Все началось отличным поздним утром, солнечным и оптимистичным, утром той ранней, но ужасно теплой весны, которая нередко наваливается на зимнюю, еще с остатками серого снега, Москву. Я проснулась необычно рано, особенно после вчерашнего. Вчера было воскресенье и к тому же корпоратив, как всегда безжалостный и беспощадный, с сильной попойкой, эротическими танцами, неожиданными признаниями и, если кому повезет, с незащищенным сексом.
Я собралась относить кое-какие материалы в редакцию, благо все уже было предусмотрительно заготовлено заранее и самое сложное - это подняться и добрести до душа и чая, потом все пошло полегче. В то утро было особенно сложно одеться. Не только потому, что в голове шумело, на душе скверно и это серьезно намекало на то, что вчера все было не совсем прилично и даже наоборот очень неприлично и, может, где-то необратимо и что это обязательно всплывет и молотом по голове размажет мой маленький мозг чувством ужаса произошедшего со мной, но даже не это создавало особую сложность. За окном плюс восемнадцать и надо соответственно одеться, а у порога стояли теплые сапоги и висела куртка, и так хотелось во все это нырнуть и укутаться, зарыться, спрятаться. Но слабый голос разума намекал на то, что зима, даже если вчера шел снег, уже прошла и надо обнажиться, как будто на спор на столе среди пьяных друзей или корпоративщиков, пытаясь станцевать стриптиз. И вот, кое-как одевшись соответственно погоде, я вышла на улицу.
Город шумел похлеще, чем в моей голове, ощутимо пахло весной и это сильно подстегивало не только меня. Еще не раздевшиеся, в теплых куртках и обуви, весело отдуваясь и вытирая пот с раскрасневшихся лиц, вокруг меня засновали люди с горящими как фонарики глазами. Шаг на улицу был сделан, я немного опаздывала, но вчерашний день давал мне кое-какие скидки, тем более, что в моем ремесле все это не так уж важно. Главное застать секретаря на месте, а не в соседнем магазине, все отдать, а потом подойти в кассу за гонораром.
Мне даже сейчас кажется, что эту газету я увидела сразу, еще на подходе к метро, затем краем глаза замечала у пассажиров и потом уже на выходе, и дальше в ларьках по улице. Я как бы подсознательно старалась не обращать на нее внимание, как бы не думать о плохом, будто отодвигая час расплаты. Благо, думать не хотелось совсем. Главное было доехать, отдать и может даже получить, если повезет. Это я о деньгах. И все, свобода. Можно даже пиво попить на открытом воздухе в хорошем кафе с отличными видом и официантами. В кафе на одной из улиц центра Москвы, тем более погода позволяла, ой как позволяла на этот раз. В метро против своего обыкновения я даже разглядывала людей. Изменения были налицо и явно в лучшую сторону. Хмурые, все те же грубые люди окружали меня, но все-таки на этот раз выражения их лиц были чуть мечтательнее чем обычно. Какой-то болезненный, лихорадочный блеск расцвечивал их выгоревшие от времени и пережитого глаза.
В редакции все прошло на редкость быстро. Я даже не успела отдохнуть в большом мягком кресле и в полной мере насладится мерзким растворимым напитком, как, благодаря нездоровой расторопности секретаря, я вновь оказалась на улице. Вот тут-то я и столкнулась с реальностью в виде яркой бульварной газеты, которая просто преградила мне путь, а может даже и больше чем путь. Проходя мимо входа в метро... Зачем я туда поперлась? Подземка была мне не нужна, я с самого утра решила, освободившись, мило прошвырнуться по центру с полным растворением в пространстве и времени с последующим поглощением допинга в виде хорошего пива и могла спокойно обойти стороной места повышенного напряжения в виде входов и переходов и хоть на день или на час, но все-таки оттянуть этот момент осознания. Так вот, проходя мимо входа в метро, я была наглым образом притерта к самодельному тенту какой-то невероятно громоздкой парой пожилых приезжих, к тенту с газетами, и окаменела. Прямо под моим носом я увидела эти ботинки. Яростно красного цвета, лакированные, блестящие, наверное, правильно назвать их ботильоны. К тому же на платформе, или не на платформе, а по нынешней моде на большом каблуке и еще с толстой подошвой под основной стопой, чтобы удобнее было ходить. Наверное, как-то эта фигня называется, типа... не знаю короче. Но тогда там на фото перед моим лицом они были не такие блестящие и не яркие. Знаете, как алая кровь, темнеет со временем, и грязные к тому же. Но в моей голове все крутилось, как же может называться такой каблук у этих ботильонов. Ботильоны, ботильлоны, батальоны, бастионы... Я оторвала взгляд от газеты и провела головой, делая круг и стараясь вобрать в себя как можно больше воздуха, попыталась освободиться от тугого ворота водолазки и повернулась к продавцу, по-моему, реально собираясь спросить, как называется этот гребаный каблук. Но, обернувшись, увидела загорелое, покрытое толстым слоем румян, обескураженное лицо женщины, довольно молодой, с ядовито красной помадой неземного, не московского цвета. Она протягивала мне ту же газету, на которую я так пялилась. Медленно разжав вспотевшие ладони, я взяла предлагаемый мне экземпляр, а она тем временем стала пытаться разгладить изрядно помятый мной. Они были цвета ее губ... В жизни. Я имею в виду ботильоны эти.
- Ты смотри мне. Помогай во всем, - она облизнула мороженое, наверное, специально старалась как можно более сексуально. - Я же маленькая, а ты большая. Угу.
Я стояла уже выбравшись из оврага и давно протягивала ей руку.
- Вот, охота кому-то каждый год валандаться с этими... - она как пьяная, качаясь, переступала по вырубленным кем-то ступеням на тропинке.
Перед самым верхом, как бы снизойдя и еще подумав, она подала мне свою маленькую, худую руку. Немного пройдя, мы вышли на Ленинский проспект.
Был конец августа. Середина субботы, хорошая погода и сладкое ощущение еще не закончившихся выходных. Перед нами лежал проспект, мы были почти в самом его начале, или в конце, это еще как посмотреть.
- У моей прабабки по папиной линии была комната на Ленинском. Как-то просвистели мы ее, - Юля шла, по-детски держа меня за руку. Ее ладонь была холодной, несмотря на жару. А меня как ток пробивал, всю аж трясло и хотелось укусить ее в шею.
- Она там дальше была, наверное, хотя я не помню. Помню, вид был потрясающий. Вид такой знаешь, прямо сразу скажешь что жизнь удалась, - она посмотрела мне в лицо, а я тщетно пыталась унять дрожь во всем теле, чтобы только она по руке не почувствовала. - Я снова вид такой хочу. Чтобы квартира огромная-преогромная и окно во всю стену, а за окном проспект весь, как на ладони, внизу. А я знаешь, в такой шелковой рубашке ночной поднимаюсь и босиком на балкон. Теплый ветер меня обдувает. А я под сорочкой ну совсем, ты понимаешь, и соски от ветра напряглись и хорошо мне, аж до дрожи...
- Красиво, - сказала я и не узнала свой голос, но потом откашлялась и предложила купить бутылку воды, якобы в горле пересохло. А сама еле сдерживалась, чтобы не пришпилить ее к стенке, но мы и так были странной парочкой. Очень странной парочкой.
Странное время август. Как перед смертью хочется надышаться, налюбиться . Чувствуется, что скоро конец и сентябрь уже на пороге. И вот, в это время особенно хочется задержаться, остановится, замереть, как бы впитывая это время - конец августа. И природа так затихает, и тепло без жары, и дождь как слезы радости, теплый и родной. И солнца больше, и в душе хоть танцуй, места много. Только нужен человек, который бы тебя за руку взял и ты бы его повел, и вместе дожить до сентября, а там и до весны, дай Бог. Дай Бог...
Так мы весело шли по дороге, говорили ни о чем, смеялись, были счастливы или считали себя таковыми. Возле ЗАГСа было много машин и женихов с невестами, не зря люди спешат объединиться перед зимой, обеспечить себя близким человеком. Страшно в холода быть одному. А потом мы зашли в обувной. Там ты и увидела эти бешено красные боты. Сначала, шутя, ты их одела, как подкованная блоха протанцевала даже. Громадный охранник посмотрел на тебя как на заморское животное, с интересом, но немного брезгливо.
