Аннотация: По мотивам Лавкрафта. Вместе с Lazyrat'ом
Ленивый Крыс и Мария Гинзбург
ХРАМ ПОД ХОЛМОМ
Пролог.
Всё началось с того, что первое мая тысяча девятьсот двадцать энного года сотрудник одного из отделов Российского Географического Общества встретил не как все порядочные граждане. В том смысле, что находился он не на демонстрации солидарности трудящихся, как тысячи его земляков-москвичей. И даже не в прилегающих к бывшей Тверской переулках, где празднично разодетый люд дожидался своей очереди, весело общался или же чуть в сторонке у Гастронома непринуждённо кучковался по рублику.
Нет, Иван Иванович Иванов в это позднее утро находился в захламлённом кабинете на третьем этаже весьма помпезного здания недалеко от Земляного Вала. Высокие, прилежно вымытые тётей Дусей окна беспечно изливали в заполненную образцами и экспонатами комнату свой свет, а чуть худощавый, с заметной только опытному глазу военной выправкой мужчина лет слегка за тридцать сидел за столом и знай себе покрывал листы ровным убористым почерком, иногда сверяясь со справочниками или своими путевыми заметками.
Дело в том, что... впрочем, зовут нашего героя не совсем, чтобы Иваном Ивановичем - и добавлю по секрету, даже не Ивановым. Хотя с другой стороны, принадлежность к Историческому отделу не стал бы оспаривать даже всеведущий по определению зав первым отделом, товарищ Мовсесян. Так вот, этой весной товарищ Иванов в составе международной экспедиции участвовал в раскопках на территории древней Ассирии.
Ну, уж газеты-то вы читаете? По крайней мере, "Правду"... а посему должны бы вспомнить, как недобитые белоэмигранты и дашнакские басмачи напали на мирно работающих археологов с историками. Справедливости ради стоит отметить, что Иван Иванович, равно как его пухленький и подвижный напарник, погибший под пулями наймитов империализма - да и молоденькая выпускница Горного института - все они прекрасно, просто прекрасно отработали прохождение через те места груза оружия и боеприпасов в помощь товарищам из рабочих ячеек интернационалистов на нефтепромыслах Персидского залива. Легкая контузия товарища старшего сотрудника, после которой он напрочь забыл себя и свое прошлое, но хорошо помнил массу исторических данных и последние события, и, что самое главное - не утратил навыков оперативной работы - конечно же, не в счет.
Так же становилось понятным происхождение с трудом замаскированного лучшими военспецами из Военно-Медицинской Академии пулевого шрама на ноге. Равно как и проистекавшая из того факта временно ковыляющая походка и вон та палка чёрного дерева с отлитой в виде дракона серебряной ручкой.
И коль скоро медицина нагружать ногу пока что запретила категорически, а насчет головы таких однозначных указаний не поступало, то Иван Иванович вместо посещения первомайской демонстрации прилежно составлял отчёт. Всё-таки, задание прикрытия он тоже выполнил, так что, пара неясностей в истории древней Ассирии для будущей советской энциклопедии прояснена. И уж тем более, каждый сведущий знает: не столь важна сама работа, как представленный пред суровые очи начальства отчёт об оной.
1.
Высокая, крытая ещё нэпманским добротным лаком дверь без скрипа открылась, и в препараторскую зашёл Борис Моисеевич, зав отделом. Был он невысок, тучен и хитёр как лис - уж если ему не припомнили происхождение от не самого бедного из питерских фабрикантов. Но коль скоро нынче приказано считать всех равными, то иные на сей счёт мнения в стране победившего пролетариата весьма чреваты, граждане и товарищи.
Однако человек знающий, и весьма знающий, легко сопоставил бы два неафишируемых известия: якобы покойный папаша Бориса Моисеевича на своём заводе производил отнюдь не лопаты и чайники - равно как и тот факт, что в семнадцатом году не имевшие доступа к военным складам питерские товарищи оказались весьма неплохо вооружены...
- Всё работаете, коллега? - сочувствующе осведомился начальник, чьи лаковые штиблеты весело пускали зайчики под льющимся из окон солнцем.
Иван Иванович на миг оторвался от писанины и правой рукою сделал этакий весьма интересный жест. Человеку несведущему он остался бы непонятным, да и вряд ли был бы замечен им, но вошедший непринуждённо кивнул и вплыл в комнату целиком. Деловито пуская блики весьма добавлявшим ему солидности пенсне с простыми стёклами, Борис Моисеевич чуть ли не танцующей походкой проскользнул в оставленный за стеллажом с окаменелостями закуток.
И вскоре, после таинственных и даже потусторонних позвякиваний, оттуда потянуло хорошим запахом крепкого, свежезаваренного кофе.
- Вот и всё, - подытожил Иван Иванович свои записи.
Миг-другой он придирчиво разглядывал листы, а затем поставил внизу завитушку весьма залихватского вида. Бумага привычно сложилась стопочкой и тут же легла под чисто с российским варварством используемый в качестве пресс-папье череп неандертальца.
- Что там слышно на мировых фронтах, Борис Моисеич? - устало поинтересовался сидевший у показавшегося с эмалированным лабораторным подносом начальника и потёр крепкими ладонями лицо.
- Много чего слышно...
Тот усмехнулся с видом несомненно таинственным, после чего определил свою ношу на стол. Что ж, коль предложено помолчать и пока воспользоваться любезностью вышестоящего товарища, стоит и самому помалкивать? Потому Иван Иванович прилежно пустился в пристальное смакование давно уже оценённого по достоинству аромата Арабики.
В потолок вились два дымка производства фабрики товарища Урицкого, которые хоть и проистекали от сигарет вполне пролетарской с виду Примы, но отличались от неё качеством, как паровоз от дрезины. Мерно порхали вверх-вниз две почти невесомые чашечки севрского фарфора, по дешёвке купленные на Мясницкой в комиссионке по продаже реквизированных у буржуазии вещей, а в комнате царила относительная тишина.
На отделённой всего лишь двойными рамами улице "Варшавянка" причудливо мешалась с "Замучен тяжёлой неволей", а здесь, среди реликвий и раритетов минувших эпох оказывалось как-то на удивление спокойно и уютно. "Всё верно", - лениво подумал Иван. - "Кто-то работает, кто-то веселится... а кому-то же надо и присматривать, чтобы история катилась по правильному пути"
Иван Иванович крохотными глотками пил кофе, строжайше предписанным образом чередуя её из склянки с холодной водой. Посматривал на начальство, дымил сигаретой, и сам себя пытался убедить, что жизнью доволен весьма и вполне.
- А вот скажите мне, Борис Моисеич - кофе это кошерный продукт или нет?
- Никоим образом, - немедленно отозвался вышеозначенный товарищ, и в подтверждение своих слов тут же отхлебнул благородного напитка. - Но пережитки прошлого нами отброшены безжалостно, товарищ Иванов!
Что там ещё виднелось за этими поблёскивающими стёклышками, Иван Иванович всматриваться не стал. Уж он-то был одним из тех весьма и весьма немногих, кто был в курсе просто удивительного совпадения недавнего отпуска своего начальства и произошедшего недавно ареста, после которого махрового антисоветчика по фамилии Савинков весьма близко познакомили со зданием на Лубянке...
В тире они соревновались с переменным успехом. На историко-географической стезе, правда, Борис Моисеевич преуспевал получше - ввиду несомненно научного склада ума. Зато в фехтовании или пулевой стрельбе Иван Иванович частенько с успехом доказывал, что и молодость кое на что годна. Оба не понаслышке знали несколько языков, и ещё на дюжине с грехом пополам могли бы обматерить тамошних сатрапов или провести агитацию среди угнетаемого теми мирового пролетариата.
