. Но вот деревья расступились, запахло свежестью, и взору девочки открылась большая поляна..."
Маленькая девочка была очень похожа на Лидку. Дальше в сказке непременно должен был появиться мальчик, сильно смахивающий на Славу. Он обязательно спас бы девочку от всех опасностей и привёл её домой. Их встретили бы онемевшие от радости родители. Каждая сказка должна иметь счастливый конец, ведь так?
Слава так и не успел рассказать Джону, кем он хочет стать, когда вырастет. Может, и к лучшему. Джон вряд ли понял бы его.
Детские сказки - вот страсть Славы. Он прочитал все сказки, какие смог найти дома и в библиотеке - от древних до современных. И почти все они заканчивались хорошо. Ведь если конец плохой, тогда это была бы не сказка, а детектив или триллер. Когда мальчик сообразил, что все сказки прочитаны, он решил писать их сам. Кажется, у него получалось. Он понял главное. Первое: в сказке должно быть чудо. Второе: добро обязательно должно побеждать зло. И третье: сказка просто обязана хорошо кончаться.
Слава чувствовал, что на это раз сам попал в сказку. Чудес вокруг творилось - хоть отбавляй. Что добро в результате должно взять верх, он не сомневался. А вот третий пункт вызывал у мальчика большие сомнения: хорошего конца у этой истории пока не предвиделось.
Так думал Граф, ожидая, пока злогорбица включит прибор ОКО и оденет на них с Джоном обручи. Обучение продолжалось - сегодня предстояло пройти второй курс.
Слава дал себе слово не засыпать. Он хотел дождаться момента, когда злогорбица выйдет, чтобы придвинуться к Джону вплотную. Тогда обручи не будут действовать: появлялся шанс остаться самим собой. Однако с самого начала всё пошло не так, как задумал Граф.
После проведённой в Злогорбии ночи Бита казался измотанным до крайности. Спутанные светлые волосы падали на лоб. Воспалённые глаза угольками тлели на бледном лице. Создавалось впечатление, что он не спал всю ночь. Возможно, к нему тоже заходили ночные посетители, которые не прочь полакомиться чужой злостью. Слава так и не успел узнать что-нибудь у американца - тот погрузился в сон, как только обруч коснулся его головы.
Граф держался до последнего. Он не смыкал глаз, упрямо уставившись в одну точку. Однако злогорбица, очевидно почувствовав неладное, не спешила уходить. Она пристально смотрела на мальчика. Её сердитое сопение становилось всё громче.
Обруч давил. Боль постепенно растворялась, а голова словно становилась чужой. Но Слава не сдавался. Он стиснул зубы. Пальцы, сжатые на коленях в замок, побелели. Неожиданно сзади послышалось шуршание хламиды злогорбицы. Потеряв терпение, она приблизилась к настырному ученику и провела шершавой ладонью по его лицу.
Пальцы Графа разжались. Он уронил голову на грудь и провалился в тяжёлый сон.
* * * * *
Потолок уже давно опустился ниже черты, которую Лёня провёл фломастером. Даже сидя он мог достать рукой до серого холодного бетона. Потолок ещё не касался головы, но уже давил. Черепах взмок, хотя в помещении было прохладно. Он лихорадочно соображал. Очень не хотелось быть раздавленным в этой камере, которая больше смахивала на маленькую уборную.
- Господи, что же мне делать? - прошептал мальчик, оглядываясь по сторонам. - Господи, что же...
Взгляд Лёни случайно упал на датчик пожарной сигнализации, встроенный в потолок. "Как у них тут всё предусмотрено, - подумал Черепах. - Если поднести открытое пламя к этому датчику, наверняка что-то произойдёт. Хорошее или плохое, но произойдёт".
Мальчик посмотрел на крестик, который он снова повесил на крючок от туалетной бумаги. Крест покачивался на цепочке и словно гипнотизировал. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда...
- Помоги мне, Господи, - пробормотал Леонид, перекрестился и начал действовать.
Резким движением Лёня выдернул из монитора сетевой шнур. Перед ним оказались два оголённых провода. Руки дрожали, когда мальчик, зажмурившись, начал чиркать провода друг о друга. Запахло озоном. Пот заливал лицо.