- Какая мерзость! Сними это немедленно! - прошептала я ей на ухо, пользуясь случаем лизнув мочку.
- Я с ними на полметра выше! Ну, разве не прелесть! Правда они стоят бешеных денег, у меня таких нет, - при этих словах охранник как то неловко стал переминаться с ноги на ногу. А кассирша, опустив пониже голову, не сводила с нас глаз. - Но я не могу без них! - Юля сделала страдальческое лицо в мою сторону.
- А у меня в принципе нет денег, - сказала я обращаясь к кассиру. - Я пацифист! И выше всякой фигни! Вообще-то по времени, посмотрела я на часы которых не было, сейчас уже давно развитой и углубленный коммунизм.
- Да ну? А что это такое? - с наигранным любопытством спросила моя спутница.
- С каждого по способности, каждому - по потребности! Вот ты сегодня трудилась?
- Да, ты же сама знаешь, - сказала Юля как бы смущенно. - А потом я у тебя посуду помыла! - сказав это, она начала радостно прыгать на месте. Кассирша с охранником уже не скрывали испуганных глаз.
- Значит, ты можешь взять эти башмаки бесплатно! Бери!
- Что, правда? А я, дура, еще посуду мыть не хотела.
- Вот вы, милая женщина... - подошла я вплотную к кассовому аппарату. Оценив это как большую угрозу, охранник кинулся к кассиру, непредусмотрительно оставив пост у двери, чем тут же воспользовалась шустрая Юлька и с диким улюлюканьем вырвалась на волю. Охранник кинулся за ней.
- Я вызываю милицию, - сказала очумевшая тетка и сползла куда-то на пол.
- Милая женщина, где вы? - я перегнулась через стол, чтобы увидеть ее скрюченную спину. Она сидела на корточках и закрывала голову обеими руками как, наверное, ее учили на уроках гражданской обороны в далеком детстве.
- Сколько с нас? Эй! Хватит играть в авианалет. Ну, вернитесь в реальность. Есть же у этих черевичек, которые сама царица носила, цена? Не бесценны же они? - не получив ответа, я подняла пустую коробку, положила в нее оставленные босоножки и там же разглядела цену. Оставив деньги под расчет вылезшей к тому времени кассирше, я спросила:
- Все верно? - и когда она в знак подтверждения закивала головой, я вышла из обувного, прихватив пакет.
Тем временем, немного пройдя вверх по проспекту, я увидела такую картину. Яростно закрутив руки девушке в ярких ботинках, на тротуаре стоял охранник и с растерянным видом озирался по сторонам. Девушка истошно орала. Крики были разные, иногда даже невозможно было разобрать, то доносилось: "Пожар!", то: "Граждане, покупайте облигации государственного займа!", "Не проходите мимо жертвы грубого мужского шовинизма!".
Когда я подошла к ним, звучало: "Свободу Анжеле Дэвис!"
- Мужчина отпустите, пожалуйста, ребенка, - попросила я как можно жалостливее. - Вам же аморалку впаяют, как пить дать, - он посмотрел на меня глазами человека, попавшего в серьезную беду. - Я оплатила чудеса коммунизма, вот вам чек, - я поднесла к его озабоченному лицу клочок пропечатанной бумаги. Он долго изучал листок, все еще не отпуская Юлю. Догадавшись, что он все равно ничего не поймет, я вдруг увидела как женщина-кассир стоит на пороге и отчаянно подает ему знаки.
- Вот, вас зовут к тому же. Смотрите, она вас на обед зовет, чай закипел уже! - он посмотрел на вход в магазин, потом на часы и как-то нехотя, с сожалением, отпустил руки жертвы. Потом уже, пятясь спиной, как-то странно повел головой и неожиданно низким голосом произнес: "У, суки, блядь! Какие же вы на х... суки! Повернулся и бодрой спортивной трусцой побежал в магазин".
Чуть позже, в большом парфюмерном магазине, я сидела на диване и смотрела, как Юлька нюхает разные духи и душится ими. Глядя на ее новые ботинки кровавого цвета, представилось мне, как в далекой Чечне этот охранник, который еще охранником не был, держал своего друга Серегу на коленях и утирал такого же цвета кровь и пену с его рта, просил не говорить и беречь силы, а другой рукой безнадежно закрывал его громадную рану в животе. А Серега все повторял: "Как больно мама, как больно, как больно... мама..." и затих. И потом он точно так же бежал с автоматом наперевес спортивной трусцой, не оглядываясь.
- Ты зачем оплатила?
- Не надо так сильно шутить.
- Я бы убежала от него, если бы не эти бахилы, - Юля брезгливо подернула ногой. - Надо было в старых бежать, он бы меня тогда ни в жизнь не догнал!
- Дура ты, Юлька! Он бы тебя из калаша снял.
- Из какого еще калаша?
- Оплатите сначала, а потом читайте, - ко мне обращалась продавщица газет.
- Да не читаю я, не читаю ...на, возьми, - я насыпала ей горсть монет и она жадно стала их пересчитывать.
Аккуратно сложив газету пополам, я почему-то пошла обратно, но не в редакцию, а просто мимо, в глубь переулков.
Как мы любим свои избитые, проторенные дорожки. Излюбленные маршруты до метро и обратно, по проспекту и налево, полеты к родственникам на юг и турпоездки в Грецию. И как же пугает неизвестность, выбивает из колеи, вырывает нас из панциря обыденности, оставляя голенькими на этой земле. В общем, я шла тогда неизвестно куда и неизвестно зачем. Как оказывается, можно премило жить в двух шагах от шума и толчеи и при этом находится в очень уютном и тихом месте. Я как вор-рецидивист хваталась за холодные прутья стальных решеток ваших домов, я пыталась протиснуться в ваш отлаженный устроенный быт, я хотела рассмотреть ваши лица, заглянуть в глаза. Понять мысли, прикоснуться к коже. Кто же вы, люди-боги из двух этажных квартир в тихом центре злачного места по прозвищу Москва?
А тем временем на улицах уже радостно чирикали птицы, деревья еле сдерживали натиск разрывающей все на своем пути молодой листвы, а в соседнем дворе очень красивая пара грузила вещи и троих детей в большой, семейный автомобиль. Видно было что едут за город на все лето, а там наверное большущий дом и вид на закат, а еще бассейн, отделанный режущей глаза белой плиткой, и вода голубая-голубая, как у Аверина...
- Нинка, ну ты копуша! - Мансур уже полчаса ждал меня у подъезда. - Там телки уже нажрались, поди, - он внимательно следил, как я укладываю крупную пляжную сумку на заднее сидение. - Лелька с самого утра прикладывается, именинница, блин. Зашью, говорю ей, если ислам примешь, то тогда ни-ни. А она мне лучше я Бейлиса мерзкого приму, хоть нажрусь, все равно тебе на мне жениться не разрешат.
Я уже пристегнулась и смотрела на него с виноватой готовностью.
- Знаешь, если бы не ты, она бы подумала, что мы того... Ну, опоздали там... Шуры-муры... Она в тебе так уверенна, что даже меня, вот, послала тебя забирать, - он уже вырулил на Вернадского, ловко маневрируя среди машин. - А чего она такая уверенная, блин! Тебе вот не обидно, баба ты видная, все у тебя по высшему разряду, а она вот так с тобой? У вас как сговор какой-то нерушимый. Она знаешь ревнивая, бешено, темперамент, блин! Куда деваться. Всех своих подруг ко мне на пушечный выстрел не подпускает, а подруги надо сказать так себе, одна ты - красотка. А к тебе нет, парадокс какой-то бабский. Что думаешь? - сказав это, он положил руку ко мне на колено.
- Следи лучше за дорогой. А то и к вечеру не прирулим.
- Прирулим, прирулим. Я его дом не пропущу никогда. Да и был я там, уже.
- Неужели Лелька не постеснялась тебя на день ангела к Аверину взять?- удивилась я.
