Коваленко Владимир Эдуардович : другие произведения.

Линейный крейсер "Михаил Фрунзе"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.52*24  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Еще гремит єБитва за Англию", но Германия ее уже проиграла. Италия уже вступила в войну, но ей пока мало. єМихаил Фрунзе", первый и единственный линейный крейсер РККФ СССР, идет к берегам Греции, где скоропостижно скончался диктатор Метаксас. В верхах фашисты грызутся за власть, а в Афинах зреет заговор. Двенадцать заговорщиков и линейный крейсер. Итак... Время: октябрь 1940 года. Место: Эгейское море, залив Термаикос. Силы: один линейный крейсер РККФ СССР. Задача: выстоять.
  У меня, наконец, вышла новая книга.
  Здесь выкладываю фрагмент.
  
  
   Сейчас доступен предзаказ: http://mitra-books.com/history/linejnyj-krejser-mihail-frunze-kovalenko-v-e.html?utm_source=5rim&utm_medium=facebook&utm_campaign=post
  На правах рукописи
  Линейный крейсер "Фрунзе"
  (с) Владимир Коваленко, 2016
  v. 1.02.01 (2016)
  Сноски выделены в тексте "*" и "*[текст сноски]".
  
  25.10.1940. Восточное Средиземноморье, Эгейское море
  
  14.00. Линейный крейсер РККФ "Михаил Фрунзе", боевой информационный пост.
  