Рулон туалетной бумаги, размотанный по полу, долго не хотел загораться. Но Черепах не сдавался, и вскоре появились весёлые языки пламени, моментально пожирающие тонкую бумагу. Мальчик схватил горящий рулон и поднёс его к датчику в потолке. Пламя очень быстро добралось до пальцев и жгло нестерпимо. Дым наполнил комнату. Глаза слезились. Лёня начал уже задыхаться, когда датчик в потолке, наконец, сработал. Внутри металлической двери что-то щёлкнуло, и она сдвинулась в сторону. Мальчик вывалился вместе с дымом в коридор, хватая ртом сырой прохладный воздух.
В коридоре было ещё темнее, чем в комнате: где-то далеко-далеко горела одинокая лампочка. Почти вслепую Черепах двинулся вперёд. Пройдя полсотни шагов и оказавшись под лампочкой, он вдруг вспомнил, что в камере на крючке остался его серебряный крестик. Без колебаний мальчик рванул обратно.
Камера уже почти проветрилась. Крестик укоризненно покачивался перед глазами. Неожиданно дверь со скрипом начала задвигаться. Времени раздумывать не было, однако Лёня застыл на месте. У него появилось нестерпимое желание забраться обратно в свой панцирь, в котором он прожил большую часть сознательной жизни. Всё сразу встало бы на свои места. Нужно просто оставить всё как есть. Кто-нибудь - не он! - освободит Леонида и Егозу из заточения. Кто-нибудь поможет им вернуться домой. Пусть всё идёт своим чередом...
- Нет! - взорвался Лео и замотал головой, отгоняя наваждение.
Мальчик схватил цепочку и рванулся наружу. Он успел в последний момент: дверь задвинулась, едва не прищемив ему ногу.
Лёня встал и отряхнулся. Надев на шею спасённый крестик, он вытер пот рукавом оранжевой куртки. Ноги сами понесли его прочь от опостылевшей комнаты.
Лео долго плутал по коридорам, но так и не нашёл двери в камеру Лиды. Когда он подумал, что окончательно заблудился, далеко впереди появился прямоугольник света.
Бесшумно подкравшись к стальной двери, от которой отражался свет тусклой лампы под потолком, Лёня сдвинул её в сторону и заглянул внутрь. В небольшой комнате на стульях сидели спиной к нему два мальчика со сверкающими обручами на голове. Перед ними гудел и перемигивался разноцветными огнями неизвестный аппарат, занимающий полстены. Воздух в комнате был настолько спёртый, что Лео не стал закрывать за собой дверь. Он приблизился к мальчикам. В одном Лёня с трудом узнал Славу. Он спал с незнакомым выражением на лице. Губы Графа сжались в узкую полоску, брови сдвинулись, по лицу разлилась бледность.
Сосед Славы тоже спал. На нём был бейсбольный костюм с диковинным номером 999. Или 666? Разглядывать не было времени. Лицо его было ожесточённым, зубы скрежетали, по узким скулам ходили желваки.
Неожиданно Черепах застыл поражённый. Он смотрел то на одного, то на другого мальчика: они казались похожими, как два брата. Только незнакомец блондин, а у Графа волосы чёрные, словно вороново крыло.
Придя в себя, Лёня затряс плечо друга:
- Проснись, Славик! Надо бежать отсюда!
Мальчик не просыпался. Голова безвольно моталась из стороны в сторону. Лео осмотрел сверкающий обруч и снял его с головы друга.
Слава распахнул глаза и непонимающе уставился на Черепаха. Лёня отступил: на мгновение показалось, что на него смотрит чужой человек. Через секунду мальчик заторопился:
- Слава, это я, твой друг! Вставай! Бежим отсюда! Нам нужно найти выход из этого проклятого подземелья!
- Верни мне корону! - раздался незнакомый голос.
Сначала Лёня не понял, кто говорит. Он огляделся. Затем взгляд остановился на бледном лице Славы. Да, сомнений не было: двигались его губы.
- Верни корону, - повторил Граф чужим голосом. - И немедленно уходи отсюда!
- Ты что, того? - оторопел Черепах, крутя пальцем у виска. - Поднимайся, тебе говорят. Надо спасать твою сестру, иначе её потолок раздавит. А потом нам всем нужно...
Лёня не договорил. Слава широко открыл рот и заорал:
- А-а-а-а-а!!!
Он голосил так, словно его режут. Барабанные перепонки Черепаха готовы были лопнуть. Он в ужасе закрыл уши руками, отбросив в сторону обруч.
Крики Графа продолжались целую вечность. Лёня словно прирос к полу, не в силах сдвинуться. Эти вопли способны были разбудить даже мёртвого, однако сосед Славы продолжал спать.