- На ангела постеснялась. Так, заезжали, она там что-то семейное с ним решала. Может, от родителей передавала что, может, деньги брала. Не сказала, мол, дела государственной важности, - он убрал руку с колена, переключил скорость и так на рычаге и оставил. - Мог ли я подумать, что буду там любовь крутить с племяшкой самого Аверина! Нин, ну и жизнь пошла, и ты, вот, едешь в его дом. Там, в бассейне его, будешь нырять как дельфин. На шезлонгах его сидеть. Вот ведь как, ты, наверное, когда с ней в школе училась и не знала, кто такой ее дядя. Да, мало кто, наверное, знал, а он тем временем уже серьезную карьеру делал. Железный, надо сказать, мужик, я его вот уважаю.
Тем временем мы уже ехали по Рублевке, будто в туннеле из леса. Деревья склонились низко, только просвет впереди и тихо как в сказке. Через густые ветки деревьев я пыталась рассмотреть кусочки неба, нет ли облаков, ведь я ехала загорать, на пляжную вечеринку, так сказать, или бассейную, если точнее.
- Да, все его уважают. Вот он Леле всегда празднование дня рождения оплачивает, подарок любимой племяшке и еще там всегда что-нибудь. Всю семью содержит до последнего идиота, и даже братца своего, папика Лелькиного, тащит. Хотя тот не бум-бум. Правда, с женой ему не повезло, с головой у нее что-то. С первого раза не заметно, но если вглядываться, то есть что-то. Но она такой не всегда была. Авария... и тронулась. Детей еще нет к тому же, а это, на мой взгляд, главное, - он завернул в какой-то проулок и через некоторое время припарковался. - А сейчас, вот, дом свой ей предоставил для пати. Вот он, приехали. - Мансур с восторгом смотрел на забор дома, у которого припарковался. - Я поехал, Лелю поцелуй за меня, я ее пьяной не люблю, ты же знаешь. И так из-за тебя всюду опоздал. - Он в шутку погрозил кулаком, уже садясь в машину.
Я толкнула калитку, она была открыта. Первое, что бросилось в глаза, это большой дом, как бы состоящий из двух симметричных друг другу замков, соединенных просторным холлом. Все, несомненно, напоминало рублевский стиль конца девяностых. Были башни, красный кирпич и граненые стеклянные арки. "Еще и винтовые лестницы с большими свисающими хрустальными люстрами в виде сосулек есть", - подумалось мне. Во дворе плитка, ухоженные газоны, дизайнерские цветники и даже одна альпийская горка в дань моде.
Я поднялась по парадной лестнице и зашла в дом. Холл представлял собой большое помещение в виде коридора, соединяющего два крыла. На противоположной от входа стороне была стеклянная дверь, через которую я сразу увидела громадный бассейн, Лелю топлес с бокалом и всех ее разношерстных подруг вокруг. Светило мягкое подмосковное солнце, девчонкам уже было сильно весело. Около бассейна стояли шезлонги, зонты, столы с выпивкой и закусками. Не надо было сильно присматриваться - это был девичник, и недалека была стадия, когда вдруг очень, очень становятся нужны мужики.
Под ногами у меня был плиточный пол, светлый и очень чистый. Я разулась и, взяв босоножки в свободную от сумки руку, пошла искать ванную комнату. Чуть дальше я увидела и лестницу винтом, и люстру. Поднялась наверх и, открыв дверь, оказалась в просторной спальне с видом на бассейн. Девчонки, уже взявшись за руки, прыгали в воду на брудершафт. Бросая вещи на ходу и на ходу же раздеваясь, я открыла дверь в душ. Под сильной струей воды, отирая лицо и подмышки, полубоком ко мне стоял мужчина. Потом он повернулся лицом, попытался открыть глаза и тут же увидел меня. Это был Аверин. Маленький, с короткими, волосатыми и немного кривыми ногами, с большими залысинами плавно переходящими в хорошо наметившуюся лысину, мужчина лет пятидесяти, но все еще хорошо сохранившийся, с крепким мускулистым телом человека регулярно занимающегося спортом. Меня тогда еще поразил красивый легкий загар, ровно покрывающий его тело и лицо, очень свежее и розовое. Он все еще стоял под струей, неловко хлопая глазами, которые заливала вода, фыркал, стараясь от нее избавится, вытирал лицо рукой, пытаясь меня рассмотреть. Я же не могла оторвать взгляд от большого родимого пятна, которое располагалось прямо над волосистой частью лобка, почти под пупком, но чуть правее. Оно было в форме фасоли, только раза в два больше.
- Вам душ, наверное, нужен, я сейчас освобожу, - его голос звучал будто из телевизора, только там он в основном был в костюме и галстуке, а тут струи воды стекали с его волосатых ног, лобка и висячего члена с яйцами. - Я вот раньше вернулся, не могу московскую жару пере...
- Извините, - очнувшись, я почти летела из комнаты, собирая на ходу свои вещи.
Я вышла к празднующим. Нервный смех душил меня, когда Леля представляла меня своим новым друзьям и я иногда прыскала со смеху, и боялась, что меня неправильно поймут. Потом, уже немного подпив и расслабившись, я увидела, как Аверин в плавках спускается к бассейну. Шел он, надо сказать, так же уверенно как и в костюме. В руках у него были мои босоножки.
Что тут началось... Лелька, во-первых, натянула лифчик с купальника, а сильно разогретые девушки с криками восхищения стали окружать олигарха плотным кольцом.
- Ой, какой вы загорелый!
- А какой накачанный!
- Загар! Где загорали? В Италии наверно?
- Вот повезло Леле, такой дядя!
- А можно с вами сфотографироваться?
- А автограф на чем-нибудь...
Именинница стала по очереди всех знакомить с новым гостем, дошли до меня.
- А это моя самая любимая, самая лучшая, самая верная и самая еще школьная подруга Ниночка!
Аверин деловито протянул руку: "Очень рад".
- Так мы уже знакомы, - нагло улыбнулась я в ответ.
- ???
- На приеме у Маргарет Тэтчер!
- А я подумал вы про душ!- засмеялся он и протянул мне мои сандалеты.
Леля как-то странно на него посмотрела. Вот такое у нас с ее дядей знакомство получилось.
Некоторое время спустя у меня дома она вдруг спросила:
- А дядька запал на тебя что ли?
- С чего бы?
- Ну, вот ты это мне и объясни, с чего. Я то его знаю, как-то все не спроста, - она поводила указательным пальцем у меня перед носом.
- Он таких любит, высоконьких брюнеток и что б с характером обязательно.
- Я шатенка.
- Какая на фиг разница! Ты поосторожнее с ним. Он человек несомненно хороший, но что-то с ними власть делает. Он уже и не человек в нашем с тобой понимании. Люди для него это средство, он вообще людей то любит но... Как бы это тебе донести, не ценна для него жизнь вот какого-то одного из электората. Ну и напилась я опять у тебя. В общем, ты поняла, не дура ведь. Когда дело будешь с ним иметь, помни об этом.
- Не буду я с ним ничего иметь.
- Ой ёй ёй! Ну и зря, можно много пользы выручить. А вообще-то он не спросит, - она совсем расплылась в кресле и я позвонила Мансуру, чтобы забирал.
Потом я его видела несколько раз: на свадьбе с Мансуром и еще на Лелькином дне рождения. Он всегда заезжал на несколько минут с огромным букетом роз и еще с чем-то прикольным. На свадьбу с цыганами приехал вот. И все время не уходил пока не поймает мой взгляд. Будто хотел проверить, тот ли эффект произвел. Или мне так казалось.
А дальше вот какой случай произошел. Звонит мне как-то Леля и говорит: "Пойдем туснем в клуб, костями погремим". Была пятница, и я не очень хотела куда-то идти, сил не было и настроения. Но Леля очень настаивала и я поддалась. Подъехала к клубу, зашла и только ее нашла, как она мне вместо здрасьте сунула в руку какой-то маленький сверток. Я разжала руку, чтобы рассмотреть, это было что-то белое. Лелька закричала: "Ты что! ты что! спрячь немедленно. Засунь в джинсы!"
- Лель, ты же знаешь... Спрячь у себя!
- Куда у меня? Меня сейчас Мансур найдет и врежет!
- В лифчик!
- Так нет его у меня! - она радостно затрясла свободными грудями. - Ой! А вот и Мансурок мой прется. Видишь, уже подозревает что-то. - она радостно побежала ему на встречу.
