Аннотация: Взрослая сказка со множетвом ссылок на творчество Оскара Уайльда.
Иоган Лайер.
Художник - тот, кто создает прекрасное. Раскрыть людям себя и скрыть художника - вот к чему стремится искусство.
Оскар Уайльд.
Коль скорбь моя была б не безграничной, в границы заключил бы я ее.
(У.Шекспир. 'Титус')
Вечность пахнет смертью.
(Иоган Лайер).
Посвящается серому щенку, который
навсегда останется в моем сердце.
*
С тех пор, как серый щенок убежал из дома, прошло много лет, человеческих лет, а ведь для собаки все происходит в семь раз быстрее, нежели для человека, этого счастливчика. Ведь, когда человеку внезапно исполняется восемьдесят, и теперь-то он твердо знает, что жить ему осталось не более двадцати лет, - к настоящему моменту за его плечами уже целая жизнь со всеми ее горестями и путями неисповедимыми. Но в этот день история щенка только начинается. И вот, в восьмидесятый по счету день рождения лучший друг вручает Дориану в качестве подарка щенка, еще слепого и рахитичного, перевязанного через все тело желтым бантом. А щенок ничего не может поделать - он даже не подозревает, что ему суждено прожить, в лучшем случае, двадцать лет. Первый день рождения щенка - это уже восьмидесятый день рождения человека, проблема отцов и детей, то есть, людей и щенков на лицо. И щенку никуда от нее не убежать, да он и ходить-то еще толком не умеет. 'Собачья жизнь' - это всего лишь двадцать лет, двадцать мимолетных лет рядом с умирающим стариком, стариком Дорианом, который взял это пушистое чудо, чтобы было о ком заботиться..., чтобы по ночам живое существо лежало у него в ногах и согревало тело и душу человека на протяжении последних лет. Калачик жизни, зажатый между высохшими и затвердевшими стопами угасающего старика. И почему этот калачик жизни должен медленно угасать вместе с хозяином? Почему он должен перенимать его болезни, его немощь, его старость? Эти вопросы задавал себе и наш щенок, когда в свое время сбежал из дома.
К тому времени, ему исполнилось три года, то есть, по всем неписаным собачьим и прочим звериным законам, щенок стал совершеннолетним. Кожа на лапах уже не напоминала розовое мясо новорожденного, стопы покрылись черной коркой, - никакие камни стали им не страшны, - щенок окреп и был готов отправиться в любой, самый дальний путь. Туда, куда еще не ступала лапа щенка. Однако не только ноги щенка возмужали, - из маленького серого комочка он превратился в оплот нарциссизма, его тело обросло шерстью и наполнилось мощью, волевой хвост теперь всегда был задран вверх, как будто щенок нес за собой флаг, свое серое отважное знамя. Да и сам щенок, к слову, целиком был покрыт нежным пепельным цветом, - на его теле не было ни пятнышка, повсюду лишь переливающийся, любящий тень серый цвет. Стоило щенку спрятаться в тень дерева, - и он тут же сливался с ней, становился неразличимым, как ящерица на листе тропического папоротника. Лишь глаза светились ярким белым светом, - как будто тень обрела плоть и следит за тобой из-за угла, готовая броситься на жертву, словно пантера из укрытия. Но по этому взгляду невозможно было догадаться, чего именно ждать от щенка - то ли он прыгнет на тебя и начнет вылизывать твое лицо своим быстрым шершавым языком, то ли повалит наземь и вгрызется в горло. Зачастую щенок и сам не знал, что будет делать, поэтому сначала всегда выжидал, как поступят другие, и лишь потом реагировал. Он не хотел становиться ни хищником, ни жертвой, щенку нравилось оставаться посередине - где-то между двумя гранями, между белым и черным, ему нравилось быть серым. Так его и назвал хозяин, просто 'Грэй', что в переводе с английского означает 'серый'. Как любил говорить Дориан, его хозяин: 'был бы розовым, я именовал бы его розовым, был бы ультрамариновым, назвал бы ультрамарином, был бы цвета лососины, дразнил бы лососем, но он-то оказался у меня серым', - и в последнем слове слышалась такая привязанность к этому сгустку серой краски, какую ни один художник не испытывает к своей картине.
Давний друг хозяина, прошедший с ним в свое время школу, войну и нищету, все три несчастья, которые сваливаются на долю мужчины, любил подшучивать над хозяином и его псом, называя их одним человеком, а именно Дорианом Грэйем ('Dorian Gray'), героем романа Оскара Уайльда. Почему? - щенок не знал ответа, ведь кто такой Оскар Уайльд и почему два старика так им восхищаются, он тоже не понимал. К тому же, ему совсем не нравилось, когда его объединяли с хозяином в одно целое. Стоило другу в очередной раз позабавить Дориана своей излюбленной шуткой, как Грэй тут же залезал под диван и начинал рычать. Если бы хоть раз в их дом зашел этот самый Оскар, то серый щенок проучил бы его как следует. Лежа под диваном в крайне неудобном положении, упираясь задними ногами в стену, стиснув в зубах черную лакированную туфлю неудавшегося юмориста, которого хозяин слишком часто приводил в их дом, не спросив, при этом, разрешения у щенка, - Грэй представлял, как откусывает наглому Уайльду его пальцы, пока их вообще не останется на руках. В эти минуты он чувствовал себя очень злым и опасным щенком, он был почти ротвейлер, почти кавказская овчарка, разносчик бешенства, пускающий слюну меж оскаленных клыков. Если бы серый щенок всегда вел себя подобным образом, то никто не посмел бы писать разные небылицы и шутки про него. Но в остальное время Грэй относился к частому гостю Дориан положительно, в особенности, когда тот приносил мозговые косточки разных больших и вкусных животных. Щенок аккуратно брал зубами угощение с его ладони, но обычно кость была слишком тяжела, и голова щенка непроизвольно тянулась к земле; Грэй так и волочил ее под стол, кровать или в какую-либо иную искусственную нору, воображаемую пещеру молодого воина. Он ел мозговые косточки с таким усердием, как будто хотел вместе с мозгом получить все знание, которым обладало животное, пожертвовавшее своей конечностью ради него. Кстати, щенок никогда не понимал, почему благородные животные так поступают, зачем они отдают ему свои кости? И хотя, пока Грэй грыз вкусный гранит знаний, он не задавался этими вопросами, так как был слишком занят любимым делом, - но чуть позже, лежа на спине с опухшим от удовольствия животом, щенок смотрел на огрызок чьей-то ноги, и мучительные раздумья не покидали его, отзываясь приятной болью в животе, ставшим похожим на барабан. 'Где же все эти животные?' Ведь тогда серый щенок еще не подозревал, что помимо животных и людей, существуют бестелесные существа. Он много раз слышал слово 'смерть', - с каждым годом старые друзья, сидящие на диване прямо над его головой, по необъяснимой причине все чаще и чаще упоминали его, но что может сделать слово? Ведь оно не может ходить, не может укусить, оно не может причинить вред. Не считая, конечно, бесчисленных шуток про какую-то книгу Уайльда.
'Может быть, существует ферма, где животные пасутся, не замечая, что у них не хватает кусков тела, или, возможно, у коров и овец вырастают новые лапы, стоит только совершить нечто особенное, к примеру, попить воды из волшебного фонтана, или, на худой конец, лужи, - и звери мгновенно исцелены и сильны, как прежде. Если это действительно правда, то необходимо отыскать этот фонтан', - думал щенок, уже тогда, в детстве, планируя отправиться путешествовать. Он решил, во что бы то ни стало, найти источник, который позволит ему навсегда остаться молодым и здоровым. Грэй не хотел становиться дряхлым и немощным, как Дориан. Старость казалась щенку бесполезной. Таким же щенок считал и своего хозяина. И хотя тот любил Грэя, серому щенку это было не нужно, он хотел быть один. Как волк.
По вечерам, когда за окном была странная погода и с неба падала вода, стуча по крыше дома, Дориан брал серого щенка на руки, сажал на колени и разговаривал с ним, проводя рукой по шерсти взад и вперед. Хозяин рассказывал непонятные истории из своей долгой жизни, и хотя Грэй не понимал большую часть слов, которые произносил старец, но по тембру голоса он догадывался, что старик прожил, наверное, тяжелую жизнь. Иногда Дориан вдруг переставал гладить щенка, опускал голову на грудь, подобно птице, смотрящей с ветки дерева на землю, и из его глаз капала соленая вода. Старик умел создавать маленький дождь, но, видимо, это чудо отнимало у него много сил, поскольку, вытерев глаза, он сразу шел в кровать, клал Серого рядом с собой и крепко обнимал обеими руками, боясь, что щенок вот-вот вырвется и убежит под кровать. Уже засыпая, хозяин постоянно шептал чье-то имя, какой-то Марты, и, при этом, нежно прижимал к груди Грэя, хотя он был никакой не Мартой, а простым серым щенком. Поэтому, как только хватка старика ослабевала, щенок мгновенно вырывался из его жадных объятий и убегал гулять по пустому дому. Ему не нравилось, когда его называли Мартой, ведь он был Грэйем. А кто такая Марта, серый щенок понятия не имел, и почему старик так часто после ее имени упоминал эту Смерть, видимо, лучшую подругу Марты, Грэй тоже не знал, но был уверен, что уж до кого-кого, а до щенка она не доберется. Ни Марта, ни Смерть, ни Уайльд, ни другие страшные люди, которых он никогда не встречал. Никто не смеет обижать щенка. Вообще Грэй предполагал, что хозяин так часто грустил именно по той причине, что в свое время не сбежал из дома и не исполнил свою мечту; поэтому щенок считал его несчастным, и несчастным заслуженно. Он думал, что Дориан сам виноват и теперь хочет, чтобы и Грэй разделил с ним его горе. Но у щенка своя жизнь, и никто не смеет приказывать, как ему распорядиться щенячьей молодостью. Если понадобится, он сможет покусать кого угодно, хоть ту же Смерть, - надо только сбежать от старика и найти это заветное место с волшебным фонтаном.
Щенок рос день за днем, а точнее, неделя за неделей, - как однажды сообщил хозяин в разговоре с другом: человеческий день равняется семи у щенка. Поэтому Грэй старался успеть совершить как можно больше за один день, съесть как можно больше косточек, покусать как можно больше пяток и выучить как можно больше слов. Но все кости хранились у друга Дориана, пятки хозяина кусать каждый день скучно, к тому же, на вкус они оказались крайне странными, наверное, слишком солеными, а слова... В словах отказу не было, старик произносил их одно за другим. Воспитание началось с простых движений, хозяин раз за разом повторял повелительным голосом 'сидеть' и 'лежать', пока щенок не научился безропотно исполнять эти команды, вскоре появились такие слова, как 'мясо', 'кость', 'вода', 'мячик', - самые необходимые, по мнению Грэя. Потом наступил черед других команд 'гулять', 'лови', 'охоться' - и их он также выполнял с удовольствием. А впоследствии старик по какой-то неизвестной причине решил, что щенок не способен понимать более сложные слова и перестал учить его. Но Серый продолжал прислушиваться к произносимым в дружеских разговорах фразам, и хотя смысл некоторых вещей, таких как 'обреченность', 'безнадежность', 'бессмысленность', он никак не мог уловить, зато другие слова, такие как 'мечта', 'отвага', 'желание', он сразу усвоил. Серый щенок решил, что все непонятные слова и запутанные фразы он 'раскусит' позже, когда покинет, наконец, этот скучный дом. С каждым днем Грэй понимал все больше из того, что произносил Дориан, а говорил он всегда об одном и том же, отчего вскоре стал надоедать серому щенку со своими историями. Грэй, в конце концов, догадался, что Марта - это бывшая подруга хозяина, которая жила вместе с ним в этом самом особняке и спала в кровати Дориана, а потом подружилась со Смертью и куда-то исчезла, оставила старика... Видимо, она сбежала из дома, исполнила мечту щенка, так как ей стало невыносимо скучно и тесно в этой жизни без перемен. А всем молодым необходимы перемены, они требуют, они жаждут развития, новых поворотов в судьбе. И если им их срочно не предоставят, они разозлятся и покусают кого угодно и как угодно сильно. Может быть, даже в горло, как делала та здоровая собака из книги про некоего сыщика Холмса. Собака Баскервилей, - именно так назвал Грэя хозяин, когда однажды ночью щенок ради того, чтобы вырваться из цепких тоскующих объятий Дориана, прокусил ему руку; а когда Серый вернулся, чувствуя себя виноватым, он увидел, что вся кровать в крови, а старик держится за руку и опять создает дождь. Лишь спустя годы он понял, что обидел хозяина, а удивительный дождь из глаз старика был слезами, - это ему рассказал Дориан в ту же ночь, а потом поведал и про могучую собаку Баскервилей, которая внушала ужас всем обитателем какой-то деревушки одним своим видом. Щенку было стыдно, но хозяин плакал так часто на протяжении следующих месяцев, что Серый вполне к этому привык и перестал обращать внимание на чересчур сентиментального хозяина.
