Oh, dress yourself, my urchin one, for I hear them on the stairs.
Because of all we've seen, because of all we've said -
we are the dead.
Первым в голову ему пришёл печальный анекдот из жизни. Кто-то из знакомых кого-то из знакомых одного его коллеги (с которым они состояли в достаточно доверительных отношениях, чтобы обсуждать жизнь, но в недостаточно близких, чтобы называться друзьями), сделал себе два звонка. То был артист, в меру известный в узких кругах занесённого ныне илом мира неофициального гражданского искусства, и хотя сам к нему себя вслух не относил, но явно получал удовольствие, когда другие оценивали его перфомансы - какой бы эта оценка ни была. Понимая, что рано или поздно это всё равно случится, он установил на стене у своей двери две кнопки: с надписью "К Петрову" под одной и "За Петровым" под другой. Позднее ходили легенды, что это был последняя его акция, хотя конечно, это неправда.
Ирония жизни заключалась в том, что на кнопку "За Петровым" похоже так никто и не нажал. Гости, приходившие "к" не были в достаточной степени циничными и самоуверенными, чтобы потревожить хозяина второй кнопкой. А пришедших "за" так и не нашлось, по крайней мере, их никто не видел - просто в один прекрасный день имя Петрова попало в списки пропавших без вести, где пребывало и поныне.
Не зная, как правильнее поступить старший его сын потом демонтировал оба звонка вместе с табличками, а если его спрашивали, говорил, что вторая кнопка ни к чему подключена не была.
Так вот, сейчас он с резкой искрой страха осознал, что эти пришли именно за ним, а не к нему. Сначала краем глаза, он засёк в окне у винтовой лестницы, что на дороге за соседским забором стоит специфический высокий автомобиль с синими полосами - но не предал этому значения. Уже почти спустившись до двери, он, наконец, понял, что что-то не так. Время. Он не ждал гостей (как и всегда, впрочем), родственники, способные нагрянуть внезапно всё равно не вошли бы в сад просто так, а позвонили бы на телефон заранее. Соседи к нему не заходили, их общение вообще редко шло дальше дежурного приветствия из-за забора. Оставались лишь всевозможные продавцы, попрошайки и зазывалы, но для них было как-то поздновато. Не ходят в такое время просить, ходят требовать.
Он стал ступать осторожнее, стараясь не скрипеть ступенями. Звонить перестали, но он слышал, как за дверью переговариваются мужские голоса.
Он не знал, что делать. Ведь, наверное, если бы его хотели взять сразу и непременно, заранее зная, что он дома - его жилище уже взяли бы штурмом. К нему пришли, можно сказать, почётно и степенно, со всеми правилами хорошего тона и приличия, через парадную дверь... А что, если её не открывать?
Опомнившись, он посмотрел наверх, продолжая продвигаться к двери. Да, свет в доме уже горел, и снаружи это нельзя было не заметить. Тогда почему они медлят?
В этот момент его нога задела ручку вертикально прислонённого к стене зонта, от чего тот с грохотом рухнул на пол. И за дверью это услышали. Последовали удары кулаком, крики, какая-то неразборчивая ругань, толи яростная, толи радостная. Он в панике бросился бежать обратно на второй этаж. Затем спохватился, повернул обратно и, уже не таясь, прогремел по ступеням вниз, свернул вправо, через кухню в узкий коридор, а оттуда в зал. Где ждала она.
Она сидела как всегда - точно так же, в той же позе и с тем же ровным, чуть вопросительным выражением лица, с которым он оставил её. Взгляд был направлен вниз, на стоящий перед диваном журнальный столик с лакомствами. Казалось, что она удивлена, и не понимает, для неё ли приготовлена вся эта вкусность. Тело её было завёрнуто в огромный, толстый клетчатый плед, и ожидало, пока он принесёт халат и оденет её после ванны. Оставалось лишь радоваться, что за ним пришли уже после того, как он выключил фен, досушив её волосы. Он замешкался, не зная, что делать. План уже созревал в голове, но пока только глобально, каждая мелкая деталь, каждый шаг вызывали растерянность.
Хотя ведь он всегда знал, что так будет. Ну не могло не быть, произошло бы рано или поздно. Неизбежность. Этот всегда висящий над головой камень, тупая боль угрозы в затылке, которая то легко забывается, когда всё тихо, то снова разрастается, когда рядом случается что-то страшное. Предсказуемо, ожидаемо страшное. Такое страшное, что иногда становится если не повседневностью, то как минимум - привычкой. И, тем не менее, человек живёт с этим грузом пока жить позволено, надеясь, что рано или поздно груз спадёт сам. Если не вертеться сильно - может, не заметят?
