Кузнецова Елена Андреевна : другие произведения.

Sosеди

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Дача МОНО
  
  Ольгуня
  Хмурый слякотный день сменился таким же вечером, в домах стали зажигаться огни, вспыхнули и замигали уличные фонари. Они не столько освещали путь, сколько размывали перспективу, и редкий мезенец, спешащий домой после трудового дня по скользким тропинкам и рыхлому снегу, не поминал тихим словом природу, погоду, состояние души и местную администрацию.
  Калитка хлопнула, залаяли собаки. Желтые пятна уютного домашнего света оживляли неприкаянный двор. На крыльце лежали мокрые половики, забота Петровны, нисколько не исполнявшие своего гигиенического назначения.
  По дороге в свою комнату Ольгуня хотела в уборную зайти, но из нее вышел сосед, и по причине неуместной обонятельной чувствительности она раздумала следом за ним заходить.
  - Здрасьте, дядь Сереж, - пробормотала и мимо шмыгнула.
  Сосед в ответ кивнул и продолжил кивать, уходя по темному коридору.
  Ольгуня прошла по коридору, никого более не встретив. Сняла пуховик и "баретки", как мать зимние ботинки называла. Заглянула к ней, пусто. Поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж, достала ключ из-за косяка, отперла хлипкую дверь. За ней, как и при бабушке, были тишина и покой. Шкаф, стол, кровать, коврик на стене, словно доброжелательные престарелые родственники, излучали приязнь и одобрение.
  Ольгуня достала из кармана кнопочную "нокию", включила - никто не звонил.
  Телефон "для работы" втайне от матери купила в ларьке у знакомого дяденьки. Он продавал за семьсот, но уступил за пятьсот, у нее больше денег не было. Номер знали лишь церковные, классная руководительница и толстая Танька. Та сказала:
  - Олька, давай я тебе старый мамкин самсунг принесу. Все равно без дела валяется. А без телефона как без рук, да что там без рук, как без головы.
  Ольгуня покраснела, как рак, и призналась, что телефон имеется, только страшный и старый, в школе она его не включает, чтобы перед ребятами не позориться, дома - чтобы мать не увидела и не отобрала. На службе тоже не включает, потому что это грех.
  - А когда включаешь-то? - поразилась Танька.
  - Проверяю иногда... ну и когда работаю, хозяева звонят, - еще гуще покраснела Ольгуня. Но номер Таньке дала, и они договорились, что Ольгунин телефон будет их секрет.
  На столе лежала библия с евангелиями и псалтырем под одной обложкой, дар Ольгуне от батюшки ко дню именин. И брошюрка с пояснениями, как готовиться к исповеди и причастию. Ольгуня хотела помолиться, чтобы нечистые помыслы от себя отвести, но наткнулась взглядом на брошюрку и внезапно похолодела вся. Зачем батюшка эту книжку подарил? Не иначе, как знает что-то, а не знает, так догадывается. И подарком ей говорит: покайся, Ольга. Пока не поздно, очисти душу от лжи, а тело от грехов.
  В церкви появился служка Серафим, истинный серафим - не грозный огненный с шестью крыльями, но небесное создание неполных семнадцати, безбородый, тонкий, светлый, с лучистыми глазами и темными длинными ресницами. Улыбался так, что за сердце хватало и тело трепыхалось, полз жар от живота вниз и тягостно, и томно, и душно становилось. И покаяться в том никак не могла. Батюшка, хоть и духовный чин, но мужчина, иеромонах. И казалось, что произнесенная вслух скверна прилипнет к ней навсегда, так что вовеки не отмыться.
  В начале марта Ольгуне исполнилось пятнадцать, и какой бы она ни была недокормыш, природа брала свое. Тело менялось, рос пушок, ныла грудь, набухал живот и мучили месячные. Ольгуня смотрела в зеркало бабушкиного гардероба на чужого. У него было жадное лицо с припухлым ртом, неангельское тело, на котором тонкие и острые грудки росли вразлет, изгибаясь в стороны и вверх, будто маленькие рожки. Чужой был склонен к неправедным мыслям, блудным чувствам, грязен телом, нечист душой.
  - Пойду в баню в пятницу, - подумала она. - Отмоюсь, а после к исповеди приготовлюсь. Поститься буду на хлебе и воде. И покаюсь батюшке во всем, обещаю!
  
