Полсотые.
Эпоха громких дел,
 	обвал событий,
 		впечатлений масса.
Я старше стал,
 	в быту поднаторел,
 		начну рассказ от первого "а" класса.
В урочный час был в школу приведен,
 	мужскую,
 		пацаны учились без девчонок.
Мог сразу во второй быть класс определен,
 	отец не дал,
 		у нас не любят просвещенных.
Потом пришла весна умытая слезами,
 	рыдала вся страна,
 		ушел Родной Отец.
Не знаю про других,
 	смеялся кто едва ли,
 		но я ревел,
 			казалось все,
 				конец.
Мне Сталин был,
 	как вроде бы Христос,
 		в обоих веровал,
 			жизнь просто заставляла.
Днем школа,
 	сталинцем там каждый рос,
 		а бабка вечером,
 			Христа преподавала.
Не вдруг мальцу науку превозмочь,
 	про злых врагов,
 		вчерашних генералов.
То косо посмотреть на их портрет не мочь,
 а-то,
 	учительница в школе вдруг сказала:
- Открыть Родную Речь,
 	найти страницу с дяденькой очкастым,
 		глазенки выколоть,
 			потом страничку сжечь.
Очкарик,
 	людям был врагом ужасным,
 		заставил многих он в сырую землю лечь.
Мне пальцем тыкали:
 	- Ты,
 		в Это должен верить!
Я и не спорил,
 	все так поступали.
Коль взрослым невозможно истину проверить,
 	дитё,
 		в политике,
 			сообразит едва ли. 
Страничку вырвал,
 	меленько порвал,
 		детей всех Папа мог бы мной гордиться.
Я к Коммунизму весело шагал,
 	и,
 		кроме двоек,
 			не было причин стыдиться.
А инвалид-сосед твердил:
 	 - Забудь,
 		своим аршином в жизни надо мерить.
Старайся ухватить событий смысл и суть,
 	и нАслово остерегайся верить.
Настал тот час,
 	пришли девчонки в класс.
Под школьной формою гормоны заиграли,
 	истома чувств парней скрутила враз,
 		записки и смешки по классу запорхали.
Влюбляться начала,
 	учиться,
 		детвора,
 			стихами девочки тетрадки исписали.
У пацанов борьба за "пахана" двора,
 	они блатным упорно подражали.
И я был грешен,
 	трудно устоять.
Когда,
 	чтоб во дворе казаться сильным,
 		в сарае спрятавшись,
 			затачивал ромбический напильник.
Куренья опыты,
 	пока не знал отец,
 		ох,
 			как потом садиться было сложно.
В работе с ремешком он спец,
 	хотя,
 		"науки" и поболе было б можно.
Еще,
 	в 54-м целина.
Не для меня,
 	сестра на подвиг уезжала.
Но я был горд причастностью,
 	тогда,
 		впервые сердце настоящей грустью сжало.
На следующий год иные впечатленья,
 	впервые,
 		дачу сняли среди сосен.
Из заводских трущоб,
 	в лесные откровенья,
 		подольше б не видать,
 			тебя златая осень.
Но дача это часть,
 	восторгу есть причина,
 		мне "Смену" подарили в это лето.
Еще до "Сладкой жизни" не дошел Феллини,
 	а папарацци юному,
 		не важно было это.
Вот уж когда покой пацанский потерялся,
 	я стал охотником за головами,
 		фигурально.
За репортерский труд с задором юным взялся,
 	осточертел,
 		за лето,
 			всем и каждому - буквально.
Потом 57-й,
 	событий - выше меры.
В апреле переезд на новую квартиру.
Прощай халупа царских лет постройки,
Восторг и слава теплому сортиру.
В кирпичный дом,
 	на Ленинский проспект,
 		да к финской кухне,
 			да к огромной ванной!
Ну как властям не закричать - Респект!?
После несытой жизни голодраной.
Потом был Фестиваль,
 	всех языков смешенье,
 		а девочки,
 			какой желаешь цвет.
Гоню конечно,
 	молод был для "отношенья",
 		но фантазировать,
 			кто может дать запрет?
Бейсболки,
 	порнофотки и значки,
 		вот начинающей фарци ассортимент.
Из сувениров капали не только пятачки,
на лимонад с лихвой хватало в тот момент.
Но все конечно,
 	даже Фестиваль,
 		закончен праздник - началась рутина.
Обычной жизни радость и печаль,
 	печально-скучно-школьная картина.
К концу последние полсотые скатились,
 	но,
 		пятьдесят девятый отличился.
С прекрасным полом "приключения" случились,
 	я в гордом звании мужчины утвердился.
Теперь как будто все,
 	листая календарь,
 		полсотых завершаю обозренье.
В шестидесятых всматриваясь даль,
 	продолжу наблюдать мужчины становленье.