Что делать? Она только из тёплой воды, он не был уверен, что хорошо вытер тело, да и голова просушена не до конца. А на улице вечер уже, прохладно. Он схватил-таки халат, стянул с неё плед и, приподняв её за талию, надел коричневую бархатную мантию на неё, затянул пояс, не туго, чтобы не сдавить, но крепко, чтобы ткань не распахивалась и не мешала нести. Опять остановился, ошарашено оглядываясь по сторонам. Нужно ещё что-то. Носки хотя бы. Колготки далеко, в комоде на втором этаже. Краем глаза он заметил движение за окном и встал как вкопанный. Шторы были задёрнуты (как и всегда, когда он приводил её в зал), и он знал, что противники не могут видеть то, что происходит в доме. Но сам он вполне чётко видел тени их туловищ.
Они маячили около стёкол, не предпринимали резких движений, пытались разглядеть содержимое комнаты. Здание было окружено, это очевидно. Точнее окружено с тех сторон, где есть очевидные выходы... Но что, если...
Он поднял её тело. Пятьдесят семь кило триста, как всегда, без учёта скромной одежды. Он привык носить её, он даже специально перенёс их спальню с этого зала в комнату на втором этаже, чтоб иметь возможность поднимать её по лестнице. Она была не против. Ей давно, с первых свиданий нравилось, когда он её носил на руках. Иногда он ощущал теперь, что груз, как бы он с ним не тренировался, не становится легче, но считал, что приятная им обоим физическая нагрузка идёт только во благо. А самое главное, он знал, что, пусть сейчас его возраст позволял легко поднимать человека, со временем ему понадобится вселять уверенность и в себя и в неё. Чтобы каждый видел, что оба они не стареют.
В данный момент же его тело едва слушалось, руки были слабы, а ноги дрожали, едва не подкашивались. Это страх, да. Он никогда не отличался смелостью, он не умел действовать хладнокровно в чрезвычайных ситуациях. Как и не умел готовиться к ним. Предугадать - мог. И всего-то.
Он оглянулся, прикидывая, что можно взять с собой полезного из зала. Как водится, паспорт и деньги лежали где-то но не рядом, в ящике старого чехословацкого стола, за которым он коротал раньше с рюмочкой коньяка и книгой остатки летних вечеров, уложив спать любимую и борясь с собственной бессонницей. В зале не было особо ничего путного, так только, компьютер с огромным монитором, на котором они смотрели, обнявшись, фильмы, шкафы с посудой, книгами, бельём и всякой всячиной, да диван с креслами и журнальным столиком. На столике так и осталась нетронутой тарелка со свежей, самостоятельной выращенной клубникой, укутанной белым покрывалом полурастаявшего пломбира. В хаосе мыслей в его голове мелькнуло даже мимолётное намеренье убрать десерт в холодильник, чтобы не достался этим мерзавцам, хотя он прекрасно понимал, что и холодильник будет опустошён - времена, когда при обыске обчищали только содержимое кошельков да баров канули в сытое прошлое.
Сейчас ум всё более и более прояснялся, невзирая на бешено колотящееся сердце, оставалось взять под контроль мышцы. Он поставил её на непослушные ноги, придерживая одной рукой за талию и облокотив к спинке дивана. Смахнул в сторону волну каштановых, так и не расчёсанных и ещё немного влажных после ванны волос, чтоб не мешали.
"Привет", сказала она, невозмутимым, совершенно неподходящим к текущему положению дел, голосом. "Я рада тебя видеть. Мы куда-то идём?".
Захотелось сразу попросить её не говорить в полный голос, по возможности молчать, но он подавил для начала это желание. Ситуация складывалась плачевно, кто знает, когда он ещё услышит её? Он поцеловал её быстро в щёку - она и не шевельнулась, как всегда. "Мы убегаем, любимая. Нужно покинуть дом. Прости. Прости меня...", тут он всё же взял себя в руки, погладил её кожу на оголённом плече, затем провёл ладонью по голове и затылку. "Нужно немного помолчать. Извини меня", проговорил он полушёпотом и почувствовал, как ломается голос и наполняются слезами глаза. Она послушно притихла, её взгляд остановился в одной точке где-то у него на лбу. "Всё будет хорошо. Я обещаю".