Неожиданно крики прекратились. В комнату просочился запах болота. Черепах опустил руки и медленно обернулся. В дверях стояла ухмыляющаяся Злогорбица, а за её спиной замерли в ожидании два здоровенных злогорба. Они были в коричневых хламидах, на верблюжьих мордах застыло безучастное выражение. Глаза ядовито-жёлтого цвета в упор разглядывали мальчика.
- Предатель, - выдохнул Лёня в лицо Графа. - Что ты натворил!
Последнее, что он увидел - волосатую пятерню злогорбицы, распростёртую над лицом. Мальчик потерял сознание и не почувствовал, как его волокут обратно в ненавистную камеру.
* * * * *
- Как же мы можем сдвинуть влемя? - переспрашивала Лида, но Мохнаткин упрямо молчал. Он сидел на мониторе игровой приставки и больше не шевелился. Только глаза-бусинки поблёскивали в полутьме.
Теперь девочка вообще усомнилась, разговаривал ли он. Не привиделась ли ей их беседа? Если это так, не сходит ли она с ума? По спине побежали мурашки. Стало страшно.
- Мохнаткин! Ну, пожалуйста, скажи что-нибудь, не молчи, не пугай меня, - дрожащим голосом произнесла Лида. - Я же не волшебница и не умею сдвигать влемя...
Девочка с надеждой посмотрела на маленькую отдушину под потолком. Она поднялась на цыпочки и позвала:
- Лёня! Ты где? Отзовись!
Ответом было молчание. Лишь зашевелилась паутина на отдушине. На минуту показался сердитый паук и исчез в глубине вентиляционного отверстия.
Егоза даже позавидовала ему. С какой лёгкостью она убежала бы отсюда, будь такой же маленькой! Как паук быстро перебирает лапками! Ему даже узкая отдушина кажется огромным коридором. А для неё эта тесная камера - будто каменный мешок. Хочется двигаться, бегать, прыгать и кружиться, но здесь это невозможно. Может, это могила, и она уже умерла? Но зачем мёртвым вода и сухари, а, тем более, туалет?
Лида прикрыла глаза от бессилия. И оказалась на огромном лугу. Она сразу вспомнила этот луг. Здесь прошлым летом они с мамой и Славиком устроили семейный пикник.
Она бежала за бабочкой с жёлтыми крыльями, высокие цветы мать-и-мачехи хлестали по голым ногам. Воздух был наполнен гудением шмелей и стрёкотом кузнечиков. Тени облаков бесшумно скользили по траве, словно соревновались с девочкой.
Лимонница устала кружиться и села на цветок клевера. Егоза с разбегу упала на землю, накрыв бабочку ладонями.
- Поймала! - счастливо крикнула она.
Медленно раскрыла ладони. Бабочка тут же вырвалась и улетела, оставив жёлтую пыльцу на пальцах. Лида засмеялась. Вставать не хотелось, и она просто лежала на мягкой траве и любовалась облаками. Они напоминали разные фигуры и плыли медленно, чтобы их можно было хорошенько рассмотреть. Вот громадный лев застыл перед прыжком - совсем не страшный, мягкий и пушистый. Вон там поплыл корабль с двумя трубами. Вдалеке появилась кошка с целым выводком махоньких облаков-котят. Сколько их? Один, два, три, четыре... В тот солнечный день маленькая Егоза уснула прямо на траве, набегавшись до изнеможения. Мама и брат с трудом нашли её.
Здесь, в тесной камере, Лида тоже крепко уснула.
Мохнаткин встал и поправил золотистый плащ. Ему вовсе не светило оставаться на потухшем мониторе. Бесшумно спрыгнув на колени спящей девочки, он осторожно полез головой вперёд в карман её куртки. Вскоре остался виден лишь торчащий красный сапожок. В кармане было уютно, и тепло. Мохнаткин глухо произнёс:
- Вот так можно сдвинуть время: заснуть здесь и сейчас. А проснуться там и потом.
* * * * *
Славе снова снились чужие сны. Мальчик отчаянно хотел проснуться, чтобы вырваться из этого кошмара, однако сновидения не выпускали. Обрывался один сон, и тут же за ним следовал другой. Видимо, в этом и состоял процесс обучения. И с каждым разом сны становились всё более реальными...
