Аннотация: Рассмотрю термины и понятия: кульутра, модерн, энциклопедисты XVIII века, "Классический модерн", "Неклассический модерн", "Постмодерн".
1. Культура постмодерна и дух просвещения
2. Этическое как топос просвещения
1.
Культура (латинский cultus) - "возделывать", "поклоняться", либо "трудиться". Слово "культура" - провозглашение человеческого интеллекта о подчинении природы во своё благо (1).
Постмодерн значит "после современности". Слово "модерн" (итальянский modernismo) ввела группа итальянских философов -неоплатоников в XV веке (Платоновская академия в Кареджи [Флорентийская академия]): Козимо Медичи (меценат), Марсилио Фичино (ректор), Джованни Пико делла Мирандола, Анджело Полициано и другие. Ранние термин "modernismo" использовали итальянские мыслители - писатели: Данте Алигьери, Франческо Петрарка и Джованни Боккаччо.
Модернисты понимали под термином "человека современности" (homo modernismo) творящую, созидающую и мудрую личность (homo faber) (2). Хомо фавер - "универсальный человек" (древнегреческий πολυμαθής), который деятельный, любопытный и динамичный.
Позднее термин "модерн" более детально и шире рассмотрели французские энциклопедисты XVIII века: Дени Дидро и Жан Лерон Д"Аламбер (двоюродные братья, учредители журнала "Энциклопедия"), Франсуа-Мари Аруэ (Вольтер), Клод Адриан Гельвеций, Поль Анри Тири Гольбах, Николя де Кондорсе, Жан-Жак Руссо, Анн Робер Жак Тюрго и многие другие.
"Классический модерн" длился с XV до начала XIX века. "Классический модерн" - требовал от человека саморазвитие, путём постижение своего бога (метафизика).
Главный вопрос классического модерна: "Как, будучи одним, стать многим?".
Слово "модерн" предали "суду", введя дополнительные требования к "универсальному человеку" (критику критик авторитетов), немецкие философы - классики: Иммануил Кант "Ответ на вопрос: Что такое просвещение?" (1784 году), Мозес Мендельсон "О вопросе: что означает просветление?", Фридрих Шлейермахер "Монологен" (1800 году), и Георг Вильгельм Фридрих Гегель "Феноменология духа" (1807 году).
С 1807 по 1960 год "неклассический модерн". Главный вопрос неклассического модерна: "Где начало и конец человеческого познания?".
"Неклассический модерн" - требовал от человека самопостижения, путём постижения самого себя (онтология).
С 1960 года, по настоящее время, принято называть: "постмодерн". Постмодерн был вызван психологической "усталостью" от Двух Мировых войн.
Главный вопрос постмодерна: "Что нужно, чтобы сберечь людей друг от друга?".
Философский "манифест постмодерна" - труд французского мыслителя Мишеля Фуко: "Что такое Просвещение?" (1983 года).
Фуко требовал от человека помнить заветы Канта, что человек младенец, который может развить только самого себя. Фуко, вслед за Кантом, признаёт, что всегда происходит диалог между человеком и человеком, но личность рождается из тяжелой и напряженной умственной работы, как это говорили "классики" модерна итальянца и французы, так из этой умственной работы будет юноша, который не боится экспериментов над природой и над собой, как говорили классики - неклассики просвещение - модерна (немцы), и теперь, я, Фуко, требую от человечество - повзрослеть. "Взросление" возможно только благодаря принятию своего "детство" и "юношестве", без их современной дихотомии (разделения).
"Дух Просвещение" - вручения знаний и культуры от поколения к поколению. Улучшение жизни и духовности человека. Методом проб и ошибок.
2.
Этика (древнегреческий ἠθικός) - "мораль", "нравственность", "определенные характеристики" (3).
Топос (древнегреческий) - "место", "положение", "направление" (4).
Нравственное положение как просвещение это следующие цели: воспитать человека, расширить его кругозор и соединить в воедино человека как личность это и есть составляющая нравственного положения в просвещении.