  Новый жилец
  Она принесла воды, полы протерла, и приготовилась исполнить молитвенное правило, но тут дверь открылась и ввалилась возбужденная и нетрезвая мать.
  - Что сюда шляешься? Я тебя сейчас отважу. - напустилась на Ольгуню. - Заходи!
  Последнее это она не дочери, а кому-то за своей спиной адресовала.
  - Здрасьти! - следом вошел в синей куртке и с рюкзаком молодой рыжеватый парень. Розовощекий, от холода, видно.
  - И вам не хворать, - по-бабушкиному пробормотала Ольгуня, краснея очевидно для себя.
  - Вот, - обратилась Алевтина к гостю, - мебель оставляю. И кровать, и шкаф, и стол со стульями. Олька уберется, окна помоет. Она хорошо моет, ее нанимают хозяева мыть.
  - А добавишь, - продолжила в порыве вдохновения, - коридор за тебя помоет и туалет. У нас все соседи моют по очереди. Тысячу дашь, и она будет мыть по надобности. Воды на кухне сколько хочешь, раковина там. Туалет с унитазом есть. А ванны нет.
  Тут Алевтина сбилась, выдохлась и умолкла, не зная, что добавить.
  - Бери, - заключила она. - Или думать будешь?
  - Нормально все, чего думать. - отозвался парень, снимая с плеч рюкзак. - Буду заселяться. Мыть ничего не надо, и так чисто.
  - Залог тогда с тебя, - переключилась на деловую ноту Алевтина. - Три тыщи, меньше взять не могу, тут добра не на три тыщи, может, на все пять.
  - Утром деньги, вечером стулья, - парень подмигнул оторопелой Ольгуне, вытащил из кармана пятитысячную купюру, сунул Алевтине. - Сдачи не надо.
  Алевтина денежку приняла недоверчиво, и пальцами терла, и на просвет разглядывала, чуть только на зуб не пробовала. После успокоилась, просветлела.
  - Ладно, жилец, заселяйся, - милостиво разрешила. - Звать-то как тебя?
  - Дмитрием, - отозвался тот, - друзья Димоном кличут, а вы, девушки, Митей называйте.
  И снова Ольгуне подмигнул.
  - Я-то уж давно не девушка, - сообщила ему мать, - Алевтина я. А это дочь моя, Олька.
  - Хорошая дочь, - одобрил рыжий, оглядев Ольгуню с головы до ног. Та повернулась и выскочила вон.
  - Не обращай, как там тебя, внимания, она придурочная, в церковь ходит, в хоре поет, - равнодушно сказала Алевтина, - располагайся, а мне надо срочно... короче, дела у меня.
  И тоже мигом за дверью исчезла.
  - Эй, хозяйка? Ключи дайте! И туалет где? - вскричал новосел в пустую даль коммунального коридора, где арендодательницы уже и след простыл.
  - Чего орешь! - подоспела на крик сонная Петровна. - Ключ тут лежит.
  Нагнулась, продемонстрировав обтянутый цветастым халатом зад и оплетенные венами бледные икры, достала ключ из-за отскочившего косяка, протянула опешившему парню.
  - Туалет за углом, дверь с дыркой, - сообщила. - Раковина на кухне, внизу. Еще сортир на улице деревянный, если любишь на свежем воздухе оправиться, покурить, газетку почитать. Но там воняет, да и холодно сейчас.
  - Не курю я, - отвечал Дмитрий.
  - Вот и не кури, - одобрила Петровна. - Долго ли до беды. Вон за электронным магазином, полыхнуло - и как корова языком слизала. Одни угольки остались. Получили комнату в бараке в Гущино. Кто выжил, понятное дело.
  Хмыкнула, зевнула и отправилась досыпать.
  - Дела... - пробормотал Дмитрий, закрыл дверь и предусмотрительно заперся изнутри.
  Соседи
  - Мать его к тому времени померла, - повествовала Петровна на общей кухне. - а сам пил, пил, и допился! Зашли дружки, а он за шею подвешенный, синий весь, язык наружу. Милиционеров вызвали, те походили кругом и говорят:
  - Удавился. Видно, белая горячка посетила.
  У Васильевны забор рядом, а в заборе дыра, она сидела там и все слышала. Что руки у покойника за спиной были связаны. Но милиционеры очевидцам пригрозили, будете болтать, привлечем за соучастие.
  - Соучастие в чем? - Виктор Степанович, чистящий картошку, недомолвок не любил.
  - В преступлении - отвечала соседка и, приоткрыв крышку на кастрюле, помешала кипящие щи. Варила она их традиционно на неделю, и запах стоял, мама, не горюй.
  - Капуста неправильная стала, - посетовала Петровна, - аромату нету в ней. И вкус не сладкий у нее. Раньше была как яблоко, белая, хрусткая, а теперь зеленая, жесткая, не разжуешь, хоть вари целый день. Колют в нее консерванты, наверно. Или нитратами поливают. От чего помрешь, и не узнаешь, во жизнь пошла.
  Аромата распространялось предостаточно, о чем Степаныч и сообщил.
  - Будешь целый день варить, выкину кастрюлю твою, - добавил он добродушно, - вместе со щами. Достала ты ими уже.
  - Чего это? - обиделась Петровна, - кухня общественная, и за газ плачу всегда вовремя. Сколько хочу, столько и буду варить.
  - Да шутит он, - вмешалась Катерина, мывшая посуду в тазу, - не обращай внимания, давай рассказывай. Что там дальше было-то?
  - А ничего и не было, - охотно вернулась к рассказу Петровна. - Увезли Вовку, и до свидания. Глядит Васильевна - новые хозяева там. Стройка, шум во всю ивановскую...
  - Это который дом-то? - заинтересовался Виктор Степанович, вытряхивая очистки в мусорное ведро и чуть потеснив Катю, расположившуюся у раковины.
  Катя пихнула его бедром. Тот покачнулся, но устоял.
  - Слышь, Петровна, дом, спрашиваю, какой?
  - За углом, где колонка была с хорошей водой, - ответствовала Петровна. - Там такая оградка ажурная, как на могилке. И машина стоит. Зеленая. На лягушку похожа.
  - Знаю, Пряникова спортивный БМВ, - обрадовался Степаныч. - Там свинарник был. Ну и воняло! Мы мальчишками бегали, палки, бутылки, мусор всякий за забор кидали. А Жанна старая раз как выскочит! Клюкой машет! Орет! И что орет! Я армию прошел, но такого больше не слышал...
  - Вовка Жаннин сын, что ли? - догадалась Катерина.
  - Ну, - отвечала Петровна, последний раз помешала щи, поплотней закрыла крышку и выключила газ. - Убили, а милиция и не почесалась.
  - Так ему и надо! - позлорадствовала Катя.
  Кавалеры ее в большинстве были не дураки принять на грудь и заложить за воротник, что Катерину изрядно злило, а под конец выбешивало до мордобоя и окончательного разрыва отношений. Начала было поглядывать на непьющего Виктора Степановича. Поглядит и отвернется. Уж больно невзрачный, хилый, плешивый и нудный. Да еще и неизвестного заболевания инвалид второй группы. Говорит, коленная чашечка, а сам ходит, не хромает. Поди знай, что эта чашечка вообще такое.
  - Всех бы алкашей собрать и повесить, - сообщила она свою мечту, - чище стало бы кругом.
  - Зря ты так, Катерина, - осудила Петровна, снимая кастрюлю и укутывая дырявой кофтой, что носить никак, а щам упревать в самый раз. - хоть Вовка и пил, но тоже божья душа.
  - У алкашей души нет, она в водке растворяется! - отрезала Катя, слила воду мыльную в раковину, принялась под краном тарелки полоскать.
  - Сережка вон поддает, а ты его жалеешь, - подколола Петровна.
  - Дядь Сережу не тронь! - возбудилась Катерина. - Дядь Сережа человек! Кто дядь Сережу тронет, тому спуску не дам!
  - Правильно, Катюша, - примирительно сказал Степаныч. - Понимание надо иметь.
  Его никто не поддержал.
  - Бесчувственная она, - прокомментировала Петровна и стянула кофтины рукава тугим узлом. Кроме поддержания внутри шерстяного кома тепла, сооружение должно было оградить содержимое от злонамеренности. Захочет кто-нибудь плюнуть в кастрюлю, а поди-ка подступись. Она унесла бы пищу в комнату, да боялась оступиться и ошпариться.
  Закончив, задиристо добавила:
  - И только для себя аккуратная. Вон смотри, сколько воды льет! И не колышет ее, что по двору дерьмо спортивным стилем плавает.
  На улице не было канализационной трубы, и соседи сообща соорудили отвод и дренажную яму, чтобы не бегать с погаными ведрами и не морозить причинные места в дворовой будке с вонючей дырою. Яма постоянно переполнялась, переработанные продукты жизнедеятельности выплескивались наружу, ассенизатора вызывать каждый раз никаких денег не хватало. Потому следили, кто сколько воды в общественную трубу сливает. Петровна порой принималась считать, кто сколько раз унитаз спустил (на кухне слышно было). Но тут ее быстро на место ставили.
  И сейчас Катерина уступать не собиралась. Подбоченясь для устойчивости, она широко открыла рот.
  Назревал классический коммунальный скандал.
  - Ах ты, старая кошелка, - с удовольствием начала Катерина и принялась образно объяснять соседке, куда той следует отправиться.
  Хотя противник мощью превосходил, зато Петровна заводная была.
  - А ты разэтакая и такая! - не осталась в долгу. - И мать твоя была такая, и вся твоя родня.
  - Ахх! - разъярилась Катя и пошла в лобовую атаку.
  Дверь распахнулась и угодила ей в плечо.
  - Простите, я нечаянно, - извинился незнакомый парень, протискиваясь внутрь. - Алевтина сказала, тут можно чайник греть и столом пользоваться.
  И зачем-то пошутить решил:
  - А я иду и думаю, что за шум, а драки нет.
  Зря он это сказал, у Катерины руки так и чесались. Она замахнулась, и схватились они с новым жильцом прямо на пороге.
  - Вот тебе и драка, - прокомментировала Петровна, и на всякий случай спряталась за общественным буфетом, оставшимся от прежних еще, чуть ли не царских времен.
  - Ты, парень, Катюху нашу не трогай, - заступился Степаныч и тоже полез за буфет.
  К разочарованию зрителей битва так и не состоялась. Противники постояли, качаясь в воинственном объятии, и быстро остыли.
  - Пустите меня, - обмякла Катя, по-девически румянясь.
  - Да я вас и не держу, женщина, - развел руки оппонент.
  -- Пока еще в девушках хожу, - вроде обиделась Катерина.
  Встряхнулась словно курица, выскочившая из-под петушка, и отправилась собирать посуду в таз.
  Петровна со Степанычем выбрались из-за буфета.
  - Смелый какой, - после неодобрительно говорила Петровна. - Темная лошадка, хоть и рыжей масти! На Катьку попер, как самосвал. Катьке, конечно, так и надо, но этот, из молодых да ранних, он себя покажет. Не к добру я Вовку поминала, ох не к добру, чует мое сердце.
  Петровнино сердце - вещун, это всем давно известно.
  
  Мария, семейная жизнь
  
  Саши дома не было, хотя давно вечер наступил. Вечер не как конец светового дня, которого сегодня вроде и не случалось, а настоящий, подтвержденный цифрами на дисплеях и стрелками на циферблатах.
  Мария постояла в полутемной прихожей, вдыхая запах московского жилья: легкий шлейф чужой готовки, нотка уличной гари, знакомый тон домашней пыли. Привычно подумала, что надо бы сделать здесь не косметический, а полноценный ремонт, и так же привычно от этой мысли отмахнулась.
  Сняла пальто, разулась и внезапно почувствовала, что нечеловечески устала. Не включая света, прошла в спальню к широкой кровати, прилегла на покрывало и провалилась даже не в дрему, а в кому какую-то.
  Очнулась, когда зажглась яркая люстра, испуганно прикрылась локтем, но тут же сообразила, что это Саша пришел с работы.
  - Марьиванна! - громко и нетрезво поприветствовал ее хмуроватый муж. - Какими судьбами? Проветриться приехала?
  Когда-то она в приступе откровенности рассказала Саше о глупом школьном прозвище. Тому показалось, что оно забавно, по-учительски, звучит. И начал, будучи в определенных настроениях, так к жене обращаться.
  - Марьиванна - это прикольно, - утешал он (Маша ненавидела словечки наподобие прикольно). - А вот меня в школе Головнёй звали. Еще были Ряха, Даун, Коряга и Вонючка. Так что тебе, можно сказать, повезло.
  Порой это начинало злить. Но сейчас она смолчала. Перед ней стоял не виданный больше двух недель муж и глядел безо всякого удовольствия.
  Мария твердо знала, что все всегда смотрят на нее с приязнью, и мужчины, и женщины, и продавцы, и полицейские, и молодые, и старики, за исключением человеконенавистников, конечно. Интересно, если бы она увидела сейчас свое помятое со сна отражение, узнала бы в нем воображаемую себя?
  - Саша, ты не рад мне? - подавленно спросила она. - Я не могла дозвониться, беспокоилась. Скучала.
  Последнее слово было ложью, и оба это понимали.
  - Отчего не рад, рад, - отвечал, не глядя на нее, муж и стал копаться в гардеробе, ища, похоже, чистую домашнюю одежду.
  Мария почувствовала укол совести. Бросила его на произвол безответственного общепита и равнодушной домработницы.
  - Ты ужинал? Я сейчас приготовлю что-нибудь, - с излишней заботой предложила она.
  - Ну давай приготовь, - милостиво согласился он.
  Через час в квартире витали флюиды печеной форели, овощного салата и взаимного раздражения.
  Мария укрылась от перенасыщенной атмосферы в Денисовой комнате. Она ее не переделывала, чтобы сын всегда знал, что у него есть дом. Скажи она это Саше или самому Денису, владельцу просторного лофта, те бы ее высмеяли. Ничего себе, сказали бы, дом для взрослого мужчины: клетушка с диваном-кроватью, турником, книжными полками и компьютерным столом.
  Мария же упрямо помнила Дениса десятилетним мальчиком, ершистым и улыбчивым, добрым и безоговорочно ее любящим.
  - Вырасту, заработаю денег, куплю тебе шубу, - сообщал он. - Чтобы ты не мерзла.
  - Но у меня есть уже шуба, - возражала она.
  - Ну и что, - он по-Сашиному хмурил лоб, - это папина шуба, а я хочу, чтобы была моя.
  Мария, наивно считавшая "папину" шубу своей, соглашалась.
  - Ладно, - говорила, - пусть будет и твоя.
  Теперь ее большой мальчик и не вспоминал о подобных глупостях, разговаривал формально, на праздники отделывался букетом со стандартной открыткой и суммой на карту с предложением купить, что захочется.
  Почему-то ей в таких случаях вообще переставало что-либо хотеться.
  