...Высоко в соснах шумел ветер. Небо напоминало тёмную поверхность воды, в которую кто-то накидал разорванные клочья-облака грязной ваты. В чащу ветер пробиться не мог, и здесь уютно пахло прелой листвой. Сумрак притаился за деревьями, но Он не ощущал страха. Он и сам в какой-то мере был тенью. Пусть сумрак боится и прячется от него. В лесу Он хозяин - Охотник. Он бесшумно двигался среди стволов, предчувствуя что-то особенное.
Где-то далеко хрустнула ветка. Тень замерла. Сердце бешено заколотилось, шею свело от напряжения.
Он направился на звук. Пот катился градом, хотя в лесу было прохладно. Руки немели от предвкушения.
Вот!
В просвете между деревьями мелькнуло белое пятно. Ближе, ближе. Это молодая женщина - идёт, оскальзываясь на сырой тропинке. Она ещё ничего не подозревает. Спешит на станцию к последней электричке и тихонько напевает что-то - наверное, чтобы не было так страшно.
Ноздри Охотника затрепетали - за женщиной тянулось таявшее в ночном воздухе облако духов.
Вот!
Он прибавил шагу и запустил руку в сумку, которая всегда была при нём. Там ждали своего часа несколько необходимых предметов. Сначала потребуется верёвка.
Под его ногой сломалась ветка.
Женщина почувствовала неладное. Она уже не напевала. Спина, обтянутая светлым платьем, напряглась. Обернуться она боялась, поэтому просто побежала по тропинке. Каблучки туфель увязали в траве и не давали оторваться от преследователя.
Это оказалось самым сладким - предвкушение. Охотник оттягивал момент, хотя мог нагнать жертву в два прыжка. Он наслаждался своей силой и властью.
Вот!
Дальше всё было как обычно. Из сумки один за другим появлялись нужные предметы, а руки делали своё дело. Верёвка, большой платок вместо кляпа, и, наконец, острый нож.
И снова - разочарование. Всё слишком быстро кончается. Откуда-то изнутри нарастает злоба и моментально овладевает Охотником. Злость на жертву, без признаков жизни распростёртую на земле. И на никчемную жизнь, смысл которой заключается в бессмысленных убийствах. Злость на людей, потому что они не такие, как он. Злость на себя - не такого, как все.
Развязывая бесполезную уже верёвку, Охотник готов был завыть от бессилия. Он снова превращался в самого обыкновенного тщедушного человечка, который никому не нужен в огромном океане бытия. А ведь только что Он был властителем чужой жизни...
Он пошёл в лес, не разбирая дороги. Деревья расступались перед ним, мелкие зверьки, копошившиеся в кустах, шарахались в стороны. Злость душила. Несколько раз Он останавливался, чтобы вдохнуть влажного воздуха.
Сумка с принадлежностями Охотника волочилась за ним по мокрой траве. От неё нельзя избавиться, никак нельзя...
...Слава вынырнул из сна, хватая ртом спёртый воздух. Он никак не мог сфокусировать зрение. Ясно было одно: он всё ещё находился в комнате для обучения. Гудел аппарат ОКО, мигали огни на панели. У противоположной стены сопел американец. Лицо его было в испарине, бейсбольная форма потемнела от пота. Цифры на груди, казалось, бешено крутились вокруг своей оси и никак не могли остановиться: то ли 999, то ли 666.
Граф с трудом поднял руки к голове. Обруч был на месте. Мальчик попытался снять его, но обруч не поддавался. Наоборот, он сжал голову с такой силой, что в глазах потемнело, а рот открылся в немом крике. Слава снова потерял сознание...
* * * * *
...В зале был яркий свет, который отражался от золотых канделябров и шитых золотом мундиров гвардейцев, застывших вдоль стен. Хрустальные подвески огромных люстр и бриллианты в роскошных нарядах женщин ослепляли. Гул голосов напоминал огромный улей. Движения мужчин, облачённых в строгие фраки, и дам в шикарных платьях казались плавными и размытыми.
Он поднял руку в белой перчатке, чтобы защитить глаза, но заметил, что все смотрят на него. Ладонь медленно выпрямилась и коснулась козырька фуражки. Он отдавал честь всем, кто был в зале. Всё вокруг замерло, и наступила тишина.
С момента коронации прошли уже целые сутки. Митрополит передал Большую императорскую корону прислужникам, её отнесли в хранилище. Однако корона словно навсегда осталась над головой новоиспечённого монарха. От неё слегка попахивало нафталином, и он вчера едва удержался, чтобы не чихнуть. Теперь же несуществующая корона давила, словно её натянули по самые уши. Стоило больших усилий держать спину прямо и соблюдать необходимый этикет.