Посмотрев немного им вслед, я попыталась пройти к бару, но какие-то парни в странных майках преградили мне дорогу. "Вот быдло... - подумала я. - Куда только фейсконтроль смотрит". Решила уж было их обойти, но тут один крайний сильно заломил мне руку, а другой подоспевший достал наручники. Все происходило мучительно долго, как в замедленном кино. Окружив меня со всех сторон, они стали протискиваться к выходу. Зеваки недоуменно оглядывались на меня. И Леля истошно закричала, чтобы я ничего не подписывала, а дядя за мной приедет. Мне подумалось, что люди, наверное, офигели от такой напутственной речи. Одни лишь мои парни в странных футболках были серьезны как ангелы смерти. Меня погрузили в машину и там уж мужики расслабились и стали нести какую-то редкую чушь. Порой мне казалось, что говорят они на другом языке, хотя слова использовали, несомненно, русские. Потом я поняла, они рады, что все случилось так удачно и видно за это их ждет грамота, а может и денежное вознаграждение в целую тысячу рублей. Пока меня везли, я пыталась рассмотреть город и понимала, что я как программа-паразит уже изъята из компьютера города, не совсем еще изъята, но уже блокирована этими милыми парнями за тысячу рублей и все, что мимо меня сейчас проносится в окне, уже в принципе меня не касается. И, возможно, не будет касаться еще три или четыре года. А потом уже все будет другое. Компьютер апгрейдят, меня подправят, и не узнает никто, встретив на улице.
В отделении, куда меня привезли, все было не лучшем образом. Помогало то, что в реальность происходящего нормальному человеку поверить с непривычки трудно. Следак был ужасно худ, много курил и пил чай с сахаром. Улыбался так дико, видно сначала хотел понравиться. Обнажал большие желтые зубы на изможденном лице и все повторял: "Ты все мне расскажешь, ты все мне расскажешь". Потом вдруг начинал бешено орать, плевался и бил по лицу затрещинами, хлестко и звонко. Я окончательно впала в ступор, под конец даже смысл его слов перестал до меня доходить.
Как только меня закрыли в обезьяннике, в отделение кто-то приехал. Все сразу засуетились, забегали. Меня ввели обратно к следователю, он сидел, как-то неловко поджав ноги под стул, и выглядел задумчивее, чем обычно. На столе перед ним лежал хлам, который у меня отобрали.
- Ну, Нина Георгиевна, забирайте свои вещи, подписывайте лист и на свободу с чистой совестью! - говорил мужчина, который стоял сзади меня. Он был опрятен, в штатском, и выглядел бодро и свежо для столь раннего времени суток.
Я посмотрела на стол и опять повернулась к говорившему.
- Что-то не так? Может чего-то не хватает? Вы говорите, мы сейчас быстренько выясним, - в его голосе зазвучали веселые нотки.
Я пыталась вспомнить, где я видела его лицо, потом посмотрела снова на стол и произнесла:
- Кокаина нету.
- Чего? - мужчина не сдерживал радости, а у следователя еще больше вытянулось серое лицо и голова скосилась набок как у попугая.
- Вот видите, Сережа Андреевич, какая наша девушка шутница. Забрали у нее сахарную пудру со вкусом ванили. Нина Георгиевна, расскажи, ты же у нас заядлый кулинар. Так вот, а требует она взамен настоящий колумбийский продукт! Вот что значит, Сережа Андреевич, так не осторожно работать.
- А то! - неожиданно для себя вставила я.
На улицу меня вывел все тот же мужик. Показал машину, сказал, что мне туда. Я удивилась, так как ждала Мансура с Лелей, а это была не их машина. Открыв заднюю дверь, я увидела дядю. Он был заспан, чисто выбрит, одет просто, но дорого.
- Привет! - сказал он как-то натянуто бодро. Я поняла, что он без Лели.
- Садись, подвезу, - сказав это, он цепко ухватил меня за запястье. Голова моя была на воле, я повела взглядом, как будто выбирала, пройтись пешком или поехать с ним, но выбора уже не было.
Ехали мы не спеша, по не проснувшемуся еще городу. Все это время он продолжал держать меня за руку своей горячей рукой и, как бы в знак своей поддержки, периодически пожимал мою кисть.
- Ты же замерзла совсем, дрожишь вся, - с этими словами он приобнял меня за плечи и как-то прижался своим телом ко мне. Я продолжала молча пялиться в окно.
- Он к тебе не приставал? - очень глухо продолжил Аверин.
- Что?
- Следователь к тебе не приставал? - повторил он вопрос уже более уверенным тоном.
- Нет, не приставал! - раздраженно ответила я и силой освободилась от его объятий.
Дальше мы ехали молча. Только он опять сжал мою руку, я несколько раз пыталась освободиться, но он мне не позволил.
Когда подъехали к моему дому, Аверин вышел со мной. Мы вошли в квартиру, он, стараясь не шуметь, прикрыл дверь. Мы какое-то время стояли напротив друг друга в полутемном коридоре. Потом он стал расстегивать пуговицы на моей блузке.
- Это не мой кокаин, - сказала я, как-то вяло пытаясь отстранить его руки.
Он не унимался, пуговицы поддавались туго, руки дрожали. Он прижался к моей груди, и это не было поцелуем. Он вдыхал мой запах, а я думала, как же от меня воняет. Дальше он прошелся по шее и пытался поцеловать губы. Силой схватил меня за лицо, но у него ничего не вышло. Тогда, положив руки мне на плечи, он стал давить, я опустилась на колени. Аверин быстро расстегнул брюки, и я вновь увидела его родимое пятно. Он тыкал меня как слепого котенка в пах, и я сдалась. Темное пятнышко то удалялось то приближалось, раз два, три , четыре... Сам рукой задавал темп. Я вспомнила секрет итальянских балерин. Надо смотреть в одну точку, когда крутишь фуэте. И тогда можно и тридцать три и сорок четыре и не стошнит. Главное держать точку, держать взгляд...Тридцать пять, тридцать шесть... сорок восемь...
- Я знаю, - тихо прошептал он и кончил.
Все еще находясь на полу, неловко отталкиваясь каблуками, я пятилась назад, пока не нащупала вход в ванную. Так же, не вставая, я заползла туда и закрылась, не включая свет. Сначала я услышала, как он оделся. Потом слабо постучал в дверь.
- Ты как?
- Уходите, пожалуйста.
- Может тебе чем помочь?
- Ага, оставьте деньги на полке. Но знай, я дорого стою, - я включила свет, открыла воду, стала раздеваться. Умывшись над раковиной, глядя себе в глаза, тихо сказала: "Ну, что ты, что ты, ничего не произошло". И вспомнила, как в ранней юности, тогда, после отчима точно так же себя уговаривала, а потом ударила по щекам и поклялась, что никогда больше, никогда.
В понедельник меня на работе ждал огромный букет белых роз. Такие букеты обычно Аверин присылал Леле на торжества, видно его секретарь заказывал все в одном месте. В букете был маленький конверт, в котором от руки был написан номер мобильного телефона и одно слово - ВСЕГДА.
Машина со счастливой семьей уже уехала. На смену им во двор вышла пожилая няня с годовалым малышом. Я оторвалась от решетки забора и пошла дальше по переулку. За поворотом, как привет из прошлого, аляповато красовался магазин с надписью продукты. Несмотря на давно выцветшую надпись, внутри было как в музее, всего очень много. Скорее всего, там можно было купить даже недвижимость на Майами или дрель, но я купила сигареты, бутылку водки и четвертушку черного хлеба. Продвигаясь дальше по малознакомой улице, тщательно избегая многолюдных мест, я брела в поисках подходящей лавки. Найдя то, что искала, я села, закурила. Знакомая дрожь первой затяжки пробежала по телу, и стало все равно почти многое, даже то, что когда-то меня на курении отчим и поймал. Сейчас это было особенно смешно. Сделав еще несколько затяжек, со вкусом выдыхая, я отхлебнула из горла водки и раскрыла газету.