  В конце октября года новой эры тысяча девятьсот сорокового Эгейское море устало быть мирным и ласковым. Море копило ярость годами, теперь она прорвалась штормом. В беспокойном Бискае, в норовистом ледяном Беринговом море, в северной Атлантике, которую в давние времена именовали "морем Мрака" - хорошая трепка дело частое. Там окраины океана, бузят волны, что не привыкли ко дну под ногами и берегу перед носом. Но здесь? Поневоле вспомнишь, что в греческих водах утонуло больше всего кораблей - от рогатых критских галер до броненосцев, что штурмовали Дарданеллы.
  Неужели люди так долго не кормили собой лазурную Эгеиду, что волны решили взять положенную долю сами?
  Небо стянуто черной коркой туч, по палубе настильно лупят злые струи: дождит, словно тысячу брандспойтов направили. С носа встают, одна за другой, стены черного стекла, каждая с пятиэтажный дом высотой, длиной - в половину линейного крейсера. Могучий корабль ни одной не пропускает, кланяется всем встречным: нос скатывается в ложбину меж волн, и так, с подвывертом, врезается в обсидиановую витрину моря - нож и черпак разом. Волна расшибается о броню, брызги разлетаются осколками, ее пенная шапка вмах бьет по передней башне главного калибра. Нос крейсера на мгновение замирает, потом идет вверх - быстрей и быстрей, черная вода и белая пена валятся вниз.
  "Михаил Фрунзе" принимает трепку, что сделала бы честь Великому Океану, по недоразумению прозванному Тихим. Принимает достойно, хотя старшему помощнику, кап-два Косыгину, приходится докладывать о повреждениях. На крыше крайней носовой башни повредило дальномер. Он, шестиметровый, за броней не спрятан, торчит сверху. За борт не снесло, даже оптику не выбило: смотреть можно, вроде как в стереопару. Вот только слово "точный" к этому прибору более неприменимо! В башне остался осиротевший баллистический вычислитель и сельсины, которым и передавать бы данные с него вниз, к орудиям. Теперь "Ворошиловская" не сможет целиться самостоятельно, без указаний от системы центрального управления огнем. Сейчас, в мирное время, это не страшно, дальномер отнюдь не нов, образца буревого восемнадцатого года. За его утрату - пусть и в шторм, по неодолимым обстоятельствам - взгреют, причем персонально старшего помощника: материальная часть корабля - его забота. Другое дело, что разнесут несильно, и раз все одно получать фитиля... Косыгин хитро щурится. Он невелик ростом, лицо обычное, среднее - разве чуть выделяется ранними залысинами, да уши чуток лопушатся. Короткие густые брови, серо-синие глаза - ни тебе небесного холода, ни василькового яркого цвета. Резкие тени крыльев носа... Больше о его внешности и сказать нечего, пока он не задумает очередную штуку. А он задумал! Теперь злые валы, что сотрясают корпус корабля - его товарищи по заговору.
  Шторм - хороший повод доложить о множестве малых поломок. Устранимых, иначе под это дело не вытребовать запасные части, а то и дублирующие приборы. Обеспечить комплектность корабля, а в идеале и сверхкомплектность, для старшего помощника дело чести.
  Поэтому Косыгин, после доклада командиру, откладывает в сторону микрофон, пережидает, вцепившись в поручни кресла, удар очередной волны, и оборачивается к начальнику БЧ-четыре, капитану третьего ранга Ивану Ивановичу Ренгартену. На кап-три вся связь корабля, внешняя и внутренняя. Довеском - радиоуловители самолетов и гидроакустика. Первые штурмана сбагрили связникам как аппаратуру сложную и не слишком нужную. Вторые достались за отсутствием минной или противолодочной боевой части. Ренгартен взял и то, и то в охотку. Не потому, что за освоение новинок положены звания и ордена - с не меньшей вероятностью можно остаться без лишних полос на рукавах, а то и проститься с дубовыми листьями на козырьке фуражки. Кап-три не в состоянии перебороть искушение, слишком любит точную механику и радиоламповую технику . Ему намекни, что можно - баллистические вычислители у артиллеристов заберет. Только кто ж ему даст! Зато брошенную старпомом приманку он заглотит сразу, как только предложат.
  - С точки зрения точной механики и электротехники, - сказал Косыгин, - нынешний шторм вполне подобен легкому обстрелу. Множественные сотрясения, удары, и...
  Он замолк. Сказанного достаточно.
  Ренгартен обернулся - насколько позволило намертво привинченное к палубе кресло. Взгляд у него неприятный - безразличный, чуточку пустой. Глаза белесые, малоподвижные. Рыбьи. Клюнет ли рыба-каптри? Обычно клюет, но не сразу. Сначала, недолго, думает. Смотрит.
  Главный связист, несмотря на то, что ему нет тридцати, сед, как лунь. Среди его коротко стриженых волос нет ни волоска с металлическим блеском, лишь тусклая белизна в электрическом свете боевого информационного поста отдает желтизной. На длинном лице - ни следа усталости, но Косыгин знает: последние трое суток начсвязи спит урывками. Сам он шторм, похоже, вообще не замечает, зато его любимые приборы страдают морской болезнью. Крошатся изоляторы, отходят контакты, вода просачивается в, казалось бы, герметические кожухи - и слаботочные сети умирают в дымках коротких замыканий. Даже здесь, в сердце корабля, полностью исправны четыре станции внутренней связи из шести и две радиостанции из четырех.
  - Ситуация некритическая, - говорит Ренгартен тусклым канцелярским голосом. - Моя боевая часть функциональна в полном объеме. Могу восстановить желательную степень резервирования мощностей в течение нескольких часов нормальной погоды.
  - Но ведь поломки есть, товарищ капитан третьего ранга? - прищур Косыгина становится еще более лукавым. Почти ленинским!
  В ответ - одно слово, уставное.
  - Виноват.
  Отношения между старпомом и начсвязи немного натянуты. Косыгин - сущий живчик, по крейсеру ходят слухи, что кап-два ухитряется находиться в нескольких местах разом, а если спит - просыпается сразу там, где чует непорядок или где нужен согласно Устава, вахтами же в ходовой рубке - наслаждается!
  Про вахты - правда. Там - послушная живая громадина корабля под ногами, небо и море, и ветер в лицо - тот, что рождается от быстрого хода. Там Михаилу Косыгину хорошо. Увы, чаще всего ему приходится сидеть внизу, в боевом информационном посту, коротко - в БИПе.
  Вместо вольного ветра гул вентиляторов, вместо соленого дыхания моря - неистребимый запах канифоли: если связисты Ренгартена ничего не паяют, значит, только закончили, скоро начнут опять... Здесь главный инструмент не машинный телеграф или штурвал, а набор телефонных трубок, остро заточенный карандаш и стопка нумерованных бланков для внутренних сообщений. Пока все тихо - контора, и только!
  А кто его, второго после Бога, туда загнал?
  Рыбоглазое чудовище с остзейской фамилией.
  Боевой информационный пост - идея начсвязи. Нет такого ни на американских линкорах, ни на британских. Нет у японцев, немцев, итальянцев! У всех великих морских наций место старшего помощника наверху, в ходовой или боевой рубке. На крайний случай - в резервной, на самый крайний - во главе аварийной партии. То же и на трех старых советских линкорах.
  Спасибо Ренгартену, на "Фрунзе" не так. После модернизации на линейном крейсере все сообщения стекаются не в боевую рубку, а в информационный пост. Та, что идет снаружи, сходится к начсвязи. Та, что идет изнутри, от самого корабля - к старшему помощнику. Их дело разрешать все проблемы, которые не стоят внимания командира корабля. Их личная неприязнь относится именно к таким: службе не мешает. Вот и сейчас Косыгин говорит резко, но по делу.
  - Перед старпомом виноваты все и всегда, вопрос насколько... У меня на сейчас главная претензия не к вам, а к шторму. Из-за него у меня падает процент комплектности, причем не только по вашей боевой части. Все, что может сломаться - ломается, так? Как ни крутись, нас после трепки ждет ремонт. Так почему бы нам заранее не составить полнейший список повреждений? В том числе малых неполадок, что отмечались до шторма, но, безусловно, штормом усугублены?
  Ренгартен отвечает мгновенно, думать он успевает, пока слушает собеседника. Но ощущение - неприятное, словно тебя перебили.
  - Мое мнение: составление списка отвлечет людей, занятых исполнением своих обязанностей в сложных условиях сильного волнения на море. Тем не менее, для ряда боевых постов это целесообразно. Прикажете исполнять?
  Косыгин резко кивает.
  -Исполняйте.
  - Так точно, товарищ капитан второго ранга.
  У начсвязи на столе батарея телефонов побольше, чем у старпома, зато трубки перебирает, точно рожден осьминогом, одна еще не легла на рычаги - другая у уха. Хозяйство у него большое, разбросано по всему кораблю, от форштевня до руля и от киля до клотика. Говорить приходится много и быстро.
  - Доложить о вероятных, если будет так болтать сутки, повреждениях, и ожидаемый расход запасных частей.
  Слушает, делает пометки.
  Старпом с трудом удерживается от того, чтобы поморщиться.
  С Ивана Ренгартена станется дать кристально, неестественно честный отчет. Временами Косыгину кажется, что белоглазый кап-три - даже не немец-перец-колбаса остзейского розлива, а ламповый прибор, по недоразумению засунутый в человеческую оболочку и снабженный не инвентарным номером, но нашивками на рукавах и шитьем на фуражке. Потому старший помощник вынужден уточнить:
  - Иван Иванович! Особо обращаю внимание: нужно включить самые малые неполадки. Даже, пожалуй, подозреваемые.
  - Включая вероятные при дальнейшей эксплуатации моего хозяйства. Прибор может пережить шторм в работоспособном состоянии, но разболтаться и снизить надежность.
  Начальник связи не улыбнулся, не пожал плечами... бровью не двинул. Просто отвернулся от оконченного разговора к радийным и радиолокационным делам. Ночь, шторм, с носа кормы не видно. Вдруг во мгле скрывается другой корабль? Вдруг штурмана в непроглядной темени наврали с прокладкой курса? Вдруг крейсер сносит к скалам? В Эгейском море множество островов, славных изрезанными, словно бритвой, берегами - и острыми скалами вокруг. На мачтах линейного крейсера вращаются прямоугольные решетки радиоуловителей* [* По современному говоря, радаров.]: сейчас именно они - глаза корабля. Эфир тоже положено слушать непрерывно, со времен "Титаника" - вдруг кому требуется помощь? Да и вода хлещет сверху, растекается по полубаку и верхней палубе, стекает пенными усами через клюзы, рушится через борта - хлопот со слаботочным оборудованием хватает.