Приём, казалось, никогда не закончится. Необходимо было ещё станцевать кадриль. Французский посол натянуто улыбался, словно чувствовал, что сейчас творится на душе у нового царя. Быстрее бы всё это прекратилось! Как хотелось сейчас скинуть фуражку и расстегнуть тесный китель! И рыдать где-нибудь в углу, скрывшись от чужих глаз.
Когда ему сообщили, он сразу понял, что это дурной знак. Этот май, который должен был стать звёздным для него, обернулся настоящей бедой. Народные гуляния и царские подарки по случаю церемонии коронования привлекли слишком много желающих. Небольшое поле просто не смогло вместить их всех. В давке погибло больше тысячи людей - женщины, дети были втоптаны в землю толпой, жаждавшей кулька с сайкой и куском колбасы. Тысячи были покалечены.7
Ему необходимо было прибыть туда, но он не поехал. Он должен был отменить празднества - и не отменил. Он обязан был наказать виновных - и не наказал. Ему нужно было скорбеть перед народом, а он...
Он кружился в танце. А внутри закипала злоба. Он, помазанник Божий, не мог ничего поделать. Он тоже чувствовал себя зажатым со всех сторон, словно находился в безумной толпе на Ходынском поле. С одной стороны давил этикет, который необходимо соблюдать, и придворные с осуждающей гримасой на лицах. С другой стороны - народ, который будет недовольным всегда, сколько для него ни старайся.
Желваки плясали на худом лице, ладони вспотели под кожей перчаток. Неужели он виновник этого бедствия? Он, только он несёт ответственность перед Богом и перед державой, за то, что случилось сегодня на окраине города. Этого не простят ему никогда. Вся страна была в ужасе, слухи ползли один страшнее другого.
Поздним вечером он без сил опустился в кресло. Злость на себя и на свой бестолковый народ переполняла его. Сегодня он должен был сделать выбор, но не сделал. Все ждали, но он не сделал ничего. Внутри него что-то умерло, а это место заполнила злость. Теперь её нужно было носить с собой до самой смерти.
Невидимая корона до боли сжимала виски. Но он не смел расстаться с ней даже после столь страшного предзнаменования...
Мальчик проснулся, ощутив, как по вискам катится пот и снова тут же заснул, не в силах прекратить этот кошмар.
...Следующий сон оказался ещё более реальным. Славе привиделось, что он снова в комнате Университета Злобы. Перед ним стоит его друг, невесть откуда взявшийся. Лёня трясёт его за плечо, а затем - о, ужас! - снимает с него корону. Ощущение было такое, будто с него живого содрали кожу. Граф завопил от боли и страха. Он кричал, пока в лёгких не кончился воздух. Потом Черепах куда-то исчез. Вместо него появилась ухмыляющееся лицо горбуньи, и мальчик окончательно проснулся.
- Пришёл конец обучению твоему, - заявила Злогорбица. - Скоро вы все отправитесь обратно. Прошедших курсы УЗЫ мы маркируем.
В комнату быстро вошли несколько коренастых злогорбов. От их коричневых хламид потемнело в комнате. Лёгкие наполнил густой запах смрадного болота.
- Будет бо-о-ольно! - елейным голосом протянула горбунья.
Руки мальчика грубо заломили за спину. Один из вошедших задрал рубашку Графа и с силой прижал к его телу маленький сверкающий прибор. Боль пронзила живот и постепенно наполнила всё тело. Молнией промелькнули в мозгу слова Шкета: "Когда мне ставили клеймо, я случайно подумал о маме..."
Слава понял, что настал момент, когда просто необходимо вспомнить о чём-то хорошем. Например, о своей семье. Он напрягся.
...Маленький Славик стоит в дверях кухни. Мальчика разбудили голоса родителей. Мама с папой громко спорят, не замечая его. Работает телевизор - передают последние новости: где-то снова произошёл теракт, и что-то взорвали. Пахнет подгоревшим супом, крышка на кастрюле подпрыгивает. Огромная тень папы басит что-то, размахивая руками. Мама рыдает, спрятав лицо в ладони. Вот показалось её заплаканное лицо, она что-то отвечает. Отец хватает со стола сковородку и замахивается на неё. Котлеты летят в разные стороны и шмякаются на пол. Славик срывается с места и встаёт между родителями. Лицо отца искажено злобой и кажется чужим. Сковородка с глухим стуком падает у него из рук. Отец поворачивается спиной и выходит из кухни. Мама прижимает мальчика к себе, его щёки становятся мокрыми от маминых слёз. "А теперь новости спорта", - вещает телевизор в наступившей тишине...