  Мария устроилась в жутко неудобном эргономичном кресле, проверила почту. Спам, спам, спам. Расписание лекций на апрель (у нее два дня всего рабочих, вот чудеса), приглашение на семинар, напоминание из деканата, что пора сдавать ежегодную статью для научного вестника. Статью она начала, и тема была актуальная, и удалось ей закрутить там даже некоторую интригу, что придавало банальному тексту блеск и видимость компетентности. Оставалось дописать, "причесать" и отослать. Но все показалось ерундой и пустым притворством. Словно надеть мамины туфли, завернуться в простыню и изображать, что ты фея... или врач, например.
  - Чушь какая лезет в голову, - отмахнулась она от этих мыслей. - Сегодня допишу, перечитаю и пошлю. Крайний срок - завтра.
  Посмотрела в незанавешенное окно, на подсвеченное серо-розовым смешением городских огней небо. Отсветы ложились на стекло и, словно на GIF-картинке, по нему монотонно стекали стылые капли то ли мокрого снега, то ли ледяного дождя.
  - Может и вправду пора в теплые края, - тоскливо подумала Маша.
  Полезла в ноутбук, покопалась в предложениях. На картинках сияли неестественным светом океанские дали, трепетали пальмы и разноцветные паруса кайтеров, загорелые модели демонстрировали дизайнерские наряды на фоне шедевров архитектуры.
  - Боже мой, какая скука, - подумала Мария и устыдилась.
  Уличные осадки определились с видовой принадлежностью и отчаянно лепили на стекло большие хлопья, которые, впрочем, тут же таяли и все так же уныло стекали вниз, подчиняясь неумолимым законам физики.
  Что-то было такое у Чехова, про климат, совершенно невыносимый для чувствительного человека. "Все время кажется, будто вот-вот..."
  Фраза никак не всплывала в ее обычно отзывчивой памяти, и она набрала начало в поисковой строке:
  - Все время кажется...
  Яндекс услужливо выкатил список популярных запросов.
  - Все время кажется, что скоро умру, -
  Читала она с возрастающим изумлением.
  - Все время кажется, что по мне кто-то ползает
  - Все время кажется, что от меня плохо пахнет
  - Все время кажется, что за мной следят
  - Все время кажется, что муж мне изменяет...
  Мария с чуть большей чем надо силой захлопнула крышку ноутбука.
  - Вот это я понимаю, бурная насыщенная жизнь, - сказала себе.
  Незаметно вошедший в комнату Саша положил руки ей на плечи, и она вздрогнула. Он нажал сильнее, потер ей шею, наклонился, щекотно поцеловал за ухом. Ладони привычно пропутешествовали вниз и мягко сжали грудь.
  - Закончила? Тогда пойдем спать, - пригласил муж.
  От него пахло коньяком, но Маша отметила, что он побрился, и понадеялась, что заодно не поленился помыться в ее честь.
  "Живешь в таком климате, - вдруг ясно вспомнила она, - того гляди снег пойдет. А тут еще эти разговоры...".
  На долю секунду захотелось оказаться в мезенском доме, совершенно одной, смотреть на сосны, слушать ветер, ни о чем не думать. Но это быстро прошло.
  
  Ася, времяпрепровождение
  
  Ася заходит на популярный женский ресурс, где за активность ее сделали модератором кулинарного раздела. Там она предстает Маргаритой, кудрявой, серьезной, на щеках ямочки. Ей тридцать девять, у нее двое детей-подростков, два высших гуманитарных образования, муж, свекровь и собака породы чихуахуа.
  Асе нравится вживаться в образ гуру женских ухищрений. Готовить она никогда не умела, а вот сталкивать лбами, ставить подножки и загребать жар чужими руками любила, еще со времен учебы в бухгалтерском техникуме.
  Ася осваивает словарь подросткового сленга, повадки собак чихуахуа и разрабатывает тему будущего конкурса "Изысканные и простые блюда из перловки". Радуется аудитории затейниц, которую делит на три категории. Первая - затейницы честные. Ася их прозывает "девушками". Честные играют по-честному, а если видят, что кто-то жульничает, расстраиваются. Если и возмущаются, то робко, потому что в них крепко-накрепко вбили - ябедничать нехорошо. Скромницы! С ними легко, доброе слово скажи, похвали, поощри. И они твои. Потому что их учили, преданность и верность - это хорошо.
  Вторые - нахалки. Или еще - хабалки. Так и норовят чужое присвоить, соперниц подставить, помоями облить. Ася им спуску не дает. Хабалки напоминают ей стаю бродячих собак: готовы в любую минуту облаять чужака, а то и меж собой перегрызться. Ася им косточки подкидывает, но строго следит, чтобы без команды хвосты не поднимали. Иногда, чтобы выпустить пар, хабалкам жертва нужна, для этого случая "девушки" из первой категории подходят.
  Третьи - правдолюбицы, что прут, все сметая на своем пути. Самое забавное их с нахалками стравить, в сторону отойти и любоваться, как во все стороны разнообразные брызги летят. Но приходится следить, чтоб дерьмо через край не полилось. Когда дамы переходят на личности и отборный мат, Ася выступает с завершающим словом и своей властью закрывает тему. Потому что на известном портале две вот так поцапались, так в результате одна другую нашла в реале и облила марганцовкой. Та, дура, фамилию настоящую и район проживания на сайте выложила. Шуму много было, из ничего практически. В газетах писали, интервью пострадавшая, вся фиолетовая, пятнистая. Портал чуть не закрыли, но те отмазались через своих людей. Говорят, в интернете зло. А она, Ася, с ракурса прожитых лет, видит, что зло не в местах, а в отдельных людях. И масштаб зла - это формула их локальной концентрации. Вот так-то, дорогие мои москвичи, примкнувшие замкадыши и прочие понаехавшие. А также другие обитатели мерцающих виртуальных глубин.
  - Как же к вашим сердцам подберу я ключи? - басом поет Ася и отправляется на сайт знакомств, где оборачивается Лолой с внушительным бюстом.
  - Здорово, что ты здесь! А то и поговорить не с кем!
  Анатолий, на аватарке щеголяющий мускулистым торсом, откликается на прозвище Толич и любит поговорить о душе. Лола кокетничает, льстит. Удивляется, отчего такой набор мышц не облеплен роем оффлайн-красавиц?
  - Надоели, - байронически грустит Толич. - Они за мышцами человека не видят.
  - И у меня все про бюст, - доверительно жалуется Лола. -А что внутри него, не интересно.
  Анатолий молчит. Куда подевался мужик (да мужик ли)? Внутренности бюста испугался?
  - Прости, по работе отвлекли. - оживает Толич. - Чего хотел сказать: пошли в кино? Или погулять можно. Только погода нелетная. Лучше посидим где-нибудь и все такое.
  - Извини, мне пора. Пока-пока! - неожиданно объявляет Лола и исчезает из чата.
  - Уф! - говорит Ася вслух. - Надо пойти бутербродик намазать. Или пообедать сразу, котлет с макаронами еще полсковороды со вчера осталось.
  И, нарочито шаркая ногами, спускается на кухню.
  