  И все-таки тонкая сталь бортов и палуб спасает от гнева стихии. В информационном посту - спокойно, если не сказать уютно. Снизу, от машин, идет ласковое тепло. Размеренно, точно рой шмелей, гудят приборы. Да, палуба то уходит из-под ног, то подкатывется чуть не под колени. Ощущения... не с чем сравнить, разве с курьерским лифтом, да и тот не падает на десяток метров вниз за считанные мгновения - для того, чтобы сразу же взлететь настолько же вверх. Помогают держаться удобные кресла с подлокотниками, если надо встать - есть массивные шкафы с оборудованием, привинченные к палубе столы. За них можно ухватиться, твердо зная: выдержат. В жилых помещениях хуже, там крепления хлипче. По большей части именно из кают комсостава и матросских кубриков в медчасть корабля поступает пополнение - с ушибами, вывихами, переломами, сотрясениями. Жизней шторм пока не забрал, да и с чего бы - в Атлантике бывает хуже, и то обходится без жертв. А уж на Севере...
  Над одной из исправных радиостанций загорается огонек приема. Оператор слушает, мальчишеское лицо суровеет. Привстал с места, даже стол отпустил. Как раз прошел удар волны, падение должно перейти в подъем.
  - Шифровка, товарищ капитан третьего ранга, - сообщает Ренгартену. - Код наркомата флота. Записываю... Аа!
  Он не успел ни за что ухватиться. Стол бросился навстречу, рука впустую схватила воздух. Ребро столешницы ударило под дых, лицо ткнулось в клавиатуру передачи: почти такую же, как у обычной печатной машинки. Удобство - не надо ключом каждую букву выстукивать - отпечаталось на лице рядом багровых следов.
  Рядом оба экрана носового радиоуловителя вспыхнули россыпью зеленых искр и погасли. От резервного поста связи донеслось заполошное:
  - Эфир не слышу!
  На репетире креномера, что красуется прямо перед носом старшего помощника, стрелка неумолимо катится вправо, отсчитывает градусы. Да что у них там, наверху? Косыгин догадывается, но действует по уставу. Орет в микрофон общей трансляции:
  - Аварийная тревога! Боевым частям доложить о повреждениях!
  Жмет кнопку, и по отсекам летит тревожный сигнал. Что ни делай, если креномер не остановится - поздно... Стрелка отсчитывает градусы до гибели корабля: двадцать, двадцать пять, тридцать...
  В информационном посту не видели волну, что нанесла удар, но поняли: это не привычная уже "пятиэтажка". Больше. Гораздо больше. Откуда она взялась - такая? Какой феномен ее породил? Наложение колебаний? Влияние недалекого берега, рельеф не столь уж и глубокого дна? Нет в Эгейском море, теплом и мелком, кашалотьих глубин, да и сами киты не водятся, однако волна вышла - втрое от обычных. Слишком высокая, чтобы расколоться от укола острого форштевня. Вал накрыл нос крейсера целиком, потянул вниз. Черная от непогоды вода накрыла обе носовые башни: номер один, которую в обиходе именуют то "Ворошиловской", то "Тихоокеанской" - за то, что предназначалась к установке на береговую батарею имени первого красного маршала под Владивостоком, и номер два, она ж "Длинношеяя" и "Мария Федоровна". Брызги и пена окатили обтекаемую громаду надстройки, хлестнули по стеклам рубки.
  Внизу, в чреве корабля, палубы превратились в косогор.
  - Выпрямимся, - Косыгину хотелось бы слышать в своем голове уверенность.
  - Помнится, - раздался механический голос Ренгартена, - у "Парижской коммуны" в Бискае наполовину оторвало носовую наделку, они в Бордо при дифференте двадцать пять приползли... И ничего: ремонт встал всего в пять тысяч франков.
  На деле, дороже. Вместе с красивой наделкой на носу старого линкора шторм своротил надежду флота получить сильные мореходные корабли - дешево.
  Модернизация "Фрунзе" обошлась Советскому Союзу в миллионы - не рублей и даже не франков, а полновесных долларов. Проводили ее в Норфолке, аккурат между американскими линкорами "Миссисипи" и "Калифорния", с тридцать третьего года по тридцать шестой. США как раз превозмогали последствия депрессии, и масштабное экономическое соглашение с СССР оказалось кстати. На постройке большого боевого корабля настаивала именно американская сторона. Не хотели останавливать верфь, переводить персонал на пособие... Понятно, что года через три, когда американцы наскребли-таки денег на очередной линкор для своего флота, они недосчитались бы многих инженеров и рабочих. Самых толковых, самых квалифицированных. Советскому Союзу буквально навязали заказ, поманив разрешениями на приобретение новейших авиамоторов, зенитных орудий - а главное, лицензиями на производство, поставкой станков и технической поддержкой.
  Торговались. Косыгин помнит, как: тогда он служил адъютантом при наркоме флота, флагмане первого ранга Галлере. Главные битвы пришлось вести не за океаном, в Москве. Противником выступали не американцы, а Красная Армия. Против моряков повернули их же доктрину:
  строить флот снизу вверх, от малых кораблей к большим. Эсминцы освоены? Очередь крейсеров. Про линкоры - забудьте лет на десять...
  В ответ Лев Михайлович выложил проект восстановления старого, царской постройки, линкора "Полтава" в качестве пусть и линейного, но все-таки крейсера. Через два года "Михаила Фрунзе" торжественно спустили на воду. Магниевые вспышки, треск кинокамер. Высокая корма укутана советским военно-морским флагом, жена советского полпреда расколачивает о скуластый нос бутылку вина...
  В английских газетах - презрительное: "Американцы подлатали русское старье и вновь спустили на воду!"
  Им завидно, у них корабли того же возраста плавают без модернизаций.
  В американских газетах - гордое: "Объем произведенных работ свидетельствует: в строй вошел совершенно новый, современный корабль". Янки хвалятся проделанной работой, но так ли она хороша?
  Правда в том, что "Михаил Фрунзе" - крупнейший и сильнейший корабль советского флота, и на линкоры дореволюционной постройки ничуть не похож - ни профилем, ни способностью перенести штормягу.
  - Крен остановится на тридцати, - говорит Косыгин. Он старается казаться спокойным, в том числе себе. - Первой аварийной партии приготовить сварочные аппараты, готовиться к выходу на палубу.
  Креномер достиг тридцати градусов. На мгновение качнулся к тридцати пяти - старший помощник не ушами, душой слышит, как валится, катится, опрокидывается все, что не привинчено, не привязано, или еще как-нибудь не закреплено. Конец - или поборемся? Сыплются доклады об ущербе от крена, но корпус цел, вода нигде не ворвалась. Что снаружи - лучше видно с мостика. Тех, кто внизу, информирует голос командира, капитана первого ранга Лаврова.
  - Мы потеряли фор-стеньгу. Теперь наша новомодная башнеподобная фок-мачта - просто надстройка. Товарищ Косыгин, выхода на палубу не понадобится, ее не завалило, а сорвало.
  Старпом было привстал, но осел обратно в кресло. Мостик между тем переключился на общую трансляцию.
  - Говорит командир. Мы потеряли часть фок-мачты, немедленного ремонта не требуется, опасности для корабля нет. Отбой аварийной тревоги.
  Креномер послушно отсчитывает градусы обратно: тридцать , двадцать пять, двадцать, десять...
  Косыгин на мгновение прикрывает глаза. Смерть прошла рядом. Случись фор-стеньге завалиться, но остаться на корабле - пришлось бы вести наверх аварийную партию. Стеньга легкая, но при крене в тридцать градусов в такую болтанку корабль не может себе позволить и такое нарушение остойчивости. Значит, пришлось бы подниматься туда, где сносит леера, откуда давно сорвало последние шлюпки и плоты. Идти срезать хорошую, набитую ценнейшим оборудованием вещь, вдруг превратившуюся в угрозу кораблю. Стараться успеть до того, как нахлынет вал, способный смести аварийную партию с бронированной крыши дальномерного поста, зная, что если унесет в море - спасения не будет. Помнить: не справишься и погибнешь - рисковать придется другим.
  Ничего этого теперь не понадобится.
  Жизнь идет своим чередом.
  Боевые части и службы докладывают о потерях. Впору задуматься: как линейный крейсер "Фрунзе" будет жить без фока? Сейчас, в шторм - хорошо. Дифферент сместился в сторону кормы, кораблю легче взбираться на волну. При последней модернизации нос немного перегрузили. Командир называет это: "свиньей сидим". Морщится, словно воняет ему. Уверяет, что эта посадка съедает добрый узел скорости, и если бы не перегрузка, ходил бы "Фрунзе" узлов двадцать восемь. Не разгонялся на короткий срок, а именно ходил - сколько нужно... или насколько хватит топлива. На полном топки удивительно прожорливы.
  Погода покончила с недостатком.
  Что еще?
  Удар по хозяйству Ренгартена. Белоглазый бог связи ослеп на один глаз - то есть, на один радиоуловитель. Антенну старого, трехлетней давности "Редута-К" снесло за борт заодно с несколькими антеннами. Первый советский корабельный радиоуловитель самолетов не будет красоваться в музее. Ему выпала судьба - лежать на дне давно прирученного человеком моря. Будут скользить над ним греческие шхуны, и вода будет прозрачно-зеленой, мягкой, ничем не напоминающей нынешние черные валы.
  На грот-мачте остался "Редут-3", этот лучше, но он один. Случись что, ни корабль заметить сквозь туман, ни береговую линию, ни строй бомбардировщиков. В мире неспокойно, вокруг советских границ недружественные державы ведут войну за очередной передел мира. Самолет, надводный корабль, подводная лодка - все таит угрозу. Не узнает, примет за врага - удар. Узнает, понадеется, что сумеет выдать подлость за ошибку - удар. Узнает и решит устроить провокацию - удар. Узнает... а может, у них приказ - начать войну против единственного в мире социалистического государства? Может, война уже началась?
  Шифровки с кодом наркома флота не каждый день прорываются сквозь непогоду. Дело срочное, иначе никто не стал бы вызывать корабль, которому осталось двое суток пути до родного порта. К утру, несмотря на шторм, "Фрунзе" должен подойти к проливам. Там, правда, все зависит от погоды. В шторм соваться в дарданелльские узости не стоит. Может, о том и шифровка? Мол, не лезть, взять курс на Измит, турки предупреждены...
  Матрос с оттисками клавиш на лице закончил прием шифровки. Код наркома - значит, Ренгартену с ней возиться лично. Начсвязи склонился над расчетами. Рука с карандашом прихвачена к столу резинкой, рывки вверх вниз и тараны волн носом вычислениям не мешают, и за набором цифр понемногу проявляется смысл.
  Вот, встал. В одной руке - сложенный пополам бланк, другой держится за стол. Переждал, пока легкость не сменилась тяжестью, размашистым шагом вышел из поста. Ох, и достанется ему в коридоре! Там нет поручней, как на трапах - и это, между прочим, явное упущение. Нужны.
  