Он считал, что кому-кому, а Дориану уж никак не стать настоящим хозяином такой великой собаки, как Собака Баскервилей, и потому стал презирать его. Он почти перестал спать на его кровати и предпочитал уходить в другую комнату, где вволю мог валяться на мягких подушках, которые были полностью в его распоряжении. Да и слушать истории старика он вскоре тоже прекратил, - в них было что-то грустное, ненужное, пустое. Именно тогда щенок понял смысл запутанных слов, которые постоянно произносил Дориан, рассуждая о своей теперешней жизни. Грэй понял, что хозяин обречен, безнадежен, а его жизнь бессмысленна. Ну а сам щенок становиться таким вовсе не хотел. В тот же вечер он окончательно решил уйти из дома, и во время одной из прогулок вокруг особняка сиганул через дыру в заборе, - и вот, он оказался на другой стороне, вне дома..., там, где еще ни разу не бывал. Оглядываясь вокруг и внюхиваясь в новые запахи, которые таила в себе эта трава и деревья, он и не заметил, как хозяин открыл калитку и, подкравшись к Грэю, схватил его обеими руками, да так сильно, что вырваться не было никакой возможности. А потом хозяин одел щенку на шею какую-то прочную веревку, 'поводок', как он ее именовал, и ударил Грэя ладонью чуть выше хвоста. Серый разозлился, но ничего не мог поделать, веревка, словно цепь, сковывала его с хозяином. Поводок утягивал щенка куда-то в чужую жизнь, к старости и всей этой обреченности, безнадежности и бессмысленности. Грэй это чувствовал. Дориан отвел его обратно в дом и закрыл калитку, а место, в котором Серый подлез под забором, присыпал землею и положил сверху пару бревен. С грустью щенок смотрел на листву с другой стороны калитки, - она казалась ему зеленее, чем та пожухлая трава, по которой он ступал эти три длинных года. Он жаждал попасть туда, к этой зеленой траве, и ему больше не нужен был хозяин. Щенок не хотел, чтобы кто-то им командовал и держал на привязи. Он стал взрослым и самостоятельным, и имел право самостоятельно решать, куда направить свои лапы. Старик втащил его в дом, хотя щенок продолжал сопротивляться, - и в один миг дом превратился в тюрьму, а хозяин в надсмотрщика. Эти слова он также узнал от Дориана, - тот ранее побывал в подобном месте и впоследствии сам хвастался, как сбежал оттуда, поскольку жить взаперти было невыносимо. Вот и Грэю казалось, что оставаться с Дорианом теперь стало невыносимо.
В ту же ночь, пока хозяин спал, все еще зажимая в ослабленной сном руке поводок, щенок запрыгнул на кровать и стал кусать его за лицо и грудь, пока тот не вскочил с воплем ужаса. Грэй тут же понесся на улицу, его лапы двигались, как заведенные, когда он копал землю около забора. Через несколько секунд из дома выскочил хозяин. Он держался левой рукой за глаз, из которого сочилась кровь и какая-то густая белая жидкость. В тот момент, когда хозяин подбежал к забору, Грэй уже подлезал под ним, и все, что успел сделать Дориан, - это схватить поводок, волочившийся по земле вслед за щенком. Но Грэй успел вылезти с другой стороны забора и теперь изо всех сил тянул веревку в свою сторону, - а хозяин тянул на себя. Так они и боролись, стоя по разные грани жизни: хозяин - на территории дома, а щенок - на свободе. Но руки старика были слабы и немощны, и щенок, схватившись зубами за ветку куста, сумел вырвать веревку из рук Дориана. Пробегая мимо калитки, Грэй обернулся и увидел Дориана, стоящего на коленях перед забором: его руки безвольно лежали на земле, тело содрогалось, а из второго здорового глаза опять текли надоедливые слезы. 'Эти бессмысленные слезы, кому они нужны?' - подумал щенок. 'Кому ты вообще нужен?' - подумал щенок и побежал прочь, задрав серый хвост высоко вверх.
**
Поначалу щенок не задумывался о том, куда он бежит. Грэй беззаботно переставлял одну лапу за другой, а вокруг него, в экстазе вертелся земной шар, ослепляя щенка яркими красками свободной жизни. Мир как будто желал показать себя с лучшей стороны, почти так же, как торговец в бакалейной лавке живописно описывает залежавшийся товар приезжему из других краев. Неизвестной породы птицы летели по незнакомому небу, ветер безжалостно срывал листья с деревьев и бросал их, словно лепестки роз, к ногам четырехлапого странника; дорога, огибая холмы, уводила далеко за горизонт, - и во всем происходящем был некий великий смысл. Сам воздух вокруг казался наполнен смыслом, таким явным и терпким, - невольно складывалось ощущение, что он обволакивает тебя, подобно туману, и ты бредешь сквозь непроглядный белый дым навстречу неизведанному. Щенок шел по лесной тропинке, каждый шаг представлялся Грэю прыжком, как если бы он парил в невесомости, лавируя между звездами в открытом космосе, твердо зная, что где-то там вдалеке, где светит самая яркая звезда, - живет истина, или, как называл ее хозяин: 'Бог'. Он где-то там, смотрит сверху на щенка, одобрительно и с гордостью, радуясь, что сотворил такое создание, свободное и серое.
А щенок, знай себе, шагал по лугам и лесам, и время от времени начинал гоняться за бабочками, этими неповторимыми, переливающимися разными цветами, символами свободной жизни. Грэй подпрыгивал на бегу и пытался схватить зубами бабочку, но она ускользала от него, как вода сквозь ладони. Эта бабочка - мечта с крыльями - сколько бы ты ни гнался за ней, тебе не суждено ее поймать. И, хотя ты упрямо веришь, что путь, пройденный тобой, пока ты преследовал ее, что-то значит, и теперь-то схватить ее будет намного легче, но, в действительности, это совсем не так. Бабочке вовсе неважно, как долго лететь, ей все равно, сколько времени ты потратил на бессмысленную погоню. По правде говоря, ты неизбежно остаешься равноудален от своей мечты, будь то бабочка, или свобода, или вечная жизнь. Ты движешься по окружности, тянешься руками к истине, к 'Богу', но сколько бы раз ты не прошел путь от начала до конца, познать суть происходящего тебе не удастся. Даже если щенок-путешественник сможет обогнуть весь земной шар, он никогда не узнает, что именно находится в центре земли, кто живет там и управляет этим громадным шаром, наполовину залитым водой, а наполовину покрытым сушей. Это идеальный круг, лабиринт без входа, и подло, просто подло заставлять маленькие серые комочки шерсти искать несуществующий вход в землю необетованную. Бог доброжелателен в мелочах, но подл по сути. Как если бы он изначально совершил роковую ошибку еще при сотворении этого мира, создав смерть и грусть, а теперь пытается минимизировать последствия своей ужасной оплошности. Взамен он предлагает нам веру в то, что там что-то есть, он хочет заставить нас жить в надежде, чувствовать вдохновение и верить, что все происходящее в жизни не случайно, что мы уже на шаг ближе к мечте. Но это не так. И подло с его стороны заставлять нас надеяться.
Но щенок не задумывался о перипетиях своего путешествия. Не зная устали, Грэй несся за бабочкой, ломая цветы и давя медлительных насекомых, которые мешались под ногами. Он стирал мясо на лапах в кровь, ставил занозы одну за другой, но боль, и своя и чужая, была ему безразлична. Единственное, что волновало щенка, - это поймать заветную бабочку, оторвать ей зубами крылья и, наконец, налюбоваться ею вдоволь. Однако разноцветная бестия не собиралась отдавать прелестные крылья на растерзание наглого серого щенка, который и на волю-то выбрался впервые. Но щенок ей попался необычный. Когда Грэй понял, что ему никак не поймать бабочку, он не отчаялся, а, наоборот, продолжил эту погоню просто ради развлечения. Он с азартом охотился на саму красоту, - он получал удовольствие. Будучи занят этой странной игрой, серый щенок ощущал себя абсолютно свободным. Как если бы не существует ни дома, ни хозяина, нет ни неба, ни земли, а важен только щенок, прыгающий с задранными ушами и высунутым языком, отчаянно пытаясь достать до бабочки. Бесконечное белое пространство, по которому носятся в упоительной игре щенок и его мечта, Грэй и воплощение красоты природы. Дело близилось к глубокой ночи, и силы обоих соперников иссякали. Щенок уже не мог бежать дальше, он даже шел с трудом, - а бабочка, в свою очередь, устало парила меж кустов, изредка взмахивая крыльями, чтобы удержаться в воздухе. Вскоре Серый повалился без сил - его передние лапы подогнулись, и он, подобно гордому умирающему льву, упал без чувств на землю. А бабочка аккуратно подлетела и легла на морду щенку, осыпав серебристой пылью шерсть и нос, так что Грэй легонько чихнул, и бабочка чуть не свалилась с него. Ее подбросило в воздух, словно легкое перышко, и она тут же приземлилась обратно на прохладный нос щенка, даже не запаниковав и не попытавшись улететь прочь с этого сопливого вулкана, готового в любой момент произвести извержение в виде чиха. Бабочка не испугалась произошедшего, так как она не почувствовала ни толчка, ни мокроты носа. День подошел к концу, а вместе с ним, и вся ее жизнь. Ведь если щенки живут в лучшем случае двадцать лет, то некоторым бабочкам отмерены всего лишь сутки. Единственный день, который она провела в этой чудесной игре в свободу. Наверное, она ни о чем не жалела, да и о чем могла думать простая бабочка. Она же всего лишь символ бренности любой красоты, всего летающего и прекрасного на земле, изысканная марионетка в руках безжалостного творца, мачехи-природы.