"Да, после того случая отец ушёл от нас, и больше я его не видел. Но я думаю совсем не о том! - мысленно закричал Граф. - Быстрее, быстрее - только о хорошем, иначе будет поздно!"
Мысли лихорадочно завертелись в мозгу. Вспоминались первые драки и "неуд" по поведению. Перед глазами промелькнуло несданное вовремя сочинение и месяц, проведённый в больнице с воспалением лёгких. Запершило в горле от вкуса первой сигареты, выкуренной на чердаке, закружилась голова после стакана вина, предложенного старшеклассниками на вечеринке. "Ну, хоть что-нибудь хорошее, пожалуйста!" - взмолился Слава. Кожа на животе шипела, боль сводила с ума.
Наконец, всплыл откуда-то из глубин памяти Лидкин день рождения. Мальчик ухватился за это воспоминание, как утопающий хватается за соломинку. Он сосредоточился, пытаясь в деталях представить, как всё было.
На самом деле ничего особенного в тот день не произошло. Они втроём сидели дома за маленьким праздничным столом - мама, Славик и Лидка. Размеренно тикали часы на стене, что-то бубнил телевизор. Сестра поклевала салат, к горячему не притронулась и с нетерпением ждала торт, спрятанный на нижней полке холодильника. "Птичье молоко" она просто обожала. Мама встала, чтобы помыть тарелки: она терпеть не могла грязную посуду. Слава ждал. Он тянул до последнего. Эта вещь жгла карман, но мальчик нарочито медленно отправлял в рот куски курицы.
Наконец, мама разлила по чашкам чай и села, устало вздохнув. "Ещё немного, - подумал Граф. - Сейчас Егоза обязательно скажет это". И действительно, сестра с тоской посмотрела на единственный подарок, преподнесённый мамой, и выдала, надув губки:
- А вот Славик ничего мне не подалил!
Вот теперь самое время! Не успела мама шикнуть на неё, а Граф уже выпрямился, как струна, и сунул руку в карман. На столе появилась продолговатая коробочка, обшитая красным бархатом. Именно в таких обычно дарят драгоценности взрослые. Мама побледнела и взглянула на сына.
- Это мой подарок, - смутился Славик.
Лида с любопытством открыла коробочку и ахнула.
- Мамочка, посмотли! Это же цепочка с кулончиком! Они плавда золотые?
- Где ты это взял? - внезапно охрипшим голосом выдохнула мама.
Два месяца Граф подрабатывал после школьных занятий грузчиком в овощном магазине, чтобы заработать денег на подарок. Дома он говорил, что остаётся на дополнительные занятия или идёт играть в футбол, а то и просто гулять. Два месяца он ждал этой минуты, и вот она наступила. Глаза сестры светились от счастья. Мама поперхнулась чаем и долго кашляла. Из глаз её катились слёзы.
Егоза надела цепочку и бережно положила бархатную коробочку на стул рядом с маминым подарком - новым школьным рюкзаком. Потом вернулась за стол и взяла брата за руку. Девочка просто молча смотрела ему в глаза, отставив тарелку с недоеденным куском торта. Мама взяла Славика за другую руку, и так они втроём просидели без движения, казалось, целую вечность. По щеке мальчика вдруг потекла слеза. Руки были заняты, смахнуть её было нечем, поэтому слеза доползла до губ. Она не показалась солёной.
* * * * *
...Злогорб отошёл в сторону. Руки мальчика отпустили. Он сполз со стула на пол. Боль постепенно утихала. Через минуту подземные жители вышли из комнаты. Слава заметил Джона, который скорчился на холодном полу и тихо стонал, держась за живот. Значит, его тоже "отмаркировали".
Граф задрал рубашку и покосился на свой живот. Мальчика сразу прошиб пот. В первый момент показалось, что на него смотрит жёлтый глаз злогорбицы. Это была татуировка, такая же, как у Шкета. И она светилась в полутьме. Злогорбик сказал прошлой ночью, что обычные люди часто не замечают такое клеймо. Похоже, он теперь не обыкновенный человек.