  14.15. Боевая рубка линейного крейсера "Михаил Фрунзе"
  
  В самые тяжелые для корабля минуты место политрука рядом с командиром. Он - столп и опора, третье плечо - если иначе, гнать такого с флота поганой метлой! Многих и погнали - в былинные уже годы, примерно совпавшие с гражданской войной в Испании. Политические отделы до той поры были скорей частью партии, чем флота - теперь наоборот. Как может достучаться до моряцкой души человек, чуждый водной стихии, будь он три раза твердокаменный большевик?
  Иван Павлович Патрилос морю не чужд. Он грек, если этим не сказано все, то половина точно. Соль Черного моря у него в крови, но в душу запали океаны - Великий, Тихий, и величайшая дорога мира - Атлантика. Довелось ему в юности, которая у иных людей почитается отрочеством, хаживать на рыбацких суденышках, что привозят не столько рыбу, сколько контрабандный турецкий товар - не верьте, что всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской! В его мальчишеской памяти "угар НЭПа" - проносящаяся "по рыбам, по звездам" легонькая шхуна, безлунные ночи, течения и ветра, которые нужно не просто знать, а чуять кожей, словно ветер, ступнями, как палубу под ногами. Янниса взяли в море рано: смотрели не на года, а на силу и соображение, парень оказался не обделен ни тем, ни другим. В четырнадцать лет он перерос многих взрослых, имел в артели полный матросский пай - и работал за двоих. К тому времени он знал северный берег моря от дунайского устья до Керчи, южный - от Стамбула до Трабзона, каждую бухточку, в которой можно спрятаться от непогоды, каждую косу, которой можно прикрыться от пограничной стражи.
  Его учили использовать безлунную ночь, прилив и отлив, неизбежное утреннее и вечернее дыхание моря - чтобы промелькнуть кораблем-невидимкой мимо страшных ночных теней, в которых мерещатся пограничные сторожевики. Старики судачили: если юный Патрилос отучится бледнеть, увидев лезвие разделочного ножа, нацеленное в глаза - выйдет неплохой капитан. Ни работы, ни бури парень не боится, но в портовой драке от него нет толку, потому если не поменяется - ему не верховодить, и больше одной доли не выгрызть. Так бы и вышло, но времена поменялись, и Янниса ждала иная судьба. Шкипер контрабандистской шхуны совершил ошибку, и в суденышко уперся столб света. Прожектор пограничников режет по глазам злей солнца - на светило смотреть больно, а он сразу слепит. Везунчики, кто успел закрыть глаза руками или отвернулся, потеряли зрение лишь на несколько минут. Громовой голос потребовал лечь в дрейф и приготовиться к досмотру. Пограничный катер, тень в ночи, переиграл давнего противника один раз - навсегда.
  Это было пятнадцать лет назад. Молодая республика, что наводила у своих берегов порядок, конфисковала у небольшой греческой артели множество турецкой мануфактуры, юркую шхуну - и Янниса Патрилоса заодно.
  Мальчишку отпустили как несовершеннолетнего, но почтение к государственной власти, располагающей военным флотом, поселилось в нем навсегда. В Советской России власть принадлежит партии - и недавний контрабандист вступил на незакрытую еще дорожку: сочувствующий парень из "социально близкого элемента", политически грамотный моряк, комсомолец, коммунист, парторг... Ходить в море это не мешало. Первым его кораблем после контрабандистской шхуны стал крохотный пассажирский пароходик, некогда затопленный белыми при эвакуации Одессы. Ветхий кораблик, по их мнению, до Крыма доползти никак не мог, но красные суденышко подняли, залатали, подкрасили - и ничего, служило верой и правдой. Через море напрямик не совалось, возило пассажиров на линии Николаев - Евпатория. На всех парах, изрыгая из единственной трубы столб украшенного искрами буроватого дыма, этот великолепный лайнер едва вязал пять узелков, но он принадлежал советскому государству, и от этого вызывал у Янниса достаточное почтение. На нем Патрилос получил паспорт - тот, что положено доставать из широких штанин. Записали Янниса Иваном: перевели на русский язык. Можно было поднять бучу - в двадцатые годы ошибку бы исправили, а сотрудникам паспортного стола не поздоровилось бы. Им повезло. Перековавшийся контрабандист, а тогда - кандидат в комсомольцы перечитал ранние статьи товарища Сталина по национальному вопросу и тихо согласился с серпасто-молоткастым документом. Так и повелось: на берегу, в семье, он Яннис. На службе - Иван Павлович, никак иначе. Даже в комсомольской молодости. Впрочем, возражений не было: размер имеет значение. Как и ловкость... Матрос, что в одиночку вращает штурвал прямого привода руля, с которым обычно управляется разом шесть человек или паровая машина в пятьдесят лошадиных сил, и делает это с умом, понимая разницу между "так держать" и "одерживай" - заслуживает некоторого уважения, не так ли?
  Шли годы, менялись места службы и порты приписки. Ходил в Варну и Трабзон, служил парторгом на танкерах, развозивших бакинскую нефть по покупателям в средиземном море. В чужом порту за морячками глаз да глаз! Нужно чутье на тех, кто может учудить, и способность найти слова, которые заберутся в самую темную душонку, чтобы поняла - на родном берегу так ли, сяк, а ронять честь советского флага за границей нельзя. Суда, на которых ходил Патрилос, не доставляли проблем консулам, не портили в пароходстве статистику. Всяк знал: поставь Ивана Павловича на самый хулиганский экипаж - и про любые неприятности можно забыть. Никаких хлопот, разве нужно получку платить.
  К середине тридцатых парторг Патрилос служил на лучших и крупнейших советских судах, повидал не то, что Роттердам, Марсель и Лондон, бывал в Нью-Йорке и Фриско. Хаживал, на зависть воспетым в литературе фармазончикам, по Рио в белых штанах. Его судно пришло за грузом драгоценного для советской промышленности каучука, и Яннис на глазах всего экипажа унизил Остапа Бендера, доказав, что прямая дорожка быстрей и удобней приводит к цели, чем кривая.
  Тогда, в тридцать пятом, он был счастлив и от жизни большего не ждал, поскольку в большем никак не нуждался. Что ему надо? В любимом деле состоялся, люди, и немаленькие - уважают. В море незаменим, на берегу ждет семья. Личная жизнь сложилась между плаваниями такая же, как карьера: размеренная, ровная, надежная. Жена, дочь старшая, двое сыновей, и еще дочь, младшенькая. Берег начал перетягивать, Ивана Павловича подговаривали бросить дальние походы и принять должность парторга одесского морского пароходства. Патрилос почти смирился с береговой должностью, но мир изменился снова, и для него разверзся ад.
  Началась гражданская война в Испании, и Советский Союз не остался в стороне. Как повелось, в огонь шагнули лучшие, а Иван Павлович и есть один из лучших. О том, что было потом, он не говорит, хотя многие нынешние сослуживцы ожидали подробных рассказов. Но всяк, кто спросит, в ответ слышит одно:
  - Вспоминать не хочу.
  После чего помполит "Фрунзе" выдает правильные, но казенные фразы о том, что Испанская республика пала, растерзанная интервентами и собственными фашистами-фалангистами, несмотря на советскую помощь, и о том, что хвалиться личными успехами в случае общего поражения нехорошо. Не по-советски и не по-товарищески. Дальше - стена, которую не пробить ни добрым словом, ни казенным красным вином, ни "сухопутной" водкой, ни "родным" кальвадосом. А экипажу, между прочим, интересно! Не каждый день парторга с торгфлота переводят на линейный крейсер. Не каждый новоиспеченный помполит красуется средиземноморским загаром на лице и орденом Красной Звезды на кителе. По кубрикам летают шепотки, что Иван Патрилос совершил на испанской войне что-то исключительно героическое и настолько же секретное. Мол, ему запрещено говорить - и точка! Слухи лишь прибавляют помполиту "Фрунзе" авторитета. Добавить к этому сложение, которое не то, что Ахилла посрамит - бывших царских унтеров, а ныне младших командиров РККФ вводит в трепет и изумление.
  Сейчас богатырская стать помполита к месту. Кажется, на мостике нет более прочной и устойчивой опоры, чем этот человек-гора. Нынешняя трепка способна сбить с ног любого, кроме него. Он помогает удержаться на ногах зазевавшимся, да к тому же сыплет шутками. Палуба уходит из-под ног?
  - Американцы с их "русскими горками" за такой аттракцион деньги бы платили, - говорит он, - а нам страна оклад положила. Цените, товарищи! Правда, крупно не хватает восторженного или испуганного визга, но это издержки. Мы боевой корабль, нам тут женщины и дети не положены...
  Волна с размаха бьет в бронированные стекла боевой рубки?
  - Между прочим, - замечает помполит, - на Севере пришлось бы ее скалывать. Это для линкоров волна до рубки - редкость, а вот когда я ходил на Шпицберген за угольком на трампе в пять тысяч тонн...
  Он говорит ровно, немного безразлично, и его слова успокаивают, если не сутью, так безмятежным тоном.
  Только когда мать всех волн, дважды длинней, чем "Фрунзе", ростом до пулеметных площадок на мачтах, вырастает впереди - помполит молчит. Теперь все слова принадлежат командиру, живой утес лишь подпирает решение своим авторитетом. Когда удар минует, и короткий взгляд назад покажет, что корабль остался без венчающей башенную мачту стеньги с антеннами - Патрилос вновь начнет шутить и балагурить.
  - Это хорошо, - скажет он. - По крайней мере, никто не примет наш "Фрунзе" за новенький корабль с зеленым экипажем. Смотрят не на то, насколько тебя потрепало, а на то, в каком виде ты позволяешь себе войти в порт.
  