Щенок уснул, и видел сон, в котором он превратился в бабочку-однодневку. Смутное подозрение гложило Грэя, как будто блоха завелась у него в шкуре. Некое ощущение тревоги кусало Серого за пятки, отчего он нервно дергал лапами во сне. Щенку казалось, что он летит куда-то, пытается спастись от самого себя, убежать на край света. Когда Грэй проснется, как он узнает, кто он на самом деле, щенок ли, которому приснилось, что он бабочка, или мотылек, которому сейчас снится, что он превратился в серого щенка?*
А на следующее утро, когда Грэй открыл глаза, прямо перед собой он увидел страшную картину. На кончике носа неподвижно лежало распростертое тельце мотылька, съежившееся и свернувшееся калачиком. Краски на крыльях бабочки выцвели, теперь она была обтянута едкой серой пылью. Бабочка стала такого же серого оттенка, как и сам щенок, но только в этом цвете заключалось что-то еще, отдающее черным, нечто мрачное и угнетающее. Грэй в ужасе вскочил с места и отпрыгнул на несколько метров, так как испугался, увидев перед глазами огромное чудовище, - и тут же сбросил это воплощение ужаса со своего носа. Увядшая, подобно цветку, бабочка, упала на землю и не шелохнулась. Грэй стал аккуратно подбираться к ней, вытягивая голову и стараясь унюхать аромат этого жуткого зверя, но существо уже не имело запаха. Подойдя вплотную к останкам бабочки, он легонько дотронулся до нее лапой, наивно надеясь, что она вот-вот взлетит, но в душе он догадывался, что с бабочкой случилось нечто непоправимое. Он слегка пнул ее, пытаясь привести мотылька в движение, - труп покатился по земле и вновь остановился. Она была неподвижна, словно камень. Жизнь безвозвратно покинула тело бабочки за прошедшую ночь, и теперь она являлась лишь куском земли, пылью под ногами других, еще живых. От былой красоты не осталось и следа, теперь бабочка вызывала скорее омерзение..., за одну ночь она превратилась в обратную сторону прекрасного. Природа сыграла с ней поистине злую шутку, ту же, которая предстоит каждому из нас в определенный час. Серый щенок не знал, как теперь поступить с бабочкой, - наконец, он мог насмотреться вдоволь на нее, но от былого великолепия не сохранилось абсолютно ничего, - и Грэй боялся поднять глаза на ее обезображенное тело, так как он неизбежно вспоминал, какой прекрасной бабочка была еще вчера. И по неизвестной причине ему стало очень грустно, настолько, что хотелось создать дождь, как раньше часто делал его хозяин. В этот момент Серый впервые вспомнил о Дориане, о том, как покусал его и убежал из дома, о том, как старик начал плакать, когда щенок покинул его, словно с Грэем случилось нечто непоправимое. Такое же, как с этой бабочкой. Он вспомнил: однажды Дориан рассказывал щенку, что, в свое время, когда Марта, жена хозяина, тоже стала неподвижной и перестала дышать, ее похоронили, засыпав тело землей. Отойдя в сторону, щенок выкопал маленькую яму около громадного дуба, который величаво стоял на месте, не обращая внимания на торопливые действия щенка у подножия. Дуб продолжал цвести и радоваться солнцу, непоколебимый и светящийся жизнью, а бабочке уже никогда не дано будет воспарить над землей. Она будет похоронена прямо на этом месте. Однако дуб продолжал существовать, круговорот жизни продолжался, и все, что оставалось, - это и дальше брести по окружности, искать конец пути. Но теперь щенок уже подозревал, что в центре этого круговорота обитает нечто мерзкое, само зло. Зло, которое превращает бабочек в мягкое подобие жизни, искажает красоту, разбрасывая останки былого величия вокруг трупа. Выкопав крохотную ямку, Грэй вернулся к мертвой бабочке, и совсем не как раньше, когда пытался схватить ее, играючи клацая челюстью направо и налево, осторожно взял зубами ее крыло, - и оно оторвалось. Серый аккуратно, как можно нежнее, прикусил тело посередине и бережно понес к могиле, но когда он наклонил голову, что-то в теле мотылька переломилось, бабочка развалилась на две части, и они упали в свежевырытую яму. Но во рту у щенка остался маленький кусочек бабочки, едкий и горький, и, при этом, рассыпающийся, словно песок. С трудом Грэй проглотил мерзкую по вкусу слюну и принялся задними лапами забрасывать могилу землей, когтями выдирая ее вместе с вросшей травой. Когда на месте, где была яма, образовался небольшой холмик, щенок перестал копать. Он присел на задние лапы и повел носом. Но все, что он мог учуять, - это пряный запах утра, жизнь нового дня, которым был пронизан воздух. Щенок встал и пошел прочь от этого места в поисках воды, чтобы умыться.
Так серый щенок познакомился со 'смертью', о которой рассказывал хозяин.
***
Это было, наверное, самое неприятное утро в жизни щенка. Ничто не радовало Грэя, -ему казалось, что свет солнца стал тусклым, словно лучи вытягивают энергию вместо того, чтобы ее дарить. Солнце будто светило надрывисто, через 'не могу', само не желая того, вынужденное ежедневно светить, светить по приказу. Однако цветы с яркими сиреневыми с белым бутонами, неизменно поднимали головки навстречу переваренному яичному желтку, который навеки застрял наверху, посреди мутной сероватой каши из облаков. По неизвестной щенку причине растения тянулись к небу так отчаянно, так нетерпеливо и радостно, что Грэй не знал, как это воспринимать. Ничто не могло остановить цветы от участия в круговороте жизни, никакие изменения в окружающем мире не способны отнять у них эту функцию: цвести. Будто все цветы, все живое разом издевалось над щенком, над его грустью, над памятью о бабочке. Но смерть одного существа не значима для жизни других. Одно небытие не мешает другому бытию. Кто-то умирает, кто-то рождается, кто-то вянет, кто-то цветет, а щенок обязан идти дальше, туда, куда ведут его непослушные стопы. Ничто не должно его останавливать. И, глядя на цветы, буревестники жизни, эдакие вечные новорожденные младенцы, выросшие прямо из земли, Грэй понял, что вынужден идти вперед, искать свою мечту. В его голове пронеслась фраза: 'в жизни будет еще много боли, но надо привыкать, надо не обращать на нее внимания'. Это была первая мысль щенка как самостоятельного существа, в ней сквозила печаль, но необходимо привыкать к таким фразам, - повторил про себя Серый и звучно залаял, стоя посреди луга. Он гавкал и гавкал, а эхо от заливистого лая раздавалось по всей округе. Его собственный голос, отражался от далеких гор и возвращался приглушенным и каким-то повзрослевшим. Он лаял, а мир вторил ему, разговаривал с ним на его же языке, изменяя его лай, высушивая энергию молодости в голосе щенка, совершая некий кощунственный ритуал и бросая обратно в морду Грэя остатки, сухой лай, пепел мечтаний и надежд. И, тем не менее, щенок чувствовал, что, хотя мир продолжает подшучивать и издеваться над ним, но, при этом, Грэй также ощущал, что все, что его окружает: ветер, луга, горы, эхо, даже та великолепная бабочка, - было создано специально для него. Мир существовал лишь для того, чтобы однажды, он, Серый щенок, сбежал из дома и залаял, стоя посреди луга, раскинувшегося на многие километры. Земной шар вращался вокруг него, неподатливо и неповоротливо, ворча про себя тихую брань, но, все же, вращался. И тогда Грэй понял, что его уже не удержать. Никто не сможет остановить серого щенка. Он совершит то, ради чего сбежал из дома, ради чего ослепил хозяина на один глаз, то, ради чего собака предала человека. Он отыщет клад, который позволит ему не быть зарытым в землю, как его однодневная подруга бабочка - щенок найдет фонтан вечной молодости. Эту мечту, такую благородную и прекрасную, он обязан осуществить, - разгадка ждет где-то там, за поворотом, стоит лишь обойти этот луг.
И вправду, когда щенок, будучи преисполнен жгучей, подталкивающий лапы решимости, дошел до конца луга, он услышал плеск воды. Не раздумывая ни секунды, Грэй помчался на зов, закрыв глаза, чтобы не видеть мир вокруг, а лишь чувствовать его. Он бежал на ощупь, а точнее, на слух, рвался вперед, движимый журчаньем реки, - воды, над которой не властна смерть, воды, которая создает жизнь. Из воды появились первые существа, она - главная царица этого мира, единственная и неповторимая, вода очищает тела, вымывает нашу шерсть, омолаживает души, придает сил, дарит непоколебимую уверенность в будущем. В том, что в будущем тоже будет вода. 'Бог есть вода. Вода точит камень. Камень старше меня. Я буду жить вечно', - так размышлял серый щенок, и в этой непонятной последовательности мыслей он черпал веру, как будто лакал воду из заветного волшебного фонтана. Грэй несся вперед, его уши стояли торчком, ноздри раздувались, как сумасшедшие, вдыхая этот воздух, пронизанный вечной молодостью, свежий, мокрый, счастливый и упоительно пьяный. И в тот момент, когда Серый почувствовал, что земля вот-вот уйдет из-под ног, он изо всех сил оттолкнулся, прыгнул и завис в воздухе, подобно птице.
А через секунду он уже шел на дно, бултыхая лапами и извиваясь, словно рыба, пойманная в сеть, не понимая, где вверх, а где низ, где жизнь, а где смерть. Мгновенно все поменялось местами, вместо ожидаемого прилива сил щенок почувствовал панический страх, пробегающий под шерстью, как будто это был заплутавший малек. Щенок открыл пасть, чтобы залаять на помощь, но на подмогу пришла лишь коварная вода. Она вливалась в него, словно воздух, проникающий в серый воздушный шарик под нажимом легких ребенка, рывками, но с азартом. И Грэй стал надуваться этой водой, которая обманула его, которая завлекла щенка в свои пучины и предала, подло предала. Потому что Бог есть вода, а Бог подл. Вскоре он уже казался похожим на рыбу-ежа: куски шерсти болтались под водой, как будто развевались на ветру, морда осунулась, белки глаз посинели, а хвост и вовсе исчез где-то между ног. Под водой серый хвост уже невозможно было держать пистолетом, гордо размахивая им, как там, на суше. И глоток воды из целебного превратился в смертельный, а глоток воздуха, - в спасительный и самый желанный, но недостижимый, - щенок сам отказался от суши, как, в свое время, отказался от дома. 'Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск'* - эти мудрые слова принадлежат тому самому бессовестному Уайльду. И Серый оказался обречен по собственной воле. Здесь, где не ходят, но плавают, все было иначе, и Грэй не был приспособлен к обитанию под водой, - он же не собака-водолаз, а простой серый щенок. Серый щенок, который убежал из дома в поисках свободы. Простой серый щенок, который, не умея плавать, прыгнул в реку по непонятной причине. Маленький глупый щенок... шел ко дну. Как камень. Вода сточила камень...
****
На следующее утро щенка обнаружил один местный рыбак в своих сетях. Там лежал Грэй, - промокший, облинявший, завернутый в погребальный саван из водорослей и тины. Из задней лапы торчала коряга. Вода превратила дерево в смертоносное копье, - своим варварским наконечником оно безжалостно проткнуло насквозь ногу серого щенка. В сравнении с грозной корягой лапа казалась тонкой и хрупкой, истощенной и обескровленной, почти безжизненной. Да и сам щенок выглядел ничуть не лучше, чем его бедная лапа. Мокрый, еле дышащий, он одиноко валялся на берегу огромной реки, а мир неизменно вращался вокруг, цветы продолжали цвести, и новые, только что вылезшие из кокона бабочки порхали повсюду. Им не было дела до тех, кто не умеет плавать. Ведь они умеют летать.
На камне неподалеку сидел безобразный старик и докуривал скрученную из газеты сигарету, прижимая ее к красным распухшим губам грязными мозолистыми пальцами. Когда выгорел весь табак, он бросил окурок на песок и сплюнул. Затем он достал из-за спины деревянную трость и воткнул в землю перед собой. Трость покрывал странный рисунок, сродни примитивным изображениям охоты на различных животных, искусство первых повелителей природы, наскальная живопись первобытных людей. Это был незамысловатый, но завораживающий узор, - от него пахло вечностью и темнотой. В основании трость напоминала острие меча, ближе к верху она изгибалась спиралью и оканчивалась красным набалдашником все из того же дерева, по форме сравнимым с открытой пастью змеи. Старик заворчал и, облокотившись одной рукой на трость, поднялся с камня, но не выпрямился полностью. Его дряхлое тело сохранило полусогнутое положение из-за огромного горба на спине. Шаркая и прихрамывая, он направился к берегу, чтобы посмотреть на свой улов. При каждом шаге, одна его нога безвольно скользила по песку, а другая чуть приподнималась вбок и совершала странный полукруг, оказываясь в итоге рядом с первой. Мелкими усталыми шажками он неторопливо приковылял к сети, оставив за собой след в виде неровной дрожащей линии на песке, как будто здесь проползла огромная змея. Подойдя вплотную к берегу, старик положил правую руку на трость, его пальцы сжали набалдашник, так что теперь обыкновенный посох казался скипетром в руках грозного повелителя. Старик был одет в какие-то коричневые лохмотья, здесь и там на штанах и рубахе виднелись прорехи, сквозь которые наружу проглядывало худое, почерневшее от грязи, тело. Скомканные седые волосы доходили ему почти до пояса, отчего старик выглядел угрожающе сказочно, словно леший, секунду назад вышедший из реки на берег. Лицо старика было воистину омерзительным, каждая его черта светилась порочностью, ненавистью, злом. Глубокие морщины избороздили широкий лоб, губы ссохлись, словно человеческие страсти еще много лет назад иссушили их своим губительным алчным огнем. Казалось, судорога была навечно запечатлена на его лице, - челюсти неуклюже сдвинуты влево, как если бы он пытался улыбнуться и не мог; один глаз вместе с бровью задран вверх, как будто старик смотрел куда-то в сторону, а зрачок в глазу болтался, как плохо пришитая пуговица. Второй глаз, наоборот, практически не двигался, смотрел прямо перед собой, пронизывая все, что попадало в поле зрения, словно электрический луч. И вот, оба страшных глаза уставились на полуживого щенка. Не шевелясь, старик долго и неотрывно глядел на Грэя - казалось, что и весь мир замер вместе с ними. Порывы ветра прекратились, река перестала течь, бабочки повисли прямо в воздухе, боясь помешать горбатому старику..., повелителю этих краев. Щенок сразу догадался, кем был этот старик.
