Гомункулус был мелкий, костлявый и с нелепыми серыми крыльями, обвисшими, как мятые тряпочки. Он слабо трепыхался в молочно-белой лужице, силясь подняться, но сползал по стеклянной стенке. На образец из учебника это недоразумение не походило нисколько.
Нетерпеливо ждущие своей очереди студенты оттерли Кейна от преподавательского стола. Он вздохнул и побрел в сад — к компостной куче, в которой полагалось хоронить результаты неудачных экспериментов. Куча была большой. А розы на клумбах Университета Алхимии — лучшими в королевстве.
Кейн любил цветы. Про них сочинялись самые красивые стихи. Вот только за стихи зачёты не ставят. Он снова вздохнул, поставил колбу на землю и неохотно взялся за воткнутую в основание кучи лопату.
— Интересно, что бы сказали розы, узнай они, чем их кормят? А может, они знают?
Он выпустил черенок лопаты и вытащил из кармана старенькой, прожженной в самых неожиданных местах мантии потрепанный блокнот и карандаш.
— Ах, если б знали розы, — нацарапал он на чистом листке, — на чьей крови растут... М-м-м... Какая же тут рифма? Розы... стрекозы... грозы...
— Сам ты психоз! — огрызнулся Кейн, не отрываясь от блокнота. К шуточкам в свой адрес он привык с первого курса. — Не смешно.
— Я не психоз, — с достоинством ответили ему. — Я муза.
— Кто-о?! — Кейн поднял глаза и остолбенел.
На краю колбы, свесив ноги-прутики, сидел его гомункулус. Жидкие волосенки подсохли и торчали иголками, мятые крылья подрагивали.
— Да какая из тебя муза? Ты себя видел вообще?!
— Какой поэт, такая и муза! — проворчал гомункулус. — Сам виноват. Ты о чём думал, когда меня создавал, а? Рифмы ловил?
Кейн виновато покраснел. В самый ответственный момент он действительно отвлёкся. И что теперь делать с этой бледной молью? Не закапывать же.
— Если ты муза, так вдохновляй меня.
Гомункулус поёжился.
— Ты меня сначала нектаром накорми, а потом требуй вдохновение.
Кейн порылся в карманах.
— У меня только пряник есть. Медовый. Подойдет?
— Давай, — снисходительно согласился гомункулус. Балансируя на краю колбы, перебрался на протянутую ладонь. Обеими руками отломил кусочек пряника, откусил и зажмурился от наслаждения.
— Ничего, ничего, — пробормотал он с набитым ртом. — Будем жить, будем творить. Ну, читай свои стихи. Только не здесь, ладно?
Кейн пересадил гомункулуса себе на плечо и побрёл в глубину сада — подальше от компостной кучи. На ходу полистал блокнот, выбирая лучшие строчки. Запинаясь, начал читать — тихо, почти шёпотом. Гомункулус слушал внимательно, и от этого у Кейна приятно теплело внутри. Осмелев, он принялся декламировать в полный голос, с выражением. Краем глаза заметил, что крылья музы медленно расправляются, светлеют и начинают радужно переливаться на солнце.
Жизнь, определенно, налаживалась.