На весь первый лист была помещена фотография лежащей на земле молодой женщины. Лица не было видно, все тело находилось в какой-то неестественной позе, на одной ноге был ботинок красного цвета, другая нога была босой, обувь лежала ближе к фотографу и получилась особенно отчетливо и крупно. Колени жертвы содраны, одежда перепачкана. Над фото черными, большими буквами было написано: "СЛУЧАЙНАЯ СМЕРТЬ". Ниже, слева, был текст статьи, из которого следовало, что в подмосковном поселке Красково, сегодня рано утром пассажиром, шедшим на первую электричку, был обнаружен труп женщины лет двадцати пяти со следами насильственной смерти. По предварительной версии девушка возвращалась домой последним поездом, ее яркий вид привлек к ней преступника, который ее задушил с целью ограбления. При трупе не было обнаружено никаких ценных вещей. Личность потерпевшей устанавливается.
Вот, собственно, и все, что было написано про Юлю. Я докурила и еще отхлебнула водки. На душе стало теплее.
Мы сидели в баре - я и еще люди с работы. Сидели уже очень долго, до того момента, когда все изрядно набрались, а неугомонные разъехались, и между столиками пошли знакомства и братания. И вокруг, куда ни посмотри, только неприкаянные и остались. И вот, как-то и прибилась к нашему поредевшему столику маленькая хрупкая девушка. Даже не помню, кто ее привел. Как-то сразу она стала не то, чтобы своя, но не раздражала, хотя и вела себя дерзко. Но это было потом, а начиналось все как всегда прилично и почти прилично продолжалось. Мы закончили проект и, поскольку была пятница и всем так хотелось чего-нибудь выпить, все, кто мог, собрались и пошли сначала в бар, а потом все продолжилось в небольшом подвальном клубе с периодически сменяющими друг друга этническими вечеринками. В тот вечер или точнее ночь было что-то африканское, или это мне спьяну так показалось, а может просто из-за Этьена, который был, по-моему, из Анголы.
Как он появился не помню, но когда я, уже изрядно напившись, пробиралась к барной стойке, он очень тактично меня подхватил и мы стали танцевать эти простые сдержанные африканские танцы полные скрытого природного эротизма. Он мягко вел, и все, что от меня требовалось, это расслабиться и полностью ему подчиниться. Очень быстро я поняла принцип танца, мы премило оттанцевали одну композицию. Поблагодарив его, я пошла к своим за столик. Этьен же сел у бара как преданная собака и с готовностью стал ждать. Ждать, надо сказать, пришлось недолго. Через несколько песен я пригласила его сама. Был он немного ниже меня, гибок, пластичен, немного худощав, но с развитой, рельефной, очень черной мускулатурой. Двигался великолепно и, без вранья, мы были самой сексапильной парой на танцполе. Его руки держали меня за талию, наши бедра с каждым танцем были все ближе и ближе, чтобы лучше чувствовать и больше понимать друг друга. Когда я ощущала его дыхание на своей шее, какая разница, какого он цвета, какого пола, думалось мне. Причем здесь эта дребедень, когда он так танцует, когда он так близко и все равно, что он воняет как сандаловое дерево или мускусное, если последнее все-таки есть. И я уже подумывала о сексе таком горячем, грязном, наверное, даже в прямом смысле этого слова, то о чем будет так приятно и стыдно вспоминать потом. А будет или это потом? Зачем нам это потом, когда он так держит меня за талию, и я чувствую его тело, а он молод и горяч, и я еще о-го-го.
Но кто-то привел Юлю. Она повела глазом по присутствующим и как-то сразу будто споткнулась на мне. Посмотрела свысока, хотя она была маленького роста, и с усмешкой отвернулась. Короткая стрижка под мальчика, темно-рыжие волосы, зеленые глаза, стройная, даже хрупкая, фигурка, одета не дорого, но со вкусом. Выглядела она гораздо моложе своих лет. И болезненно белая кожа. Вот, собственно, что она собой представляла, и так я ее запомнила тогда. И вот на мое разгоряченное африканскими танцами тело такой смелый взгляд.
- Чё улыбаешься, милая девочка? - почувствовав вызов, спросила я.
- Да, ты убьешь меня, поди? - у нее был приятный грудной голос, немного не подходящий для ее телосложения.
- Солдат ребенка не обидит.
- Правда даже солдатам не нравится.
- И что же ты такого обо мне знаешь смертельного?
Она прищурила один глаз, потерла нос и голосом медиума на спиритическом сеансе произнесла: "Зовут тебя Нина, тебе двадцать семь лет, ты приезжая, закончила факультет журналистики, мечтаешь написать книгу, в юности удачно бросила курить, росла без отца, не очень любишь свою мать, в детстве мечтала завести большую собаку, жутко комплексовала по поводу своего роста, не любишь зиму, хотела стать врачом и актрисой, занималась танцами, сделала один аборт, предпочитаешь женщин". Она закончила и с напускным равнодушием стала ждать моей реакции.
- Тоже мне сеанс черной магии с последующим ее разоблачением. Тебе в цирке надо выступать, - я допила остатки противного выдохшегося пива. - По каждому пункту могу рассказать, как ты это делаешь.
- Валяй!- она поставила локти на стол, максимально подавшись вперед ко мне.
- Начнем, - я села точно также. - Имя, самое легкое, ты слышала, когда меня кто-то звал за столом. Возраст, не сложно, видно я моложе не выгляжу, но и старше тоже, что уже само по себе хорошо. Дальше логично, когда здесь все из одного журнала, - я обвела присутствующих рукой. За столом немногие оставшиеся сидели со скучающим видом. - Что дальше? Книга? Ну, это, как сказал Довлатов, каждый журналист тайно мечтает написать книгу. Только вот откуда ты это знаешь, ведь художественную литературу ты в последний раз читала в восьмом классе, так как в девятый тебя не взяли. Ты наверное два месяца спала с журналистом одной очень желтой газеты, пока он тебя не послал. Потом кто же в детстве не мечтал о собаке, враче и актрисе, не пробовал курить и не комплексовал по разной фигне? Вот аборт я не делала, это был выкидыш, если уж все по чесноку. И за такое не убивают, по крайней мере, я.
- Вот и правильно. Я знаешь, если убьешь, буду к тебе по ночам приходить и целовать в засос. Вот так, - она перегнулась через стол и действительно стала делать, что обещала, как-то сильно для девушки, особенно такой хрупкой как она. - Пойдем, выпьем пива.
Поднялись мы уже вместе и сели у барной стойки невдалеке от растерянного Этьена. А когда выходили из клуба, он с тоской смотрел нам вслед и думал примерно так: "Сегодня сорвалось, но завтра будет новый день и те же старые вечные танцы".
На улице было уже светло, мы чувствовали себя людьми, побывавшими во временном провале или вышедшими из опасного забоя. Щурясь от света, я остановила машину, мы поехали ко мне. Старались вести себя прилично и не целоваться, но это не помогло, и таксист с удивлением не отрывал глаз от зеркала заднего вида.
Потом, купив шампанское и еще что-то в круглосуточном, мы радостно ввалились в мою квартиру. Кинув пакеты у порога, мы прошли в комнату и я развалилась на своей кровати, занимавшей большую часть моей холостяцкой квартиры. Юля тем временем разглядывала мое жилье, а я - ее. При дневном свете она выглядела старше и я уже не давала ей восемнадцать. Бедра подростка и полное отсутствие груди еще никого не делали старше. И видно Юля этим хорошо пользовалась, подыгрывала окружающим, изображая дерзкую нимфетку. Она тем временем поставила "Шаде", ее старые вещи, задернула шторы. Некоторое время стояла спиной и якобы рассматривала книги в шкафу. Во всем происходящем с нами было уже что-то предопределенное. Как будто я купила проститутку. И Юля и я знали, что сейчас произойдет. Минутой раньше, минутой позже не имело значения и от этого оттягивания мне становилось только приятней. Она повернулась и пошла ко мне. Как-то немного робко коснулась моей груди и я даже подумала может это у нее в первый раз с женщиной, но я знала, что это игра. Помогла снять мне брюки, поцеловала грудь, потом живот и опустилась ниже. Сначала небольшими дразнящими движениями она только слегка касалась клитора, потом все сильнее и сильнее пока, полностью обхватив губами, не стала засасывать его в себя, как бы массируя еще при этом. Дальше я ощутила, как ее палец ласкает мой анус. Сначала рядом, только чуть-чуть касаясь, но потом все сильнее и когда она полностью его ввела, я застонала от захлестнувшей меня дрожи.