Наконец, рыбак нагнулся и поднял свободной рукой сеть за край, затем развернулся и медленно побрел прочь по тропинке, ведущей прямо в лес, - а сеть со щенком внутри волочилась по песку и камням вслед за ним. Старик не собирался выхаживать Грэя, но и не был намерен убивать его, - он просто забрал раненного щенка себе, так как это был его улов, и теперь повелитель волен делать с ним все, что пожелает. Серый щенок вновь принадлежал хозяину, но теперь уже совсем другому. Старик шел по лесу, как будто не разбирая дороги, - тропинка давно уже исчезла среди высоких кустарников, но горбатый урод угрюмо продолжал свой путь, огибая деревья и отстраняя ветки с дороги. Из-за горба его голова была все время опущена вниз, и со стороны могло показаться, что он - местный лесничий, собирающий грибы ранним утром. Но если бы кто-то подошел к нему вплотную, то был бы ошарашен жутким выражением его лица. Глаза глядели на мир вокруг исподлобья, сквозь седые пряди волос просвечивал черный огонь зрачков, - ледяной, ничего не выражающий и потому внушающий страх взгляд. Щенок беспомощно болтался в сети, которая волочилась по корням деревьев, застревала в колючих кустах, попадала в грязные коричневые, пахнущие смрадом, лужи. Казалось, старец не отдавал отчета в том, что он везет не дрова, а живое существо, чья шкура уже к середине пути была покрыта кровоточащими царапинами. По всему телу щенка виднелись лысые проплешины в местах, где клоки шерсти были безжалостно выдраны грубыми пальцами леса; морда Грэя оказалась сплошь в чертополохе, иголках от елок, осколках от шишек и камней. Коряга до сих пор торчала в лапе щенка, и, время от времени, задевала стоящие на пути деревья, - это приносило жуткую боль измученному серому щенку. Агония была настолько невыносимой, что Грэй раз за разом терял сознание и уже не понимал, где находится и что происходит. Когда горбун совсем замедлил свой шаг, вдали показалась черная, как смоль, хижина с покошенной крышей и дырами вместо окон. Внезапно коряга, торчащая из лапы щенка, зацепилась сразу за два ствола деревьев, встав перекладиной между ними. Старик же, в свою очередь, дернул сетку на себя, - и щенок очнулся от собственного воя, который бессознательно вырвался из его пасти. Горбун вновь потянул сетку, как будто подстегивал поводьями коня, и Грэй опять застонал, - ему казалось, что у него отрывается лапа. Так оно, в сущности, и было: в кости образовалась трещина, и щенка практически заживо раздирали на части. Серый взвыл, но не жалобно, как скулил раньше, прося прощения, он заскулил с раскаянием, - он чувствовал себя виноватым, щенок понял, что сделал что-то неправильно в своей жизни, что распорядился ею не так, как следует. Ему не у кого было вымаливать прощения или помощи; он был один, и теперь это ему совсем не нравилось. 'Быть одному больно, очень больно', - подумал щенок, 'одиночество - это как коряга в лапе, как рыбная кость в горле, единственная подруга, и она приносит только боль..., она постоянно предает тебя'.
К этому моменту, старик подошел к Грэю, с презрением, сморщив лоб и нос, посмотрел на него своим единственным действующим глазом, и вдобавок назвал его каким-то словом, похожим на 'отродье'. И вправду щенок был похож на не до конца сформировавшийся эмбрион, появившийся на свет раньше времени. Грязный, взлохмаченный, заляпанный кровью и опилками, он валялся на земле, а неестественно изогнутая лапа была задрана высоко над землей, и из нее торчала ветка, ставшая ее продолжением. В этой рыболовной сети серый щенок стал похож на ошибку природы, уродца, которого поймали охотники, и теперь собираются выставить на всеобщее обозрение. Чтобы над ним потешались, плевали на него, кидали чем попало и обзывали псом сатаны, цербером о пяти лапах или же собакой Баскервилей. А ведь когда-то он и вправду хотел, чтоб его так называли, но это время безвозвратно ушло. Щенок вырос. И теперь он должен отвечать за каждый из поступков, которые совершил в молодости. 'Красота оказалась только маской, молодость - насмешкой. Что такое молодость в лучшем смысле? Время незрелости, наивности, время поверхностных впечатлений и нездоровых помыслов. Зачем ему было носить ее наряд?'* - вновь вспомнил Грэй тот день, когда Дориан, его прежний хозяин, читал ему книгу Оскара. Как многого он тогда не понимал. Или не хотел понять. Раньше щенок хотел быть взрослым и самостоятельным, теперь мечтал снова стать маленьким щенком, о котором так заботился любящий отец. Откуда-то сверху раздался низкий мужской голос, ему показалось, что это его хозяин, Дориан, - Грэй задрал голову и тут же получил оплеуху прямо по носу. Если раньше была рука, которая его кормила, то теперь появилась рука, которая его бьет. Она и пахла совсем иначе, - у нее был терпкий, бьющий в ноздри, запах уксуса и гари. Этот странно пахнущий человек нагнулся, вынул корягу из западни, устроенной двумя деревьями, и поднял за шкирку Грэя на уровне своих дьявольских глаз. Щенок зажмурился, так как думал, что сейчас его снова ударит эта рука с противоречивым запахом, но наказания не последовало. Подвешенный в невесомости он неловко перебирал передними лапами, отчего стал похож на летящего над землей кролика. Рука прочно схватила его, стягивая кожу на спине, - и Серый ощущал власть того, кто его держит, чуял уксусный запах этой власти и не мог не подчиниться ей. Он был готов умолять эту руку, чтобы она опустила его, он был согласен стать ее слугой на всю оставшуюся жизнь. Щенок открыл глаза и увидел лицо горбатого старика, его огромный сморщенный нос, полуоткрытый рот с гнилыми зубами, дергающийся левый глаз, смотрящий в сторону, и жуткий пристальный взгляд правого глаза, пронизывающий до дрожи. От страха щенок заскулил - горбун встряхнул его и нечленораздельно промолвил: 'жалкий щенок', а затем понес Грэя в сторону избы.
Так щенок летел по воздуху, невольно приближаясь к своему новому дому. Издали казалось, что изба покрыта черной сажей. Лишь подлетев вплотную, Грэй понял, что хижина уже была однажды сожжена: ее поверхность состояла из горелого дерева, но, несмотря на несчастье, которое должно было уничтожить ее, избушка не обвалилась, а продолжала стоять непостижимым образом. Трава около дома также оказалась выжжена, поэтому избу окружала лишь черная, как будто вспаханная, земля..., мертвая земля. Они подошли к крыльцу, старик оперся рукой о перила и поднялся по лестнице, все еще, как будто с омерзением, брезгливо неся щенка на вытянутой руке. Ступени не заскрипели, они издали ни на что не похожий звук, как будто крошились под тяжелой поступью старика, и, тем не менее, оставались невредимы. Дверь, ведущая в дом, отсутствовала - видимо, она сгорела еще при пожаре. Лишь сбоку зияли вбитые в дерево медные петли. Старик вошел в дыру в стене. В доме существовала всего одна единственная комната - и это оказалась громадных размеров кухня. По всему полу была раскидана различная утварь, посуда, бутылки, - все покрыто слоем гари. В углу виднелось отверстие печи, а рядом прислонена кочерга и старые наполовину сломанные вилы. На стене напротив висел целый набор разделочных ножей, а рядом, находился странный портрет. Удивительно, ведь хотя рамка сгорела, превратившись в горку пепла на полу, картина сохранилась нетронутой, - на ней был запечатлен хозяин дома, этот горбатый старик, стоящий спиной к зрителю, отчего его отвратительный горб можно было принять за лицо. Внизу, в углу картины, красовалась подпись художника и дата, выведенные багровой краской. Судя по дате картине было уже более шести веков. Не понимая, что происходит, щенок стал судорожно брыкаться, пытаясь вырваться из крепкой хватки старика, - но тот в ответ встряхнул его и начал мычать. Грэй не мог разобрать ни одного слова, которые произносил повелитель. От этого мерзкого звука внутри у щенка все будто оцепенело, и он перестал дергаться. Горбун удовлетворенно присвистнул, тем самым, видимо, желая выказать одобрение послушному поведению щенка, и пошел вглубь комнаты. От каждого шага вздымался клуб пепла, который забивался в нос Грэю, но теперь насмерть перепуганный щенок боялся даже чихнуть. Старец подошел к полке, взял оттуда свечу и поставил на край стола. Затем он неожиданно замер около стола, то ли раздумывая о чем-то, то ли ожидая, как поведет себя щенок. Грэй изо всех сил старался не шелохнуться, но пепел забился слишком глубоко ему в ноздри, - он не сдержался и громко чихнул. В ту же секунду рука швырнула его о стену, - и щенок упал на стол, потеряв сознание. И поднялась завеса из пепла.
*****
Когда Серый открыл глаза, первое, что он увидел, - оказалась его отрезанная лапа, повешенная на крюк в стене. Она была похожа на козью... Щенок вновь закрыл глаза.
К тому моменту, когда щенок открыл глаза во второй раз, в стене торчал пустой крюк, а под ним виднелся кровавый отпечаток лапы. Он повернул голову и увидел горбуна, который держал в одной руке зажженную свечу, а в другой - бутылку уксуса. Старик наклонился над съежившимся от страха телом щенка, небрежно перевернул на спину, резким движением откупорил бутылку и принялся поливать то место, где должна была находиться лапа. Однако Грэй ощущал лишь жжение на том месте; от невыносимой боли он начал жалобно пищать. Горбун жестом приказал ему прекратить. Щенок напрягся изо всех сил, стиснул зубы и затаил дыхание. Старик отложил бутылку и взял в правую руку свечу, - на мгновенье свет озарил его напряженное лицо. Казалось, он улыбался. Хозяин хижины поднес свечу к месту среза и наклонил ее таким образом, чтобы воск стекал на рану. Щенок следил за тем, как капля падала вниз, туда, где должна была находиться его задняя лапа. Уже в тот момент, когда капля воска отделялась от свечи, он ощущал резкую боль, словно тело предвосхищало ее; и когда воск, наконец, попадал на срез, боль достигала апогея, - щенок уже не мог сдерживаться и его непроизвольно трясло. Старик недовольно нахмурился, засопел себе под нос, выпрямился, насколько это позволял горб, затем достал из-за пазухи грязный, покрытый пылью, платок, смочил какой-то жидкостью из черной склянки с полки и приложил платок к носу щенка. Грэй вдохнул странный запах и тут же погрузился в сон.