Он посмотрел на её портрет на полочке в углу зала. Взять с собой, потерять время, но убрать? Здесь она была той, в кого он беззаветно влюбился - юной, прекрасной, с бежевом платье и с венком из полевых цветов на голове. Она и сейчас для него была такой. Просто прошло немного времени. Просто никто не молодеет. Где-то там, на черте двадцатилетия остаётся лучший человек, может быть ещё не мудрый, наивный, но прекрасный. Человек, созданный для любви. И сейчас, обнимая её, он обнимал всю ту же девушку из городка под Ростовом. Только его любовь могла сделать её бессмертной и неизменной. Только её любовь давала ему жизнь.
А сейчас он просто взял её тело поудобнее и понёс.
Во входную дверь уже ломились, и он не был уверен, сколько осталось времени, пока небольшой, похожий на гараж-переросток, домик будет взят штурмом. Осторожно, стараясь не задеть ни головой, ни ногами двери, стены и углы, он пронёс её по тёмному коридору, вынес на кухню и посадил за стол, положив её руки на скатерть. Её расслабленное тело тут же сползло на столешницу, но всё же удержалось от падения.
Тем временем он отодвинул в сторону коврик в центре комнаты, спохватился, закрыл кухонную дверь (замка не было, но он боялся, что их побег сразу увидят непрошенные гости, ворвавшись в прихожую). "Открывайте, Росгвардия", послышалось из цветника, после чего последовал новый стук и яростное терзание дверной ручки. "Дом окружён, выходите с поднятыми руками!", продолжал требования уже другой голос. Обращения во множественном числе очень настораживали, ведь официально здесь проживал один человек. И вряд ли к нему в такой момент и такие гости обращались на "вы" - значит, знали про неё? Или может быть хуже - пришли из-за неё?
В конце концов, они оба не вписывались уже давно, каждый по-своему. Всё возможно.
Он ухватился за металлическое кольцо и поднял вверх крышку, состоящую из двух покрытых лаком досок. Откинул её максимально широко, чтобы не мешала. Упал на пол и нашарил внизу под собой выключатель. В подвале вспыхнул свет одинокой лампы, потом, где-то в отдалении справа, мигнув пару раз, загорелась ещё одна. Вниз вела железная лестница без перил и с огромным градусом уклона. Более ничего кроме бетонного пола и бетонных же шершавых стен видно не было.
Он так и не удосужился здесь ничего организовать. Подвал был огромен, сух и чист, но в реальности использовался лишь крохотный уголок с собственноручно собранным стелажём, на котором зимой хранились банки с солениями. Да ещё под лестницей лежал некоторый хлам для участка - вёдра, лопаты, грабли... Когда он покупал этот дом, хозяин в шутку сказал, что в подвале можно поставить теннисный стол и свободно играть. Тогда это казалось неплохой идеей, они даже приценялись пару раз. Тогда они оба были на ногах и в полном расцвете сил.
Но сейчас важно было не пространство - их легко бы нашли здесь, никакое это не укрытие. Важно было то, что предыдущий хозяин (он же - строитель дома) отдавал себе отчёт, что занести в подвал что-либо крупногабаритное через лаз в полу на кухне будет невозможно. И потому сделал дверцы, ведущие прямо на улицу - без лестницы, а просто как окно для грузов.
И самое главное - дверцы можно было закрывать только изнутри.
Спускаться было сложно. Люк в полу и лестница совершенно не были рассчитаны на то, что кого-то тут будут проносить - не маньяки строили. Обычный подвал, хоть и крепко сложенный. Сюда должен был раз в неделю спускаться уставший с работы бюргер, чтобы прихватить баночку солений на ужин, или, может, прохладного пива. Но сейчас здесь не было ничего. Только путь к спасению.
Он осторожно спускался по ступенькам. Все его занятия с гирями и гантелями как будто канули в Лету - он едва удерживал её тело, а ведь приходилось вдобавок постоянно менять его положение! То опустить ноги, чтобы они не упёрлись в край пола, то прижать к себе её плечи и голову, чтоб не ударить о тот же край, то вновь приподнять её, так, чтобы ступни не упирались в лестницу. Он двигался медленно, он не мог заставить себя бежать. Конечно, это надо было тренировать. Упражняться хотя бы раз в месяц. Но он не хотел беспокоить её. Зачем, это же пустяки, может, вообще никогда не придут к ним. Он не хотел, чтобы она - такая беззащитная - боялась. Сегодня, слава богу, выходной, да ещё и вечер, а что бы она делала, если бы к нему пришли на работу, а к ней - домой?
Лучше бы мешки таскал...