  Мария, ликвидация подруг
  
  На следующее утро Саша был непринужденно любезен, но сообщению, что жена собирается обратно в Мезню, будто обрадовался.
  - Езжай, - сказал. - Отдыхай.
  Можно было подумать, что она от чего-то устала.
  - Навещу как-нибудь, - пообещал неопределенно.
  - Буду ждать, - легко солгала она.
  И они расстались с обоюдной приятностью.
  Мария знала, дела мужа задержат и отвлекут, но и принять была готова его со всей супружеской ответственностью. Поскольку мужчина в жизни женщины статус имеет и практический помимо декоративного. Бодрит, питает. В отличие от подруг.
  Когда-то у нее вроде как была подруга и их вроде как дружба продлилась несколько лет.
  Но как-то Марию на лестничной площадке остановила соседка. Та знала ее с детства, никак не могла имени-отчества запомнить. То ли Евлалия Ивановна, то ли Олимпиада Степановна. После выучила, Олимпия. Причем Евгеньевна.
  - Ты подружку свою Настю хорошо знаешь? - с ходу взяла быка за рога Олимпия Евгеньевна.
  - Знаю, - отвечала Мария не очень вежливо. - А что?
  - Неэтично, конечно, передавать, но я тут услышала, что она убить тебя хочет.
  Маша оторопела и не поверила. Такое только в детективах про маньяков случается.
  - Дело было так...
  Оказалось, соседка трудится секретарем в районной службе психологической помощи. Страждущие сограждане валом валят. Специалисты двери неплотно закрывают, порой и вовсе держат нараспашку.
  - Вчера иду по коридору, - продолжила Олимпия, - вижу, Настя твоя в кабинете сидит. И говорит: хочу ее убить. Остановилась я. А она - вы сказали, можно убивать врагов. В голове. А она мне хоть подруга, но я ее больше всякого врага ненавижу...
  Список претензий Насти оказался длинным. Олимпия побежала к рабочему столу и быстренько основное на бумажке записала. Чтобы чего не забыть, не растерять по дороге. Записку сейчас Марии и зачитала:
  "...Родители уехали, квартиру трехкомнатную оставили. Она там одна, а мы втроем в двушке... Сашка Головин вьется ужом, она нос воротит, ходит такая гордая. А сама точно спит с каким-нибудь козлом из преподов, недаром ее в аспирантуру берут.
  ...И деньги у нее откуда, спрашивается? Говорит, родители подкидывают, врет наверняка. То сумка новая, то туфли. Джинсов три пары, как будто у нее три задницы, а не одна, как у всех людей...
  ... Такая злость берет, когда думаешь, за что ей столько всего! Спать ложусь, а заснуть не могу, все она мерещится со своей улыбочкой. Начинаю представлять, как она сидит такая в ванне и просит сладким голоском:
  - Настенька, потри мне спинку!
  А я беру ее за волосы и под воду пихаю, голова тонет, и пузыри идут. И вот лежит она на дне, смирная, с перекошенной рожей, а я понимаю, что никогда больше ей не позавидую. Сразу успокаиваюсь и крепко засыпаю..."
  Мария растерянно поблагодарила Олимпию и ушла. Сначала все поверить не могла в произошедшее, а после наоборот, везде стала каверза мерещиться. Тогда и случилась принципиальная, как в фильме, ликвидация темы подруг.
  Да так ли они уж на самом деле нужны? В конце концов подруги не встречаются в дикой природе, значит, явление необязательное, в естественной среде выгоды от них никакой.
  Вот противоположный пол - полезен, да. Это очевидно.
  И муж ее отнюдь не худший экземпляр.
  - Пусть приезжает, - великодушно решила Мария.
  Она стояла на крыльце и оглядывала свои владения.
  Зима истекала водой, весна бестелесной тенью кружила рядом, дожидаясь, пока соперница ослабеет и сдастся. Снег немного стаял, из луж выглянуло несколько зеленых клювиков, в воздухе обещанием долгожданного тепла вился легкий туман. Поодаль росли можжевельники, колючие и, на первый взгляд, бессмысленные. Попались на распродаже в питомнике, вот и купила. Думала, будет стричь под пуделя, шахматную ладью или еще что-нибудь экзотическое.
  Два куста посадила рядом, один поодаль. И вот такая картина - ближние цветут и пахнут, а дальний чахнет. Оказался одинокий мужчина. Полуживой, корявые ветки еле выпускает. И спилить рука не поднимается. Потому что сохнет он не со зла, с тоски.
  А вот парочка оказалась как раз мужчина и женщина. Зеленеют, кустятся, синими шишечками обвешиваются. Разлохматились во все стороны, пора стричь. Под пуделя вряд ли получится, а под шар и конус в самый раз. Девушка будет круглая, а юноша такой... фаллический.
  Зябкая все-таки погода, промозглая.
  - Сегодня пятница, пойду-ка я в баню, - решила Мария. - Там тепло, яблоки.
  Вот и снова не удалось удержаться от киноцитаты.
  
  Баня
  
  В бане и вправду было тепло и яблоки лежали на столе вместе с грейпфрутами и виноградом. Это значило, что баню сегодня посещает Ирочка.
  Ирочка, миниатюрная блондинка неясных лет, состоит из множества достоинств. Она безвозмездно обеспечивает местный клуб парильщиц фруктами, медом и минеральной водой, целебной синей глиной, кофейной гущей, сухой полынью, эвкалиптовым экстрактом и березовыми вениками. Моет парную, носит воду, подметает полы. Любит дарить полезные мелочи, например кремы для омоложения или мочалки от целлюлита. У Ирочки есть всего один недостаток: она не умолкает практически никогда. Даже в парной, где ревнители банных законов требуют полной тишины, Ирочка умудряется что-то шелестеть на ухо соседке Наде. Надя, как и все остальные, ее не слушает, но согласно покачивает большой кудлатой головой под войлочной шляпой.
  Маша поздоровалась с банщицей и проследовала за шторку, в "чистое" отделение.
  В стародавние годы Зина Михайловна общественную баню "прихватизировала", как выражались посетители "нечистой" части. "Небось, хорошо спинку терла Фишману или Пучикову", судили и рядили они. (Фишман был долгие годы бессменным главой мезенской администрации, Пучиков при нем состоял правой и левой рукой.)
  Тогда же был сделан ремонт с классовым разделением. "Нечистые" получили старую раздевальню с супротивными, как в электричке, дерматиновыми топчанами, а также большую моечную-мыльню. С каменными лавками, проржавевшими кранами, скользкими душевыми, жестяными тазами. И воды хоть залейся. Стоимость сто рублей в час, для обитателей коммунальных бараков и нерадивых дачников с летним душем из старой бочки, вполне доступное удовольствие.
  В чистом отделении - кабинки с диванчиками и зеркалами, кухня с холодильником, кулером, электрическим чайником. Зина Михайловна Ирочкины фрукты моет под фильтрованной водичкой и ставит в вазе на общий стол. Моечное отделение тут небольшое, тазики пластмассовые. Но главное - парна́я, просторная, свежим деревом отделанная, сухими травами убранная. Кочегар Егорыч топит печь с раннего утра без перерыва. Гуля, уборщица, намывает, водичкой сбрызгивает, проветривает. Купель ледяной водой доливает. Но час уже тысяча, и Ирочкин пронзительный голосок бесплатно:
  - Все пропало, фирма разваливается, клиентов нет, партнеры разбежались, сотрудники увольняются, зарплату платить нечем. Еду такая вся не своя, вижу - автосалон. Сто раз мимо проезжала, не было, и вдруг появился. Судьба, думаю. Неслучайное это явление! Раз - и зарулила на стоянку. Там никого, кризис, деньги кончились, не на что машины покупать. Менеджер меня увидел, бежит со всех ног, счастью своему не верит, думает, блондинка туалет ищет. А я выхожу из своей развалюхи и говорю: "У вас красненькая машинка есть?" Он глаза выпучил, я подумала - сейчас вывалятся...
  Маша осторожно заглянула в моечную. Ирочка мазалась кофейной гущей на скамейке у окна, рядом натиралась медом равнодушная Надя. Согласно банным легендам, кофейная гуща придавала коже необычайную упругость и гладкость, мед же выводил шлаки и способствовал общему оздоровлению и похудению организма.
  - Глаза, говорю, так выпучил, сейчас вывалятся! - повторила Ирочка в самое ухо Наде.
  - Ага, - сказала Надя, массируя объемное брюхо.
  - Короче, я ему говорю еще раз - хочу машинку красненькую. У вас есть? Он врубился наконец. Есть, кричит. Красненькая. То, что вам надо. Ты мою "Мазду" видела?
  - Ну, - Надя перешла к ляжкам. Это грозило затянуться надолго. Ирочка похлопала ее по плечу, кофейная гуща полетела в стороны.
  - Так это она и есть!
  - Кто? - заинтересовалась было Надя.
  - Да машинка. Я тогда все остатки денег и ухнула. Правда, красавица?
  - Кто? - снова не поняла Надя.
  - Да Мазда моя! - вскрикнула Ирочка. - Что ж такое с тобой, разговаривать невозможно.
  - А-а! - безразлично отвечала ленивая Надя. - Думаю, дотянусь ли поясницу потереть. Живот мешает.
  - Да бог знает, что ты несешь, Надя, - вконец расстроилась Ирочка. - Как живот может мешать поясницу тереть?
  Тут Мария и вошла.
  - Машенька, - обрадовались обе дамы одновременно.
  - Поясницу мне намажешь? - спросила Надя, протягивая липкую баночку.
  - А ты знаешь, как я свою красавицу покупала? - спросила Ирочка. - Сейчас расскажу...
  Маша терла мясистую поясницу под Ирочкино стрекотанье и думала, что надо бы все-таки свою баню построить. Как-то не получается в компании отрешиться и воспарить. Или это бытие под уклон катится, не юна ведь она, хотя и кажется себе молодой.
  - Коробка-автомат, - жужжала мухой Ирочка. - Климат-контроль, круиз-контроль, парктроник. Кожаный салон, зеркала с подогревом. И он еще говорит - скидку сделаем. И страховку бесплатную. Понятно, продажи упали, а тут такой клиент, блондинка...
  И она радостно захихикала.
  Тут Гуля зашла, в цветастом сарафане и смешной зеленой чалме.
  - Здрасьте, - сказала и всем по-сестрински улыбнулась. - Зина Михайловна велела поддать, говорит, как бы не остыла парная-то... И чай заваривает, сейчас принесу. С лимоном и чабрецом.
  - Девчонки, без меня не заходите! - вскрикнула Ирочка и опрометью бросилась под душ. -. Я тут в гостях была, позвали в баню, и вот заходим, а там, представляете, сидит негр...
  Так неспешно прошло три часа.
  На выходе Марии встретилась выходящая из "нечистого" отделения Ольгуня, намытая до скрипа, с распущенными влажными волосами и красными щеками. Девчачье тельце под линялой футболкой и невзрачными джинсиками казалось неожиданно аппетитным, все на нем где надо круглилось, где надо топорщилось. Мария на миг даже позавидовала этой бутонной упругости.
  Зина Михайловна выглянула, пригласила обеих чай пить.
  - Давайте, - согласилась Ольгуня, - Заодно волосы высохнут. Не хочется на мороз с мокрой головой выходить.
  Зина Михайловна чаю налила в большие кружки, ватрушки домашние выложила, бутерброды с сыром и ветчиной.
  - Кушайте, - пригласила. - И я присяду, пока чужих нет. С утра не евши сегодня.
  Банщица отсутствием аппетита не страдала, и что самое интересное, Ольгуня от нее почти не отставала.
  - С чего я взяла, что ребенок недоедает? - удивлялась про Мария. - Вон как замечательно ватрушки трескает!
  