История и археология у обоих коллег была чем-то вроде хобби. Но и начальство на Старой площади вполне оценило отличную маскировку и даже некоторую известность в научных кругах своих людей. Однако на самом деле куда важнее было то, что и Иван Иванович, и Борис Моисеевич оказывались воспитанниками одной и той же школы, не имевшей к зданиям на Лубянке ни малейшего отношения. Да, да - в своё время широко гулявший в Питере и Гельсингфорсе сынок богатого фабриканта ох как немало ценных сведений инженерного и оборонного характера доставил ещё той, кадровой царской разведке.
Да и сам Иван Иванович обучался у двух престарелых, замшелых дедков. Настолько старых, что при взгляде на них и в самом деле верилось их байкам, будто они мастерство своё переняли прямёхонько от незабвенного Малюты Скуратова. Это уж потом его старательно выставили костоломом, переписали легенду - но некоторых монархов и первых министров западной Европы в своё время хватил бы удар, узнай они, на кого же на самом деле работали их незаметные клерки и письмоводители.
Потому с ещё не набравшейся своей зловещей славы пролетарской Чрезвычайной Комиссией эти двое соотносились примерно как хирург с мясниками. Те для грубой работы, когда надо не церемониться. Зато эти... всегда нужны специалисты для дел тонких, аккуратных и воистину ювелирных.
Борис Моисеевич с видом озадаченным и даже огорчённым заглянул в свою опустевшую чашечку. Хотел было плеснуть туда шустовского коньяку в чайной ложечке - но потом подумал, и доверху налил драгоценным напитком не только свою ёмкость, но и незамедлительно придвинутую ближе чашечку коллеги.
- Веришь в предчувствия, Иван? - негромко, как бы сам себя спросил он.
Если его собеседника, а сейчас уже и собутыльника, и снедали какие-то вопросы и даже сомнения, он их благоразумно придержал при себе. Уж просто Иваном начальник называл его считанные разы... за своё давно и по достоинству оцененное терпение - а также выдержку - он оказался вознаграждён сполна. Потому что Борис Моисеевич залпом опорожнил свою импровизированную рюмку-с-ручкой, пожевал ломтик лимона, а затем, прислушавшись к своим ощущениям, непонятно и еле слышно вздохнул.
- Похоже, таки выписали нам с тобой билет в один конец.
В принципе, каждый сотрудник не числившегося даже в бумагах Внешнего Отдела догадывался, что шансы его дожить до пенсии ничтожны, просто мизерно малы. Уж высокое партийное начальство простую работёнку только костоломам из ЧК и сбагривает. Иван Иванович не переменив лица выцедил свой коньяк, но в противовес царским ухваткам коллеги (закусывать коньяк лимоном придумал кто-то из бывших российских самодержцев) зажевал вполне себе кавалергардским пыжом - ветчиной с сыром.
- Короче, слушай вводную...
Наверное, каждый даже не очень прилежно учившийся в школе слыхал о трагической судьбе Помпеи - городишка, погребённого вулканическим извержением. И хотя прилежные археологи на карачках раскопали и вычистили нынче каждый уголок, не всё там оказалось так просто. Нынешней весной в тех краях опять тряхнуло, да вовсе не легонько.
- И мальчишка-козопас случайно обнаружил в склоне горы открывшуюся расщелину, ведущую очень, очень глубоко...
Дальнейший рассказ настолько походил на дурно написанный товарищами из Массолита детектив, что Иван Иванович сам наполнил чашки кофе, желая скрыть свою растерянность. А потом, уловив кое-что интересное, снова коньяком.
- Значит, Борис Моисеевич, те развалины, что наверху - всего лишь вроде верхушки айсберга? И под городом найден целый комплекс со всякой культовой ерундой?
Коллега подавленно кивнул и даже снял сейчас совсем лишнее пенсне. Потёр зажмурившись переносицу и продолжил.
- Сунулись туда немцы и англичане из фонда Шлимана - и наверх вернулись всего двое. Да и то, в таком состоянии, что у нас бы они тоже навсегда прописались в клинике Кащенко...
Что ж, о дальнейшем уже можно было догадаться и самому. Потому Иван Иванович Иванов воздержался от вопросов. Коль буржуазные учёные показали и доказали свою полную несостоятельность, то кому ж ещё показывать храбрость, как не вооружённым самой передовой в мире теорией сотрудникам Российского Географического Общества?
- А что они говорят? - спросил Иван. - Ну, эти, из фонда Шлимана?
Борис Моисеевич поморщился.
- Да ерунду всякую, - сказал он. - Бред поврежденного рассудка. Фрески, на которых изображены люди с рыбьими головами. Культовые сооружения, посвященные опять же огромной рыбе и осьминогу. И невыразимый ужас, сжигающий все живое...
В глазах Ивана что-то мелькнуло, холодное и настолько чужое, что Бориса Моисеевича вдоль хребта прошлись острые коготки озноба. Так бывает, когда внезапно повернешься и увидишь, что тебя держат на прицеле.
- Рыба, рыба, - задумчиво пробормотал Иван. - Возможны ранне-христианские культовые сооружения. Но вряд ли первые христиане могли возвести под землёй целый комплекс, при тогдашнем-то развитии науки и техники. Античные культы римлян... или даже бежавших в те края последователей критско-минойского культа, но...
Борис Моисеевич так заинтересовался вот этим последним "но", что едва не совершил оплошность, в воспитанной учёной компании стоившую бы ему единодушного порицания - чуть не утопил окурок в кофейной чашке.
- Продолжайте, коллега, я весь внимание!
Иван Иванович хоть и покосился на своего мучителя этак недвусмысленно, а всё же озвучил свои мысли и сомнения.
- Не храмы вырубили в пустотах под городом. А наоборот, город Помпеи образовался на поверхности позже, над уже действующими монастырями или что оно есть. Но вот, что там было до римлян, мне толком не известно - не моя специализация.
За окном весёлые голоса не торопясь расходившегося с демонстрации люда уже вовсю драли горло "Вихрями враждебными...", а Борис Моисеевич всё так же задумчиво смотрел куда-то в просвет между полкой с инструментами и шкафом окаменелостей. И настолько пристально он это делал, что Иван Иванович вовсе не без труда сдерживался, чтобы и себе не полюбопытствовать в ту же сторону.
- Ну что ж, коллега - в принципе, наши предварительные мысли почти идентичны. С той лишь разницей, что я оставил несколько процентов на некую мистификацию и даже фальсификацию...
Борис Моисеевич невесело усмехнулся.
- У этого невыразимого ужаса были когти. И зубы, много, и острых - судя по тем следам, которые эти зубы оставили на одном из уцелевших. И чешуя...
Иван Иванович непроизвольно принял такую позу, чтоб ему удобно было выхватить револьвер. Понятное дело, собеседник его то заметил и шутливо погрозил пальцем - мол, контролируйте себя, коллега.
- Чешуя? - переспросил Иван. - Откуда там чешуя, там же до океана не так близко?
- Сухая чешуя, старая, - сказал Борис Моисеевич. - Неизвестного науке животного.
Он покрутил пустую чашку.
- И кажется мне, что это остроумная утка, что-то вроде лох-несского чудовища, - сказал Борис Моисеевич странным тоном. Он словно призывал коллегу посмеяться над тем, что ему самому смешным не казалось. - Для привлечения туристов.
- Сын Минотавра в развалинах Помпеи! - воодушевлённо продекламировал Иван. - Только у нас и за совсем скромную плату! Наши гиды гарантируют безопасность!
Борис Моисеевич криво усмехнулся.
- Примерно так, - сказал он. - На какие только изыски не пойдут акулы капитализма, чтобы отвлечь трудящихся от классовой борьбы...