Он глухо шлёпнул ногами о бетонный пол. Пожалел, что не переоделся сам, и ещё раз, быстрыми движениями укутал любимую в халат. Её голени были открыты. Будь здесь посветлее, можно было бы, наверное, увидеть, как появляются мурашки на нежной девичьей коже. Но он не видел ничего, не замечал ничего кроме угрожающего шума наверху, контуров её тела да стен вокруг... Он ещё раз перехватил поудобнее её фигуру, подтянул хрупкими - совсем как у неё - костлявыми руками лицо к себе и поцеловал её в губы. Она лишь слегка ответила, разомкнув их и чуть подавшись вперёд. Секундное утешение, ведь времени на ласки не было. Он оглянулся на люк, так и оставшийся открытым. Вторженцы всё ещё мучились с дверью - на самом деле он даже был удивлён, что она заняла так много у них так много. Дверь как дверь, обычная - он не готовился к осаде, иначе бы всё предусмотрел. Всё-всё, как и должен был, чтобы спасти если не их дом, то хотя бы их маленькое совместное счастье.
Нужно было положить её куда-нибудь и опустить крышку лаза, но в подвале ничего не было. Он растерянно покрутился, вращая и её тело вслед за собой. Ни-че-го. Не класть же на голый пол! Холодно, да и грязно - он никогда тут не убирался, это ж подвал. И до дома-то руки не доходили иногда.
В это время наверху раздался удар, сопровождённый звоном. "Выбили стекло", подумал он, хотя все окна были пластиковые. Не задумываясь далее, он рванул в следующее помещение, туда, где был выход из подземелья. Скрывать уже было нечего и некогда.
Здесь всё же пришлось остановиться и опустить её, посадив у стены. Её руки безвольно упали вниз, в нездорово белую (особенно в этом полумраке) кожу лодыжек вонзились шероховатости пола, голова склонилась к груди. Она обмякла, как будто уснула сразу, едва коснувшись поверхности.
Он отворил дверцы - благо в летнее время закрывал их только на щеколду. Тихо опустил их и выглянул наружу.
Как он и рассчитывал, эта стена здания никого из пришедших не заинтересовала. Ни окон, ни дверей, скукотища, лишь выступ у самой земли. Сложно не заметить, наверное, но всё же. Он слышал, что сверху в дом уже ворвались, поэтому не стал долго вглядываться, не стал ждать, пока все противники проникнут в жилище. Он схватил её, с неожиданной для самого себя силой и лёгкостью поднял на руках на уровень земли, положил на бетонную дорожку. Выдохнул, собрался с силами и подвинул её чуть дальше, чтобы освободить место для себя. Он посмотрел наверх, рассчитывая движения, чтобы не удариться макушкой о край рамы, напряг руки в локтях и подпрыгнул.
Но ничего не случилось. Он едва оторвался от земли, запыхавшись от переноски. В руках и ногах гуляла предательская слабость, неспособная побороть лишний вес.
"Поросёнок!", прошептал он, переводя дух. "Ну же, давай".
Он ещё раз глубоко вдохнул и выдохнул. Собрался с силами и с мыслями. В уме его крутилось хрюканье, он знал, на что он похож сейчас. Этот поросёнок уходит из города. Он бы может быть с удовольствием пошёл этим чертятам на жаркое. Даже жалко было, что в доме не было оружия - с одной стороны. С другой, он понимал, что должен был бежать - с ней и для неё. Единственная оставшаяся достойная цель.
Сзади загрохотали по ступенькам тяжёлые сапоги, параллельно он услышал, как поднимался кто-то на второй этаж, кто-то вбегал в кухню и в ванную, послушался треск и звон посуды, какое-то шуршание... Он подтянулся на уже ослабших руках, вылез на улицу, встал на четвереньки и осмотрелся.
Пусто.
Точнее он слышал, буквально видел каким-то нечеловеческим зрением, что часть противников осталась снаружи, карауля единственный вход в дом и широкое окно зала с южной стороны. Остальные шатались по дому, распахивая двери и сшибая мебель. Но здесь не было никого опасного.
И это уже победа. Он обнял её и прошептал "мы почти выбрались. Потерпи".
Однако путь только начинался. Нужно было ещё выбраться с участка, к чему плана до сих пор у него не было. К сожалению, та стена забора, к которой они вышли, примыкала не к дороге, а к соседской территории. Он смог бы сломать забор - данный отрезок представлял собой лишь деревянную рухлядь. Изрядно выпивающие соседи так и не удосужились поставить что-то приличное, а сам он из вредности не собирался выполнять чужую работу. Может, они и сдали всё кстати? Увидели в окно как-то, хотя он всегда зашторивал все окна, прежде чем привести её в комнату. Они и гуляли-то сидя на крыльце, с которого виден их небольшой цветник и даже немного звёздного неба. Хотя ладно, что ему соседи. Вряд ли это они. Да и путь через них сейчас ничего не давал, там ворота, да и собака ещё. Рискованно. Он отбежал на пару шагов влево и заглянул за угол дома. Опять никого. Ему сегодня очень-очень везло. Вернулся, поднял её тело, прошептал что-то успокоительное и мелкими шажками побежал обратно.