Когда Грэй открыл глаза в третий раз, он уже лежал на полу, в углу комнаты. На месте задней лапы виднелась серая, заляпанная воском и запекшейся кровью, тряпка, обернутая вокруг обрубка. В другом конце кухни, у растопленной печки, на стуле сидел новый хозяин щенка и ел. Перед ним располагался огромный чан с кипящей водой, старик окунал туда половник, вынимал и дул на суп, издавая редкой мерзости свист. В супе виднелись ошметки какого-то существа, кожа и шерсть. Увидев, как хозяин ужинает, серый щенок почувствовал, что умирает от голода, так как ничего не ел уже несколько суток. Грэй был совершенно ослаблен, его живот распух, и голод барабанил по нему изнутри. Серый щенок захотел встать и подойти поближе, но не удержался на трех лапах и с грохотом плюхнулся на пол, подняв клуб черного дыма. Горбун оглянулся и удовлетворенно промычал какие-то слова. Затем жестом приказал щенку попробовать еще раз. Грэй оперся сначала на передние лапы, потом попытался подтянуть оставшуюся заднюю, но вновь упал и жалобно посмотрел на хозяина. Горбун вылез из-за стола и внезапно, с непонятно откуда взявшейся прытью, встал на четвереньки. Затем приподнял правую ногу и стал скакать по полу на трех ногах, и мычать, мычать, мычать... Видимо, ужин придал ему немало сил и воодушевил его. Вскоре старик остановился. Он с трудом поднялся, как будто это безумное действие отняло у него слишком много сил, выпил еще один половник супа и вновь жестом приказал Серому встать и подойти к нему. Щенок приподнялся и начал усердно повторять движения хозяина, подпрыгивая на трех лапах, но неожиданно ноги разъехались, и щенок опять упал. Горбун неотрывно следил за щенком. Грэй, несмотря на адскую боль и усталость, встал и, наконец, добрался до стола, свалившись без сил прямо у босых ног хозяина. Старик одобрительно присвистнул, - наверное, свист, в принципе, являлся знаком одобрения в его речи, затем выловил половником то, из чего, видимо, был сварен суп, и бросил голодному псу. Это оказалась огромная кость. Грэй в беспамятстве набросился на нее и начал грызть, не переставая при этом рычать. Он яростно вгрызался в белоснежную кость и рычал, рычал..., - и с каждой секундой его рычание становилось все более остервенелым, бешеным. Наблюдая за щенком, старик аж дважды присвистнул от удовольствия. От пронзительного звука Грэй будто очнулся и осознал, что старик сидит рядом с ним, и в порыве хищной ярости вцепился в его босую ступню. Он терзал ее зубами, но оттуда не вытекала кровь, как если бы это была сплошная кость, обтянутая дряблой холодной кожей. Старик расхохотался. Он не чувствовал никакой боли, но был восхищен поведением щенка. Наконец, ему надоело наблюдать за обезумевшим псом и он отбросил его ногой в тот же угол, в котором Грэй проснулся час назад. Серый, очутившись в углу, послушно свернулся калачиком и мгновенно уснул. И последнее, что он услышал, погружаясь в бешеный собачий сон, был одобрительный свист...
******
Так они прожили вместе месяц. Горбуна, как позже выяснил щенок по надписи на единственном портрете в доме, звали Херон. Новый хозяин воспитывал Грэя, словно дикого волка..., ни любви, ни жалости. Старик обучал его азам охоты, но отнюдь не на лис или кроликов, как дрессируют гончих, а на самих собак, его собратьев - таких же псов, к примеру, на тех же гончих. Задача Серого заключалась в том, чтобы незаметно подкрасться к собаке, пока та гналась за зверем, выскочить из укрытия и в прыжке вгрызться ей в горло. Если собака еще секунду назад была охотником, а загнанный ею зверь - добычей, то Грэй призван был кардинально изменить существующий порядок вещей. Фактически, он спасал беззащитную жертву от лап хищника, а охотника превращал в свою добычу. Участь гончей была предначертана, и сия чаша не минует ни одну собаку. Их судьба - быть погубленными, растерзанными, сваренными и обглоданными. Каждый вечер, после удачной охоты, Херон варил суп из освежеванных собачьих туш. Лежа под столом у ног хозяина, пуская пену между оскаленных клыков, щенок пожирал своих сородичей с остервенелым аппетитом... И это было прекрасно. Ибо щенок никогда не чувствовал себя таким сильным... и вечным, что ли?
За несколько месяцев Херон ни разу не обласкал щенка, да и надобность в этом отпала. Если бы старик вдруг потрепал Грэя за ушком или, играючи, повалил его и стал почесывать живот, серый пес, наверное, перепугался бы до смерти. Нежность была вырвана из его памяти, как сгнивший корень из земли, как ненужный сорняк, - и теперь эти ощущения показались бы ему скорее мерзкими, пошлыми, ненатуральными. Он привык к иным проявлениям привязанности: когда Херон шпынял его ногой, щенок чувствовал себя в безопасности, именно в безопасности. Боль стала прибежищем, его отдушиной. К счастью, горбун безжалостно бил его тростью при любом удобном случае, стоило щенку совершить малейшую оплошность. Зачастую Грэй намеренно делал вид, что сбился со следа и уводил старика в непроходимые заросли, - и там с радостью получал от хозяина по морде. Кровь приливала к голове, бодрила, раззадоривала его, будила в звере ярость. Через минуту он уже гнался за очередной собакой, с немыслимой прытью подпрыгивая на трех ногах и разбрызгивая во все стороны слюну, а еще через мгновение, он безжалостно драл шею охотницы на части, омывая свою шкуру бардовым соком собрата по крови. Не существовало ничего слаще, чем горячая струя крови, бьющая из артерии этой шелудивой псины, возомнившей, что она хищник. Вкус крови, загадочный и неповторимый, как утолял он жажду, как будоражил воображение. Божественный нектар, напиток бессмертных... - у каждого живого существа кровь чуть отличалась на вкус, сочная и сладкая, слегка горьковатая, сухая, даже порой соленая, - однажды попробовав, отказаться оказалось невозможно. Грэй, наконец, нашел разгадку восхитительного таинства жизни, энигмы, на поиски которой отправился в свое время. В крови содержалась молодость и здоровье собаки, павшей от клыков серого пса; он выпивал ее непрожитые годы, прибавляя их к десяткам лет жизни, отнятых у предыдущей и еще многих, которые были до нее. Эта жуткая амброзия придавала столько сил уцелевшим трем лапам щенка, что он напрочь забывал о той, которую раньше потерял по собственной глупости, прыгнув с обрыва в коварную реку. Более того, теперь ему доставляло удовольствие выглядеть трехногим уродом. Отчаяние жертвы-дичи - необходимое дополнение к радости охотника-победителя.* Грэй вселял ужас в каждого лесного обитателя, - звери в страхе убегали прочь от него, почерневшего от сажи, заросшего шерстью настолько, что он стал похож на маленького медведя с мордой волка и красными, налитыми кровью, глазами. Постепенно Грэй становился новым царем зверей, повелителем леса, точно таким же, как и его суровый хозяин. Херон также жил исключительно за счет супа из охотничьих собак, - он существовал только благодаря вареному мясу, которое уплетал каждый вечер. Но, в отличие от Серого, собачья плоть оказывала гораздо меньший эффект на горбуна: если щенок чувствовал, как годы жизни в буквальном смысле прибавляются к отмеренному ему судьбой сроку, ощущал, как энергия, сила, жизнь переполняет его, - то старику едва хватало вечерней трапезы, чтобы прожить еще один день. Хозяин не мог прожить и дня без этой омерзительной пищи, и, таким образом, он зависел от Грэя, хотя щенок не придавал этому факту большого значения. Он был рабом Херона и считал своим долгом ежедневно доставать старику каннибальскую дозу. Щенок любил его какой-то странной извращенной любовью осужденного к палачу. И все же Серый подозревал, кем в действительности являлся горбун. И кем стал сам щенок...
Прошло около года. И вот, однажды, горбун впервые заговорил со щенком. Грэй сидел на своем обычном месте в углу, подложив заднюю лапу под голову, и выгрызал на ляжке кусок самого себя вместе с шерстью и плотью. Отсутствие четвертой ноги давало необычные преимущества, например, щенок обнаружил, что теперь может добираться зубами в ранее недоступные места на теле, - и с этих пор, по ночам, он частенько лежал и грыз свою собственную лапу, а иногда вылизывал место между ног, зуд в котором постоянно не давал покоя. И вот, как-то раз, когда щенок был занят неторопливым самоублажением, Херон неожиданно замычал и задергал рукой, пытаясь привлечь внимание. Горбун подозвал Грэя к себе и приказал сесть около стола. Затем он достал с полки чистый лист бумаги, провел указательным пальцем по стене, собирая сажу, и стал выводить непонятные кабалистические знаки, при этом издавая странные горловые звуки, отчего его лицо жутко перекашивалось. Херон мычал что-то нечленораздельное, но, тем не менее, было отчетливо ясно, что он не повторяет одни и те же слова, а, наоборот, пытается объяснить Серому, что все эти звуки отличаются друг от друга, обладают разной интонацией и смыслом. От каждого произнесенного звука голова горбуна тряслась, щеки надувались, верхняя губа то и дело задиралась и обнажала гниющую десну и желтые зубы, утыканные черными точками. Старик был зол, неуклюже зол, если можно так описать повелителя леса. В обоих глазах светились одновременно ярость и ощущение собственного бессилия. Один зрачок, как и раньше, болтался туда-сюда, метался в бельме, словно в клетке, а второй в упор пялился на щенка, следил за ним внимательно и требовательно. Херон чертил по очереди большие знаки: раз за разом он истерично проводил пальцем по черной стене или по покрытому копотью столу, затем вырисовывал некую эмблему на листе бумаги и показывал его щенку. И тут же громко мычал изо всех сил, неизменно придавая новый тембр своему жуткому голосу. Начертив все знаки, он принялся раскладывать листы бумаги на полу, скача на четвереньках вокруг щенка. Казалось, он кружится в странном сакральном танце аборигенов, заклинающих землю родить им урожай или же молящих небесную царицу ниспослать дождь. Херон высоко подпрыгивал, дергая руками и ногами в воздухе, а затем приземлялся на пол, подобно кошке на все четыре лапы, и аккуратно, с почтением клал следующий лист бумаги на пол, следя за тем, чтобы их не сдуло порывом ветра, или он не наступил на них своей босой ногой. Недоумевая, трехлапый щенок старался сосредоточенно следить за каждым новым знаком, внезапно появлявшимся из ниоткуда на очередном куске пергамента прямо перед его носом. Когда Херон окончил ритуал, щенок оказался заключен в дьявольский круг из листов бумаги, расходящийся во все стороны в несколько рядов. Усевшись на стул, старик неожиданно замер, он даже перестал дышать - столько усилий вложил старый горбун в это сакральное действо. В совершенно темной комнате знаки на бумаге светились, подобно сатанинским письменам. Никогда эта комната не была столь яркой, даже по утрам солнцу не удавалось залить ее светом сквозь щели между сгоревшими бревнами, - но эти инфернальные знаки, таинственный смысл, заключенный в них, подмял под себя всю избу вместе с ее обитателями. Грэй погрузился в изучение этих знаков, начертанных сажей, написанных пеплом, созданных мертвым огнем и пальцами повелителя леса. Когда щенок поднял глаза, - перед ним находился не горбун, не старик с тростью - возле него стоял сам дьявол. Словно статуя, Херон замер, выпрямился в полный рост, отбросив ненужный горб в сторону. Старик вырос почти втрое, так что голова его чуть ли не касалась потолка. Горб валялся под столом, как будто, на самом деле, это была черепаха, спрятавшаяся в панцирь. Возможно, так оно и было в действительности. Херон предстал перед серым щенком в своем истинном обличье. Вид повелителя был одновременно грозным и притягивающим, словно вспышка молнии посреди ночного неба, как лезвие крюка, при помощи которого они вспарывали трупы пойманных собак, как цвет горящих багряным пламенем облаков, среди которых кружит стая черных воронов. Херон был абсолютно наг, но при этом его тело казалось белым, как и листы бумаги, разложенные перед щенком, - и по всей поверхности белоснежной плоти были начертаны те же знаки в некой запутанной последовательности. Они переплетались между собой в узор из линий, цеплялись друг за друга, как танцоры, изгибающиеся в сложном па. Знаки напоминали собой людей, пребывающих в мученическом танце, - у кого-то не хватало рук, у кого-то головы, кто-то лежал на спине, задрав все конечности кверху, а кто-то стоял на четвереньках, подобно самке, дожидающейся случки. А над этой жуткой мозаикой высилось лицо дьявола, повелителя знаков. Это лицо..., оно было серым, словно заживо сгоревшим. Обугленная, черная от сажи, кожа свисала клочьями с лица, волосы полностью сгорели, - и теперь кожа выполняла их функцию, свешиваясь во все стороны, подобно скомканным локонам. Уши, глаза и губы старика превратились в сплошные дыры, от которых разило злом. Вдруг дьявол затрясся, но слова не были произнесены вслух, - вместо этого он заговорил знаками на своем теле. Письмена поочередно подсвечивались ярким желтым светом, заменяя речь дьяволу, ибо язык дьявола - это знаки, это буквы. Следующие буквы увидел щенок: ' i l l a e l i t t e r a e s u n t '* . И в это мгновенье дьявол исчез, - вместо него возник прежний немощный старик, уснувший за столом от усталости. А щенок погрузился в изучение этих знаков, пока и сам не уснул, окруженный загадочными скрижалями. Его три лапы раскинулись в разные стороны, попав на листы с буквами: N - E - X ,* которые тут же засветились ядовитым желтым светом.