Однажды, когда мы с ней чуть рассорились, Юля как-то сказала в сердцах, что тогда в баре ей просто некуда было податься, а у меня на лбу было написано бесплатное пиво, деньги на такси и квартира в хорошем районе. И еще как же она тогда сказала... А, желание трахнуть хоть кого-нибудь.
На скамейке, на той газете, где была Юлька, лежал обгрызенный ломоть хлеба, водку я держала в руках, полбутылки уже не было. Пространство вокруг меня серьезно поменялось. К ногам ползли мерзкие тени, деревья над головой враждебно шевелили голыми ветвями, как бы перешептываясь обо мне, сговариваясь о чем-то. Я огляделась, вокруг было еще сыро, грязно. То там, то здесь валялись пустые бутылки и не так далеко от места моего прибежища размещались мусорные баки, из-за которых выглядывала странная пара бомжей неизвестной половой принадлежности. Чтобы не усугублять ситуацию, я поставила бутылку рядом с хлебом и, поднявшись и обращаясь к газете, сказала: "Спи спокойно, дорогой наш друг". Пошла по направлению к мусорке. Проходя мимо засобиравшихся людей, бросила им вдогонку: "Помяните рабу Божью Юлию!". Один из пары повернулся ко мне синим распухшим как у утопленника лицом и радостно закивал, улыбаясь во весь свой беззубый рот. Юля часто повторяла, что в жизни нет ничего случайного, но это в жизни, а в смерти?
Следующий поворот открыл совсем уж необычный вид. Уходящее солнце заливало своим предвечерним теплым светом небольшой проулок, образованный двухэтажными старинными зданиями. Наверное, это была та самая едва сохранившаяся купеческая Москва, о которой я так много слышала, но так и не успела застать. И, глядя на все это, мне вдруг отчетливо вспомнился Питер.
Мы ехали в Питер на три дня, культурный уикенд, так скажем. Была середина лета, конец белых ночей и самый пик нашего с Юлей романа. Ехали мы, как вся столичная молодежь, ночью поездом с соответствующим названием. Как же я в детстве любила поезда, куда же все делось, не понятно.
- Первым делом, слышишь, надо посетить Голландию, - шептала она мне на ухо.
- Конечно, через выходные. Давно мечтаю об Амстердаме. Это, я бы сказала, долг каждого представителя секс-меньшинств и просто наркомана.
- А ты к кому себя причисляешь?
- Дай подумать.
- Какая же ты у меня еще дурында стоеросовая, - сказала Юлька и заснула.
Номер был так себе с видом на какое-то малообжитое поле, заставленное рядами непонятных сооружений. Как оказалось, это был рынок. Хорош он был тем, что там всегда можно было купить местное пиво и никогда не было людей, что для москвичей несомненный плюс.
Мы пошли в Новую Голландию. Поясню для тех, кто не курсе, если конечно такие остались, Новая Голландия - это небольшой участок старого города, необычайно красивый и самобытный, прозванный так в народе за обилие каналов и мостов. Сердцем же этого чудесного места был крохотный остров, окруженный со всех сторон водой. Раньше там располагалось какое-то хранилище с корабельными лесами. С тех далеких времен там оставались здоровущие ворота и небольшой канал, уходящий глубоко в центр. Вот, прямиком в это сердце и направились мы бодрым солнечным утром.
С той самой поездки у меня до сих пор сидит в голове мой Питер, город вечного тепла и света, где ходят полупустые вагоны метро, разливают вкусное пиво, в барах чистые туалеты и можно в свое удовольствие ходить пешком, есть мороженное, вдыхая влажный воздух исполосованного каналами, как бритвой, пространства. Когда меня уверяют что этот город сер, печален и, несомненно, депрессивен я думаю, что мы говорим о разных вещах.
Места там и вправду были обворожительны, или мы просто были влюблены, как знать. Помню, меня поразил громадный собор с небесно синими куполами, усыпанными золотыми звездами. Своими белыми стенами он будто нависал над бренным миром. Масса переплетающихся каналов, как сеть рыбака, пропахла тиной. Эти мосты с премилыми названиями, на которых надо было то целоваться, то обниматься. А потом мы вышли к острову и перед нами выросли из воды ворота. Они были потрясающими, внизу их уже не первое столетие подмывала холодная балтийская вода, с боков их зажимал дикий кустарник, а с верху то там, то сям большими зелеными ломтями свисал пушистый мох. И вся запущенность места только прибавляла этому памятнику старины в моих глазах еще больше ценности и красоты. Немного за воротами, в глубине, виднелся небольшой пешеходный мостик.
- Я хочу туда! - закричала Юлька, показывая на мост рукой.
- Хочешь? Пойдем, - мы стали искать, как перебраться и, немного пройдя, увидели мост, ведущий на землю. Металлические ворота были закрыты, рядом красовались две таблички. Первая говорила о том, что это какое-то училище, а вторая - что территория охраняется и посторонним вход строго воспрещен. Я толкнула калитку, она со скрипом поддалась.
- Так, заходим, по сторонам не озираться, идем в среднем темпе в заданном направлении. Изображаем бывалых здесь людей, - сказала я прежде, чем мы переступили порог.
На территории особо никого не было, только сторож грузил какой-то хлам на старую телегу. Идти было не так уж и близко. Деловито продефилировав мимо учебных корпусов, мы вышли к заветному мосту. Надо бы отметить, что внутри это место напоминало цеха заброшенного завода со следами былого производства и элементарной жизнедеятельности. Куда ни глянь, везде валялся ржавеющий металлический мусор. Все поросло бурьяном с человеческий рост, а сами ворота изнутри были попроще, без следов былой лепнины и тому подобных изысков, все еще отличавших их лицевую сторону. Все равно они производили, несомненно, приятное впечатление. Как ни банально, но, зайдя на мост, первым делом мы стали целоваться. Прервало нас улюлюканье и редкие аплодисменты, доносившиеся из-за арки. Маленький экскурсионный катерок подобрался к нашему мосту по проложенному каналу. На борту судна было человек десять, многие фотографировали, остальные махали нам рукой. Мы стали махать им в ответ. Лодка, покачавшись немного в воде, увезла зевак дальше, но через небольшой промежуток времени точно на то же место приплыл другой катер. Мы тоже им помахали. Катерки шли один за другим, сменяя друг друга. Все это вдруг напомнило первомайскую демонстрацию и мавзолей в виде мостика. Видно, это был очень популярный маршрут. На следующий день, когда мы уже подплывали к арке на такой же туристической лодке, мне вдруг подумалось, что может пространство и время сделают петлю и мы увидим себя целующимися на мостике, заулюлюкаем сами себе и сами же себе помашем рукой. На мосту никого не было. Где-то в груди немного защемило от того, что в мире все-таки нет чудес.
Дальше нас ждал у Мариинки Сеня. Про себя я назвала его Сеня Питерский. Это был парень под тридцать лет, серый и невзрачный во всех отношениях. Мы поздоровались и познакомились. Потом из разговора мне стало понятно, что планировалась прогулка по крышам. Отличная, шикарная вещь с самопальной экскурсией и, так сказать, нестандартным видом на город. Но, что-то не сложилось, большая часть крыш на маршруте оказалась закрыта, что и послужило непреодолимым препятствием на нашем пути. Потом он попросил закурить и уже панибратским тоном заметил:
- Знаете, это экскурсия вообще-то только для влюбленных. По крайней мере, я только влюбленных туда вожу, - он поднял голову вверх, как бы показывая, куда именно он всех водит. Грубое лицо его при этом осветила беззаботная детская улыбка. - Ну, чего бы вы туда поперлись? - добавил он под конец.
А когда мы проходили мимо кунсткамеры, Юля сказала, что в порт причалил гигантский суперлайнер "Миллениум", что таких в мире всего один или два и мы поперлись пешком его смотреть. Шли долго, под горячим солнцем, мимо пивных веранд и сфинксов. В пивных пили, у сфинксов фотографировались. Еле-еле дошли к вечеру, усталые, пьяные, с гудящими и растертыми ногами. Зато увидели много красивых, громадных, снежно-белых кораблей. А "миллениум"? Его не было, он вчера уплыл. Но был же ведь, был! Хотя я уже думала, что она все сочинила.