- Туда еще кто-нибудь спускался? - спросил Иван и снова полез за сигаретой.
- Затем полезли сами итальянцы, - кивнул начальник. - Они учли показания немцев, расширили лаз и спустили туда легкий броневик. На броневике стояли два пулемета...
- И что? - спросил Иван.
- Из них таки и вовсе никто не вернулся, - вздохнув, ответил Борис Моисеевич. - Сейчас там всё оцеплено карабинерами, все ждут экспедицию из советской России и пока пребывают в состоянии лёгкого обалдения. Так вот, Ваня - что-то недоброе мне сердце вещует, клянусь своей мамой...
И такой неистребимый почти одесский акцент сейчас прорезался в голосе Бориса Моисеевича, что его собеседник сосредоточенно закурил новую сигарету. Да, легче всего было бы списать всё на усталость и мнительность - да вот, коллега не из тех псов, кто просто так воздух брехом сотрясает. Нет, если уж такого матёрого волкодава терзают нехорошие предчувствия, тут самое время хвататься за револьвер и финский нож, да ещё и артподдержку заказывать! Если не эскадрилью новейших бомбардировщиков товарища Туполева.
- Неплохо бы прихватить что-то из оружия, внаглую - уж после происшествия с археологами тамошние власти должны быть на сей счёт более покладистыми, - заметил Иван.
Борис Моисеевич покивал на эту реплику, хотя и заметил, что пристрастие молодёжи решать всё простыми силовыми методами таки однажды доведёт кое-кого до цугундера.
- А пока давайте обдумаем такую мыслишку, попробую отстоять её перед нашим высоким начальством: я на месте изображаю из себя этакого кабинетного червя, зубра науки - а вы слегка безалаберного при нём шалопая-бакалавра. Замотивированная легенда почти на любой спектр действий и даже лёгоньких трений между нами.
Предложенный более старшим, а потому и более опытным коллегой план сборов оказался прост. Стоило бы полюбопытствовать в библиотеке насчёт доантичных культов, да заодно пройти инструктаж у метростроевцев или даже альпинистов: под землёй той Помпеи наверняка завалы, уж соседство с Везувием на такую мысль просто-таки наталкивает. На прощание Борис Моисеевич поручил коллеге заскочить к ребяткам из боковой без вывески проходной Коминтерна и отовариться чем надо, заодно и документами.
И хотел бы тут Иван Иванович повозмущаться да предъявить в качестве веского довода свою раненую ногу, но уличный праздничный гам с улицы уже перекрывало знакомое тарахтение автомобильного мотора. По правде говоря, означенный шум и грохот изделия почившего ныне в бозе сообщества "Руссо-Балт" составляли особую гордость механиков из гаража - ибо это оказывался единственный способ замаскировать рёв упрятанного под капот двигателя с французского истребителя. Так что, допотопного вида ветеран, прилежно кашлявший дымом и трясшийся в лихорадке, на самом деле шутя обгонял экспериментальные и рекордные автомобили ЦАГИ, и при случае мог удивить своей резвостью даже и писателей-фантастов...
- Ну что ж, встречаемся в четыре где обычно? - вставший с лабораторного стульчика Борис Моисеевич словно и позабыл про свою положенную по возрасту и должности солидность.
Не дожидаясь само собою подразумевающегося подтверждения, он живой каплей ртути убрал со стола следы не совсем как бы и научных занятий - и на излёте исчез за бесшумно затворившимися за ним высокими дверями.
А сам Иван Иванович остался додумывать свои мысли, докуривать свою сигарету - и дожидать положенное время. Уж принцип "расходимся по одному" не нами выдуман и весьма действенен.
Сигарета обожгла пальцы, затрещала, и её обладатель затушил её в приспособленном под пепельницу масляном светильнике откуда-то из Персеполиса. Иван улыбался каким-то своим мыслям, и никому, кто бы увидел эту улыбку, не захотелось бы улыбнуться в ответ. Но в препараторской никого, кроме Иванова, не было. А когда минутная стрелка прочно легла на заранее намеченную риску, в комнате остался только лёгкий запах кофе, чуть более сильный - хорошего табака. И укоризненно глядящие с витрин и полок многочисленные пережитки-недожитки прошлых эпох...
- Нет, то слишком большой. Поменьше есть?
Голос Ивана Ивановича хоть и звучал глуховато и даже как-то чуждо в это тускло освещённой подземной комнате, но оказался услышан. Собеседник его, подволакивающий одну ногу старичок самого благообразного вида, покладисто кивнул. Из груды кофров и саквояжей он вытащил вполне докторского вида чемоданчик жёлтой тиснёной кожи и принялся привычными движениями нагребать в него побрякушек из наваленной прямо на пол здоровенной груды.
Сам Иван Иванович в это время писал положенную расписку. Так мол и так, чемоданчик драгоценностей взят на нужды пролетарской революции. Число, подпись. И хотя ему претила одна только мысль почти без счёта заполучить на руки вполне годовой бюджет какой-нибудь страны победнее, но уж скупостью самая передовая в мире партия не страдала. Надо, значит, бери.
- А, ещё. Найдётся какой-нибудь нательный крестик? Попроще - но чтоб сам чёрт не разобрал, православный или католический... есть тут одна идея, как империалистам посильнее насолить.
Безымянный старикашка с белым, мучнистым от постоянного пребывания в подземельях лицом не переменив выражения этого самого лица принял расписку. После чего вдумчиво кивнул и полез куда-то в угол. Что-то принялся там ковырять, поднося к себе и подслеповато рассматривая слезящимися глазами, и наконец, прямо по золоту и драгоценностям он пошкандыбал обратно.
- Вот, - ткнулось в ладонь искомое.
Иван Иванович повернулся ближе к этой пятисвечовой лампочке, пристально рассмотрел всученный ему кусочек стылого металла. На ладони его поблёскивало изделие, и в самом деле весьма на крестик похожее - но никоим образом им не являющееся. Анкх... ну да, с виду тот же крест без верхней части, вместо которой обретается дужка для подвески.
Иван задумчиво усмехнулся и сказал:
- Воистину, на ловца и зверь бежит...
Он добавил решительно:
- Беру.
Он убрал крестик во внутренний карман пиджака. Чемоданчик оказался настолько тяжёл, что с первой попытки не удалось соразмерить его предполагавшийся вес с той куда там свинцовой тяжестью и поднять. Да уж, тяжела работёнка коминтерновских курьеров, снабжающих такими вот подарками братские партии товарищей во всех концах света!
Путь наверх по этой причине оказался куда тяжелее и дольше. Да и слегка разнывшаяся в этом холодном подвале нога тоже давала о себе знать.
2.
Ночь обрушилась на Геркуланум внезапно, словно кто-то в небесах опрокинул пузырек с чернилами. Жутковатое ощущение, по правде говоря! Борис Моисеевич выжил во время мясорубки в Фергане, когда за трон схватились два эмира, но с тех пор не любил непроглядную вязкость южных ночей. Он лежал в своем номере один, заложив руки за голову. А Иванов, отрабатывая легенду охочего до женского пола шалопая, отправился на прогулку по окрестностям города вместе с мисс Аврелией Норденз из фонда Шлимана.