*******
Грэй проснулся весь облепленный чистыми листами бумаги. Казалось, прошло несколько ночей с того момента, как он потерял сознание. И, наконец, настало пробуждение. Щенок словно очнулся от сна, в котором пребывал в течение многих месяцев, пока жил с Хероном. 'Я был не собакой, но тварью, не щенком, но рабом' - подумал Грэй, - и это была его первая самостоятельная мысль. Сознание вернулось к нему. Внезапно щенок понял, что на протяжении целого человеческого года (равного семи годам жизни у собак), он так и не испытал ни малейшей эмоции. Способность мыслить, чувствовать, помнить - щенок оказался лишен этих прекрасных возможностей, внутри него жила лишь ярость... и желание власти. Убивать, охотиться, ненавидеть, вселять ужас во все живое - вот из чего теперь состояла собачья жизнь. Темнота окутала его разум, отняла у Грэя умение сострадать, - все это время он механически истреблял каждого встречного, безжалостно пожирал жертвы и безропотно подчинялся повелителю. Херон изменил нечто важное в щенке в ту ночь, когда кинул Грэю кость..., когда щенок съел свою собственную ногу, - он попал под власть этого колдуна. Херон украл у него то, что отделяет щенка от простого уличного пса, его игривую самость, наивную свободу воли, его щенячью душу. Старик превратил Грэя в машину смерти, потому звери и бежали прочь, стоило лишь щенку появиться поблизости, - они видели выражение его глаз, металлический, холодный, беспощадный взгляд, - изнутри щенка за ними следил Херон. Но в этот раз все было иначе. Щенок поистине проснулся. Сон убил в нем болезнь, имя которой Херон. Грэй вновь ощутил себя щенком, и первое, что он вспомнил, будучи снова живым, - это Дориана, отца, которого он предал и оставил одного умирать дома. Дом, отец, - от этих слов сердце Грэя сжалось и забилось быстрее, щенок захотел вернуться на родину, он мечтал обратить время вспять, но не мог. И теперь он раскаивался в том, что в юности сбежал из дома. Но ошибки молодости нельзя исправить, можно лишь надеяться, что жизнь даст тебе еще один шанс. Шанс вновь обрести дом. Щенок решил, что пора возвращаться на родину, в берлогу.
В хижине царил хаос. Убранство комнаты стало еще более безобразным и нищим, чем раньше. Стол был перевернут, неподалеку валялся тот самый чан, в котором Херон готовил жуткие блюда, на полу оказались разбросаны ножи для разделки шкур животных, какие-то разбитые склянки с надписями, грязные тряпки, разломанный на части стул, и среди всего этого мусора лежали те самые таинственные листы бумаги. Щенок вгляделся в один из листов, но единственное, что он смог увидеть на нем - это пустоту. Кабалистические знаки исчезли, как будто их там никогда и не было, и, казалось, недавняя ночь являлась лишь кошмаром, но щенок знал, что это не так. Надежды не осталось в сердце щенка (если у него еще сохранилось сердце) - его хозяин был самим дьяволом, а он стал рабом дьявола, его псом, уродливым отродьем сатаны, прислужником черной смерти, собакой Аида. Возможно, старик готовил Грэя именно к этому, он желал создать нового Цербера о трех лапах, повелителя мертвых зверей и мучителя грешников в преисподней. Щенок огляделся в поисках некой подсказки, но все безрезультатно. Вдруг Грэй заметил, что не может найти дверь в дом, - со всех четырех сторон на него глядели лишь сплошные бревна, забаррикадировавшие путь наружу. Серый был обескуражен и обеспокоен, он понял: выхода нет. По крайней мере, он не видит его, - и тогда щенок решил обратиться к надежному другу любой собаки, к обонянию. Грэй повел носом, - в комнате был разлит странный запах, резкий, сводящий ноздри, черный аромат, - казалось, щенку он уже знаком, но Серый никак не мог вспомнить, когда же впервые унюхал его. Комната словно дышала этим грязным, мрачным запахом, он как будто проникал извне, сквозь щели в сгоревших бревнах избы. Грэй принюхался и понял, что источник запаха находится за стеной, на которой раньше висел портрет Херона. Но на прежнем месте картины уже не оказалось, - теперь она была вколочена в стену на уровне пола, словно миниатюрная дверь для собаки. Грэй испуганно подошел к портрету, всасывая ноздрями гнилой воздух, струящийся из-за полотна, и увидел поразительную картину. На портрете был изображен не Херон, - вместо него на холсте была запечатлена трехлапая собака, неподвижно стоящая спиной на фоне жирного черного, как будто горелого, неба. И шкура собаки была пожухлого серого цвета. Грэй замер перед полотном, не желая верить собственной догадке, боясь увидеть свою спину в картине. Так он и стоял, загораживая своим телом рисунок, но это было не отражение, нет! картина изображала щенка со спины, словно это был взгляд со стороны, как будто стены следили за ним. У щенка нечаянно дернулась лапа, - и изображение тоже зашевелилось, спина чуть колыхнулась, и волоски шерсти пришли в движение, будто стая темно-серых червей закопошилась в трупе. Щенок сделал неуверенный шаг вперед, - и пес на картине также удалился немного вглубь картины. Грэй потряс культяпкой, которая заменяла ему левую заднюю лапу, - и вновь тварь на холсте неловко задергала обрывком серой плоти. Щенок сделал еще шаг и еще, - очертание зверя на полотне начало размываться посреди черного фона,- чем ближе подходил Грэй, тем менее различимым становился силуэт его двойника, постепенно превращаясь в часть темноты, в часть зла. На рамке картины виднелась желтая надпись, составленная из знаков, которые ему вчера показывал Херон. Значит, это был не сон. Теперь щенок уже знал, что эти загадочные письмена - буквы, буквы сгоревшей вечной мудрости, мертвой мудрости. И тут, словно молния ударила Грэя, он осознал, что понимает значение надписи, - за эту ночь он обрел черное знание: щенок научился читать. omnes una manet (тень смерти, лат.) - прочел щенок и тут же его обуяло собачье бешенство. Тень смерти! - вот кем он должен стать, или, возможно, уже стал. Серая тень той, кто уничтожил бабочку, той, кто отнял Марту у хозяина, той, кого ненавидят и боятся все живые существа. Оскалив клыки, Грэй помчался навстречу картине, собираясь прокусить ее насквозь, убить свое собственное отражение, уничтожить двойника. Щенок прыгнул на холст именно так, как учил его горбатый колдун, выставляя перед собой когти на лапах, пуская пену меж зубов и сверкая холодным взглядом несущего смерть. Так прыгал он прежде на других собак во время охоты, когда становился их убийцей, и вот теперь он охотился на самого себя, на смерть. Но вместо того, чтобы вгрызться в полотно, щенок пролетел сквозь него, словно через открытую дверь. Он приземлился на скользкий стеклянный пол, покрытый налетом непроглядной сажи. Внутри находилась потайная комната, что-то вроде кладовой с косыми и несимметричными стенами. Это оказалась крохотная каморка не больше метра в ширину и длину, целиком вылепленная из некоего мутного черного стекла, и у этой кладовки, казалось, не было потолка. Там, где должен был располагаться потолок, пространство будто искривлялось и уходило куда-то в сторону, в угол, так и не превращаясь в плоскость, в крышу, но постепенно перерастая в нечто большее, в бесконечное небо.
В углу комнаты на полусогнутых ногах стоял Херон. Его голова была опущена вниз, а шея выпячена, словно он не мог оторвать взгляд от мутного, покрытого слоем засохшей пыли, зеркала, которым являлась стена. Щенок с удивлением посмотрел на эту парадоксальную стену. Громадное, исцарапанное чьими-то когтями, тусклое стекло, которому не видно конца. Стена светилась изнутри бледным желтым светом, разводы темноты покрывали ее искривляющуюся поверхность. Идеальная картина безумного художника, - его последнее произведение искусства, ради него он продал душу дьяволу.
В странном зеркале ничего толком нельзя было разглядеть, - так сильно время повредило его отражающую функцию. Время не терпит тех, кто идет против него, время не терпит тех, кто застывает в вечности, время ненавидит зеркала за то, что они неподвластны ему. Зеркало - это главный враг времени, являющейся вечно ползущей тварью, извивающейся своим упругим телом в разные стороны, швыряя мир то в день, то в ночь. Её движение вперед являет собой спокойный и неукротимый шаг посреди вечности. Змея ползет. Время ползет. Время пришло. Но если змея увидит свое отражение в зеркале, мир прекратит свое движение. Время остановится. Зеркало разобьется. Тайна исчезнет. Змея не должна увидеть свое отражение, змея не должна увидеть собственные ядовитые глаза. Иначе ее язык коснется гладкой кожи вселенной, - и вода обретет привкус металла, солнце засветится белым светом, и люди и животные упадут на землю, будучи не в силах пошевелиться и подняться вновь. Змея не должна увидеть свое отражение.
Херон и был той самой змеей. Длинная тварь с шершавой кожей - имя ему человек. Им повелевала алчность. Желание быть вечным. Желание есть. Он стоял на коленях, словно послушный раб пред грозным императором. Но в уголках его глаз пряталось нечто хищное, - стремление к власти, жажда захватить престол. Всадить нож в спину вечности, предать. Броситься в остервенении на хозяина, разорвать его в клочья, выгрызть печень, выдрать его глаза и оставить умирать прикованного к скале. Он был готов уничтожить вечность, сделать с ней то же, что боги сотворили с Прометеем. С понурой головой он извивался, как собака у ног хозяина, сжимающего в руках плетку. Щенок подошел на шаг ближе и увидел, что Херон, несмотря на его раболепскую позу, улыбался, точнее, скалился, обнажая свои клыки, - проросшие сквозь десна, так, что они начали кровоточить. Нижние клыки Херона проткнули его губы, - и теперь из дыр струилась темная густая кровь, и она не сворачивалась. С верхних клыков стекала желтая слюна, словно кровь, стекающая медленно по лезвию ножа. Его клыки, - они улыбались, Херон щерился и рычал, как бешеная собака, готовая броситься на своего повелителя. Тут Херон заговорил на том самом языке, который был записан на скрижалях вчерашней ночи, - сквозь мычание и бурление слюны в его рту щенок разобрал следующие слова:
- Я тебя съем,
- Я тебя съем, тварь.