На следующий день мы с самого утра болтались по центру. Что делали? Помню, у собора "На крови" были, потом смотрели на яйца лошадям на Аничковом мосту. В парке у Екатерины сидели, затем на Дворцовой площади, на набережной зашли на стрелку. Сфотографировались по очереди на фоне какого-то сидячего крупного дядьки, долго искали Аврору, нашли Аврору и пошли обратно. Зашли в Петропавловскую крепость, купили там мороженное. Посмотрели на очередь из людей, желающих попасть на вертолетную экскурсию. Увидели сам вертолет. Посидели на коленях у дегенеративного Петра, сходили там в туалет, поставили по свечке в церкви, посмотрели на пушки, которые стреляют в полдень. Затем пытались рассмотреть конную статую Первого императора и Адмиралтейство поближе. И, наконец таки, рухнули на поляне перед Исакием.
- Зачем ты дала ей уйти? - особенно гнусавым, капризным голосом произнесла Юлька. - Ты же могла ее закадрить. Я же видела, она плыла под твоими глазами, - она лежала у меня на коленях, я пыталась убрать с ее лба все непослушные волосы. Они все время проскальзывали и то там, то сям, просыпались на бледную кожу. - И нам бы было весело, и ей приятно. Сейчас не ломали бы голову, чем заняться, - мне наконец-таки удалось удержать ее лоб совершенно оголенным на некоторое время. Юлино лицо было продолговато, с крупными глазами, небольшим ртом и теряющимся под тяжестью лба подбородком.
- Страшная, - сказала я, выпуская ее челку на волю.
- Ниче вроде. Зажралась ты, мать, - промолвила она и повернулась на бок со скучающим видом.
Вспоминаю пронзительно голубые глаза юной девушки, которая стояла тогда у Казанского собора.
- Ну, иди же, - Юлька толкала меня острым локтем в бок. хотела, чтобы я подошла к ней, скучавшей у колонн. На вид она больше напоминала сказочного эльфа в легком развивающемся платье до колен и в летних балетках без каблуков. За ее спиной, я в этом не сомневалась, находились аккуратно сложенные перламутровые крылья.
- А что я ей скажу?
- Придумаешь на ходу.
- Здрасьте. Вы не могли бы нам с подругой помочь? - я начала разговор.
- А что собственно случилось? - с неожиданной готовностью отреагировала незнакомка.
- Дело в том...дело в том...- развернув карту, я искоса посмотрела на Юлю. Она показала мне жест рукой, как будто пыталась завести старый автомобиль.
- Дело в том...что мы с подругой...
- Как проехать, да? - не вытерпела девушка.
- Хотели бы ...проехать в... Петергоф, - выдавила я.
- А, так это вам надо...- девчонка начала подробно рассказывать на какой поезд и где надо сесть, а потом выйти и еще куда-то там свернуть. - Но еще можно от .....там по четным дням идет автобус как раз в .... От куда в Питергофф просто рукой подать. - она углублялась во все большие подробности, а я смотрела, как тонкая золотая цепь переливается под солнцем на ее совсем еще детской шее.
- Нам это не подходит, - сказала я с нескрываемой грустью.
- Почему? - удивленно спросила она.
- У нас проездные на метро... Может самолетом? Хотя моей подруге сильно закладывает уши на высоте.
- Нин! Я что-то не пойму! Помочь надо! - Юля стояла в окружении небольшой группы интуристов.
- Спасибо вам большое, милая девушка! Главное жениха хорошего вам! - напоследок я все-таки отважилась пожать своей Белоснежке руку и побежала к подруге.
- Им что-то надо! - испуганным голосом прошептала Юлька. У жутко перепуганных заморских гостей через двадцать минут от Русского музея отходил автобус, который их вез к пароходу, а пароход за пределы Российской Федерации. А они заблудились и никто не может объяснить им на английском где же этот музей! Они были в панике. Я кое-как их успокоила и задала нужное направлении. Пока я безмятежно созерцала удаляющиеся спины развитых капиталистов в поле моего зрения появилась странная особа, мужиковатого вида, которая подошла к моей Дюймовочке и наглым образом поцеловала ее в засос.
Опешив от увиденного, я повернулась к Юльке со словами:
- Ты это видела?
- Что?
- Ну, этих!- я, не оборачиваясь, указала большим пальцем за спину.
- Ну и че? Уходит, блин, прохлопали.
Оглянувшись, я то же ничего не обычного уже не заметила, просто две девушки одна чуть постарше, другая совсем еще молодая спокойно покидали площадь перед собором.
- Глюк словила, наверное...
- Совсем стыд потеряли!
- Ты тоже тогда заметила!- я снова была у Исакия.
- Почему же именно тогда? Я и сейчас это прекрасно замечаю! - Юля кивнула головой. Я посмотрела, куда она указывала. На краю газона стояли два пьянючих мужика и весело ссали под крупное дерево прямо у дороги. - Финны небось отрываются, - она лениво повернулась ко мне. - А вообще я жрать хочу.
Мы поднялись и пошли в поисках места, где можно поесть. Поплутав по малознакомым улицам, вышли к заведению с подобающим названием - "Фабрика- кухня".
- Вот то что мы искали, - сказала я, проходя в помещение, и сразу поняла, что ошиблась. Внутри было пусто, затхло, но особо отталкивали стены. На темно-красном фоне были нарисованы различные яства, художник видно хотел изобразить все в плакатном стиле 20-ых годов, но получилось как в бредовом сне голодного наркомана - гротескно и несъедобно. В углу этой фабрики тихо бились в настольный хоккей два обдолбанных парня. Пройдя вглубь, мы заняли ближний к барной стойке стол. Подошедший за заказом официант ничем не отличался от "хоккеистов" в углу. Очень удивился, когда мы заказали еду, и ушел, не проронив ни слова.
- Хорошо тебе, наверное, - сказала Юля, когда парень собирал грязную посуду с остатками ужасной еды. - Может, допингом поделишься?
- Мы сейчас встанем и уйдем, - настойчиво произнесла я, когда парень отошел.
- Не вижу причин для отказа.
- Трава это же не секс, нельзя курить с кем попало, - сказала я, уже поднимаясь из-за стола. - Ты все-таки остаешься? - Юля молчала, видно было, что настроена она решительно. - Это твой выбор.
На улице было свежо. Серело низкое питерское небо, демонстрируя мне остатки не совсем ушедших белых ночей. Я подошла к каналу и облокотилась на парапет. Грязная вода внизу почти стояла. Из русла кое-где торчали сломанные ветки, местами виднелся мусор и запах был не очень. Мимо меня не спеша шли редкие прохожие, машины совсем перестали появляться. Сегодня мы планировали посмотреть развод мостов, вспомнила я. В груди неприятно засаднило. Я перешла дорогу и второй раз за сегодняшний день толкнула дверь "Фабрики-кухни". Внутри зала не было даже "хоккеистов". Зайдя в дверь, откуда выходил официант, я сразу поняла, что курили они в подсобке.
- Сама приперлась! - заржал официант, увидев меня и преграждая мне путь к отходу. Комнатка была малюсенькая, заставлена разными ящиками и коробками, на некоторых из них сидели. Юлька находилась между "хоккеистами", они держали ее за руки.
- Я вижу ты совсем обкурилась, - сказала я, не обращая внимание на брошенную мне фразу. - У девушки по плану развод мостов, - в помещении находился еще один человек, он был чуть постарше всех пацанов. Сидел он в грязно белом халате мясника с высоко закатанными рукавами, оголяющими волосатые руки. - И вот этим она сейчас и займется, - сказала я, обращаясь к "мяснику". Один из "хоккеистов" передал ему горящую беломорину. Прищурив один глаз он бывало затянулся и, добирая еще воздух в легкие, произнес, протягивая мне бычок:
- На, бери.
- Я вижу вы хорошие, добрые парни и анаша у вас качественная и только поэтому я сообщу вам, что сюда уже едут люди, тоже хорошие и добрые, которые за тысячу рублей на нос повезут всех рассказывать, откуда у вас такой чудный урожай, - рука с папиросой повисла в воздухе. - И только из-за этих парней я не буду с вами кумарить, и мне совсем не в западло, как многие тут могли подумать, - закончив, я села на близлежащий ко входу ящик и посмотрела на руку, будто у меня были часы. "Мясник" еще раз глубоко затянулся и опять же на вдохе сказал официанту, чтобы тот сбросил траву и отпустил Юльку.