  14.30. Линейный крейсер "Фрунзе", боевая рубка
  
  Капитан третьего ранга Ренгартен вошел в рубку. За его спиной с тяжелым вздохом затворилась броневая дверь - слегка изогнутая стальная створка двенадцати дюймов толщиной. Он на мгновение задержался, не оборачиваясь к командиру корабля, пережидал очередной момент смены взлета корабельного носа на падение. Зато потом - чеканный шаг, четкое отдание чести. Командиру послышался щелчок каблуков... разумеется, его нет. Слишком старорежимно, даже теперь, в сороковом году.
  - Товарищ капитан первого ранга! Шифровка от наркома флота. Степень секретности и срочности потребовала от меня доставить ее лично и немедленно.
  В бронированных стеклах растет стена черной воды, барашки пены белоснежны, словно снег с вершин кавказских пиков. Не всегда командир корабля лучший моряк на борту, но в случае каперанга Лаврова это так. И теперь человека, который обязан провести корабль через шторм лично, по причине сочетания долга, ответственности и мастерства, отвлекают от главной работы!
  На Ренгартене сошлись взгляды, какие могли оторваться от вида за стеклом и от приборов. Словно приказ из Москвы имеет какое-то значение до того, как нос разобьет волну на обсидиановые осколки, до того, как вода заструится по якорным цепям, что по усам сказочника: "мед-пиво пил, в рот ни капли не попало".
  Ренгартен ждет. Одна рука на поручне, другая протягивает блокнот с пронумерованными и опечатанными страницами. Протягивает напряженной спине командира.
  Удар волны на сей раз почти привычен: вода встает столбом из брызг на волноломе перед первой башней, разлетается в пыль, ее отмахивают от стекол боевой рубки диски-очистители. Несколько мгновений нарастающей тяжести, и из рубки открывается вид на холмистую равнину моря. Достаточно короткого взгляда, чтобы понять - в ближайшие несколько минут линейный крейсер не ожидает ничего опасного.
  Командир корабля обернулся к Ренгартену.
  - Что у вас, Иван Иванович? Посмотрим.
  Крупные, разборчивые карандашные буквы.
  "Фрунзе" - быть в Салониках не позднее восемнадцати ноль-ноль двадцать седьмого. Галлер."
  Командир на мгновение задумывается.
  Ответ может быть один: подтверждение получения. Но и тут есть нюансы. Между "Подтверждаю получение" и "Подтверждаю получение, к исполнению приступил" - большая разница. Про "Подтверждаю получение, но исполнить из-за шторма не могу" говорить рано, корабль практически цел. Отказываться от выполнения задачи рано... а задача, почему-то, важная. Галлер должен знать, что за погоды стоят на Эгейском море. Опять же, приказ прислал нарком, а не командующий Черноморским флотом, которому "Фрунзе" формально подчинен.
  Значит, действительно надо, кровь из носу. И все же есть зазор, время и место для принятия решения. Поворачивать сразу, теперь - подставить корабль разрушительным волнам. Ждать, пока шторм ослабнет, и тогда перекладывать руль? Выйдет крюк. Успеть можно - при условии, что не будет новых повреждений, что шторм действительно уляжется... Что выйдет верней?
  - Иван Иванович, - сказал капитан первого ранга Лавров, - не напомните мне последнюю погодную сводку? И что у нас на барометре прямо сейчас?
  Кап-три Ренгартен - младший по званию и возрасту из тех, кого командир называет по имени-отчеству. Морского корпуса более нет, и такое обращение в служебной обстановке - признак серьезной, проверенной в деле личной дружбы. Только вместе они не служили! И по возрасту белоглазое чудовище не могло успеть поступить в корпус... но кажется командиру однокашником.
  Оттого Лаврову мерещатся щелчки каблуков и иронический оттенок в ровном, безэмоциональном докладе.
  - Показания барометра растут, Алексей Фомич, но медленно. Считаю необходимым отметить, что и на сегодня прогноз обещал волнение шесть-восемь баллов, предполагалась даже возможность ведения огня главным калибром.
  Намекает на то, что не стоит ждать на море погоды? Мол - есть приказ, надо прорываться к месту назначения, пока корабль нормально держит ход и управляется? Видимо, двенадцатидюймовые аргументы "Фрунзе" понадобились в политическом споре - именно в Салониках.
  - Благодарю. - командир улыбнулся, - Ответ наркому: "Подтверждаю получение". И постарайтесь сохранить возможность дальней передачи еще часиков шесть-восемь. Не беспокойтесь, грот стихии мы не отдадим, а вот лампы - ваша забота. Ну, ступайте.
  Тяжелый выдох бронированной двери, струйка воды под ноги: мостик заливает через пустые окна, штормовые ставни снесло вместе со стеклами. Не зря спустились в боевую рубку из ходовой, ох, не зря...
  Выбор капитана Лаврова для него самого очевиден. Хороший командир рискует сначала неудовольствием начальства, и лишь потом кораблем и экипажем. И все же приказ нужно отдать вслух - прежде всего, себе.
  - Прежний курс.
  Безопасный курс носом к волнам.
  