- Я тебя съем, та, что отняла у меня молодость.
- Я приполз к тебе.
-Я приполз к тебе на коленях, но я не подчинился.
-Я тебя убью, вечность.
-Я тебя съем и переварю твою черную тишину.
-Я тебя проглочу, я пущу вспять будущее.
-Я откушу тебе голову, и ненаступившее прошлое вырвется на свободу.
-Я прокушу твои вены, и время затопит эту комнату.
-Я съем тебя, ты всего лишь мышь.
-Я съем тебя, вечность, и течение реки разольется по моим жилам..., я буду жить.
-Я поймал тебя.
-Я сжимаю тебя в своей руке.
-Я уничтожу тебя и тогда я стану тобой.
-Я освобожу себя от бремени бытия. Я сбегу прочь из этой избы.
-Я съем вечность.
-Я съем вечность
-Я съем вечность.
Как только Херон произнес последнее слово, странный, щекочущий кожу, ветер рассек пространство - щенок кинулся на горбуна и вцепился в его шею зубами. Именно так старик выдрессировал Грэя, он сам научил Серого этому безжалостному приему, пришло время расплаты. Клыками обладающий, от клыков же и погибнет. Херон вскрикнул от боли и попытался сбросить щенка, но Грэй изо всех сил стиснул зубы и прокусил насквозь огрубевшую кожу старика. Кровь брызнула из вены на шее горбуна, на вкус она скорее напоминала горький песок, словно во рту у щенка вновь оказалось тело умершей бабочки. Вкус смерти. Херон пронзительно завопил, где-то вдалеке раздался гром, и стены дома затряслись, пол начал ходить ходуном, мир рушился вокруг человека и собаки. Грэй ощущал подступающий к его зубам жар, - Херон горел изнутри, кровь вытекала из него, словно лава из вулкана; медленной бурлящей жижей она лилась на шкуру щенка, выжигая шерсть на теле, но челюсти уже не повиновались Грэю.
Херон вскочил на ноги - его глаза засветились желтым светом, из шеи текла раскаленная багровая грязь, а во рту с нечеловеческой скоростью ворочался кусок языка, пугающий обрубок, сродни обрезанному хвосту у бульдога. Горбун метался по комнате, размахивая руками, пытаясь сорвать с себя одежду, - огонь был внутри него, сквозь кожу просвечивали огоньки пламени, - плоть Херона постепенно скукоживалась и слезала, обнажая его сущность. Дьявол сильнее всего брызжет слюной перед тем, как сгинуть.*
Вскоре вся кладовка уже была объята пламенем, стены избы горели, сворачиваясь словно бумага, вот-вот здание превратится в руины. Старик стоял на двух ногах, его затылок и лоб искрились, голова упиралась в черное небо, с которого, будто траурный снег, сыпался пепел. Горб старика превратился в черепаху, лишившуюся панциря. Она пыталась выползти из западни, но каждый ее шаг по горящему полу лишь замедлял ее обреченное передвижение, пока черепаха, бездыханная, не упала замертво, перевернувшись на спину в предсмертной агонии. А Херон, расставив руки и ноги в стороны, образуя звезду из своего светящегося тела, был самим дьяволом; - повелитель леса горел заживо, человек, пожелавший обрести вечность, был наказан за свою наглость. Прометей горел заживо. Он был вампиром, застывшим посреди моря, он наблюдал рассвет, рассвет - закат его вечной жизни. Трехлапый Щенок все еще висел на нем, словно рождественская игрушка на елке, вцепившись зубами дьяволу в шею, - все тело Серого сводило от судороги и боли, единственная задняя лапа дергалась, как обезумевшая, пытаясь избавиться от этой муки. Вдруг потолок обрушился, зеркала растрескались, и осколки полетели на пол, бревна покатились во все стороны, крыша затрещала, словно горящая солома. Дом, сгорал во второй раз, прах к праху, пепел к пеплу. Яркие белые частицы отделялись от тела Херона и мгновенно растворялись в воздухе. И когда дом вот-вот должен был обрушиться, старик сомкнул руки, взял щенка, и поднес его к лицу. Он открыл рот, и оттуда вылезло некое подобие языка. Херон приблизил свой обрубок, покрытый горячей слюной, перемешанной с кровью, к щенку и лизнул Грэя в губы. В этот момент щенок посмотрел в глаза дьяволу и увидел ее, - вечность. Она пахла смертью.
********
Грэй проснулся в центре пепелища, которым раньше являлся дом Херона. Все кончено, - подумал щенок, - огонь полился с неба, подобно дождю, и уничтожил, наконец, эту проклятую избу. Может быть, и этот дождь из серы был создан моим отцом, Дорианом, ведь это его чудесный дар. Щенок присел на попу и стал пристально разглядывать свою уцелевшую заднюю лапу. Это была прекрасная лапа, обросшая серой шерстью, теперь выжженной в некоторых местах, отчего по всей шкуре у щенка появились седые, почти белые пятна, сродни далматинцу. Но Грэй не был далматинцем. Он уже не являлся не только щенком, но и собакой в принципе. Он больше не чувствовал себя таковым. Нечто важное внутри Грэя, то, что отождествляло себя с собакой, сгорело в этой избе вместе с Хероном, - и теперь щенок больше не ощущал себя щенком. Он выпал из круговорота жизни. Когда Серый заглянул в глаза дьяволу, он познал вечность, и она пахла. Вечность имеет запах перегнившей травы, жуткое благоухание рассерженной, обозленной на мир плоти. Так же смердела и бабочка, которую хоронил щенок. Сколько дней и ночей прошло с тех пор? Щенок потерял счет времени. Оно перестало существовать для него. Херон все-таки сумел осуществить свой коварный замысел - он перевез Грэя на другой берег реки, туда, где время - лишь блоха в твоей шкуре, надоедливая, но не смертельная. Щенок испил из фонтана вечности, но результат не соответствовал его ожиданиям. За право не бояться смерти и старости он заплатил способностью чувствовать себя живым. А что это за щенок, которому не хочется резвиться и кусаться?
Это мерзко и нечестно. 'Почему щенки должны страдать?' - спрашивал щенок у вечности и не находил ответа на свой вопрос. Это был вопрос, который застывает во времени и остается без отклика, вопрос, повисший в воздухе, вопрос, брошенный в пустоту. Щенок повернул голову и посмотрел на обрубок, торчащий из его тела, на то, что раньше являлось его любимой лапой, а теперь превратилось в уродливую культяпку. Оторванный кусочек щенка, проглоченный и переваренный им самим. Он отведал собственной плоти, съел кусок жизни, он проглотил вечность и хищно облизнулся. Плотоядная улыбка шелудивого пса, волка, пожравшего другого волка. Овцы блеют. Вечность внутри тебя испускает стоны. Овцы блеют и смеются.
Изнывая от внезапно накатившейся на него усталости, щенок оперся на три лапы и пошагал прочь из обители дьявола, спрятанной в центре лабиринта из деревьев, по направлению к опушке. Грэй покидал этот рай каннибалов, - он возвращался домой. Туда, где, возможно, его никто уже не ждет. Щенок лишился семьи и родины, он продал свою душу ради мечты о вечной молодости. Растоптанный, умирающий цветок посреди навозной кучи. Кладбище бабочек. Серый растерял себя, и никто уже не соберет его по частям. Грэй понял, что нет ничего дороже дома. Слезы Дориана, этот дождь, созданный человеком, - как много он значил теперь для щенка. 'Я должен вернуться домой, мой хозяин ждет меня', - эту мысль Грэй повторял раз за разом, пока неровным шагом уходил прочь из этого Богом забытого леса. Щенок осторожно переступал через корни деревьев, боясь упасть, - ноги плохо слушались, все тело ныло от тоски. Он спешил оказаться дома, но что-то внутри него подсказывало Грэю, что спешить уже некуда, что он больше никогда не будет никуда спешить. Время потеряло смысл. Когда щенок выбрался, наконец, на опушку леса, он увидел берег реки, и впервые за всю жизнь, вода не манила его, - у щенка не было ни малейшего желания помочить истоптанные лапы в прохладной влаге, ему не хотелось пить, несмотря на то, что солнце уже взошло и теперь нещадно палило остатки шкуры щенка. Серому больше ничего не хотелось, он не испытывал ни жажды или голода, ни усталости или прилива сил, он стал абсолютно бесчувственен и равнодушен к любым проявлениям жизни. У берега стояла лодка, в которой возился какой-то человек, видимо, тоже рыбак. Он сидел на корме и чинил рассеченное пополам весло, с заботой перебинтовывая сломанную деревяшку, как будто это была чья-то рука, или лапа. Щенок подкрался к берегу и, оттолкнувшись тремя лапами, незаметно запрыгнул внутрь лодки и тут же спрятался под перекладиной. Рыбак оглянулся, со скучающим видом посмотрел по сторонам и снова погрузился в свое незатейливое занятие. Это был старик с серой кудрявой бородой, в которой его губы утопали, подобно небу, покрытому кучерявыми тучами. У него были веселые, радующимися новому дню и новому солнцу, глаза, которые напомнили Грэю о том, каким был Дориан, когда Грэй впервые появился дома: как он играл с ним, как беззаботно валялся на полу вместе с ним, несмотря на старость, как клал в кровать и обнимал во сне. Щенок аккуратно прополз немного вглубь лодки, спрятался за ящиком и вскоре уснул, свернувшись клубочком. Через несколько минут рыбак оттолкнулся от берега, погрузил весло в воду и поплыл на другую сторону реки.
Когда щенок проснулся, рыбака уже не было в лодке. Весло валялось в кустах на берегу, окончательно разломанное пополам. Видимо, рыбак отчаялся и решил, что проще выстругать новое весло, нежели ремонтировать старое, развалившееся на части. У щенка такого выбора не было. Для него существовал лишь один дом, с одним хозяином, полуослепшим, измученным одиночеством и старостью. И у Дориана был только один щенок, трехлапый, ободранный, и невероятно грустный. Щенок посмотрел на собственное отражение в воде и ужаснулся переменам в своем облике. Не изуродованное тело, не отсутствие лапы, не ожоги на морде выдавали его, а глаза. Глаза его печальны, как у коровы, у которой отняли десятого теленка.* Щенок надеялся, что старик простит его, когда заглянет в его серые глаза и поймет, что Грэй признал свою глупую ошибку и горько поплатился за нее. Он очень надеялся. Он бы хотел прочесть ту книгу, в честь которой хозяин подарил ему имя, ведь теперь Грэй научился читать. Умение, которое ему слишком дорого далось. Пиррова победа.* Интересно, о чем эта книга? Имеет ли она и вправду какое-то отношение к его судьбе? Дориан и Грэй - это два разных человека или один, один человек, одно единое целое, как он со своим хозяином? Предал ли в книге Грэй Дориана? Нет, щенок не будет читать эту историю, некоторые книги лучше не открывать, щенкам не стоит знать некоторые вещи, щенкам не стоит узнавать некоторые запахи. Запахи мудрости, вечности - эти проклятые ароматы не должен учуять ни один щенячий нос. Щенки не предназначены для поисков и странствий, они созданы для ласки и игр, щенки не должны искать ответы, они должны получать косточки на сладкое, щенкам не следует убегать от хозяина, они обязаны слушаться его, они не должны убивать и ненавидеть, они должны любить и быть любимыми. Щенки не должны страдать. И если на долю одного щенка выпадает горе, то судьбу и удачу, этих двух грациозных дам пора покусать за пятки, чтобы они ответственнее следили за участью каждого из серых щенков. И никто не оставался брошенным, обделенным, трехлапым.