Когда за нами закрылась дверь в подсобке, кто-то сказал: - Паша, бля буду, они же на понт берут! Суки московские!
После "фабричного" смрада на улице было особо хорошо. Мы часа два молча бродили по ночному городу, пока не вышли на Дворцовую набережную. Там было полно людей. Толпа оживленно гудела. Все ждали, когда же остановят движение и прервут связь между городом и стрелкой Васильевского острова. Немного потеснив людей, мы пробились к парапету. Юля стояла впереди вплотную, я сзади нее. Тем временем небо уже перестало сереть, и почти полностью потемнело, как будто в театре перед началом погасили свет. Движение на мосту стало редеть, пока последняя маленькая машинка не проскочила на нашу сторону. Потом все остановилось в ожидании и образовавшаяся тишина все сильнее стала давить на окружающее пространство. И как бы не выдержав этого, маленькие створки в середине моста чуть дрогнули и потянулись вверх. Все сильнее и сильнее пока окончательно не раскрылись. С разных сторон послышались редкие хлопки. Под мостом с ветерком проскочила резвая моторка. Минут через десять выше по руслу появились огни плывущих кораблей. Неспешной темной цепью они приближались к нам. В этот момент я почувствовала, как вздрагивают Юлины плечи. Она тихо плакала.
- Как крысы. Смотри, это же крысы! И глаза красные, - она уже не сдерживалась, - Как они меня напугали сегодня. Ты даже не представляешь. Крысы...
- Не надо...будет...
- Я и не думала, что ты вернешься. Знаешь, я думала что все. - Юлька ревела в голос и окружающие уже стали недоуменно на нас коситься.
- Я так тебя люблю! Ты не представляешь, как я тебя люблю! - повернувшись, она бросилась мне на шею. - Не оставляй меня больше никогда. Ведь никто не будет любить тебя так как я! Я вот никогда тебя не брошу, я всегда буду только с тобой! - ее лицо уже все было залито слезами. Она громко рыдала, всхлипывала и продолжала причитать. - Я так тебя люблю Нинка! Я так тебя люблю... я больше всего на свете...люблю.
Прямо за Петропавловской крепостью вновь стало сереть. Это солнце, будто попив чайку, снова поднимало занавес. Зеваки начали расходиться.
- Я тебе не верю!... Я тебе не верю! - хриплый мужской голос повторял под музыку, что он мне не верит. Немного подумав, я пошла на его зов и совсем скоро оказалась у палатки с шаурмой под динамиком, из которого все продолжали сыпаться упреки. - Смотришь мне в глаза, сколько можно лгать? Лучше самому сказать об этом, что любовь была перестрелкой душ... Мне стало скучно, я тебе не верю! - люди покупали еду и уходили, а мужик все продолжал страдать. Неожиданно для себя я уже была на одной из самых оживленных улиц Москвы. - Ты сон вчерашний, который мне пророчил слезы, я тебе не верю! Ты снег зимы прошедшей, что давно растаял, я тебе не верю! Ты солнце, утонувшее в воде холодной...
- Женщина, вам плохо? - возле меня стоял человек кавказского вида. В руках его была тряпка, он видно вышел протереть столы. - Вам совсем плохо, что ли? - тряс он меня за плечо.
- Мне? Это вы мне? - я все никак не могла сфокусировать взгляд и продолжала смотреть сквозь него. - Плохо? - попыталась разглядеть его лицо, но у меня ничего не вышло. - Плохо? Да мне просто пи...дец!
- Ты пьян! - взвизгнул кавказец и оттолкнул меня с отвращением. Потом добавил уже не так категорично: - Ты бы шел домой. Тут тебя милиция заберет.
- А у меня дядя, - махнула я ему, уходя, рукой.
- Ты все, что было у меня! Но я тебе не верю! - с особым надрывом успел крикнуть мне вслед певец.
Не совсем твердой походкой я вырулила на Новый Арбат. Шла я все так же не спеша. Теплый ветерок слегка обвевал мне лицо. Был тот момент, когда солнце уже зашло, но все еще никак не темнело. Мой самый любимый момент. Люди, машины, магазины, свет неона. Я как из другой материи, менее плотной, как призрак, проходила через все преграды, не задевая ничего. Грохочущий город выбил из моей головы все остатки воспоминаний. Так, с пустой головой я и прошествовала до казино "Арбат". За ним я свернула налево и пошла вниз. Когда я спустилась в подземный переход, чтобы попасть в метро, дорогу мне преградила молодая девушка со шляпой в руке. С боку от нее стояли два парня-гитариста. Они завывали что-то своего сочинения.
- Помогите бедным музыкантам, - девчонка не давала мне пройти.
- А вы можете это...Ммм...Спрятались в лесах наши птицы. Время разорвать, сжечь страницы, где про нас с тобой, где сумела стать моей тоской без предела... - я даже отбивала такт ногой, но получилось все равно плохо и не похоже на мужика из динамика.
- Конечно. Деньги только вперед и наслаждайтесь искусством, - студенты прыскали от смеха. Я сделала вид, что ищу по карманам деньги.
- Нет, странно... - расстроилась я. - А вы вещами возьмете? - и потянулась к своим золотым сережкам. Наступила тишина. Девушка передо мной громко сглотнула слюну. Ее глаза увеличились. Я продолжала возиться с серьгами, а молодежь не верила своей удаче.
- А, фиг вам!- скрутив крупный кукиш, я повернулась к ним спиной и пошла своей дорогой и пока не вышла из перехода с надеждой прислушиваясь, не бегут ли они за мной. Хороший же был финал, если бы мне проломили голову.
- Конечно, бедные они! Куды там! Шнур вон перед концертом всегда кого-то пялит в мужском туалете.
- Тебя?
- Тебя! - Юлька, шутя, толкнула меня в плечо.
- Ревнуешь или завидуешь? Не пойму...- я с усмешкой посмотрела на нее.
- На, хлебни лучше, - она протянула мне мою же пластиковую бутыль с домашним вином, которое мне привезла гостившая не так давно мать.
Мы ехали на фестиваль "Нашествие" в Раменское. Стояли в тамбуре и допивали родительский подарок. Полбутыли уже не было. Объявили нашу остановку. Мы вышли и побрели туда, куда и все с нашего поезда. Было начало августа, хороший солнечный денек. Радостно продвигаясь вместе со всеми, мы допили бутыль у входа и прошли на ипподром. На сцене уже кто-то пел.
- Будем искать в палаточном городке, - осмотрев все, как капитан скомандовала Юля.
- Логично, - подхватила я. Мы должны были найти ее друзей, в отличие от нас у них были палатки и все, что нужно для ночлега. Это было жизненно необходимо, так как мы собирались здесь ночевать, чтобы остаться на следующий день фестиваля.
Палаточный городок оказался очень большим и мы, быстро утомившись, расстелили свои половики на поляне на среднем расстоянии от сцены. Не далеко, но и не так близко.
- По ходу, мы их не найдем, - озадаченно заключил мой капитан.
- А телефона их у тебя нет? - еще раз уточнила я. Юля отрицательно покачала головой. - Пойду за пивом, - с неохотой посмотрела на громадные очереди у палаток.
С большим трудом я донесла пластиковые стаканы, на сцене тем временем уже допела "Ария" и их сменили какие-то ребята. Юля, не замечая меня, танцевала босиком на разостланном ковричке. Поставив все в сторонке, я тоже стала танцевать. Солнце уже клонилось к закату, все были веселы, молоды. Кто пил, кто танцевал. Многие, расположившись на земле, наблюдали за происходящим. Одних музыкантов сменяли другие и следующая группа начала с пронзительно печальной медленной композиции. Мы обнялись и стали вращаться в такт музыке.
- "...Никому не доверяй наших самых страшных тайн.
Никому не говори, как мы умрем.
В этой книге между строк,
Спрятан настоящий Бог.
Он смеется, он любуется тобой..." - запел грустный голос.