   Ольгуня
  
  Ольгуня с младенчества есть не любила, чем мать, женщину вспыльчивую и темпераментную, приводила то в бешенство, то в полное расстройство
  - Чем ты жива до сих пор, не понимаю, - бурчала Алевтина. А иногда хватала дочь за шкирку и насильно за стол усаживала. Швыряла тарелку с едой.
  - Жри сейчас же, я кому сказала!
  Та глаза опускала, старательно жевала каждую макаронину, прятала за щеками, ждала, пока матери надоест за ней следить. Убегала в туалет, часть выплевывала, остальное само выходило, не задерживалось, главное было - успеть вовремя.
  Также с малолетства в приближении банного дня Ольгуня начинала рыдать и прятаться. Мать, находила ее, успокаивала парой подзатыльников, вооружалась тазиками, жесткими мочалками, мылом, вафельными полотенцами и тащила туда, где было душно, влажно, много скользких голых тел и обязательный гулкий скандал. То шайку увели из-под носа, то грязную мыльную воду на ноги вылили, то неправильно мочалками орудуют, то просто друг другу не понравились.
  Потом Ольгуня переехала к бабушке и все наладилось. Бабушка есть насильно не заставляла, она сама к ее каше и пирожкам постепенно приохотилась. А банщица была бабушкина подруга, Ольгунина крестная, она им место в предбаннике за шторкой держала, давала блестящие шайки из своего запаса, угощала чаем с вареньем в закутке за кассой. И теперь тетя Зина ее всегда приветливо встречает, денег не берет и напоить-накормить норовит.
  
  Домой Ольгуня шла легкая, как чуть сдувшийся воздушный шар. Когда-то Мишка-Сашка принесли такой с улицы, то ли сами поймали, то ли кто-то подарил, серебристое сердечко на палочке. Шарик взмыл под потолок и висел среди пыли и паутины, пока не похудел, и не спустился с высот. Алевтина, к которой он подкрался незаметно, сказала нехорошее слово и ткнула его ножом, тот лопнул, вслед завыли Мишка-Сашка, да и Ольгуня расстроилась.
  Она толкнула разбухшую калитку, и Тузик с Шалавой вякнули на скрип.
  - Ненавижу, - подумала Ольгуня, но устыдилась, попросила у небес прощения, торопливо побежала мимо собачьего убежища, на крыльцо с вечно развешанными по перилам тряпками и половиками.
  Зашла на кухню, воды кружку налить, очень пить хотелось и горло саднило.
  Там заседало здешнее общество в полном составе. И Петровна была, и Виктор Степанович, и Катерина в кофте леопардовой расцветки. И даже дядя Сережа был, не то чтобы трезвый, но еще сидячий, с всклоченными седыми остатками волос, в затертой до потери цвета одежде и с неопределенной улыбкой на устах. Мирно привалившись к стенке, кивал одобрительно. Во главе, будто так и надо, устроился Дмитрий, выглядевший неуместно свежо. Его белая футболка, яркая, словно только из упаковки, притягивала взор и отражала свет.
  В центре стола торт стоял, большой, шоколадный, с кремовыми розочками, из электронного магазина, где он стоил целых четыреста рублей. Торт явно новый жилец принес, чтобы с соседями отношения налаживать. Ольгуне в таких "наладчиках всегда чудилось скользкое, неискреннее.
  - Противный и лучше всех себя считает, - подумала она и развернулась, чтобы уйти, но Дмитрий увидал ее и громко сказал:
  - Эй, девушка Ольгуня! Не проходите мимо! Выпейте чайку за мое здоровье!
  Ольга бегом побежала, чтобы ничего больше не слышать. Но все равно донесся Катеринин голос:
  - Не обращай на нее внимания, ненормальная она.
  
   Дача МОНО: посиделки
  
  Катерина, когда к жильцу присмотрелась, увидала, что не такой он и молоденький, как показалось. Уверенно за тридцатник, морщинки виднеются, и крепкий, не то, что жидкие юноши. Вспомнила их недавнее объятие, его запах - здорового пота и мыла. Никаких испорченных зубов, перегара, табака или позавчерашних носков.
  Она поерзала, вздохнула, переместила грудь по столу поближе к соседу, подперла голову руками и стала дальше делать вид, что пьет чай со смородиновым вареньем и слушает Петровнины россказни. А сама глазами нет-нет, да и стрельнет в молодца.
  Тот в ответ открыто улыбается. Смотри-смотри, девушка, словно говорит он ей, я весь на виду. Во мне и вправду ничего гнилого нету.
  - В том доме, что за поссоветом через два квартала от керосинки, - вещала Петровна, прикидывая про себя, как остатки торта зажилить.
  - Какой такой керосинки? - искренне удивлялся новый житель. Виктор Степанович и Катерина наливали чаю, дядя Сережа двигал лицом, будто что-то понимал.
  - Да лавки керосиновой! - поясняла Петровна. - Где памятник Гагарину поставили. Он приехал к тетке, а та его за керосином послала. Или за свечками парафиновыми. Его узнали и кричат: "Первый космонавт! Скажи речь!" Ну на лавку взобрался и сказал. Народу тьма, все хлопали, плакали. Потом думали, где запечатлеть событие: возле тетки или около керосинки. Пока суд да дело, тетка дом продала, а керосинка закрылась. И деньги в государстве закончились. Поставили одну голову. Зато большую очень, весь угол заняла.
  - Так там Гагарин, что ли? - внезапно проснулась Катерина. - Говорили, Горький, вроде.
  - Буревестник революции на Чеховской стоит, белый с усами, а первый космонавт на углу Проживальской, черный, в шлеме и вокруг с клумбою, - блеснул эрудицией Степаныч.
  - Молодой Нерепин делал, - продолжила повествование Петровна. - Бабка его Лениных лепила, а внуку вождей не досталось. Голых баб продавал. А тут Фишман ему по блату Гагарина пробил. Все думали, каким он его соорудит, после баб-то! Но получился хорошо, как живой...
  Виктор Степанович не выдержал под конец:
  - Какой "как живой"! Натуральная голова Черномора, только не говорящая. Если б внизу не написали большими буквами, никто б не узнал, кому памятник. Халтура сплошная.
  И досадливо отхлебнул остывшего чаю. Дядя Сережа кивнул неряшливой седой головой. Тут Катерина вновь ожила:
  - Так чего про дом ты говорила, Петровна?
  - Дед там жил, Аверьяныч, бабка у него померла, а сам немного умом тронулся.
  - И чего? - не унималась Катерина.
  - Ходила к нему медсестра по линии собеса. Черненькая. Уколы ему делала.
  - Ну и чего?
  - Чего-чего, заколола его специальными лекарствами, - был ответ. - Усыпила, как собаку, и сама теперь живет, и полный дом родственников ее.
  - Да, времена, - посетовал Степаныч. - Бандит на бандите, страшно на улицу выйти.
  - И не говори, чужие вокруг лица-то, - поддержала Петровна и все, как по команде, недружелюбно уставились в сторону пришельца. Только дядя Сережа кивал приветливо.
  Дмитрий не смутился нисколько, а наоборот, поинтересовался у Петровны:
  - А откуда вы эти подробности так хорошо знаете?
  - Соседи рассказали, - охотно поделилась Петровна. - Там две сестры рядом живут, Иро́к и Веро́к, обеим по сто лет, но слух, как у молодых. Они подслушивали, как дед просит его не убивать, а черненькая отвечает:
  - Молчи, старый, все равно никто к тебе на помощь не придет.
  - А почему эти сестры полицию не вызвали? - удивился жилец.
  - Потому что такое происходит не само собой, а с дозволения, - разъяснила Петровна.
  Никого, похоже, не удивило подобное умозаключение. Степаныч ковырялся в ухе, Катерина безмятежно водила очами, дядя Сережа рассматривал неведомую даль.
  
