Арсений Лайм

Кладбищенский триллер¹

Миниатюра

С кладбища потянуло ветерком. Вслед за ним из глубины старых посадок и тенистых неровных аллей выползли сумерки. Густые и насыщенные, они стремительно превратились в ночь. Здесь всегда темнело быстрее, чем за местами обвалившейся изгородью - неказистой границей мира живых и мёртвых. Луна взошла, но целомудренно укуталась в обрывки облаков. Сквозь них, словно через вату, сочился призрачный свет. Темноту почти не рассеивал, зато порождал причудливые тени. В игру вступили и сваленные во дворе грубо сколоченные кресты. Символы упокоения безродных и безвестных.

Я лежал на чердаке дряхлого сарая. Два десятка шагов отделяли меня от кладбищенской сторожки. Её голубая облезшая и скрипучая дверь прекрасно видна - над ней мерцает пыльная лампочка. Сюда придёт тот, кого я жду.

На чердаке пахнет прелым сеном, старым деревом и мышами. У уха противно пищит комар - отгоняю, но он настырно возвращается. Вдалеке изредка погромыхивают на трассе автомобили. С кладбища накатывает шёпот дубов. В их кронах застрял ночной ветер. Недовольно ворочается, а ветви тихо потрескивают, листья шуршат, стволы поскрипывают.

Я провёл пальцами вдоль ствола ружья. Сегодня из него вылетит отмщение. Говорят, месть - блюдо, которое подают холодным. Только и наслаждаться им следует в одиночестве, как истинному гурману. Я им стал, пока вынашивал план. Вымерял, просчитывал и ждал. Терпения мне не занимать. Нет, в стрелковый клуб привело не желание отомстить. Сначала любопытство, следом - увлечение. И лишь потом появился замысел.

Обида не подавала признаков жизни. Думал - забылась, а она втихую подпитывалась силой от каждой выпущенной в мишень пули. И вдруг расцвела, словно кувшинка на озёрной глади. Я стал охотником. Сегодня жертва вошла в последний круг, и в нашей недописанной истории мы поставим точку.

Пальцы пахнут горечью. Как семь лет назад, когда я катался в ночи по лугу, от боли хватая и вырывая с корнём одуванчики. Их липкая молочная кровь сочилась между пальцев. Странно - боль прошла, а горечь осталась.

Чаще происходит по-другому. Боль прикрывается прожитыми годами и новыми впечатлениями, точно опавшими листьями. Но стоит увидеть связанную с ней картину, и воспоминания просыпаются. Неожиданно отдают в сердце, медленно вкручиваются в него буром.

Как сейчас. Стоило мысленно сравнить тополь со свечой, тут же подумал о прабабушке. В её маленьком домике на краю посёлка жил сумрак. Его не разгоняли, а подчёркивали свечи. Они горели и днём, и ночью. Я любил смотреть на их пламя, медленно стекающие по бокам мутные слёзы. Лепил из мягкого воска странные фигурки и, наколов на спичку, крутил над огнём.

От прабабушки пахло ладаном и полынью. Она водила меня в отстроенную церковь. В гулкой пустоте мы ставили много тоненьких, слегка липких свечей. Они снова плакали, а прабабушка часто крестилась и шептала непонятные мне молитвы...

У фонаря в начале дорожки, небрежно посыпанной песком, качнулась тень. Я замер. Тихое похрустывание под неуверенными шагами. Кладбищенского сторожа с кем-то сложно спутать. Сгорбленная фигура в длинном до пят коричневом плаще. Под ним штопанный тёмно-синий свитер, заправленный в измятые чёрные брюки. Идёт, руками помахивает перед лицом, будто общается с невидимым собутыльником. Чем сильнее пьян, тем больше припадает на левую ногу, подволакивает её.

Злое, изрытое морщинами лицо. Неловко прилепленный к нему мясистый нос, испитые синюшные губы. И глаза. То ли серые, то ли зелёные - блёклые с желтоватыми белками, покрытыми мелкой красной сеточкой сосудов. Глянет - точно плюнет. Характер столь же мерзкий, склочный - лишь с мертвыми и уживаться.

Я подтянул ружьё, приклад привычно упёрся в плечо, палец скользнул на спусковой крючок.

Сторож добрёл до дома. С трудом преодолел три ступеньки и замер. Руки хлопками по груди, бокам и ногам отправились на поиски ключа.

Я прицелился. Вокруг всё померкло, звуки исчезли. Так обычно бывает, если надо сделать единственный выстрел. Есть лишь тонкая нить. Она тянется к цели через прицел.

Сторож зазвенел связкой ключей. Палец плавно вдавил курок. Хлопок.

- Ах, едрить тебя в ребро! - старик схватился за затылок. Ключи глухо бумкнули по деревянному крыльцу. По лысине, обрамлённой редкими кустиками седых волос, ярко-жёлтой кляксой растекался лопнувший пейнтбольный шарик.

Я соскользнул по лестнице, ограда из неструганных жердей скрипнула подо мной. Несколько шагов и под ногами оказалась тропинка. От кладбища сквозь перелесок она тянулась к нашему посёлку.

Отмщён! А нечего было из двух стволов солью всаживать пониже спины. Такая боль из-за десятка кислых яблок, уворованных августовской ночью в саду кладбищенского сторожа.

Бишкек, 11-12 января 2011 года.

---

¹ - по картине Виктора Шутки "Страх". [назад]