  26.10.1940. Эгейское море
  
  10.00. ЛКР "Фрунзе", верхняя палуба
  
  Корабль - суета, корабль в ремонте - тысячи сует. Идет гонка с неведомым: а ну, не окажешься готов к безвестному сроку? Работ непочатый край, и успокоившееся море мирностью своей подгоняет: успей, пока новый шторм не проверит работу.
  "Фрунзе" готовится к плановой буре: заходу в порт.
  Советский флот помнит заповедь адмирала Макарова: "в море - дома". Коли так, то в порту корабль - в гостях. В гости же приходить грязным, да в затрапезном... Стыдно.
  Вовсе позорище, если порт чужой, а корабль - линейный крейсер, потомок "диких кошек" Фишера. Когда-то визитной карточкой великой державы служили тяжеловесные и неторопливые дредноуты, но теперь их место линейные крейсера. Если государства, каким удалось наскрести на дредноут, можно пересчитать по пальцам двух рук, то линейный крейсер - роскошь, дозволенная не всякой великой державе. Список их обладателей куда короче.
  Великобритания, владычица морей.
  Франция, сильнейшая морская держава континентальной Европы.
  Япония, главный поджигатель войны в Азии.
  И, разумеется, Советский Союз, оплот нового строя, надежда прогрессивного человечества, заступник всех трудящихся.
  Политруки говорят именно в таких выражениях, им положено. Кому неясно - бери корабельную газету, свежий выпуск, пачкающийся типографской краской. Там для тех, кому лень сравнивать устав РККФ тридцать шестого года с иностранными, разъяснено: линейный крейсер империалистической державы есть инструмент нападения, острие атакующих сил, прочий флот служит для обеспечения его действий. Советский линейный крейсер - элемент защиты, становой хребет соединения кораблей, непревзойденное средство поддержки легких сил и береговой обороны, к тому же и сам он способен выполнить любую арьергардную операцию! Оборона побережья, защита торгового судоходства от чужих рейдеров, контрудар по ослабленному атаками легких сил противнику - вот краткий перечень уставных обязанностей "Михаила Фрунзе".
  Именно его, а не некоего произвольного советского линейного крейсера. У СССР других кораблей этого класса нет. Со временем появятся, заложены: в Ленинграде - "Ленинград" же, в Николаеве - "Киев", в Молотовске - "Москва", причем "Москва" аж дважды: в тридцать седьмом и тридцать восьмом годах. В первый качество сварки оказалось таким, что весь невеликий задел пришлось сдать в переплавку.
  Новые корабли будут сильней, быстроходней, но только будут. "Фрунзе" есть сейчас, и отдуваться ему - за четверых!
  Весь мир на него смотрит, во все глаза.
  Кто не верит, может перекинуться словцом со старожилами. Те вспомнят, как корабль готовили перед смотром в Спитхеде, когда ходили выказывать дипломатическую вежливость по поводу коронации нового английского монарха. Линейный крейсер с честью показал огромный, сшитый специально для смотра военно-морской флаг страны Советов. На него глазели чужие флоты, и буржуазных демократий, и фашистские. Надеялись рассмотреть хоть соринку, придраться, охаять. Не нашли! Корабль сверкал от мачты до киля, маневрировал ловко... а больше для дипломатии и не надо. Поздравлять короля явились, не воевать.
  Старшины доводят необходимость большой приборки по-своему.
  - Положено, - говорят. - Мы - линейный крейсер. Это значит что? Что у нас к линкоровской основательности необходимо прикладывать крейсерский шик. А какой на корабле может быть шик, когда видно битое стекло и перекореженное железо? И морской черт с тем, что сталь порвало. Краска ободрана!
  Вот и приходится - где резать ацетиленовой горелкой, где, наоборот, сваривать, лупить кувалдой или киянкой, сверлить, клепать, снимать и монтировать, заводить тали и крутить домкраты. Поверху - шкуркой, бензинчиком... Хорошо, его на борту много - авиационного, для самолетов-корректировщиков. Потом доходит до кистей. Что не подлежит окраске, надлежит надраить, чтобы медь сверкала, а тиковый палубный настил всецело приобрел правильный светло-бежевый оттенок, на старшинском языке почтительно именуемый "белым алмазом".
  Работают-стараются все... Иной старшина, у которого рукав от локтя до плеча изукрашен "конриками" - нашивками за выслугу, вздохнет украдкой:
  - Вот чего не понимал царь-покойник: нельзя менять тиковую палубу на сосновую... От того не экономия, а одни беспорядки!
  Сосновая палуба быстро лохматится, "теряет вид" так, что на нее плюнуть хочется. Из-за сосновой планки списали бывший флагман Балтфлота, "Рюрик" - комиссия была не столько морская, сколько большевичья, палубу увидели - все, крейсер руина, на слом его! "Полтаву", будущий "Фрунзе", на разделку не сдали, хотя собственная команда едва не загубила корабль. Устроили пожар, машину выжгло...
  Экипаж трудится, помполит тоже: бегает по палубам так, что хоть язык вываливай, где работа тяжелей, где нужно подсобить не только словом - Иван Павлович подставляет плечо, прикладывает сильные и умелые, морские, руки. Шутит:
  - Всем помочь готов, кроме механиков...
  - Почему кроме?
  - А у них старшой побольше меня... Так что там от меня немного надо. Так, напомнить о текущем политическом моменте, чтоб дело шло сознательней.
  Политический момент острый. Радио - спасибо белоглазому Ренгартену, корабль ни на минуту не остается без связи и новостей - донесло голос истории. Из Афин летит яркое, яростное, долгожданное: "Всем, всем, всем!"
  Фашистское правительство свергнуто.
  У власти правительство Народного Фронта!
  Потому "Фрунзе" и спешит к греческим берегам - всем стремительным телом, всей весомостью тридцати тысяч тонн водоизмещения стремится поддержать перемены. По палубам гремят революционные песни.
  Корабль идет в страну с небесами, распахнутыми в будущее. И кое-кто из комсомольцев, нет-нет, да и скажет:
  - У них ведь - наш семнадцатый год! И мы - увидим!
  Лица старшего поколения суровеют. Они помнят, как все было.
  - Трудное было время, - вздохнет старшина. Да разве советскую молодежь испугаешь трудностями?
  - Мы были первые, было много ошибок, - констатирует помполит. - Нам нужна осторожность, нужно точное соблюдение приказов Москвы... Энтузиазм? На покраску его, на починку!
  И, когда комсорг универсальной батареи левого борта бодро возразит:
  - Мы, Иван Павлович, уже опытные. Мы же подскажем, как!
  Патрилос тяжело бухнет одно слово:
  - Испания.
  Скажет, как клинок провернет в ране любителей мировой революции. Потом его могучая лапища ляжет на плечо молодца, чуть не впавшего в ересь троцкизма.
  - Сейчас не семнадцатый. Сейчас фашизм готов к бою, уже дерется. Потому дело решает не революционный напор, а владение морем. В тридцать восьмом один рейд нашего "Фрунзе" так ударил по франкистам и их немецким да итальянским дружкам, что они Каталонию полгода взять не могли.
  Но все-таки взяли. Этого Патрилос вслух не сказал.
  - Так что, - продолжает помполит разъяснять генеральный курс, - сейчас мы лучше всего поможем греческим товарищам не митингами, а ударной работой. Сначала, это быстрей, нужно сделать так, чтобы любой фашист при виде ужасных нас от страха гадил в галифе. Под прикрытием завесы из крейсерского шика полностью восстанавливаем подорванную штормом боеспособность. А вот потом - да, можно и нужно на берег, приветы от Страны Советов передавать. Так и доводи до личного состава: сделаешь дело, тогда и в город, купаться в восхищенных девичьих взглядах и всякое такое... Ясно?
  Кивок. И сразу - вопрос.
  - А как тогда быть с песнями?
  По трансляции летит бодрое:
  
  "Огонь ленинизма наш путь освещает,
  На штурм капитала весь мир поднимает!
  Два класса столкнулись в последнем бою;
  Наш лозунг - Всемирный Советский Союз!"
  
  Иван Павлович послушал полминуты, пожал богатырскими плечами.
  - Хорошая старая пластинка. Пора бы и поменять.
  Комсорг вновь кивнул. Все ясно, мичманцу, что заведует трансляцией, не позавидуешь. Это к тем, кто тянет комсомольские и партийные обязанности в дополнение к иной должности, помполит снисходителен и готов любой момент обсудить по три раза. Сам говорит: ты, товарищ, должен доказать, что ты настоящий комсомолец, четкой работой по боевому расписанию. Все прочее - довесочек. С тех же, у кого забота о политическом состоянии корабля - профессия, спрос иной. Пустобрехи и чинуши на борту боевого корабля не нужны. Неверно подобранные песни для мичмана-политрука - то же самое, что для него, артиллериста-зенитчика, стрельба "в молоко". Не на учениях - в бою...
  Спустя несколько минут бравурные мелодии стихли. Над кораблем разнеслись суровые, скорбные слова:
  
  "У дальней восточной границы,
  В морях близ японской земли,
  Там дремлют стальные гробницы,
  Там русские есть корабли..."
  