Борис Моисеевич поморщился от одной только мысли о том, что завтра утром придется лезть под землю вместе с этой шустрой англичанкой. Иначе никак. Когда советские ученые прибыли, им недвусмысленно дали понять, что одних их под землю не пустят. Для соблюдения объективности при исследованиях, как было сказано на совещании, где собрались все присутствующие в Геркулануме археологи разных стран. Сам же Борис Моисеевич, бегло ознакомившись с рекомендательной характеристикой мисс Норденз, ожидал увидеть мужеподобную фигуру с характерным для англичанок лошадиным лицом - ибо он не мог себе представить, чтобы хорошенькая женщина могла с таким пылом отдаваться науке, как упомянутая мисс. Аврелия, однако, оказалась рыженькой гибкой очаровашкой, ветреной на вид как дюжина артисточек из столичного Варьете. Её не портили даже обильно покрывавшие лицо веснушки - видимо, среди предков мисс Норденз таки затесались ирландцы. И было в повадках этой дамочки нечто неуловимое, но очень знакомое, то, что заставило Бориса Моисеевича вспомнить английскую поговорку - "льва узнаешь по когтям".
Послужной список мисс Аврелии оказывался липой - где-то процентов на девяносто. Гомера с Эзопом мисс Норденз не путала, конечно, но на этом ее знакомство с античностью и заканчивалось. Милая Аврелия явно имела к археологии или истории куда меньшее отношение, чем Иван с Борисом. Хобби-прикрытие, не больше. Легенда, говоря по-нашему. Потому, услышав, что мисс Норденз сможет починить броневик, оставшийся где-то под землей, а при случае даже прикрыть отход коллег огнём пулемета, Борис Моисеевич нисколько не удивился. Принадлежностью к другой разновидности государственных служб наверняка и объяснялся ее шарм, равно как умение держать себя в обществе - Иванова она очаровала сразу. Хотя, скорее всего, сотрудник просто подыграл ей, намереваясь увлечь после совещания в оливковые рощи Геркуланума и уж там, под бархатно-черным небом, провести с мисс Норденз оперативную разработку.
Борис Моисеевич вздохнул, сел на кровати. Зажег роскошную по-буржуйски настольную лампу, хотел вызвать коридорного-боя и потребовать чаю, но передумал. Ученый достал записную книжку, перелистал. И, сам не замечая что делает, стал что-то чертить карандашом на пустой страничке.
Где та граница, где мечта становится бредом? А у Бориса Моисеевича была мечта, даже не мечта, а гипотеза. Рожденная в самых глубинах души, тщательно взлелеянная и выхоженная. Смелая, почти безумная.
У той жути, с которой завтра предстояло встретиться археологам, были очень интересные зубы. Ученый навестил коллег в больнице - о, из чистого сострадания - и так удачно получилось, что ему пришлось поприсутствовать во время перевязки. Он надеялся увидеть грубую подделку, нанесенную ножом или, к примеру, пилой. Такие раны он легко узнал бы и уверился теперь, что в подземелье можно идти совершенно спокойно. Но тот ужас археологов оказался иным. Следы совершенно очаровали Бориса Моисеевича, хотя археолог и был совершенно лишен садистских наклонностей.
Ведь зубы того, кто рвал тела иностранных коллег по цеху, были лишены деления, присущего всем млекопитающим - они все были коническими!
И сейчас, в воспаленном предвкушением мозгу Бориса Моисеевича, словно заевшая патефонная пластинка крутились обрывки мыслей.
Подвижка плит в результате вулканической деятельности... поднятие слоев, относящихся к раннему кайнозою, а может быть, даже позднему мезозою... чудом уцелевшая кладка яиц... тепло вулкана... чешуя, черт подери, чешуя...
Борису Моисеевичу разрешили осмотреть то единственное, что удалось вынести из подземелья немецким коллегам - совершенно случайно, на подошвах ботинок. Пока он мог сказать только одно. Если это и была подделка, то очень качественная.
В дверь негромко постучали.
- Войдите, - сказал Борис Моисеевич на языке Данте, запуская руку под подушку. Пальцы его сомкнулись на холодной рукояти.
Но вошедшим оказался всего лишь мальчик. Он принес записку от синьора Иванова. Борис Моисеевич дал пареньку пару сольдо, но развернул бумажку только тогда, когда посыльный ушел. Записка гласила:
"Со мной все в порядке. Буду утром".
Ученый усмехнулся, смял бумажку и глянул в записную книжку, все еще лежавшую на его коленях. На страничке обнаружилось изображение невиданного ящера - двуногого, с человеческой головой, опирающегося на хвост. В руках динозавр весьма человеческим жестом держал винтовку то ли Мосина, то ли Маузера. Борис Моисеевич спрятал записную книжку, выключил свет и закрыл глаза.
Он и сам удивился легкости, с которой ему удалось заснуть. Видимо, сказался многочасовый перелет в условиях, весьма далеких от комфортных. К итальянским товарищам летела делегация из ЦК, и пару мест летуны нашли, никуда они не делись. Но двух ученых посадили только что не на хвост. Да и бурные дебаты с зарубежными коллегами по науке даром тоже не прошли.
Иван, но не совсем Иван, да и вовсе не Иван - блаженно откинулся на простыне, недавно такой холодной, хрустящей, накрахмаленной, а теперь влажной и мятой. Мужчина привык к чудному имени, одному из многих, что ему довелось носить. Но кое к чему никак не мог привыкнуть - к возможностям нового тела. Он с наслаждением потянулся, хрустнув суставами. Рела - так мисс Норденз разрешила называть себя минут двадцать назад - раскурила две сигареты, протянула одну ему.
- Удивительное тело, - сказал он, выпустив дым вверх и лениво наблюдая, как он свивается кольцами под потолком.
Рела хмыкнула, тряхнула лохматой рыжей гривкой и лукаво прищурила один глаз.
- Удивительные возможности, которые оно предоставляет обладателю, ты хочешь сказать, - томно продлила она мысль.
- Да... И зачем, интересно, Старейшие наделили свои игрушки такой возможностью? - произнес Иван задумчиво. - Неужели это как-то сказывается на вкусе мяса?
Рела сломала сигарету в пепельнице. Прокол, милая - настоящая леди так никогда не сделает...
- Я полагаю, что это получилось как побочный эффект мутации, - сказала она и склонилась над ним. Пушистые волосы скользнули по обнаженному животу Ивана. Мужчина тихонько застонал от одного только трепетного предвкушения. Вот же очаровательная чертовка!
- Ибо если бы Старейшие знали, какой дар получат их игрушки, - продолжала она, берясь руками за тот отросток, который единственный хоть немного напоминал Ивану о его настоящем теле, но нес в себе совсем иные функции. - Они бы сами пожелали обладать такими телами, несмотря на их недолговечность и смехотворную эргономику...
В следующий миг мисс Норденз нашла своим губам и шаловливому язычку совсем иное занятие, нежели рассуждать о мутагенезе созданных Старейшими существ. Иван тихонько застонал и закрыл глаза.
- Но это невозможно, - хрипло выдохнул он. - Такому телу не вместить в себя разум Старейшего...
- И слава Обитателю Порога, - на миг отвлекшись, бодро мурлыкнула чему-то улыбнувшаяся Рела.
Больше они уже не отвлекались.
3.
Борис Моисеевич чувствовал себя алкоголиком, по недосмотру забравшимся в подвалы Бахуса. Ребенком, заблудившимся на шоколадной фабрике. Если бы не присутствие Иванова и мисс Норденз, он бы, наверное, приплясывал на пустынной улице. Целовал стертый временем камень стен и кричал бы: "Ай да Боря! А да сукин сын!". Аврелия же и Иван словно совсем не удивились, когда под землей, вместо ожидаемых катакомб обнаружился целый город с просторными, широкими улицами. Стены домов светились неярким, приятным для глаза зеленоватым светом, в котором веснушки на лице мисс Норденз казались черными. Шахтерские фонарики, которые все трое закрепили на своих шапках, путешественники выключили за ненадобностью. Иван только заметил, что мол, слава богу, не придется ему ползать в альпинисткой связке с его больной ногой. "Все-таки", подумал Борис Моисеевич мельком, "Оперативник он великолепный... но фантазии лишен начисто".
