Я чувствовал эту ночь. Чувствовал прямо как свой пульс. Поразительное чувство ирреальности, способное объять собою тебя полностью. От макушки до пят.
Поглотить всецело, и переваривать в мучительном безвременье. Это что-то большее, чем слух, зрение, вкус и прочие чувства.
Это обжигает кожу сильнее льда. Это холодит душу сильнее вулканического жерла. И насыщает до невозможности своим отсутствием.
Но именно у меня, и именно в этот момент оно возникло без всяких предвестников. И мне его было мало. Я пил его, чувствуя странную жажду, образовавшуюся в одночасье во всех моих членах, и не мог напиться.
Каждая частица моего бессмысленного тела вопила, каждая на свой лад, но сливаясь в один расстроенный, нестройный хор: "Еще!"
Я не знал, можно ли утолить эту жажду. Да и в моих ли это силах?
Я не знал, что мне делать, а потому прибегнул к единственному правильному решению - я остался стоять на месте и придался безделью.
Будь на моем пути хоть какой-то выбор, я бы немедля прибегнул к нему и, не страшась нечаянной глупости, сделал шаг вперед.
Но вселенная поставила предо мной красный восьмиугольник с белым словом.
Что я мог сделать против?
Я вышел из дома во двор и сел на скамейку. Обычно следующее поколение обитало на ней до утра, но сейчас никого не было.
Стоит признать, что при всей своей силе, бурлящей в моем измученном теле, я остался совершенным слабаком. Я мог бы свернуть горы, но не находил решимости стряхнуть пыль с самого себя.
Если я чего и заслуживал, так это призрения. И, возможно, сочувствия.
Созерцая покой, царящий вокруг заблудившегося меня, я даже не заметил волка, подкравшегося ко мне.
Нет, он не таился в темноте, не сторожил свои шаги, не сдерживал дух. Он был открыт. Не таился.
Просто я его не заметил.
Он сел рядом. Выглядел не лучше моего.
Я не обернулся на него, а он не спешил держать слово. Видно, эта тишина была даже дороже металла.
Я закурил - своим промедлением он позволил мне - и отравленный дым проник в меня целительным нектаром. Огонек, на миг блеснувший на том конце сигареты, озарил мой путь. Озарил всего на одно мгновенье - и потух. Все произошло настолько быстро, что я даже не успел ничего рассмотреть.
Он молча протянул ко мне руку, оттопырив пару пальцев. Я засунул между ними сигарету из еще не убранной пачки.
Он сжал ее губами и жестом большого пальца попросил огня.
Я щелкнул зажигалкой, и он согнулся предо мной, будто просил покаяния.
Он согнулся, поэтому я не мог разглядеть его лица. Но этого и не требовалось - я знал его.
Он носил мое лицо.
Чуть моложе. Чуть красивее. То самое лицо, которое хотел бы я носить сам. Что бы я был самим собой, но при этом быть чуточку лучше.
Когда-то его лицо и вправду было таким, но время не пощадило его. Впрочем, в том была и моя вина.
Я никогда не щадил время. С чего бы ему проявлять малодушие ко мне?
А волк просто получал свою часть воздаяния.
Не берусь утверждать, что так оно и было, но шанс ошибки был мал. Готов поклясться, что круги под его глазами были не светлее того омута, в коем топили свое будущее подобные мне. И лицо его осунулось подобным образом.
Свет в глазах - а ведь раньше он был! - заменили сорока ватные лампочки. А удар, способный в прежние времена положить каждого, все чаще был направлен в собственную грудь. И сопровождался самохвалебными возгласами.
И руки тряслись не от слабости, а от бессилия.
Будь я способен осветить его всеми звездами, я взглянул бы в него, но увидел бы себя. Чуть другого, но себя. Не лучше, не хуже.
Просто другого.
Но себя.
Погруженный в мысли, я не заметил, как огонь достиг моих пальцев. Зашипев, я откинул окурок в сторону. Вряд ли я успел сделал три-четыре затяжки.
А волк продолжал курить. Жадно, глубоко затягивал деготь внутрь. Со вкусом выдыхал дым, с наслаждением наблюдая его рассеивание в ночи.
Его сигарета должна была уже догореть, но он жил по своим законам, и мирозданье было вынужденно уважать их.
Я сидел и ждал, когда он заговорит.
Он сидел и улыбался, сохраняя тишину.
Я смотрел на него и поражался, как с каждой новой тусклой вспышкой огонька дешевой сигареты, его губы выражали то радость, то печаль, то безумие, то мудрость. И при этом не меняли свое положение.
Он улыбался всем сразу. И смеялся над всеми.
Оставаясь собственным объектом насмешек и жалости.
Я устал ждать. Я устал бояться.
- Давай! - я закричал в душе.
А на деле выдавил что-то вреде:
- Ну, давай.
Не удивлюсь, если прозвучало жалко, будто я просил пощады, хотя на милость можно было не надеяться. Волк на то и волк.
Он что-то ответил, но в моих ушах звучала только кровь, подгоняемая адреналином.
Я был полон энергии. Огня и...
Я ведь говорил, что готов на многое.
И был бессилен.
- Что ты сказал? - хорошо, что я успел проглотить ком в горле, и голос мой если и дрогнул, то не сильно.
- Дай докурить, - он поднял взгляд, встретив мои глаза. И убил меня. Убил во всем, чем я был.
Он просто не мог был способен на этот взгляд.
Он был похож на меня. Похож на сто процентов. Мог быть лучшей копей меня, быть, черт возьми, лучше меня. Он мог быть мной, притворяясь оригиналом.!!!!
Но это взгляд...
Он был мною. Был моей тенью. Был моим проклятьем.
Но не мог быть собой.
А он был.
Он был собой, хотя я не знал - теперь не знал - кто он такой.
И кто для кого наказанье?
Я знал, да и он не мог не знать, чем все кончится. Но он улыбался, так почему я не мог?
- Чему ты радуешься? - спросил я. Я ожидал от себя бури эмоций. Но я слишком устал.
- Жизни, - он вновь затянулся бесконечной сигаретой. - Тому, что она у меня есть.
Я онемел. Я знал много слов, но среди всего этого великолепия лексики, не нашлось ни одного самоцвета, что подошел бы в этой ситуации.
- У меня она есть, - подтвердил он, - поскольку я - смерть.
- Я умею видеть то, что у меня есть, - он улыбался, - Хочешь, и тебе покажу.
- Нет, спасибо, я люблю жизнь.
- Нет, еще не любишь, - он встал, оказавшись ко мне спиной.
Эта история могла бы закончиться как угодно. Он не напал, видно зная или чувствуя что-то. Могло быть много разных действий и слов.
Но я встал вслед за ним. Я достал две сигареты.
Закурил первую и протянул ему:
- Попробуй вот эту.
Он без сожаления отбросил прежнюю, хоть та едва истлела на треть, и принялся вдыхать новый дым, отравой ничем не отличавшийся от прежнего.
Второю я раскурил для себя.
Так мы и пошли вперед, исторгая порциями отравленное дыхание.