Ранней, переходящей в осень весною, когда опадают нераспустившиеся листья, г-н С. проездом остановился в местечке Н.. Время было позднее, и на станции ему порекомендовали дом г-жи К., чтобы заночевать там, а не коротать время в ожидании Т-ского поезда на жесткой скамье вокзала.
Г-н С. был не слишком-то доволен обстоятельствами, вынуждающими его провести ночь в доме незнакомой дамы, но уж больно неласков, подстать вокзалу, был станционный смотритель.
На радость г-на С. домик г-жи К. был расположен неподалеку и снаружи обещал уют. Миновав небольшой сад, ухоженный как раз настолько, чтобы казаться диким, он подошел к двери и постучал. Вторя отрывистому звуку, из дома донеслось перестукивание гэта, дверь резко распахнулась, и бледная рука, появившаяся из сумрака, поманила его за собой, вглубь дома, без каких-либо вопросов, словно о визите г-на С. было известно заранее.
Он сразу понял, что это г-жа К., а не служанка: слишком тщательно была уложена прическа, слишком дорог был материал кимоно, слишком тонко пах воздух, сопровождавший её движения.
Она провела его в комнату, жестом указала на циновку подле столика, изысканно накрытого на двоих.
Г-н С. сел, но неясное беспокойство не покидало его. Г-жа К. двигалась и держала голову так, что лицо её оставалось в тени, лишь идеально-нежный подбородок белел полумесяцем над тонкой шеей.
Когда она присела подле, разливая чай, любопытство г-на С. стало нестерпимым, заставив его на мгновение забыть о приличиях. Насколько мог порывисто, он схватил её за подбородок и повернул лицо к свету.
Он ожидал увидеть безобразный шрам или ожог, или одну из тех неприятных особенностей, которые достаются детям в награду за пороки родителей, или даже ничего не узреть (он помнил рассказы о мудзине), но лицо излучало свет глубоко-одинокой одухотворенности и грусти.
Ожегшись о контраст меж собственными мыслями и реальностью сумеречной г-жи К., г-н С. выронил чашку с чаем из другой руки, не заметив этого. Чашка звонко ударилась об пол там, где не было циновок.
Из глубины дома послышался глухой лай, стократно помноженный неожиданно гулким для столь небольшого дома эхом. Одновременно с ним будто тысяча коготков заскребли-застучали по деревянному полу, и всего через мгновение в комнату ворвался крошка-пес, черный, с белой мордой. Он скрежетал когтями по полу и тупо тыкался мордой в чашку, отпихивая её, в попытках схватить, но это ему никак не удавалось.
Г-жа К., проявив поразительную гибкость и проворство, подхватила малыша на руки, попутно вернув чашку на столик. Ещё через секунду в доме вновь воцарилась благодушная тишина, ровно ничего не произошло, и г-н С. было рассмеялся, да осекся, увидев, что собака вовсе не была беломордой, но носила крошечную, подстать ей самой, маску молодой девушки, персонажа театра Но.
- Позвольте заметить, раз уж я вторгся в Вашу таинственную жизнь, добрая госпожа, что скрывать личину собаки, возможно, является чрезмерной предосторожностью, подобно сокрытию Вашего лица?!
Г-жа К. с грустной улыбкой покачала головой:
- Мы слишком похожи, как все существа, прожившие вместе достаточно долго, но её черты сильнее.
- Но ведь собака не может носить маску вечно! - воскликнул г-н С. - У нее будет потеть лицо, то есть морда.
- Хорошо, - согласилась г-жа К. - Я буду снимать маску на ночь, только так, чтобы Вы не увидели.
- Но и так не может продолжаться вечно: рано или поздно, случайно, я увижу собаку без маски...
- Лучше уж сразу, - закончила за него г-жа К.
Быстро и бесшумно она сорвала маску с собачьей морды, приблизив оную к своему лицу.
Пораженный, г-н С., не вынеся того, что пес был красивее хозяйки, но всё-таки недостаточно красив для него, опечалился.
Разнообразны, о читатель, лики мудзины, но если дух решил оградить случайного посетителя от своих тайн, стерегись собственного любопытства, ибо оно чревато огорчением.