Ему стало даже немного грустно из-за этого - не с кем было поделиться своим счастьем во всей его полноте. Хотя нет, вдруг подумал Борис Моисеевич, усилием воли отвлекаясь от созерцания неправильных, овальных окон-провалов в стене дома. Именно окон и именно дома, хотя созданного явно нечеловеческими руками. "Не! Человеческими!" думал Борис Моисеевич, испытывая при этом невыразимое наслаждение. И это не было мистификацией, уж он успел потрогать и поковырять ближайшие здания. Если бы каким-то немыслимым способом весь этот город был возведен современными строителями, наподобие картонных домов в американских вестернах; если бы его строили люди - Борис Моисеевич это сразу заметил бы. Уж глаз, и рука у опытного археолога были набиты. Отличить штукатурку, положенную месяц назад, от известкового раствора, которым замазали щели во время царствования Рамзеса Третьего, ученый мог на ощупь и даже спьяну.
Но стена оказалась сделана из неизвестного материала, в котором вовсе не обнаружилось швов.
"Он сказал: слава богу", хотя нет...", непонятно почему прилепившись к этой мысли и раздражаясь, подумал Борис Моисеевич. - "Как же он сказал...".
- Как вы сказали, Иван? - спросил он вслух.
Расщелина, в которой практичные итальянцы установили грузовой лифт, выводила в тупичок между домами; а броневик они обнаружили метрах в двухстах. Из открытого люка до сих пор свисал труп водителя - точнее, останки бедняги. А осталось от того весьма немногое. Несчастного водителя словно срезало чем-то чуть выше пояса, и часть корпуса, торчащая из люка, до ужаса напоминала обугленный пенек. Верхнюю часть тела в пределах видимости обнаружить не удалось, а вот вмятую, тоже словно оплавленную стену ближайшего дома не заметить было трудно.
На мисс Норденз это не произвело ровным счетом никакого впечатления, но Иван вытащил останки итальянца и аккуратно положил их у стены дома, накрыв их своей курткой - Борис Моисеевич настоял, чтобы они оделись потеплее, под землей должно было быть сыро и прохладно. Против ожиданий, в подземелье оказалось тепло и даже немного душно. Аврелия тут же забралась в броневик, чем-то погремела там, и, выбравшись наружу, попросила мужчин откинуть бронекрышку моторного отсека. И тут же азартно уткнулась в него по пояс, радуя взгляды остальных классическим видом сзади.
Иван стоял рядом, с философским видом держа дерматиновую шофёрскую сумочку с инструментами раскрытой и наготове. В другой ситуации Бориса Моисеевича насторожило бы такое внимание к иностранной гражданке. Но Иван хоть и вернулся утром слегка помятым, но, несмотря на все, побритым и благоухающим одеколоном, объяснил своему старшему товарищу то, чего не мог рассказать раньше - таковы были инструкции, которые он получил вместо обзорной лекции по доантичным культам.
Мисс Аврелия Норденз была агентом Ирландской Республиканской Армии, которой Иванов и должен был передать тяжелый чемоданчик, выданный под расписку. Еще во время совещания они узнали друг друга по паролю. Борис Моисеевич воспринял новость с облегчением - они встретили друга и союзника там, где он опасался найти врага, или, в лучшем случае, недоброжелательного чужака.
- О чем вы? - осведомился Иван.
- Вы сказали: "не придется ходить в связке, слава..." Слава кому? - пояснил Борис Моисеевич.
- Да, невозможно заставить людей отказаться от бога, - заметила Аврелия и жестом, исполненным кошачьей грации, отбросила челку назад. Роскошные рыжие кудри она перед выходом безжалостно стянула в длинный хвост многозубчатой гребенкой-заколкой. Аппетитная грудь при ее движении мощно колыхнулась под майкой цвета хаки. В вырезе майки, уютно пристроившись в той ложбинке, которую Иван, несомненно, не обошел вниманием сегодня ночью, тускло блеснул крестик. В украшении было что-то необычное, но что, Борис Моисеевич не смог понять сразу, а задерживать свой взгляд на этой аппетитной части тела мисс Норденз счел неприличным. Он отвел взгляд и попытался вспомнить, какую разновидность христианства используют священники Ирландии, чтобы задурить голову трудящимся. По всему выходило, что католицизм или протестанство - но вот на тамошний этот крестик с петлеобразным верхним элементом решительно не походил.
- Какие бы социальные эксперименты не ставились над обществом, люди всегда будут нуждаться в некой силе, которую можно будет призвать на помощь в трудную минуту, - заключила мисс Норденз и обтерла руки ветошью.
Иван усмехнулся.
- Все эти буржуазные пережитки нами давно позабыты, Рела, - произнес он, хотя Борис Моисеевич был готов поклясться, что он подмигнул мисс Норденз. Ох уж, эта молодёжь...
- Я сказал: "Слава Тавил-ат-Умру", - пояснил Иванов. Аврелия вдруг посерьезнела и молча уткнулась в сверкающий вывороченными железками капот. - Я вчера книжку прочел, на тумбочке у Релы лежала. Там такие рассказы жуткие... и странные. Писаные неким Лавкрафтом.
- Ты прочел книгу? - удивленно спросил Борис Моисеевич, который при виде такой девицы был о своём коллеге лучшего мнения.
Иван задумчиво кивнул, сунул в требовательно раскрытую женскую ладонь какую-то финтифлюшку, и продолжил:
- Больная совершенно фантазия у человека. Какие-то придуманы рыболюди, которые платят за возможность совокупления с дщерями человеческими. Мол, целые города у них на рифах, под водой. Пиявки летающие, убивают все живое одним касанием. Бр-р-р!
Борис Моисеевич слушал его и думал, от каких нелепых случайностей зависит история. Первые слова, которыми обмениваются первооткрыватели в подземном городе, касаются какого-то писателя, любителя попугать почтеннейшую публику!
Голос у Ивана был приятный, но здесь звучал глуховато; Борис Моисеевич слышал шумы и шорохи, на которые прежде не обращал внимания. Где-то капала вода. Люди давно ушли из города, но мыши, змеи и пауки наверняка остались. В катакомбах гулял ветер - а как же иначе, вдруг сообразил Борис Моисеевич, - здесь должен быть еще один выход на поверхность. И, возможно, не один, иначе за века тут воздух так застоялся бы, что первых исследователей дыхание подземелья просто убило бы. Он машинально взглянул вверх, пытаясь найти низкое небо здешнего мира, но оно оказалось слишком высоко и терялось в темноте. Создавалось ощущение, что город не был вырублен в скале, а построен - возможно, прямо на берегу моря, который в те незапамятные времена могло находиться именно здесь. Борис Моисеевич видел на стенах окаменевшие, древние ракушки, следы водорослей и моллюсков - очевидно, уровень воды поднялся, и жители покинули город. Но что случилось потом? Возникало ощущение, что город накрыли крышкой, как аппетитное блюдо, чтобы не остывало. А потом в крышке появилась трещина...
- Подай мне ключ на полдюйма, милый, - попросила Рела.
Иван этак пикантно улыбнулся под скептическим прищуром коллеги, но со всепрощающей улыбкой выполнил просьбу и продолжил:
- Тавил-ат-Умр - это имя бога, который является стражем при двери, связывающей всевозможные миры и реальности. Также он почти безраздельно командует над временем. Я пошутил, вспомнилось просто - имечко-то звучное...
"Надо найти какое-нибудь здание, культовое или административное", подумал Борис Моисеевич. - "Прихватить с собой пару вещиц, и возвращаться. Пока мы не попались на глаза невыразимому ужасу". Он еще раз глянул на смазанный, с натеками, край стены - сделанный, между прочим, из базальта. Было непонятно, каким оружием нанесены такие повреждения. Но и, честно говоря, думать на эту тему не хотелось.