Щенок шел по знакомым местам, с каждым шагом он приближался к дому. Вдоль звериных троп, по которым он когда-то радостно убегал прочь, щенок теперь медленно возвращался обратно, переваливаясь с одного бока на другой. И прошлое становилось так и не наступившим будущим. Грэй шел вспять по тропинке времени, но, вопреки логике, серый не молодел и не старел, а оставался таким же, каким был в тот день, когда увидел вечность в глазах Херона. Его возраст, его образ теперь уже никогда не изменятся, он - щенок, застывший, потерянный в вечности. Время сняло с него свой ошейник, и теперь он - беспризорник, бродячая собака, которую даже пристрелить некому.
Щенок подошел к калитке дома, - вот та самая яма, которую он когда-то вырыл, чтобы сбежать из дома. Тогда между ним и хозяином был поводок, связующая нить между отцами и собаками, и каждый тянул ее в свою сторону, Дориан пытался утащить его к себе, в старость, Грэй же рвался навстречу молодости, навстречу свободе, этому сырому куску мяса с ядом внутри. Но нити обрываются, и мы рискуем заблудиться в лабиринте.* В тот день молодость одержала верх над старостью, независимость победила любовь и убежала восвояси, - теперь повзрослевший, самодостаточный щенок вернулся обратно, но в эту дыру он уже не мог пролезть с той легкостью, с которой вылез тогда. Теперь у него не было того рвения, той энергии, той могучей лапы, рычага, точки опоры, с помощью которой щенок мог перевернуть мир. Грэй лег на живот и стал ползти по рыхлой земле, отталкиваясь задней лапой, но у него ничего не получалось. Серый хотел вновь разрыть ту яму, но как только начал копать передними лапами, он тут же свалился, не удержав равновесия, и ударился оземь. Даже на это он оказался более не способен. Щенку хотелось плакать, пустить дождь из глаз, как делал его хозяин... Грэй вновь привстал и стал кусать зубами землю, жевать ее и глотать, а слезы текли у него из глаз. Он стал беспомощным. Он ел грязь, мокрую от собственных соленых слез, он давился, но продолжал жевать, пока дыра не увеличилась вдвое. Весь грязный, облепленный черной землей и выдранными травинками, щенок подполз под забором, цепляясь передними лапами за кусты, которые были по другую сторону забора, за ту траву, которая теперь стала зеленее, чем трава снаружи. Трава всегда зеленее по другую сторону забора. Вопрос в том, по какую сторону находишься ты.
********
Наконец, щенок пролез через дыру в заборе и оказался на родной земле. Он был дома, вновь в колыбели, где начиналась его непредсказуемая жизнь. Наверху холма виднелся дом, в котором он вырос, двухэтажный особняк с покосившейся крышей. Красная краска слезла со стен здания, да и сами бревна потрескались от дождей, - дождей, которые день за днем создавал его хозяин, оплакивая щенка. Стекла на террасе стали мутными от грязи, а ведь когда-то они сверкали; из дымохода не валит дым, как каждый вечер, когда щенок еще жил здесь. Казалось, дом заброшен: ни один фонарь не горел, все окна были закрыты на ставни, а местами так даже и заколочены, ничто не подавало признаков жизни. Вдруг рядом со щенком затрещали цикады, этот грустный треск напомнил ему о детстве. О, как ненавидел он этих цикад, которые начинали шуметь с наступлением сумерек, как желал он прогнать их из сада, но не мог найти ни одну из них. В детстве щенок, не зная устали, носился по всему участку, не жалея свое тело, прыгал на колючие кусты, из которых раздавалось это тревожное клокотание по ночам. Теперь, вновь услыхав, как цикады разговаривают между собой на их отвратительном языке, щенок понял, почему в детстве терпеть не мог эти звуки. Они ассоциировались у него со смертью, и хотя тогда Грэй еще не ведал, что такое смерть, но он подсознательно чувствовал, что необходимо отвадить эту невидимую стаю чудовищ от дома, прогнать ее и это злобное клокотание. Щенок медленно поднимался по холму, - сад, которым раньше так дорожил хозяин, теперь превратился в настоящие джунгли. Неухоженные тропинки заросли сорняками, цветы все завяли, а знаменитые яблони, давний оплот гордости Дориана, перестали плодоносить, - лишь, то тут, то там, в траве валялись остатки сгнивших яблок. Вот дерево, на которое впервые пописал Грэй, радостно задрав заднюю лапу, теперь оно почти умерло. Сломленные ветром, ветви дерева доставали до земли, -яблоня стала похожа на плакучую иву, дерево страдания. И лапы, которую можно было бы задрать вверх, уже тоже не было. Время не щадит никого. Красота сада оказалась уничтожена, сметена ураганами жизни, - сад умирал. Когда щенок добрел до калитки, уже наступала ночь: на небе лениво зажигались тусклые звезды, но ни одно окно так и не озарилось светом. Калитка оказалась распахнута настежь, этот дом не ждал гостей. Никто не надеялся, что блудный щенок когда-нибудь вернется обратно в стадо. Грэй с трудом взобрался по ступенькам, которые с легкостью перепрыгивал в детстве, и огляделся. Вся терраса была покрыта пылью, обивка дивана посерела и вылиняла, подушек, которые Серый любил рвать на части, теперь не осталось. На столе лежала клеенка с изображениями фруктов, а ведь раньше там всегда располагались миски с настоящими ягодами я яблоками, собранными руками Дориана. С ужасным предчувствием щенок зашел внутрь особняка, везде царил мрак и запустение, дом изменился до неузнаваемости. Грэй вороватым шагом прокрался в комнату Дориана, но и там никого не было, лишь незастеленная пустая кровать с желтыми разводами на том месте, куда хозяин обычно клал ноги. Щенок начал испуганно бегать по всем комнатам, отчаянно лая изо всех сил, но никто не отзывался, - ни шороха, ни отклика в ответ. Лишь его надрывистый, гулкий лай в пустом доме. И мерзкие песнопения цикад снаружи. Щенок решил подняться на второй этаж, где никогда раньше не бывал, так как Дориан всегда запирал дверь, чтобы щенок не набедокурил в его рабочем кабинете. На второй этаж вела узкая винтовая лестница, двери, преграждающей путь, уже не оказалось, - она была снята с петель и выброшена на помойку, наверное. Грустный и усталый 'гав' из последних сил взбирался по лестнице, кладя передние лапы на ступеньку и затем подтягивая заднюю часть тела..., он постоянно поскальзывался и скатывался на несколько ступенек назад, но все равно продолжал лезть. Прошло немало времени, прежде чем Грэй, наконец, преодолел последнюю ступеньку, - он смущенно гавкнул, зная, что ему не положено заходить в эту комнату. Теперь Серый старался стать послушным щенком, он не хотел расстраивать Дориана, но еще важнее было отыскать хозяина. Щенок обошел комнату. В центре стояло неподвижное кресло-качалка, а рядом с ним - подставка для ног и костыли. Напротив кресла находился потухший камин с полочкой, на которой красовался портрет Грэя, когда он был еще совсем молодым. О, как не похож он был на то полотно, что щенок видел в избе у Херона. Портрет Грэя в щенячестве.* Эта картина оказалась единственной вещью во всей комнате, не покрытой многодневной пылью, - кто-то протирал этот портрет каждый день. Вот почему рядом лежали костыли, - Дориан опирался на них, когда любовался образом потерянного щенком. Неподалеку стоял письменный стол хозяина, заваленный исписанными листами бумаги, в чернильнице лежало перо, застывшее в засохших чернилах. Видимо, сил писать у хозяина уже не осталось. Повсюду валялись книги неизвестных Грею авторов со странными названиями: 'Белый Клык', 'Собачье сердце', 'Исследования одной собаки', 'Щенки и щенок'*, но Грэй не собирался читать эти книги. Все рассказы, посвященные щенкам, всегда грустно заканчиваются, Грэй это чувствовал. Вдруг он услышал непонятный шорох снаружи, потом какой-то стук, и тут щенку показалось, что кто-то позвал его по имени. У Грэя сжалось сердце. Сквозь кашель и присвист он разобрал голос хозяина, но где же он был, - где-то совсем рядом, за стенкой. Обнюхивая угол комнаты, щенок наткнулся на занавешенную дверь, которая как раз и вела на крышу. Гав бросился на зов, но дверь оказалась заперта. Грэй стал скрести лапой по косяку, пытаясь открыть ее, но дверь не поддавалась, тогда он стал толкать ее лбом, но все было безрезультатно. Вдруг раздался скрип, как будто щеколду вынули из засова, и дверь поддалась. Щенок выбрался на крышу.
На черепичной крыше сидел одряхлевший Дориан, а рядом стоял телескоп, с помощью которого хозяин раньше любил разглядывать звезды. Но телескоп был направлен не на небо, а туда, где заканчивалась территория усадьбы, в лес. Так старик постоянно искал щенка, ждал того дня, когда он вернется домой. Дориан знал. Он верил. Старик сидел спиной к Грэю. Он был одет в белую пижаму с синими полосками по краям. Он не поворачивался. Его голова была задрана высоко вверх, хозяин не хотел или не мог смотреть на щенка. Он разглядывал звезды. И когда щенок подошел и сел рядом с ним, Дориан не повернул головы. Щенок обошел и посмотрел отцу в глаза, но в них был пустой взгляд. За то время, пока хозяин высматривал щенка среди деревьев, он ослеп и теперь не мог взглянуть на щенка, увидеть его грустные, раскаивающиеся глаза. Грэю захотелось завыть. Ссохшаяся, покрытая морщинами, рука Дориана легла на голову Грэя. Старик закряхтел и с трудом пощекотал серого щенка за ухом. Грэй от удовольствия и счастья задрал голову и тоже посмотрел на желтые звезды. Звезды падают с небосклона, но это черное полотно, с которого они падают, оно всегда остается на своем месте. Черная вечность, с которой одна за другой падают звезды.
Так они и сидели около друг друга, трехлапый щенок и слепой старик, и глядели на небо, когда раздался оглушительный стрекот цикад. Старик прокряхтел нечто невнятное, но Грэй разобрал лишь свое имя. А затем старик прилег на крышу. И щенок понял. Щенок будет жить вечно. Один.
1. 'Дориан Грэй' - имя главного персонажа в одноименном рассказе Оскара Уайльда.
2. 'Когда Грэй проснется, как он узнает, кто он на самом деле, щенок ли, которому приснилось, что он бабочка, или мотылек, которому сейчас снится, что он превратился в серого щенка?'* - отсылка к знаменитому парадоксу Чжуан Цзы.
3. 'Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск'* - Дориан Грэй, рассказ Оскара Уайльда.
4. 'Красота оказалась только маской, молодость - насмешкой. Что такое молодость в лучшем смысле? Время незрелости, наивности, время поверхностных впечатлений и нездоровых помыслов. Зачем ему было носить ее наряд?'*- Дориан Грэй, рассказ Оскара Уайльда.
6. 'i l l a e l i t t e r a e s u n t'* - 'э т о б у к вы', перевод с латинского.
7. Nex - насильственная смерть, кровь убитых.
8. Херон - в древнегреческой мифологии (в интерпретации Данте Алигьери) старик Херон переправляет людей в царство Аида (в Ад) через реку Лету.
9. 'Дьявол сильнее всего брызжет слюной перед тем, как сгинуть'* - Торнтон Уайлдер, 'День Восьмой'.
10. 'Глаза его печальны, как у коровы, у которой отняли десятого теленка'* - Торнтон Уайлдер, 'День Восьмой'.
11. Пиррова победа* - как в древности, так и сегодня означает победу, доставшуюся непомерно высокой ценой, поставившей победителя практически на один уровень с побежденным.
12. 'Но нити обрываются, и мы рискуем заблудиться в лабиринте'* - 'Дориан Грэй', Оскар Уайльд.
13. 'Портрет Грэя в щенячестве'* - отсылка к произведению Джеймса Джойса 'Портрет художника в щенячестве'.
14. 'Белый Клык' - произведение Джэка Лондона.
15. 'Собачье сердце' - произведение Михаила Булгакова.
16. 'Исследования одной собаки' - произведение Франца Кафки.
17. 'Щенки и щенок'* - рассказ Иогана Лайера. 2007 г.