  Дядя Сережа. Спин-офф
  Дядю Сережу, тихого алкоголика, соседи жалели.
  Когда-то он был почти непьющим трудягой, электриком в Гущинской электросети, и пользовался всеобщим уважением.
  - В руках у Сереги все горит! - говаривала Петровна, а Виктор Степанович добавлял шутливо:
  - Ой, не дай Бог!
  Женился Серега на приличной женщине с хлебной профессией, парикмахерше. Жить бы им поживать и добро наживать, да, к несчастью, детей у них не получилось, а получилось лихо в образе тещи по имени Варвара Митрофановна, по прозвищу Варваровна, или Тиранозавр.
  Варваровна, переехавшая из коммунального барака в Серегин дом с собачкой и двумя кошечками, требовала неусыпного попечения и постоянно капризничала. Вскоре никто уже и не удивлялся, что хозяин проводит свободное время не за тарелкой семейного борща, а в распивочной с кружкой пива, а то и бутылкой чего покрепче.
  Закончилось все быстро и бесславно. Серега, замеченный нетрезвым на работе, был немедля с нее изгнан. Жена с матерью подумали-подумали и отправили его из родного, не очень казистого, но крепкого дома в тещину коммунальную клетушку, и он внезапно легко сдался обстоятельствам. Перестал мыться, работать, нормально есть, продолжал неизвестно на какие деньги выпивать, падал где ни попадя, отлеживался, бормоча что-то, после вставал и плелся в свой барак.
  Женщины его, вообразив некие припрятанные им средства, прибежали и дотошно обыскали всю его комнатушку, Серегу трясли, устраивали допрос с пристрастием, а он молчал. Как в рот воды набрал. С того случая перестал говорить вовсе, лишь мычал и кивал, со всем соглашаясь. Соседи позвали участковую врачиху, та плечами пожала и даже рецепта не выписала. Так и остался Серега немым навсегда.
  Нынче он сильно постарел, облез, обносился и называется дядею, хотя по летам младше Виктора Степановича. Племянница его приезжает из Гущина раз в неделю, забирает в стирку белье, оставляет продукты. Встречает он ее улыбкой, радуется. В остальное время спит, пасется в районе магазинов или находится на свободном уличном выгуле.
  - Светка говорит, он у ее забора под калиткой гадит нарочно, - сообщает всезнающая Петровна. - Портки снимет и усаживается. Сидит, пока кучу не навалит. Убирать, говорит, замучилась.
  - Ладно болтать, - не верит Катерина. - Дядя Сережа, он безобидный. Без всякой гадости за душой.
  - Кто его разберет, - возражает Петровна. - Светка говорит, Варваровна собаку на него выпускала, а та рядом сядет и руку ему лижет. Хоть плачь.
  - Участкового бы позвали, - резонно замечает Виктор Степанович.
  - Ага, позовешь, если дом на Серегу записан, и калитка его, и за калиткой территория его. Светка потому и не разводится, что дом не смогла оформить, как ни крутилась. И в собес ходила, и в администрацию, ничего не получается, пустой номер, говорит. Мать костерит, что та поторопила Серегу выгонять. Надо было сперва имущество на себя переписать, говорит. Жди теперь, пока помрет, а он, сволочь, живучий оказался.
  - Опеку могла бы... - задумывается Степаныч.
  - Не вышло. У племянницы Серегиной муж в полиции служит
  - Правда? А я и не знал, - удивляется сосед.
  - Ага. Это она с виду овца, племянница-то. Варваровне сказала, будете дядьку обижать, сядете за травлю и самоуправство. Теперь боятся к Сереге близко подходить.
  - Так им и надо! - с чувством заявляет Катерина. - Их из помещения выселить следует, если по-хорошему.
  - И чего? - охлаждает Петровна. - Серега один там сгниет или чего-нибудь подожжет.
  - Ага, все в руках горит, - вспоминает некстати Виктор Степанович.
  - А Варваровна со Светкой сюда вселятся. Оно тебе надо? Варваровна с утра до ночи скандальничает, собака лает, кошки гадят, Светка клиентов таскает да воду льет. Нет уж, спасибочки, я лучше с Сережей. Он слова худого не скажет, помолчит и спать ляжет. Да, дядь Сереж? - оборачивается Катерина к предмету обсуждения.
  Тот сегодня принял в самый раз, чтобы и утешиться, и не свалиться, а до дому добрести. Сидит у стеночки, привычно всем кивает и помалкивает. Дядя Сережа изрядно облысел, зато брови у него отросли кустистые, как у незабвенного генерального секретаря, а глаза под ними словно выцветают с каждым днем, обретая младенческую молочную голубизну.
  - Спать тебе пора, - говорит ему Петровна. - Проводить или сам дойдешь?
  Дядя Сережа перестает кивать и зажмуривается.
  - Отстань от него, - говорит ей Катерина. - Дядь Сереж, сиди, никто тебя не гонит.
  Голубые глаза открываются и продолжают приветливо смотреть на окружающих.
  - Я никак не определю, он соображает или нет? - говорит Виктор Степанович озабоченно. - А, Серега? Ты нас вправду не понимаешь или прикидываешься?
  - И ты отстань! - распоряжается Катерина. - Все хорошее он понимает, а все плохое не понимает, правильно, дядя Сережа?
  И дядя Сережа начинает старательно кивать в ответ.
  
   - Ладно, хорошо с вами, но пойду я, на работу завтра вставать, - поднялся Дмитрий.
  У двери оглянулся - Катерина глазами его пожирает. Неплохая собой женщина, нестарая, крепкая, кофту с вырезом нацепила, макияж нарисовала, вся горит.
  Вышел Дмитрий, задумалась Катя, Виктор Степанович вздохнул о чем-то. Дядя Сережа кивнул примирительно, а Петровна, не будь дурой, начала посуду собирать и под шумок тортик со стола прибирать. В эмалированный бак сунула и крышкой накрыла. После, как все разойдутся, достанет, в комнату отнесет; сколько сможет, под телевизор съест, остальное за окно в пакете повесит, на завтра. Главное, чтобы Катька про торт не вспомнила, вон как жадно по сторонам зыркает!
  Но та взор опустила, встала и удалилась, виляя кормой замысловато.
  Петровна со Степанычем тоже собрались на выход, бережливый сосед по дороге выключил на кухне свет. Дядя Сережа все сидел у стены, глядел в темноту, слушал визгливые взбрехи за окном, что-то бормотал порой, улыбался бровями и кивал сам с собой согласно.
  Мировая гармония странно выглядит порою.
  
  Мария: флешбэк
  
  Она бездумно бродила по саду, под ногами хлюпало, с неба сеялась непонятная субстанция, превращаясь на земле то в воду, то в подобие мокрого снега. Из-за соседского забора тянуло едким дымом, сосед топил баню, причем, судя по запаху, топил чем-то особенным. Уголь не уголь, дрова не дрова... Навоз нынче дорог, двести рублей мешок плюс доставка. Чем же он топит таким вонючим? И дым вверх не уходит, понизу стелется.
  Впрочем, с дымом она готова мириться. И с зимой, затянувшейся сверх всякого предела. С жизнью, проходящей словно бы мимо, примириться она не готова. Также и с пугающей пустотой вокруг. Все есть и вроде блестяще складывается: обеспеченность, внешность, возможности, работа, муж и сын... а глянешь ближе, блекнет золото, обращаясь в золу. Обременяет излишествами, пугает недолговечностью, утомляет выбором. Работа кажется глупостью - на что годы потрачены? Сын вырос, муж отдалился. Или это она отошла в сторону?
  Ей часто являлся в памяти их с мужем судьбоносный приезд в Мезню, увиденный словно со стороны. Многолетнее запустение, ветхое строение на заросшем участке, жасмин и сирень, запутавшиеся в бурьяне. В пространстве их собственной природы перемещалось персональное солнце. Шел личный дождик. В могучих ветвях бывших не так давно хвойным бором сосен запутывалась на вечернем восходе приватная луна. Рыжие белки бегали по стволам, усердно стучали дятлы, лениво, отрывисто куковала кукушка.
  Они с Головиным стояли на открытой веранде, когда на лужайке раздались шум, треск и пронзительные крики - в пылу сражения туда залетели пара сорок и серая ворона.
  Белые пятна сорочьего оперения выписывали сложную траекторию полета - круг, спираль, пике, переворот, бочка, штопор...
  - Высший пилотаж, - произнес Саша.
  С карканьем и грохотом ворона врезалась в дерево и рухнула вниз.
  Сороки уселись на ближнем суку. Ворона выбиралась из зарослей, волоча хвост и крылья, словно сдувшийся парашют.
  - Сбитый летчик, - прокомментировал муж.
  Раздалось сердитое стрекотанье сорок. Ворона судорожно замахала крыльями и поднялась в воздух. Тяжело, виляя, как пьяный водитель, преодолела дистанцию до забора, прошумела над ним и скрылась с глаз. Сороки снялись с места, покружили над лужайкой, и уверившись в победе, тоже исчезли из поля зрения.
  - Когда это здесь сороки появились? - задумчиво сказал Саша. - Раньше не было точно. Вороны были, дятлы, кукушки. Синицы, соловьи, трясогузки всякие. Соколы, сойки. Сорок не помню, нет.
  - Из деревень перекочевали в поисках лучшей доли, наверно, - отвечала Мария.
  - А что ж раньше не прилетали? - недоверчиво спросил муж.
  - Раньше им царским указом запрещалось к городам на шестьдесят верст подлетать.
  - И что, слушались?
  - Может, и слушались, - пожала плечами она. - Но срок давности истек...
  - Ты аккуратней тут. Сорока - воровка, помнишь? Тащит все, что блестит.
  - А еще съедает чужие яйца и убивает малых птиц.
  - Криминальный элемент, - отметил Головин, и они занялись текущими хозяйственными делами.
  Скоро, как в сказке, исчез ветхий старый дом. Воздвигся новый, двухэтажный с мансардами и подвалом, нарочито скромный, белый, фахверковый, с верандами на черных столбах, с черной сложной крышей и каминной трубой. С улицы забор на каменных опорах, откатные ворота, цифровой замок. Внутри плитка, газоны, стриженые растения, солнечные фонарики. Теплые полы, французские окна, газовое отопление.
  А вскоре после этого их обокрали.
  