"<...> единство теории и практики" (5) - так сказал о просвещении древнегреческий модернист (современник) философ Аристотель.
Принято понимать под эпохой Просвещения - пред революционную, бурбонскую Францию. Как писал французский юрист Алексис де Токвиль "Старый порядок и революция [Новый порядок]" (1856), что все просветители насмехались и кичились над простым людом. Была ярмарка тщеславия, которая стремилась не просвещать, а демонстрировать свои познания в своей закрытой среде:
"<...> четыреста лет назад их [французские] предки выразили на наивном и энергичном французском языке того времени: "Требуя слишком большой вольности да свободы, как раз и попадаешь в наибольшую кабалу".<...>
<...> Я видел земельные росписи XIV века, это шедевр методичности, ясности, четкости и разумности. По мере приближения к нашему времени они все больше становятся темными, неудобоваримыми, неполными и запутанными, несмотря на общий прогресс знаний. Похоже, что политическое общество впадает в варварство как раз тогда, когда общество гражданское довершает свое просвещение. <...>
<...> Это старорежимное правительство, которое было, как я сказал, таким мягким, а порой и робким, столь приверженным внешним приличиям, неспешности и обходительности, когда речь шла о людях, стоящих над народом, часто становится грубым и всегда скорым на расправу, действуя против низших классов, особенно против крестьян. Среди документов, прошедших перед моими глазами, я не видел ни одного, который сообщал бы об аресте буржуа по приказу интенданта, но зато крестьяне арестовываются беспрестанно - по поводу барщины, милиции и в тысяче иных обстоятельств. Для одних - независимые суды, долгие разбирательства, охранительная гласность; для других - прево, судивший поспешно и без обжалования. "Огромное расстояние, существующее между народом и прочими классами, - писал Неккер в 1785 г., - помогает отвести глаза таким образом, чтобы не уронить авторитет перед всеми затерянным в толпе людьми. Без мягкости и человечности, которые отличают французов и дух нашего века, это было бы постоянным поводом для грусти среди тех, кто умеет сочувствовать игу, от которого сами избавлены". Но угнетение проявлялось не столько даже в том, что этим несчастным причиняли зло, сколько в том, что им мешали делать добро самим себе. Они были свободны и владели собственностью, но при этом оставались почти такими же невежественными, а часто и более нищими, чем их предки-крепостные. Они жили без всякой промышленности среди чудес искусств и ремесел и оставались нецивилизованными в мире, блиставшем просвещением. Сохранив ум и проницательность, свойственные их племени, они не научились ими пользоваться; они не сумели преуспеть даже в возделывании земли, которое было их единственным занятием. <...>
<...> Я думаю, что начиная с этого момента радикальная революция, которой предстояло смешать в одних развалинах и наилучшее и наихудшее из того что было в старом порядке, стала неизбежной. Народ, столь мало подготовленный к самостоятельным действиям, не мог все реформировать, не разрушив всего. Абсолютный монарх оказался бы менее опасным новатором. Что касается меня, то, изучая эту революцию, уничтожившую столько противных свободе учреждений, идей, обычаев, а с другой стороны, отменившую столько других, без которых она едва может обойтись, я склоняюсь к мысли, что, исполненная каким-нибудь деспотом, она, быть может, оставила бы нас менее неспособными стать однажды свободной нацией, нежели совершенная во имя господства народа и им самим. <...>
<...> Именно то обстоятельство, столь новое для истории, что все просвещение великого народа было полностью осуществлено писателями, более всего, быть может, способствовало тому, чтобы придать французской революции ее особый дух и извлечь из нее то, что мы видим. Народу, который ее совершил, писатели предоставили не только свои идеи, они передали ему свой темперамент и нрав. Под их долгим влиянием, в отсутствие любых других вожатых, среди глубокого невежества, где полагались на один только опыт, вся нация, читая их, приобрела в конце концов склонности, склад ума, вкусы и даже природные недостатки писавших; так что, когда у нее появилась возможность действовать, она перенесла все свои литературные привычки в политику. Когда изучаешь историю нашей революции, становится