  Песнь о Цусиме.
  Напоминание о том, что может случиться, если недооценить врага, если недостаточно хорошо исполнять долг. А еще - призыв на бой. На бой с врагом внешним, вне зависимости от его политической окраски.
  Пластинка записана по случаю боев на Хасане, что вызывает вопросы.
  - Это ж против японцев!
  - Это против того, чтобы мы кормили рыб, - отвечает комсорг. - Слышите? "Готовьтесь к смертельному бою, за нас отомстите врагам!" Так поется. И если завтра врагом окажется британский флот или итальянский, а не японский - разве будет проще?
  Не будет. Потому линейный крейсер "Фрунзе" должен быть готов к бою. Как можно скорей!
  
  12.00. ЛКР "Фрунзе", мостик, левое крыло
  
  На мостике - распахнутые навстречу семи ветрам штормовые ставни. Стекол нет, вылетели в шторм, новые вставлять некогда. Капитан первого ранга Лавров, не щурясь, смотрит навстречу легкому западному ветру. Позади, вежливой тенью, застыл снежно-седой офицер с молодым лицом.
  - Что у вас, Иван Иванович?
  - Восстановление носового радиоуловителя невозможно, антенну заменить нечем. Кормовой функционирует, но нуждается в испытании. Без поверки я не смогу поручиться за его показания. В связи с этим прошу о двух самолетовылетах бортовых гидропланов в интересах бэче-четыре. Программа полетов - вот...
  Представить Ивана Ренгартена без папки с бумагами невозможно. Спроси его, почему всякую мелочь нужно оформлять на канцелярский манер, получишь ответ:
  - Бумага - лучший свидетель невиновности. Особенно, если ее копии хранятся во многих местах...
  Ренгартен - один из знаменитой "весенней сотни". Была такая попытка сломать флот и "старую школу". В декабре двадцать девятого года ГПУ разом взяло сотню морских командиров, всех из бывших офицеров царского производства. Так "молодая школа", вышибленная с флота в армейские силы береговой обороны и пограничную охрану, сводила счеты с победителями. Иван Ренгартен в списке задержанных оказался младшим по званию - единственным курсантом морской академии, удостоившимся внезапного ареста.
  Потом была гонка: ГПУ пыталось поскорей выбить показания и оформить заговор. Копали глубоко, под наркома флота Галлера. Старались, торопились так, что иным из "сотни" пришлось не один месяц поправлять здоровье, но флагман успел первым. Рванул трубку - не к Самому, к генеральному прокурору. Арест морского офицера без санкции непосредственного начальника - прямое нарушение социалистической законности, не так ли? Говорят, Вышинский, пока слушал короткую речь Галлера, медленно вставал из кресла - так башня главного калибра поднимает ствол для стрельбы на предельную дальность. После чего спокойно сказал:
  - Это не правонарушение. Это переворот. Мне нужно...
  Вооруженная сила. Роты, батальоны, полки. Лучше - с подготовкой для городского боя. Морская пехота? Да, отлично. Сколько? Нет, мало. Да, высадить десант из матросов, поднять в ружье штабы. Да, поднять эсминцы по рекам, ввести крейсера в порты. "Аврору" не трогать: слишком символично.
  Немедленно, немедленно звонить Самому - с двух сторон, с сообщением, что операция началась, и отменить невозможно.
  Главное - скорость!
  С тех пор один из эсминцев Черноморского флота непременно носит гордое имя "Вышинский".
  Ренгартена из застенка освободили сравнительно целым - за столь мелкую сошку не успели взяться. Оттуда он вышел без единого седого волоска, и хотя манера речи крепко поменялась, да и любовь к бумагам у Ивана Ивановича пошла с тех невеселых времен, в начале тридцатых это был обычный молодой человек, разве немного сумрачный. Сейчас по нему словно безвременьем мазнуло: на лице нет эмоций, нет возраста. Нет жизни.
  Не себя, собственного отца напоминает. Точно бывший начальник секретного отдела при адмирале Непенине, умерший от тифа в двадцатом, явился с того света помочь родному флоту с радиоделом.
  Ренгартен-старший - это радиоперехват, и пеленгация, и постановка помех. Младший - радиоуловители. Поговаривают, что в новом "Редуте-3" три четверти - его заслуга. Он лучший связист советского флота, оттого и служит на "Фрунзе".
  Потому...
  - Зная вас, Иван Иванович, предположу, что заявка на новый носовой РУС готова.
  - Так точно, товарищ капитан первого ранга, готова. Подпишите здесь.
  Командир пробегает бумагу глазами. Ворчит:
  - Льстите вы мне... Я пока не адмирал, мне способности вывести закорючку для честной службы недостаточно. Я пока лишь кап-раз, значит, место, где расписаться, найду сам...
  На обрамленном коротким белым ежиком лице - ни намека на улыбку. Где оставил себя Иван Ренгартен? Пять лет назад, на Черном море, когда он ставил береговую локаторную станцию, был похож на человека. Улыбаться умел. После получил назначение в Грецию, помощником военно-морского атташе при советском полпредстве - и исчез.
  В следующий раз Лавров видел будущего начсвязи крейсера в коридорах наркомата - вместо командирского кителя Ренгартен красовался в штатском костюме мышиной расцветки от какой-то подмосковной швальни, откликался на чужое имя. Ну да время было такое - Испания, псевдонимы...
  Лавров подумал: секретность, да и забыл. Ровно до тех пор, пока на палубу завершившего переборку машин "Фрунзе" не шагнул молодой человек с совершенно неподвижным лицом и волосами, навек припорошенными снегом. Где? В личном деле - ссылка на службу в управлении информации оперативного отдела Морского Генерального штаба. Читай, флотская контрразведка. Да странная бумага, гласящая:
  "Ренгартену разрешается иметь на берегу столько девушек, сколько сочтет нужным." Подпись - даже не Галлера. Ни много, ни мало: "И. Ст."
  И что прикажете думать?
  Китель кап-три украшает только серебряный значок с профилем малого корабля. Значит, временно командовал, но не в бою. Единственный намек, и понимай его, как хочешь. Скорее всего, в отличие от помполита, командиру бэче-четыре пока не разрешили надеть даже часть заслуженных наград.
  
