Дом дремал. С тихим треском - как обозначает свое присутствие время, отслаивалась темно-зеленая краска со стен. Мутные стекла слепо смотрели на сад, на заснеженную рябину, на покосившуюся железную плетенку забора. Старые оранжевые половицы, как иероглифами, были покрыты затейливыми трещинками в яркой краске. За какой-то нелепой случайностью у порога лежал плетеный коврик, чуть поблекший от времени и пыли. Сероватым мягким налетом, словно гусиным пухом, была покрыта и посуда над раковиной - пара тарелок, да штуки три кружки, голубая клеенка в красных маках на столе. Позабытый на окне черный футляр все еще по старой памяти хранил в себе очки с одной пластиковой дужкой. Пол у печки хвалился белым: сыпалась со стен и потолка гашеная известь. Большому, треснутому в верхнем углу, зеркалу платяного шкафа в соседней комнате не для кого было кривить изображение. Ковер на стене и кровать не интересовались, как они выглядят.
Скрипнули тихо-тихо несмазанные петли входной двери. Старая кошка медленно подняла голову со сложенных лап, насторожила уши. Желтые глаза давно затянуло молочной бледной пленкой, лишаи уже не вычесывались из полосато-седой шерсти. Кошка села.
- Мяу? - хрипло спросила она, неуверенно спрыгнув на пол.
Дом вздохнул. Никто не пришел. Кошке показалось. Ей, в последнее время, все труднее было находить дорогу обратно из снов, и порой она путала события, которые происходили там, но не здесь. Во сне ей чесали за ухом и кто-то кормил, так зачем же просыпаться?
Кошка перешагнула порог, вымазавшись в белой пыли от печки, вскочила на стол - ох бы ей и влетело в былые времена за такое нахальство! - тронула носом холодный футляр.
- Мяу, - вздохнула она.
К ним никто не торопился. Очевидно, они давно не были кому-то нужны. Кошка уже с этим смирилась, только иногда вскидывала лопоухую голову и топорщила редкие усы. В доме было холодно. От досок тянуло сыроватой плесенью и тоской. Летом было проще. Солнечные пятна проникали сквозь треснутое стекло веранды и перекатывались с боков ржавого самовара на круглом шатающемся столе на кованый сундук, застеленный тяжелыми серыми половиками. Кошка уже не помнила откуда на крышке самовара блестящая мишура, которая неприятно колет нос, если случайно сунуться поближе. Дом ей не подсказывал, только вздыхал, оседая еще ниже на землю. У него сохранился в памяти еще тот момент, когда стены веранды обклеивали яркими географическими картами и вешали на стены граммофонные пластики. А кошку волновали только сломанные мышеловки, которые она обходила каждый день. В подвал она опасалась спускаться: там развелись крысы, а кошка была уже так стара, что оставшиеся зубы еле-еле справлялись с мышиными буграми, куда там крысиными. Один раз ей крупно повезло - незнамо откуда взявшийся хорек обожрался где-то найденной отравы и свалился прямо у крыльца. Он слабо дергал лапами, пока кошка перегрызала ему шею.
Днями дом играл в игру. Он осторожно хлопал ставнями, прикрывая окна, и начинал ждать. Вот-вот придет из магазина дед, забряцают ворота, и застучит по утоптанному двору деревянная палка. Дом взволнованно кряхтел: сыпалась с сеновала солома, тревожа старый буфет, и скрипели балки под крышей. Дед должен был скоро прийти, подладить двери, затопить печь - старые кости часто мерзнут, и громко включить телевизор. Тогда даже на улице всем будет слышно о чем толкуют в сером металлическом ящике. Дом очень старался, чтобы железная колючая антенна не вздумала скатываться с крыши. Но однажды был такой сильный ветер, что он ничего не смог сделать: антенна рухнула в сад прутьями-ребрами на колышки для помидор.
Под вечер приходила кошка. Неслышно ступая мягкими лапами шла по дому. Встревоженно обнюхивала все углы - не пахнет ли крысой? - и медленно запрыгивала на кровать в бывшей спальне. Доски были неприятными и жесткими, но вот что-что хорошо помнила кошка, так это перину, лежащую тут раньше. Но чаще ей было все равно на чем спать. Говорят, что у кошек девять жизней. Кошка не знала, как дожить одну.
Порой она взбиралась на крышу, неловко цепляясь когтями за бревна. Кошка смотрела на звезды. Иногда звезды падали. Они вместе с домом загадывали, чтобы время повернуло обратно. Когда рассвет мазал по трубе желтым солнечным зайчиком, кошка щурила глаза и шла спать.
Зима пришла неожиданно. Изморосью покрыла окна и цепкими холодными пальцами пролезла под шкуру едким морозом. Кошка не выходила из дому пару дней, так не хотелось вставать.
- Мяу, - простуженно жаловалась она дому, но тот ни чем не мог ей помочь.
Потом она все-таки поднялась, вышла на улицу, съела немного снега и вернулась обратно. Всё чаще скрипела дверь, но кошке было трудно поднять даже голову. Любопытство её скрывалось за плотно опущенными веками, понемногу сходя на нет. Она даже перестала вставать. Снаружи был белый снег и одиночество. Ничего нового.
Дом дремал. Он чувствовал, как промозглая сырость грызет его изнутри. Темнело дерево, прогибалась крыша, тлели на стенах ковры. На кухне окончательно и громко обрушилась печь, рассыпавшись по линолеуму красноватыми кирпичами и белой известью. Кошка не повела даже ухом. Дому снились яркие сны. Там трещала голландка, до ночи велись нескончаемые разговоры и гремела на столе посуда. Главное, холода не было. Только тепло.
Ранней весной по дому зазвучали шаги. Кто-то тяжело шел, хватая ртом воздух и держась за мокрые стены. Привычно пригнулся под дверной балкой и осел на порог, держась за сердце. Выцветшие голубые глаза слезились, но совсем не от ветра. Старик отирал слезы тыльной стороной ладони и не знал, что сказать, так щемило в груди. Кошка не могла услышать нежданного гостя. Она уже месяц окоченело лежала на жестких кроватных досках, положив голову на лапы. Дому её не хватало, но он сам все чаще забывал, почему. На старика у порога он смотрел равнодушно и строго потрескавшимися окнами без ставен. Дом уже никого не ждал.