  Они в Мезне постоянно не жили, приезжали на выходные, и эти тоже собрались провести у камина. Была суббота, 21 февраля, Мария запомнила.
  Приехали и обнаружила, что одно из окон открыто, а из гостиной исчезла новая большая плазма, любимица Головина. Не было также списанного загород пожилого ноутбука, оставленных в ящике стола загранпаспортов со свежим "шенгеном" и Машиных украшений.
  Украшения было жаль больше всего.
  Она привезла их в двух коробочках с приглашающими надписями "серебро" и "золото", и оставила в спальне, на туалетном столике со льстивым зеркалом, где подолгу примеряла серьги и колье, подбирала к ним броши, кольца и браслеты. Забирала в Москву, носила, пока на приедалось, после снова начинала игру. И что стоило ей, уезжая, убрать коробочки в сейф?
  В домашнем сейфе лежали деньги, документы на собственность. Грабители открыть его даже не попытались. А код был - 1234, еще заводской, все забывали его поменять.
  - Да уж, - сказал юный прыщавый опер, прибывший с напарником на задрипанной вишневой шестерке, - работали непрофессионалы. Подростки скорее всего.
  - Откуда подростки знают, как пластиковые окна отжимать? - возразил было Саша.
  - Интернетом они знают, как пользоваться, - отмел сомнения усатый полицейский постарше. - Заявление писать будете? Особо не надейтесь на результат. Материальный ущерб небольшой. Ни мертвого тела, ни тяжких телесных.
  Мария внутренне содрогнулась, а Саша сказал:
  - Повезло нам.
  - Работать некому, - доверительно сообщил молодой. - Двое сотрудников на курсах повышения, собака тоже на учебе с проводником.
  - И машина сломалась, - пробурчал старший. - Приходится на своей ездить. А бензин никто не оплачивает.
   - Ладно, - подумав, заговорил муж. - Паспорта получим, технику заменим. Ерунда.
  - А украшения? - возразила Мария.
  - Купишь новые, лучше прежнего, - ободрил он.
  И вправду, потом купила.
  
  Заявление писать не стали, и довольные пинкертоны отбыли восвояси на чихающих "жигулях". Мария отмывала дом, он казался ей грязным. Саша нашел в шкафу пачку "мальборо", и хотя курить бросил несколько лет назад, вышел с сигаретой на улицу.
  - Поди посмотри, Маша! - позвал чуть погодя.
  За дальним концом их территории располагался запущенный клочок ничейной земли. Головин хотел имущество присоседить, но концов не сыскал. Плюнул и отступился.
  У смежного с клочком щелястого забора на ноздреватом снегу виднелись парные следы.
  - Сорок третий и тридцать седьмой, - определила Мария, - мужчина и женщина... или подросток.
  Саша глянул с интересом.
  - Да уж, - подвел итог. - Собака у них на учебе, придется самим справляться. Забор три с половиной, а то и четыре, из металлопрофиля, на окна решетки, кованые.
  - Только не глухой забор и не решетки! - возразила жена.
  Железные прутья словно демонстрировали миру опасливую враждебность и за ними Мария страдала от необъяснимой тоски, "на клеточном уровне", как она говорила.
  - Тогда защитные рольставни, - неохотно уступил муж.
  - Лучше сигнализацию, - предложила Мария.
  - Подумаю, - сказал он.
  Подумал и решился на электронную охрану, видеокамеры и тревожную кнопку.
  После радовался, что решетки не поставили. Это стало немодно, "не круто". Теперь в тренде были панорамные окна, стеклянные двери в скандинавском стиле. По ним читалось: здесь живет тот, кто ничего не боится. Крепкий орешек.
  Александр Головин на сто процентов был уверен, что он из таких.
  
  Ася и окружающая среда
  
  Последний Аделькин сожитель, Максим, был уже почти Асин зять. Потому что хоть они и не были расписаны, но Асе он нравился.
  Ася звала его на "ты" и Максимкой, на что дочь сердилась, а зять охотно откликался. Гражданская теща пришлась ему по сердцу, он приезжал на выходные, жарил собственноручно замаринованные шашлыки.
  Сын, Русик был недоволен, но поделать ничего не мог. Дом был с двумя входами на две отдельные половины, двумя въездами и калитками: Ася предусмотрела существование двух семейств на одной территории. Можно было выделить половины в домовладения, но тут бы конфликты и обиды возникли, оттого что чужой кусок всегда слаще кажется. Потому Ася дом и землю на себя записала и правила в своем царстве твердой рукой, пресекая небольшие бунты.
  Так будет до Асиной смерти, а дальше пусть делают, что хотят. Не ее забота. Ей бы успеть Адельку официально к мужу пристроить и внуков от этого союза дождаться. Максимка подходит для того по всем параметрам. Мужчина солидный, старше Адельки, да еще и бывший военный, то есть человек дисциплинированный. Разведенный, правда, и дочь школьница, но зато понятно, что без всяких глупостей наподобие чайлдфри, в чем Ася стала уже подозревать свою непутевую дочь.
  Профессия у него тоже подходящая - совладелец охранной фирмочки, что подросла на местной почве не без Асиного участия. Максимка это оценил, и Ася стала не только любимая родственница, но и уважаемая.
  Она предложила зятю под домашний офис мансарду в соседней башенке, и тот согласился. Теперь там компьютер, и рабочий стол, и что-то он паяет, в общем, выходные проводит с пользой. Аделька обижается порой, что тот в свободное время работает, а Асе, наоборот, это импонирует. А в компьютере зятя база данных фирмы хранится, включая коды сигнализации. Максимка тещу уважает, замок в двери не сменил, домашним вайфаем пользуется. Казалось бы, и военный, и охранщик, а такой, ласково говоря, простачок доверчивый.
  Ромка влез в зятев комп с помощью локальной сети и поставил программку простую и безобидную, для автопереключения раскладок клавиатуры и исправления ошибок. Программка-переключатель кропотливо отражает действия с логинами и паролями в специальном разделе, который называется "Дневник". Асе только и остается, что их скопировать и войти в нужный раздел, будь то база данных, социальная сеть или электронная почта. После затереть следы, и все дела.
  Максимка ничего не заметил, а может, решил, что это автообновление было. В его оправдание можно сказать, что в компьютерах зять не ас. Грамотный, конечно, как все сейчас, но в меру, основы знает, а дальше своего носа не заглядывает. Тоже, как и все в основном сейчас. И вообще у него для этих дел на фирме "специальный парнишка" есть.
  А здесь у нас свой "специальный парнишка", думает Ася, копаясь в Максовых служебных файлах и перекачивая оттуда на флешку информацию. Телефоны, мейлы, адреса.
  Ее еще с явлений казино "Вэлкам" интригует, как это получается. Словно сидишь дома, за толстыми стенами, секретными запорами, и вдруг полтергейст! материализация духов! раздача слонов прямо посередине твоей уютной норы.
  Ромка все на пальцах объяснил. Это, говорит, как вирус у человека, записанный в белковой форме набор алгоритмов, чья цель - на любом носителе в организм пробраться. Ты не видишь и не чувствуешь, а внутри тебя уже перестройка запускается. А когда почувствуешь, останется только последствия разгребать, вполне конкретные, наподобие гриппа и гепатита, и то еще бешенства или СПИДа какого-нибудь.
  Ася все поняла и компьютерной безопасностью озаботилась, чего и остальным желает. Но чужая беспечность ей на руку, потому что знание - сила, как при входе в здание школы над статуей вождя было большими буквами написано.
  - Ромка, - говорит она "специальному парнишке", пока тот что-то чистит, устанавливает и обновляет в ее компе, одновременно пьет чай и жует кукурузные палочки, посыпая и поливая клавиатуру ноутбука. - А почему мало кто пользуется? Чужими данными, в смысле. И почему защиту нормальную почти никто не ставит?
  - Потому что не хочет, - философствует Ромка, высыпая в рот остатки кукурузных крошек из жирного пакета и запивая остывшим мутным от крепости чаем. - Большинство людей ничего не хочет делать и знать. Им так удобней.
  Ася кивает. Они молчат, взаимно уважая друг друга за то, что принадлежат к меньшей по численности категории. Специальный парнишка и "зачетная бабулька", как он характеризует ее друзьям, плодотворным сотрудничеством исключительно довольны.
  А у Максимки-дурачка и финансы практически в открытом доступе находятся, его счастье, что Ася человек порядочный и чужого сроду не брала. Только если бесхозное, что на дороге валяется и само в руки просится. Да и то поднимает всегда с оглядкой.
  
  Вообще Ася не жадная, да и не злая. Просто, можно сказать, чувствительная. Часто случается так, что от человека или от ситуации у нее внутри зудит нестерпимо. Она знала, если такое происходит, надо быстрее от раздражителя избавляться. Только от некоторых вещей избавиться не так уж просто. К примеру, соседей если взять, что Асе видны в бинокль. Сплошные "триггерные зоны" и со всех сторон подступают.
  Один сосед все баню топит, правильную, не на электричестве, на дровах. А остальные от дыма задыхайся. Ася закупоривает окна и двери наглухо, и все равно удушливая гарь просачивается. Даже пожарные датчики один раз сработали. Верещали, как оглашенные. Пришлось весь дом обходить и батарейки из них вытаскивать.
  Дальше - хаски, который с утра до вечера надрывно воет. Хаски принадлежит экологически грамотному семейству. Они мусор сортируют. Пищевые отходы в компостер, ТБО в пакеты навынос. А бумагу, картон, заодно и старые книги - в железную бочку. Горящая макулатура такие эманации испускает, что диву даешься! Юный автолюбитель Павлик на улице включает разухабистый рэп, отдыхая в своем поставленном почти на вечном приколе некро-БМВ. Гремящая "дискотека восьмидесятых" несется волной цунами из дома отдыха через квартал. Электропилы, снегоуборщики, летнее бесконечное бритье газонов... Всего и не перечислить.
  Но особенно раздражает Асю соседка, называемая "задней".
  Музыку та не включает, камин жжет редко, между участками их гнездится полоса ничейной земли, на которой летом растет бурьян, а зимой высокий сугроб. За полосой с назойливой претензией маячит то, что Аделька обзывала европейским словом "шале". Где она, та Европа, а где мы! И огорожена эта "малая европа" тоже вызывающе.
  Мезня всякие ограды повидала за долгую жизнь. Расписные, с деревянными, искусной работы узорами, как у купца Алексеенко. Реденький штакетник с символически заостренными верхушками и столь же символической вертушкой на калитке. Сетку-рабицу, подружку садовых товариществ. Бетонные, каменные, кирпичные, сварные глухие стены. Появился кованый ажур решеток и быстро закрылся изнутри железом и поликарбонатом. И всех победил разнокалиберный бюджетный металлопрофиль.
  У задней забор из дерева, крашенного не то в темный орех, не то в горький шоколад. Но главная подлость в расположении заборных плашек под хитроумным углом. Ася мимо прогуливалась, медленно, с палочками, и все искала тот ракурс, с которого удалось бы хоть краем глаза увидеть, что находится внутри. Ничего не получилось!
  Вроде неплотно пригнаны рейки, сквозят через них двор и дом, а только приглядишься, и все закроется глухой заслонкой. Копия хозяйки, сплошной выпендреж и подковырка. Не то чтобы кость в горле, скорее заноза в пятой точке: для выживания не критично, но неудобно. Постоянно чувствуется: зудит, колется. Триггерная зона, короче. Как ни крути.
  
