Аннотация: Рассказик старый. Самостоятельно пропавший из опубликованных.
Проводы клубники
(быль с элементами бреда)
Осень. Медленная смерть, как последняя ложка клубничного варенья в сухих сливках, тает на языке воспоминанием о дне прошедшем. Сладко и сытно, липкий язык вязнет в клубничных волокнах, комочки неразмешанных сливок песчаной пылью скрипят на зубах.
А где-то в подлунной ночи, в прохладной тьме спит тихое кладбище.
Заполдень вчерашнего дня. Поднимаю глаза, оборачиваюсь лицом к холодному ветру, отстраненно несущему навстречу вечеру стайки грязно-беловатых облачных овечек по бледно-голубым небесам с привкусом солнца.
- Водитель, Вы едете на кладбище?
- Да, конечно!
Пыльная маршрутка наполнена базарным людом, мешками с луком и поздними помидорами, бабульками с пустыми ведрами:
- Окститесть, баушки, клубничный сезон кончился давно!
Смотрят растерянно, качают головами недоуменно, молчат и хихикают.
Забираюсь во чрево железной колымаги, хватаю сочную даму за подмышки, поднимая её в битком набитую машину:
- Проходите, женщина!
- Если я на Вас упаду, не обидитесь?
- Что Вы, как можно!
Теснота сближает. Из окна тянет свежим холодом, зачатками зимы.
- Закройте окно!
Закрываю, руками и головой. Ветер радостно треплет черные волосы, вдувая в лёгкие горную свежесть, дорожную скуку и надежду на скорое кладбище. Тихо напеваю песню последнего из брюненджи. Мне крупно повезло, что я вишу на подножке, стою на ступеньке. Так у меня затекут только обе ноги, возможно, ещё та рука, которую я приспособила как занавеску. Если бы я прошла дальше, тогда пришлось бы стоять как в карцере, без надежды распрямить спину, поднять голову... Перед глазами проносится базар, неизменно грязный, кишащий народом. Затем пейзаж становится окраинно-городским. Частные домики, сначала бедноватые, сменяются новыми особняками, сверкающими ярко-клубничными крышами. На горизонте всё яснее вырисовываются присыпанные сухими сливками горы.
Наконец-то доехали! Выпадаю в открытое пространство на прикладбищенскую дорогу. Ноги слегка подкашиваются, шагая по каменистому проселку, оступаясь в пыли. Впереди на железном стебле маячит цифра пять: черная на эмалево-белом. Вот и могила, которую я должна убрать. Серое гранитное надгробие, аккуратный камушек со свежей надписью, да и кладбище совсем свежее - каждый день новые могилки прибывают, словно клубника в клубничный сезон. Тоненькие топольки неравномерно торчат посреди поля, усеянного венками, крестами, памятниками, всё больше временными. Трава почти не растёт, кроме полыни, репьёв и колючек. Многие годы пройдут пока здесь, на южном кладбище, будет столь же сочнотравно-клубнично, как и на северном. Изредка нечеловеческими усилиями взращенные то там то сям торчат остатки цветов, всё больше бархоток, пахнущих хной и зеленым чаем. На соседнем памятнике с почти стершейся за время дождей надписью, разбираю побуквенно "к р ы с и н". Улыбаюсь совпадению: нет уж. Убирать я его не буду, чей бы он ни был. Там репей по пояс, а у меня даже перчаток нет. Достаю мокрую тряпку из сумки, из пакета. Протираю чуть теплый серо-пестрый гранит, хранящий каплю нежаркого солнца, стряхиваю редкие листья уксусных деревьев - единственных древ, которые могут вырасти в невыносимых для растительной жизни условиях - с цементной площадки, протираю оградку, мимоходом отмечая, что следующей весной (if any) её придется красить битумным лаком. Лаково-черные вороны летают над полем, купаясь в воздушных потоках. Вечером они прилетят в город. Это хорошо и грустно. Хорошо, ибо могилку не придется протирать после их визитов, грустно, что неизбежная зима подкрадывается на вороньих крыльях, оголяя городские деревья, наполняя ветер снегом. Зябко повожу плечами, отмечая, что расцарапала пальцы о бетон, слишком энергично стряхивая остатки лета с надгробия.
Тишина нарушается звуком шагов и голосами:
- Нашел?
- Нет!
- А ты?
- Наверное, дальше!
Всё ясно: кладбище новое, изменяющее рельеф ежедневно, пополняющееся. Немудрено потеряться меж похожими холмиками, серо-алюминиевыми памятниками, бродя по рядам тесных могил в одинаковых оградах. Жду приближения. Двое мужчин (один совсем старик) девочка и мальчик. Тот мужчина, что помоложе, обращается ко мне:
- Вы не видели тут...
Я оборачиваюсь на голос.
-...самого богатого надгробия!
Ветер легко касается моей улыбки, унося её близким холмам, на которых раскинулось кладбище, где хоронят задешево:
- Ищите лучше. Вроде бы, надгробия пока не воруют.
Девочка тянет мужчину за рукав:
- Пойдем, вон деда нашел...
- Нашел-нашел, - радостно и звонко подтверждает мальчик за моей спиной.
Семейство удаляется омывать слезами богатое надгробие. Я уношу мусор: траву, листья, репьи и сухих жуков, которых заворачиваю в носовой платок, оставленный мной на могиле в прошлый раз в качестве завязки-бинта поломанной ветке уксусного дерева. Платок не помог: ветка всё равно засохла. Её я тоже выкидываю.
Уборка завершена. Возвращаюсь на дорогу, дыша спокойствием открытого предгорного пространства, представляя себе пыльно-грязный базар, куда меня унесет через некоторое время маршрутка...
- Как здесь спокойно, светло, как хорошо! Как тихо!
- Как на кладбище, - шепчет холодный ветер мне в глаза, каждым вздохом приближая осень.
Облизываюсь, отодвигая от себя зиму. Предвкушаю приторные остатки вареной клубники, что упокоятся в моей бренности.