ясно, что руководствовалась она тем же самым духом, который побудил к написанию стольких отвлеченных книг об образе правления. Та же тяга к общим теориям, законченным законодательным системам и точной симметрии в законах; то же пренебрежение к существующей действительности; та же вера в теорию; то же пристрастие к оригинальному, замысловатому и новому в установлениях; то же желание переделать сразу и целиком все общественное устройство согласно правилам логики и единому плану, вместо того, чтобы попытаться улучшить его по частям. Жуткое зрелище! Ибо то, что в писателе является достоинством, в государственном муже часто порок; и те же вещи, которые часто вызывали к жизни прекрасные книги, могут привести к великим революциям. Даже язык политики воспринял кое-что из языка, которым говорили авторы; он наполнился общими выражениями, отвлеченными терминами, высокопарными словами, литературными оборотами. Этот стиль при помощи политических страстей, у которых был в ходу, проник во все классы и с удивительной легкостью спустился к самым низшим. Задолго до Революции в указах короля Людовика XVI часто говорится о естественном законе и правах человека. Я обнаруживаю крестьян, которые в своих прошениях именуют собственных соседей - согражданами, интенданта - почтенным магистратом, приходского священника - служителем алтаря, а Господа Бога - Высшим Существом, и которым для того, чтобы заделаться плохими писателями не хватает только знания орфографии. Эти новые качества так удачно вплелись в древнюю основу французского характера, что нашему природному нраву нередко приписывали то, что проистекало лишь из этого своеобразного просвещения. Я слышал утверждения, что вкус, или, скорее, страсть, которую мы проявили за шестьдесят лет к общим идеям, системам и громким словам в области политики, обусловливает невесть какое особое свойство нашей породы, то, что несколько напыщенно нарекли французским духом: можно подумать, будто это пресловутое свойство сумело внезапно проявиться лишь на исходе прошлого века, после того как скрывалось на протяжении всей остальной нашей истории. Странно, что мы сохранили привычки, приобретенные в литературе, почти полностью утратив свою прежнюю любовь к самой словесности. Я часто удивлялся за время своей общественной жизни, видя людей, которые никогда не читали книг XVIII века (равно как и любого другого) и весьма презирали писателей, но при этом умудрились весьма преданно сохранить кое-какие из главных недостатков, которые еще до нашего рождения выявил литературный дух. <...>
<...> Я отлично вижу, что когда народами плохо управляют, у них легко возникает желание управляться самостоятельно; но этого рода любовь к независимости, которая рождается лишь из некоторых особых и преходящих зол, вызванных деспотизмом, никогда не бывает долговечной: она проходит вместе с породившим его несчастьем; казалось, что любили свободу, а оказывается, просто ненавидели хозяина. То, что ненавидят народы, созданные для свободы, есть само зло подчиненности. <...>
<...> Уже давно правительство само трудилось, чтобы внедрить и закрепить в сознании народа многие из идей, которые впоследствии назвали революционными - идей, враждебных личности, противных частным правам и приветствующих насилие. Король был первым, кто показал, с каким пренебрежением можно относиться к наиболее древним и с виду наиболее укоренившимся установлениям. Людовик XV сотрясал монархию и торопил Революцию как своими новшествами, так и своими пороками, как своей энергией, так и своей слабостью. Когда народ увидел падение и исчезновение парламента, который был почти ровесником королевской власти и казался до этого столь же незыблемым, как и она, он понял, что приближаются те времена насилия и случая, когда все становится возможным, когда нет уже ничего настолько древнего, чтобы его уважить, ни настолько нового, чтобы его не испытать. Людовик XVI в продолжение всего своего царствования лишь говорил о реформах, которые предстояло совершить. Мало найдется установлений, которые он не предполагал уничтожить в будущем, пока Революция не уничтожила их все на самом деле. Изъяв из правовой системы многие наиболее дурные, он вскоре вернул их на место: можно было подумать, что он хотел лишь оторвать их от корней, предоставив другим заботу об окончательном истреблении" (6).