  Дача МОНО, коммунальные байки
  
  - Тогда Марина коляску и укатила, - рассказывала Петровна, сидя на табурете у помойного ведра. Она чистила картошку, что оказалась совершенно дрянная, отходов больше, чем еды.
  - В овощном продавщица новая, мне сразу не понравилась, - сообщила Петровна, разглядывая особо провинившуюся картофелину. - Морда надутая, сдачи нету. Порченой половину наложила. Надо бы пойти обратно отнести, только погода больно мозглявая.
  - Ты не отвлекайся, - подзадорил Степаныч. - Про коляску начала, про нее и рассказывай.
  - Увидела и увезла, - вернулась на круги свои рассказчица, - а в коляске ребенок спал.
  - Да ты что! - возмутился Виктор Степанович. - Как это можно, ребенка воровать?!
  - А вот то! - со смаком отвечала Петровна. - Не надо было ее доводить. Сначала довели, а потом - как можно?!
  - По голове ночами ходили, - продолжала она, беря следующий клубень. - Тьфу, и эта болявая! Ходили и ходили. Она говорит: спать мешаете. А они отвечают: когда хотим, тогда и ходим. Может, нам в туалет надо. Она им: перекрытия деревянные, старые. Вы скоро сквозь потолок на меня свалитесь. Они смеются и сильнее топают! И еще разговаривают. Днем дрыхнут, а ночью разговаривают. И младенец у них орет.
  - На то и младенец, чтобы орать, - резонно заметил Степаныч.
  - А родители на что? - рассудила Петровна. - На то и даны, чтоб успокоить. Соску дать, укачать. У знакомой моей внук крикучий. Сутками ревет. Затихает только на ходу. Так зять день и ночь с ним круги наворачивает или еще в машину положит и катает... А младенец у них головастый, горластый, басовитый такой, будто дьякон.
  - Ну, Петровна, ты художник слова, - восхитился Виктор Степанович. - За тобой записывать надо и на передачу посылать.
  - А то! - загордилась Петровна.
  - На юмористическую, - поддел сосед.
  - Хоть и на юмористическую, - согласилась она. - Только не перебивай. А то я все забываю, и про историю, и про чайник. Вчера на плите оставила, чуть не сгорел. Надо в поликлинику сходить, пусть таблетки выпишут недорогие.
  - Сколько лет-то тебе, Петровна? - вопросил Степаныч, недовольный наличием забытого чайника. - Ты бы сходила, мозги проверила. Глядишь, соцработника какого-нибудь назначат. А то спалишь дом к едрене матрене, забывчивая ты наша...
  - Мне всего семьдесят три, - сказала Петровна. - А вот подружке моей Тимофеевне восемьдесят четыре. Тут иду, смотрю, она на крышу залезла и снег кидает! Я ей кричу - Тимофеевна! Слезай, убьешься! А она мне: тьфу на тебя! Ты как правнуки мои, они тоже шагу ступить не дают. Бабка, лежи на печи, грей бока! А снег кто вам убирать будет, спрашиваю, Пушкин? Или, может, Гоголь?
  - Гоголь это писатель, по нему тоже улица называется, - пояснила на всякий случай Петровна и продолжила рассказ:
  - И давай опять лопатой шуровать, сугроб наворотила и в него как сиганет!
  - Ненормальная она у тебя! - заявил Степаныч. - В таком возрасте с крыши прыгать!
  - Крыша-то невысокая, - отвечала Петровна.
  Картошку она почистила и теперь раздумывала, варить ее или жарить. Жареная вкусней, только масла постного в бутылке на донышке осталось, не хватит на целую сковороду.
  - Крыша у курятника, - добавила она. - А в курятник ихний не согнувшись не войдешь. У тебя масло есть подсолнечное?
  Масло нашлось. Петровна в баночку побольше отлила, чтоб еще на раз хватило. Ни к чему лишний раз деньги тратить. Степаныч не возражал, он не жадный, хоть и хозяйственный. Катерине пара, у Петровны глаз алмаз, всех насквозь видит.
  Вслух она этого не сказала, такого не надо говорить, чтобы не навредить ненароком. Да и Катерина, если узнает, может не сдержаться, а рука у нее тяжелая.
  - Ребеночек, - напомнил Виктор Степанович.
  - Ага. Плакал он ночами, а днем спал, во дворе, на свежем воздухе. Марина укатила его да на станции и бросила, - пояснила Петровна, принимаясь картошку резать и на сковородку кидать. - Сама в электричку села и к сестре в Бирюлево поехала. Потом коляску нашли, а ребенка в ней и нету уже!
  - Что, с собой увезла?
  - Да нет, зачем. Младенца прохожие в милицию сдали. Вынули из коляски и в отделение принесли. А из участка его в детскую больницу отправили. К чему им в обезьяннике ребенок!
  - Какие ты слова, Петровна, знаешь, - одобрил Виктор Степанович. - Ну и что дальше было? Все хорошо закончилось?
  - Хорошо, да нехорошо. Родители на станцию бегали. А Иван Никитич из союзпечати говорит - была коляска, а как пропала, не заметил. Окошко маленькое, за журналами не видать ничего. Может, строители утащили, чтоб песок возить. Они в милицию, а ребенка уже нет. А в больнице требуют, докажите, что ваш. И вообще, надо разобраться, отчего младенец грудной был брошенный один без присмотра.
  - Разобрались?
  - Ага. Так хорошо разобрались, что Маринину дверь сломали и телевизор ей вдребезги разнесли. Потому что больше у нее ничего ценного и не было.
  - И дальше что?
  - А ничего. Они в Гущино квартиру взяли, по этой, ипотеке. И переехали. Марина у сестры жила, та вдовая, с однушкой в Бирюлеве Товарном. А после уже в дурдоме жила.
  - Соседи, что ли, сдали?
  - Соседи! Только не эти, верхние, а бирюлевские, нижние. Она повадилась звонить в милицию и жаловаться, что у них собака воет и ребенок орет сутками напролет.
  - Так, может, и вправду орал.
  - Конечно! Там старуха жила со взрослым сыном, и больше никого. Даже кошки. Сын психанул, вызвал перевозку и ее прямо с лестницы, в чем была, увезли.
  - Это за то, что звонила, сразу и забрали?
  - Ну, она еще калом их дверь мазала. Соберет в газетку и несет, размазывает.
  - Безобразие какое! - возмутился Виктор Степанович. -
  - Не говори. Запах, говорят, на весь подъезд стоял, никак не выветривался.
  - Да кто ж это все тебе говорит-то? - изумился Степаныч. - Голоса, что ли?
  - Зачем голоса? - отвечала Петровна. - Марина в сумасшедшем доме померла, а сестра Карина переехала в ее комнату. По наследству. А однушку сдает, за большие деньги. Кто ее знает, может, и в психушке поспособствовала. Сунула там, кому надо. Сама скандальная, рыжая, луком красится, думает, за молодую сойдет. В "Пятерочке" чуть глаза мне не выдрала за последний кусок сыра по акции. "Российский молодой" называется, хороший сыр, а главное, дешевый, непонятно, отчего такая красная цена-то...
  - Картошка горит, - заметил Виктор Степанович, теряя интерес к беседе. - Да и мне пора, засиделся тут с тобой.
  - Ох ты, батюшки! - перепугалась Петровна и кинулась спасать продукт.
  Степаныч вышел, на кухню приперлась Катерина, хмурая, чернее тучи, и ну ругаться.
  - Снова у тебя, старая балда, вонища на весь дом! Хоть бы сдохла ты быстрее, воздух чище станет!
  Петровна помалкивала, только кивала согласно. Сковороду крышкой накрыла, тряпкой схватила и к себе бегом, от греха подальше.
  Катька злится не от того, что у Петровны сгорело, а от того, что у нее самой не выгорело. Петровна знает, потому что подглядывала из щелки: та стучалась к Дмитрию, дверь дергала да ушла несолоно хлебавши. А после пропал новый жилец совсем, будто и не он прописывался и торт ставил, Катерине глазки строил и вопросами жилья интересовался. Ушел, как и собирался, а дальше никто его не видел, словно бы и не было его никогда.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"