  14.20. Эгейское море близ входа в залив Термаикос
  
  Эгейское море - не пустыня, базарная площадь. Только улеглась непогода - пожалуйста, встречи! Безусловно, жданные. Как можно пройти мимо греческого побережья и не встретить рыбацкий каик?
  На мостике отлично видно, как скорлупка бросается в сторону, точно мышь от кошки, так же ловко и так же безнадежно. Грекам есть чего бояться. Итальянцы - фашисты, а фашизм не знает различия между миром и войной. Не нравятся им греки, значит, топят, разве что не хвалятся своими художествами. Два месяца назад в этих водах подводная лодка, официально, конечно, "неопознанная", пустила на дно греческий крейсер "Элли". Тратить торпеду на крохотный каик - дорогое удовольствие, а надводный корабль трудно представить как "неопознанный", но что стоит крейсеру навалиться бортом на рыбацкую скорлупку? Не надо даже открывать огня, и оправдание готово: не смогли разойтись...
  Если на крейсере решат догнать суденышко - догонят. "Фрунзе" не понадобилось прибавлять ход, лишь немного довернуть. Борт высотой, как дома на афинских проспектах, нависает над каиком. Там ждут удара, а слышат вопрос на родном языке:
  - Давно ли из порта? Нет ли у вас новостей? - и последнее, но едва ли не главное. - Нужен ли вам свежий хлеб?
  Одним хлебушком отделаться не удалось: каик греческий, а кто умеет торговаться лучше греков? Впрочем, пришел помполит, силы сравнялись, и корабельный сейф беспокоить не пришлось. Доллары и фунты остались в неприкосновенности. У хорошего старшего помощника всегда есть в запасе множество неучтенных, но полезных в морском деле вещей. Ну, стало поменьше, зато настроение личного состава резко поднялось, а что старпом хмурится, так ему по должности положено быть неприветливым.
  Как ни странно, на линейном крейсере здорово стосковались по свежей рыбе. Одно объявление по трансляции: "на ужин будет жареная кефаль" - утраивает силы. Помполит не забывает напомнить: то, что вышло с камбуза, конечно, неплохо, но в Салониках эту рыбицу запекают так, что пальчики оближешь. Поверьте морскому волку!
  Потом, оттащив в сторонку мичмана с нашивкой политрука, говорит ему:
  - Борис, ты таки все понял? За тую кефаль пока что молчи на весь рот. Сам знаю, что лучше - не сравнить, небо и земля, и если вы таки не пробовали, так и не говорите... Но нам приказано в Салоники, и когда дадут отмашку насчет на север, к дому - неясно. А люди настроились, что через три дня - в Севастополе. Потому гони за революцию, за узо с кальвадосом и прочий табачок с Каваллы, это к северу от Салоник, а он ядреней турецкого. Ну и за ремонт скажи красиво. Это наше все, причем всегда.
  
  "Фрунзе" держит курс на Салоники. Точно, "дикая кошка" - весь в полосках. Правда, у тигров не свисают по бортам беседки с матросами. Корабль перекрашивается в парадную форму. Давненько русский боевой корабль не одевался в белое с золотом - окраску средиземноморских эскадр былой империи, но Греция знавала времена, когда в Пирее стояли стационеры в такой раскраске. Времена, когда маленькая Греция била своих врагов, возвращая из загребущих турецких рук исконные земли - клочок за клочком. Революция или нет, греки вспомнят. А корабль и так, и так красить.
  Иным матросам выпала другая работа. Нужно и орудия прихорошить, потому на каждом из трех стволов башни номер два сидит по матросу. Драят крышечки, что вне боя прикрывают жерла от дождя и волн. Пушки старые, с погибшей в пятнадцатом году "Императрицы Марии", отсюда прозвище носовой возвышенной. Хорошо себя ведет - значит, "Мария Федоровна". Когда показывает норов, на нее обрушивается весь набор непристойностей, какие припасены мужским полом для женского. Если молодится-прихорашивается, как сейчас - "Машенька", а то и "Марийка". Пушки в башне старые, крышки на стволах новые: пришлось поменять, на прежних красовались царские орлы.
  - Черт-те чем занимаемся, - ворчит старший лейтенант, командир башни номер раз, "Тихоокеанской". Он руководит восстановлением дальномерной башенки: точный прибор испорчен напрочь, но чужой глаз этого заметить не должен. - Потемкинские деревни...
  Осекся: позади башни, заложив руки за спину и запрокинув вверх голову, стоит старший помощник. Может, не расслышал?
  Да нет, какое там...
  - Лейтенант, а вы знаете, что термин "потемкинские деревни" - это образец вражеской пропаганды? Свидетельство неверия Запада в реальные успехи России, пусть и ограниченные царским режимом, но значительные?
  - А?
  - Настоящие были деревни. Только там, перед высочайшим визитом, как принято у армейских, дороги подмели, траву подкрасили, скотину из соседних волостей подогнали - для пущей тучности стад... Ох, радуйтесь, что попались мне, а не Ивану нашему Павловичу. Он у нас грек, ему освобождение Новороссии от османского ига особенно близко. Вот заставлю вас писать серию статей о турецких войнах в корабельную многотиражку...
  - Но, товарищ капитан второго ранга... Мне ж и так дышать некогда!
  - Дыхание в список ваших должностных обязанностей не входит. Потому заставлю... но не сейчас. Бывает время писать статьи, но бывает время варить железо и драить медяшку. Кстати, если хотите мое мнение - дальномеры на башнях служат так, самоуспокоению. Чтобы, случись врагу разнести и носовой и кормовой КДП* [*командно-дальномерный пост], а потом и дальномер "Марии Федоровны", артиллеристам было чуток веселей помирать.
  В лейтенанте проснулся артиллерист, причем из лучших, других на "Фрунзе" не назначают.
  - Вы не правы, Михаил Николаевич. Стрельба без дальномера может носить только демонстрационный характер. А так у нас будет шанс...
  Косыгин только криво ухмыльнулся.
  - Много вы разглядите из башни, а? Особенно при какой-никакой волне... Впрочем, неважно. Важно, в каком виде репетиры центральной наводки. Доложите их состояние.
  - Совпадение данных с центральным артиллерийским постом до четвертого знака, товарищ капитан второго ранга.
  Косыгин кивнул.
  - Вот это - имеет значение, а не прибор, актуальный в пору русско-японской или неизбежная на флоте перекраска всего в другой цвет той же краской... Живите, лейтенант: помполиту вы почему-то нужны фотогеничным.
  Любит он сложные слова. Ушел.
  На его место явились мичман-политрук с фотоаппаратом, и секретчик, приглядывать, чтобы тот не наснимал лишнего. Старые, царские еще башни - то немногое на "Фрунзе", что фотографировать разрешено, пусть и в строго определенных ракурсах.
  - Приказ командира: поднять моральное состояние личного состава, - поясняет политработник. - Решено, что по прибытии в Севастополь всякий участник похода должен получить на память фотокопию картины с изображением линейного крейсера и несколько настоящих фотоснимков: на память.
  Разумеется, политрук в здравом уме, повреждения снимать не будет, фотомоделью станет длинношеяя "Мария Федоровна".
  - Краснофлотцы верхом на стволах - это можно снимать? - уточняет мичман.
  Секретчик по-птичьи склоняет голову, оценивает сцену. Обычная приборка. Вердикт:
  - Можно.
  Вспышка, облачко магниевого дымка.
  Над кораблем летит вальс "На сопках Манчжурии". Не печальный реквием павшим в проигранной войне - призыв к бою.
  
  "Кровью героев омытое знамя
  Мы понесем вперед!"
  
  И ведь верно, несмотря на любой шторм, понесем.
  "Фрунзе" готов.
  Нужен только приказ.
  По палубам разносится слух: приказ есть. Ждет на пирсе в Салониках, вместе с советским военно-морским атташе в Греции. Там такое, что радиоволнам не доверишь. Что именно, корабельные длинные языки придумать пока не удосужились.
  Трое матросов, что драят бронзовые украшения "Марии Федоровны", дождались, пока старпом отошел подальше - и продолжили прерванный его явлением разговор.
  - Ты понял, почему был шторм? - спросил один весело.
  - Ну?
  - Нашим... Ну, нашим грекам, им нужно было ввести корабли в порты - не только на военные базы, а вообще. И так, чтобы фашисты не насторожились. Так шторм - отменное оправдание. Мол, шли в другое место, а тут от бури спрятались.
  - Ну? Хочешь сказать, наши умеют вызывать шторма? Не верю. "Фрунзе" вон как помяло... Предупредили бы. Меньше читай Беляева.
  Любитель фантастики ухмыльнулся. Повторил со скукой, мол, приходится некоторым совать, как птенцам, в клюв - очевидное.
  - Никто, понятно, морем не управляет. Просто, видишь, оно за нас, советских. Мы - прогрессивны, а победа прогрессивных сил есть закон природы. Так что море за нас. Иначе и быть не может! Эгейское море, ласковое, бирюзово-прозрачное, кошачьей лапкой гладит борта, словно вчера не ярилось штормом. По всем приметам линейный крейсер успевает явиться в Салоники в срок - значит, древнее эллинское море, и верно, на его стороне!
Оценка: 3.52*24  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"