"La faute à Voltaire la faute à Rousseau" - виноват Вольтер, виноват Руссо (7) [Виктор Гюго, "Отверженные", 1862 года].
Французское Просвещение решило, вслед за греками, в особенности Аристотелем, что каждый стремится к счастье, но для каждого это счастье - разное.
Дени Дидро считал, что нужно просвещать мещан (буржуа), чтобы они лучше и качественней трудились во имя общества.
Франсуа-Мари Аруэ хотел выяснить: когда люди будут людьми, а не крысами. Индивид ценнее массы. Аруэ пришёл к выводу, что он велик и могуч своим бескрайним умом, и цель других это достичь ума Вольтера.
Жан-Жак Руссо обосновывал, что просвещение это содружества разных индивидов, которые объединены общей политической волей стремящихся к наилучшему государственному образованию. По Руссо только "идиоты" (так называли древние греки людей отлынивающих от принятий участие в государственных собраниях, где принимались законы для всей общины) безнадёжны.
Донасьен де Сад видел задачу Просвещения в сексуальном выходе, раскрепощенности (либертинаже). Позднее его идеи легли в основу сексуальной революции XX века.
Иммануил Кант искал границы человеческого познания и разума. При своей жизни эти границы он не нашёл, но пришёл к мнению, к выводу, что если эти границы будут, то это не человек. Ибо у человека в его сознании рамок, "флажков" - нет, они есть только у животного.
Главной чертой этических учений эпохи Просвещения является понимание социальной природы морали, суть которой состоит в жертвовании собой ради других людей и общества в целом.
Источники:
1. https://www.lexico.com/en/definition/culture.
2. Jacob Burckhardt, La civiltà del rinascimento in Italia, trad. it. a cura di E. Garin, Sansoni, Firenze 1952 (originale tedesco, Basilea 1860). С. 318, 323, 337, 551, 577. Источник: https://giovannipediconeart.altervista.org/wp-content/uploads/2018/10/ARCHITETTURA-EBOOK-Storia-dellarte-Einaudi-Jacob-Burckhardt-La-civilt%C3%A0-del-Rinascimento-in-Italia.pdf.
5. Краснов В. Г. Жуков. Маршал великой империи. Лавры и тернии полководца. - М.: Олма-Пресс, 2005. - 576 с. С. 93. "Деяние есть живое единство теории и практики".
Источник: https://books.google.com.ua/books?id=CX1Si9fJzhQC&pg=PA93&lpg=PA93&dq=%D0%94%D0%B5%D1%8F%D0%BD%D0%B8%D0%B5+%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%8C+%D0%B6%D0%B8%D0%B2%D0%BE%D0%B5+%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE+%D1%82%D0%B5%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8+%D0%B8+%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%BA%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B8+%D0%90%D1%80%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C+%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B0&source=bl&ots=vIIcm6ELbs&sig=ACfU3U2hOD94BBkRKo-zfSCzCkYc_R5aow&hl=ru&sa=X&ved=2ahUKEwiBi4SMq5vuAhVwwIsKHbTNCbUQ6AEwCXoECAgQAg#v=onepage&q=%D0%94%D0%B5%D1%8F%D0%BD%D0%B8%D0%B5%20%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%8C%20%D0%B6%D0%B8%D0%B2%D0%BE%D0%B5%20%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE%20%D1%82%D0%B5%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8%20%D0%B8%20%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%BA%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B8%20%D0%90%D1%80%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C%20%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B0&f=false
6. Токвиль А. Старый порядок и революция. СПб. : Алетейя, 2008. - 248 с. http://library.khpg.org/files/docs/1446494021.pdf. С. 131, 149-150.