- Тавил-ат-Умр - единственный бог, которому поклонялись Великие Йих, - добавила Рела. - Раса, познавшая секрет путешествий во времени, живущая в тысяче мгновений одновременно. Они же, кстати, единственные, кто научился закупоривать проход Летающим пиявкам, которых больше никто не мог остановить... Почему они покинули Землю, напомни мне, Ваня?
Плечи того недоуменно приподнялись.
- А может, и не покинули, - сказал он. - Просто переместились во наиболее благоприятное для себя время. Они были тонкими ценителями прекрасного, эти складчатые конусы по три метра в высоту. Они нашли место и время, в котором самые красивые закаты и теплый ветер.
- Трусы и слабаки, - заметила Рела презрительно.
Иван вздохнул, чуть поморщился. Если он и хотел что-то сказать, ему это не удалось потому, что Борис Моисеевич закончил брать пробы и осведомился:
- Как ты думаешь, чем это могло быть сделано? - он махнул рукой в сторону трупа и оплавленной стены. А потом усмехнулся - наверняка у него самого сейчас такой же недоуменный вид.
Иван поковырял стену, даже постучал геологическим молотком на длинной рукоятке.
- Не моя специальность, коллега - но это не огонь. Скорее похоже на электрическое поле очень высокого напряжения.
Но тот упрямо молчал и не двигался. Мисс Норденз, озадаченная заминкой, подняла голову.
- Раса воинов не может судить расу философов, - сказал он негромко, и на скулах у него перекатились желваки.
- Да ну что вы, как дети, право слово! - воскликнул Борис Моисеевич и с досады едва не оторвал застёжку полевой сумки. - Так ссориться из-за какой-то книжки! Мифы об обитателях глубин есть у любого народа, этот ваш Лавкрафт просто пересказал сказки, которые ему бабушка рассказывала на ночь...
Мисс Норденз пробормотала:
- Извините, но написано так ярко и образно, что поневоле увлекаешься. Начинаешь относиться к героям, как к живым. Да, конечно, - миролюбиво добавила она, глядя на Ивана. - У каждой расы свои ценности. Я погорячилась.
Отвертка в ладони Ивана нерешительно дрогнула, но всё же перекочевала в ладонь женщины.
- Ну, вот и все, - сказала Рела через несколько минут и захлопнула капот. - Можно ехать. Вы в кабину, я к пулемету сяду.
Иван нехотя открыл дверцу кабины. Но едва его коллега сделал шаг вперед, как в этот момент земля у них под ногами задрожала. Откуда-то донесся низкий, раскатистый гул, а потом отдаленный грохот. Из расщелины, через которую путешественники спустились сюда, выплеснулась волна песка и камней, и в ней исследователи с ужасом увидели исковерканную кабину лифта.
Рела просто неприлично взвизгнула, а затем запрыгнула в броневик и захлопнула дверь. Иванов подхватил оцепеневшего старшего коллегу, оцепенело глазевшего на несущийся на него песчаный смерч, затолкал начальника в кабину и запрыгнул сам. По лобовому стеклу хлестнула словно толстая песчаная змея - у Бориса Моисеича даже на зубах заскрипело - извиваясь, спустилась на капот и исчезла.
- Везувий - очень непредсказуемый сосед, - с досадой признал Иван и, подумав, сквозь зубы добавил пару фраз не для ушек мисс Норденз. - Что делать будем, командир?
А тот молча смотрел на его спокойное лицо. И на совершенно сухие виски, хотя по собственным сейчас сбежал ледяной ручеёк. Иванов, заметив, что пауза затянулась, вопросительно покосился на него.
- Мне кажется, это вам решать, - сказал Борис Моисеевич, пересилив себя.
- Не понял?
Борис Моисеевич подумал, прежде чем ответить, уж этому его жизнь научила ох как крепко.
- Иванов, - заметил он. - Умел разговаривать на английском, но не читать.
Собеседник глянул на него в упор, и вспотевшему почтенному археологу на миг показалось, что сейчас пальцы Ивана скользнут к кобуре.
- Вы же зачем-то рассказали мне этот криво перевранный миф о Дагоне, о рыболюдях и летающих пиявках, - продолжал Борис Моисеевич. Рука Иванова, и впрямь уже начавшая спускаться к поясу, где у него висел револьвер, вдруг замерла. Иван Иванович задумчиво посмотрел на начальника.
- Но я намеков не понимаю. Скажи прямо, Ваня.
- А что тут говорить? - ответил тот. - Сейчас сами все увидите.
Недрогнувшей рукой он взялся за управление. Недовольно и кашляюще завёлся двигатель, сильнее запахло маслом и газойлем. И броневик, вздымая клубы вековой пыли, осторожно покатился вперед по захламлённой улочке.
Учёный наконец-то отпустил трясущийся как рука паралитика приклад пулемета, наслаждаясь внезапно выдавшейся паузой. Он с опасением и заботой ощупал кожух только что гневно клокотавшего огнём Льюиса и отдёрнул ладонь: "Не перегрелся бы". Иван, раскрыв зубцы гребенки, в свете дуговой лампы осторожно вычищал что-то из них. А милая даже в таком виде Рела морщилась от пороховой гари и перетягивала рыжий хвостик нелепо красной, извлечённой из кармашка шёлковой ленточкой, в довершение всех нелепостей украшенной ещё и сложным геометрическим орнаментом желто-зеленого цвета.
"Прекрасные... и такие чужие", - вздохнул Борис Моисеевич. Собственное одиночество, над которым человек редко задумывается, обрушилось на него во свою мощь. Горьковатые пузырьки этого грустного, безжалостно-пронзительного чувства взмыли, заполнили, казалось, весь пятиугольный зал с жертвенником странной формы, над которым возвышалась фигура, знакомая археологу по старинным рисункам, энциклопедиям и монетам.
Мужчина с рыбьим хвостом, в короне и с трезубцем, был вытесан из мрамора очень умело, тщательно. В лице его виделось что-то неправильное, жутковатое; и только сейчас, присмотревшись, Борис Моисеевич понял, что впечатление создается за счет сочетания выпученных рыбьих глаз с аккуратно завитой, почти ассирийской курчавой бородкой клинышком.
Они добрались до храма, никого не встретив по дороге. Борис Моисеевич немного воспрял духом и начал уже надеяться, что удастся обойтись без развлечений в духе их последних раскопок. Потому как примерно знал, как и чем встречать басмачей и белоэмигрантов. Но как прикажете противостоять электрическому полю высокого вольтажа, внушающему невыносимый ужас? Эх, сюда бы товарища Теслу...
Но когда Рела и Иван вынули пулемет из предназначенной для него башенки броневика, эта надежда растаяла, как снег под дождем. Сначала Борис Моисеевич никак не мог понять, как Иван, будучи сложения скорее среднего, чем могучего, несет оружие на плече без видимых усилий; но когда пулемет оказался у него в руках, он почти не почувствовал его веса. О том, как им удалось таковое провернуть, думать даже не хотелось. Спириты и экстрасенсы тут просто удавятся от зависти всем скопом!
Плавным, мягким движением Рела вынула заколку и отдала ее Ивану.
- Удержишь? - в ее голосе скользнула лёгкая насмешливость.
Тот молча кивнул и аккуратно, словно великую ценность, спрятал заколку в карман. А Борис Моисеевич в это время просто стоял и неподвижно смотрел на храм - предел своей возможности удивляться он уже давно перешагнул.
