Урны с прахом погибших Воронов привезли в Центр на закате. Долгий путь морем из Китая в Ватикан сказался на состоянии металла: на боках проступила соль, у горлышек видны были следы ржавчины. Чистить их отправили молодняк - чтоб привыкали к мыслям о смерти.
"Смерть в бою - самая желанная из смертей для Ворона", - назидательно сообщил старший инспектор. Он видел в этом случае отличный повод преподать урок. Линк хотел что-то спросить или высказать крутящуюся в голове умную мысль - во время урока ведь надо поддерживать диалог с учителем, чтоб он видел, что ты слушал и мотал науку на не выросший еще ус, - но горло перехватило предательски, когда Говард вчитался в имя на табличке.
Именно этот парень обещал им уши намять по возвращении - за то, что влезли тогда без спросу в тренировочный зал для старших и инвентарь случайно сожгли. Ругался страшно, но другого наказания не последовало, что он там, в отчете написал, интересно, на что списал потери? У инспекторов не спросишь, да и важно ли знать об этом - сейчас?
Сейчас Линк предпочел бы, чтоб ухо ему совсем открутили, чем вот так сидеть и полировать металл, и думать о том, что же все-таки случилось в Азиатском подразделении, что пошло не так и почему никто не сумел этого предотвратить. Но он сидел на корточках, слушал речь старшего инспектора и полировал, очищал, натирал, обертывал красной и желтой тканью. В последний путь собратья должны уйти достойно.
А когда наставник ушел, наконец, и работа была закончена, ребята сбились в кучку у края постамента и все никак не могли заставить себя идти спать. Надо проводить их, внезапно сказал Мадарао. Погребальная служба - это для всех, ученых и экзорцистов, пострадавших на эксперименте, тоже будут хоронить, и им достанется все внимание, о них будут плакать и говорить торжественные речи, потому что они герои, а наши - просто солдаты...
Наших надо проводить отдельно.
Они провожали их при свете зажженных без спросу огарков. Ни гитары, ни кастаньет не было, и ритм отбивали костяшками пальцев по парапету. Токуса пел сарабанду, протяжно и хрипловато - его чистое вызывающее восторг хористов сопрано как раз недавно начало ломаться. Гоши басил, слуха у него не было, но пел он также искренне.
Тэвак танцевала.
Она плыла, медленно и чопорно, расправляла руки, как крылья, кланялась каждой из расставленных урн. У них не было с собой знамен, чтоб уложить перед усопшими, отдавая должное их военной доблести, но Тэвак в пальцах зажала перья, то оружие, что всегда с ними, и раскладывала по листку в каждый из сосудов.
Когда песня умолкла, она замерла, протянув ладони вперед, словно обнять пыталась напоследок. А мальчишки единым взмахом Черного Крыла затушили свечи.
Киредори и Гоши привезли в Центр на рассвете. Танцевать по ним было некому.