Сооружение оказалось высоким, и трое людей и броневик совершенно терялись в его тени. Архитектура выглядела странной, и в то же время пронзительно знакомой. Длинные, узкие, тянущиеся вверх проемы окон напоминали о готических соборах. Скругленные, мягкие очертания углов, выступов в стенах, которые Борис сходу определил как альковные, плавность переходов к опять же круглой крыше не встречалась археологу раньше. Собор напоминал могучий гриб, положенный шляпкой вниз, или же грушу, поставленную на землю черенком вверх. В общем и целом, внешний вид собора заставлял вспомнить строки из Льюиса Кэрролла:
"... на вкус он чем-то напоминал вишневый пирог с кремом, ананас, жареную индейку, сливочную помадку и горячие гренки с маслом".
То есть, выглядело нелепо и невозможно, но в тоже время жутко и притягательно. И тотчас Борис Моисеевич к ужасу своему вспомнил, где он уже видел нечто похожее. Хотя признаться себе в том оказалось страшновато...
В собственном сне!
...Впечатлительный парнишка долго не мог заснуть после того, как ему рассказали историю Самсона. И когда ему это наконец удалось, ему приснился странный храм... треск, серая пыль взметывается лохматым столбом, и здание рушится, проседает внутрь, распадается на части, а грохот падающих обломков заглушает дикие, нечеловеческие крики, в которые превратилась веселая песня.
Ему приходилось видеть это потом много раз во время изъятия у русской православной церкви неправедно накопленных богатств. Но тогда хотя бы церкви взрывали без людей...
Путешественники вошли внутрь. Кое-где ещё были заметны остатки штукатурки, а внутри стены оказались выложены разноцветной мозаикой.
- Как глазированное мороженое, - мимолётно заметила Рела, вертясь и осматриваясь.
Борису Моисеевичу внутренняя отделка помещения некстати напомнила церковь Спаса на Крови, что стоит у канала Грибоедова, но он сдавленно промолчал. Мозаика сохранилась хорошо, и похоже, ее создатели любили яркие оттенки. Сначала ученый не понял, почему на нее не хочется смотреть, от стен словно веяло жутью. Но когда он пересилил себя и присмотрелся, ему тут же захотелось отвернуться. Храм был очевидно посвящен Дагону, археолог узнал его статую, стоявшую у дальней стены храма. Но рассудок его почитателей, кем бы они ни были, наверняка был помрачен. Самым безобидным среди элементов росписи можно смело считать навязчивое повторение сценки, где огромный фиолетовый осьминог своим клювом выпивал мозг из раскрытой черепной коробки; остальные части условно антропоидного тела он держал в щупальцах, и этих частей в разных вариациях было от пяти до восьми. Все детали процесса были изображены с натуралистической и чуть отталкивающей прямотой. А на некоторых, особенно хорошо сохранившихся фрагментах фрески можно было разглядеть кровь на клюве осьминога и даже свисающие с него клочки лакомства.
Учёный вновь ожил в нём, с возрастающим азартом он сфотографировал несколько мест на стене, прежде чем Иван тихонечко взял его за локоть и предупредительно кашлянул.
- Пленку засвечивать не буду, - неожиданно пообещал он. Борис впервые обратил внимание, что глаза у него такие же серые, как у осьминога на стене. - Пара-тройка кадров, да ещё при таком дрянном освещении, нам не повредит... Но больше не надо снимать, ладно?
Борис Моисеевич лишь торопливо кивнул.
- Что это значит? - спросил он, кивнув в сторону пьющего мозг осьминога.
Но Иван мимоходом глянул на стену и неожиданно улыбнулся.
- Это просто шутка, - его пояснение оказалось хоть и удивительным, но выслушано было внимательно. - Глупая и не очень приличная. У Глубоководных весьма своеобразное чувство юмора.
Уж в чём-чём, а в этом начальник был с ним полностью согласен. Борис Моисеевич обратил внимание, что Иванов не употребил глагола прошедшего времени, однако недаром он считался умным человеком, потому что вслух уточнил:
- Шутка? В храме?
- А вы думаете, не скучно стоять вот так тысячу лет, на стенку пялиться? - весьма резонно парировал Иван. - Они просто хотели повеселить своего бога.
Втроем они подошли к жертвеннику. От времени он раскололся и по краям выкрошился, в центре же пятиугольника зияла дыра, уходившая, казалось, под фундамент.
- Вот как они попали сюда, - с огорчением признала Рела, внимательно осмотрев разлом.
- Кто? - осторожно спросил археолог, уже догадываясь об ответе.
- Летающие пиявки, - рассеянно ответила мисс Норденз и брезгливо передёрнулась. - Великие загнали их в области пространства, недоступные нашему пониманию. У них с Хранителем Врат разговор особый... Но кое-где есть слабые места, ну знаете, вроде дырки от выпавшего сучка. Великие нашли все такие дырки в этой реальности и закрыли их своими печатями. Но здесь печать сломалась - наверное, от древности.
- Вот уж нет, - неожиданно ответил тоже пристально осмотревший всё Иван. - Ее сломали... Борис, Рела - отойдите немного, пожалуй.
Двое торопливо встали за колоннами, украшенными причудливой, но полуосыпавшейся от времени резьбой, искусно имитировавшей коралловый риф. Борис видел, как Иван что-то вылил на жертвенник - что-то похожее на прозрачный светящийся блин. Меж ладоней Иванова ярко полыхнуло, в храме запахло озоном. Что-то громыхнуло, как показалось Борису, в отдалении.
- Ну вот и все, - буднично сказал Иван, вернувшись к ним. - Портал я закрыл, теперь остается только ждать.
- Чего?
- Летающих пиявок, - не без вздоха ответила Рела, и глаза ее хищно прищурились. - У них нет выхода ни на поверхность земли, ни обратно в свое время. Так, Ваня, я на вход, ты держись слева... А вы, Борис, прикрывайте сзади.
Тогда одна только мысль о том, чтобы стрелять в храме, ужасном, но в то же время притягательном, казалась ему кощунственной.
Иван, рассеянно ковырявший носком ботинка выщербленные плитки пола, вдруг поднял голову и ощутимо насторожился.
- Приближаются, - сказал он и вытащил из кармана гребенку Релы.
- Аккуратнее, по возможности, - произнесла мисс Норденз. - Мне нужна композиция из пяти чучел, для Высшей Школы Арл'Ди ехнем. Пяти! И еще бытовую сценку продумать.
- На какую ерунду только ты тратишь свое время, - вздохнул Иван.
- Кто платит, тот заказывает музыку, - пожала плечами мисс Норденз. - Закажут шкуру Ктулху - даже и ее добуду. Не потопаешь, не полопаешь, как говорится...
И в этот момент они ворвались в храм. Борис был вынужден признать, что описание летающих пиявок был до крайности точным. Прозрачные, почти невидимые, с серебристо-сверкающими пастями, из которых торчало множество конических зубов, летающие пиявки вызывали невыразимый ужас. Мозаика начинала плавиться и шипением трескаться, когда легкие тени, снизу похожие на иглокожих воздушных скатов, проносились над нею или рядом.
Из рук Релы вытянулись длинные зеленые плети, которыми она ловко хлестала по воздуху, за раз задевая двух-трех особей. Они с пронзительным визгом, напоминающим вой циркулярной пилы, падали в сторону Ивана. А тот уже держал наготове гребенку. Когда он ее раскрыл, она странным образом увеличилась в размерах и теперь больше всего походила на помесь бороны и граммофонного рупора. Стальные лезвия были соединены на манер челюстей. Раздвигая и сдвигая их, Иван мог увеличить или уменьшить зону захвата. Напарываясь на зубья бороны, некоторые из чудовищ лопались с громким треском, как позабытые нерадивой хозяйкой яйца в кастрюле. Другие просто подыхали, извиваясь, шипя, забрызгивая собой прекрасную, вневременную мозаику. Несмотря на то, что Борис ожидал чего-то в этом роде, он все равно оказался не готов к такому зрелищу, и первые, самые горячие моменты боя он провел как посторонний наблюдатель - к своему стыду. Он никак не мог поверить, что это все происходит именно с ним.
Но когда он услышал грохот разлетающегося витража у себя за спиной и, обернувшись, увидел в проеме разбитого окна серебристую тень, то он вскинул пулемет почти не думая.
Передышка наступила внезапно; время от первого мига, когда он полоснул очередью пробравшуюся с тыла пиявку, и до того момента, когда от тварей остались лишь расплавленные брызги на мозаике, словно сжала в гармошку, как бумагу, чья-то сильная рука.
Борис Моисеевич вздрогнул, опомнившись, и потер щеку, отгоняя чувство невыносимого, космического одиночества. Он даже заметил, что за тем крылось ощущение собственной ненужности, и содрогнулся. Ненужность для него означала смерть, и совсем не в философско-поэтическом смысле. Он прекрасно понимал, что жив до сих пор только потому, что это было зачем-то нужно Ивану. Точнее, не Ивану, а созданию, использующему его тело. А ведь, чертовски хотелось остаться в живых...
- Да уж, древние греки еще помнили вас, прекрасную охотницу, - немного неожиданно для самого себя сказал Борис Моисеевич.
- Вы не представляете, сколько усилий пришлось приложить, чтобы они забыли, на кого я охотилась...
Борис Моисеевич хмыкнул и тут же переменился в лице - Рела неожиданно направилась к дверям храма. Он невольно подался за ней, чтобы удержать, спасти. В этот миг он вдруг понял, что хотя на его счету было немало и более кровавых безобразий, ни с кем он не ощущал такого удивительного, умиротворяющего и сильного чувства близости, чем с этими двумя чужаками из другого мира. Какой-то животный магнетизм - Борис Моисеевич застеснялся своих мыслей, как застигнутый за кражей соседских яблок мальчишка, и чуть не покраснел.
- Не бойтесь, - услышал он голос Ивана. - Она сейчас пустит... хм... как бы газ, что-то вроде фосгена, который немцы делают на своём Фарбениндустри. По всему подземелью, чтобы добить тех, кто оказался умнее или же трусливее - и не сунулся в общую свалку. Мы переждем немного и пойдем обратно. Я знаю место, где можно будет пробить лаз на поверхность.
- А нас не самих не убьет этим газом? - спросил археолог со вполне понятной тревогой и красноречиво покосился на выбитое окно.
- Ну, на самом деле это не газ. По своим качествам это оружие больше похоже на узконаправленную звуковую волну.
- Понятно, - мрачно сказал Борис. Эх, в Красную Армию бы такое!
Он затравленно уставился на заваленный кровавыми останками пол.
- И почему только это случилось со мной?..
Борис не рассчитывал на ответ. Это был тихий крик в пустоту, к небесам, вечный человеческий вопрос. Буря в стакане воды - но Иван ее услышал.
- Простите меня, - сказал он. - Были еще варианты, были преданные люди, которые посвящены во многое, что вы сегодня увидели, они с радостью предлагали свою помощь... но я решил, что пойду с вами.
- Но почему?
Иван вздохнул.
- Я шовинист. И элитарист при этом. Да-да, не удивляйтесь, некоторые пережитки искоренить невозможно... Вы принадлежите к одной из самых старых человеческих рас, почти как я, и я подумал, что мне с вами будет легко. Я оказался прав. Никто из инсмаутцев не сообразил бы насчет Дагона...
- Благодарю за оказанное доверие, - очень мрачно и даже чуть жёлчно ответил Борис Моисеевич.
Эпилог
Когда они выбрались на поверхность, над океаном уже алела узкая полоска - то посланница прекрасной Авроры готовилась предъявить свои права на весь этот мир.
С каким же облегчением Борис Моисеевич увидел чуть впереди и внизу белые квадратики домов и понял, что они под землей просто обошли Геркуланум по широкой дуге! Он вдруг осознал, что потерял счет времени в этом проклятом подземелье. Сколько они провели там - сутки, двое? Эх, надо было регулярно брегет заводить - а ещё учёный, называется! Но судя по вдруг проснувшемуся желудку и пересохшим губам, второе предположение насчёт пары суток было, пожалуй, ближе к истине. И где же эта хваленая Италия с ее изумительной жареной камбалой, душистым перцем и совсем лёгоньким кьянти в тратторио - которое льётся в горло мягко как общепитовский нарзан, но стакана после третьего вдруг обнаруживаешь себя вовсю выделывающим ногами семь-сорок?
Рела тоже обвела окрестности с таким обиженно-недоуменным видом, словно ожидала увидеть прямо перед входом в пещеру белый лимузин, и недовольно нахмурилась. Потому что никакого здесь лимузина, пусть даже самого завалящего, естественно, не оказалось. Так - Карл Бенц и Готлиб Даймлер, кажется, таки нарвутся на забастовку от профсоюза... уж это себе Борис Моисеевич пообещал твёрдо.
- Они в пути, я чувствую, - сказал Иван, с наслаждением дыша этим пьянящим свежестью воздухом. - Надо немного подождать.
Женщина устроилась прямо на мешке, сквозь грубое полотнище которого проступала густая серебряная жидкость. Кровь тварей, которым судьба в лице божественной охотницы уготовила место в макете-зарисовке на тему быта летающих пиявок, столь необходимом для учеников Высшей Школы Арл'Ди ехнем, затерянной в неведомых пучинах пространства и времени. Иван же терпеливо прислонился к стволу дерева, кривого разлапистого кипариса, неведомо как уцелевшего на каменистом склоне.
Археолог молча сел прямо на землю, словно возраст вдруг навалился на плечи - до такой степени он устал. Борис Моисеевич толком не понимал, чего и зачем они ждут, но сейчас ему почему-то и не хотелось это знать. Больше всего его волновал вопрос, когда небожители соберутся избавиться от ненужного свидетеля. А то, что он всего лишь свидетель и именно ненужный, это он отлично понимал. Даже ночь, проведенная вместе за изничтожением летающих пиявок, не способна изменить отношений между богами и смертными. Да уж - в том, что перед ним именно боги, сомневаться теперь не приходилось.
Над Средиземным морем поднималась заря, алая, беспощадная, прекрасная, как гимн жизни после ночи, полной чудовищных кошмаров - и так хотелось бы, чтобы все это оказалось только сном после слишком плотного ужина.
Внезапно учёный понял, что Иван тихо поет, а он отчего-то понимает слова этой песни - очень древние и донельзя знакомые. И когда Борис увидел огромную пурпурную раковину, сияющую золотом, которую тащили по небу два кентавра с огненными гривами, он вовсе не удивился.
Кентавры остановились в воздухе над краем обрыва, которым кончалась небольшая площадка, развернув раковину так, чтобы в нее можно сойти с земли. Археолог невольно восхитился - у нее даже оказалась вполне автомобильного вида подножка, сделанная из черного блестящего материала. Выходит, и впрямь, все новое это хорошо забытое старое...
С мускулистых тел разгорячённых кентавров падали клочья пены. Рела гневно заломила бровку, бросила им что-то резкое. Кентавры одновременно повалились на колени - под их копытами явно находилась невидимая, но очень прочная поверхность. А бессмертная подошла и пнула ближайшего кентавра в бок мыском сапога.
- Борис, я не советую вам возвращаться домой, - внезапно сказал оказавшийся совсем рядом Иван.
- Почему? - с трудом разлепив пересохшие губы, Борис задал тот самый вопрос, которым он ещё в детстве частенько доводил до ступора взрослых.