План созрел на ходу, и он был хорош. В конце участка, там, где полуразваленный соседский забор стыковался с его рабицей, была возможность выбраться в заброшенную часть чужого участка, поросшую кустарником и высокой травой. Поскольку там ничего не было, то и огорожена она с внешней стороны не была - и они с возлюбленной благополучно выбрались бы на улицу...
А там - в лес. Бежать, бежать и бежать, пока у него хватит сил. Хотя их уже сейчас недоставало, конечности предательски дрожали, воздух оказался на удивление холодным и обжигал горло и голую кожу. "Не только твою кожу, её тоже!", одёрнул он себя. Нужно было срочно придумать, во что её одеть. "Ты держись только. Мы вот выберемся, а там я что-нибудь придумаю". Может, в депо пройдём, в вагоны, там потеплее, одёжка какая хозяйственная, может, есть". Он сам не верил в то, что думал. Знал лишь, что делает недостаточно: не так быстро как нужно, не так хорошо. Он уже несколько раз задел её ногами за угол старой конуры и за яблоню, один раз едва не дал её телу упасть, подхватив лишь в последний момент. Ей должно было быть больно, если бы она что-то чувствовала. Самое страшное было нанести ей урон самостоятельно. Он понимал, что им не пережить такую погоню никак иначе как чудом, но хотел сделать всё, абсолютно всё. Выложиться окончательно, так, чтобы его усилия сливались со счастливыми случайностями и позволяли им пробираться всё дальше и дальше в этой игре, не подразумевающей победы. Он не супермен, он даже не умеет им притворяться, но было в этом моменте уже что-то кинематографическое, что-то из фантастики. Как будто герой, пронзённый пулями и уже вроде как погибший, но встающий снова, чтобы продолжить игру. Так и он. Сил не было, но что-то, что даже нельзя было назвать силой, двигало его.
Наверное то, что она всё видела. Нет, она наверняка даже чувствовала, как он отдаётся этому забегу, она была и внешним зрителем и частью его разума, замутнённого и недостатком кислорода, и её болью, и его собственной.
Он уже миновал последнюю грядку и подбегал к углу участка, как сзади раздался крик. Их заметили и скоро догонят. Или нет? Он прислонил её к останкам старого душа и со всей силы пнул ногой забор. Хлипкая конструкция тут же повалилась, открывая тернистый путь к свободе. Его преследователь был всего в паре метров, как от соседей пришла нежданная помощь - в открывшуюся дыру ворвалась псина и, не обратив внимания на замершую в нерешительности пару, бросилась на гвардейца.
Псина была небольшая, но прыткая и агрессивная, и её усилий хватило, чтобы дать нужную фору. Он опять схватил свою возлюбленную и понёс, с трудом продираясь сквозь заросли малины, черноплодки и ещё бог знает чего наружу, на волю, от их осаждённого дома, грозившего сейчас стать им могилой. Ветки хлестали по ним, одежда цеплялась, но другого пути не было. Он хотел, чтобы она видела его героем. Они должны были спастись. Потом, в безопасности, он её расцелует, укутает, замажет ссадины - нет, сначала замажет, а потом укутает, накормит - не мороженным уже конечно, как собирался, а чем-то согревающим. Найдёт где-нибудь деньги. Что-нибудь придумает. Как в детских фантазиях, где всё возможно.
И всё будет хорошо. Не может же вот так, стуком в дверь кончиться их маленький внутренний рай на двоих?
Сзади раздался жалобный визг собаки, удаляющийся куда-то в противоположную сторону. Дворняга получила ботинком, не иначе и теперь удирает. Как и он. Что ж, эта дворняга помогла ему сейчас больше, чем вся человеческая округа за все годы жизни. "Выживу - принесу мяса тебе", подумал он.
И этому был шанс, так казалось. Они продрались сквозь заросли на узкую тропу между огородами. Когда-то здесь они проезжали на велосипедах, он смешно падал ногами в лужу, а она хохотала над таким неумейкой. Сейчас проход был завален по сторонам бытовым мусором так, что он уже не стал бы здесь гулять с девушкой. Он присел на одно колено, поддерживая её тело на бедре другой ноги и тяжело дыша.
Бежать. Надо вставать и бежать. Эту тропу очень легко было перекрыть с обеих сторон, и тогда они в ловушке. Он с трудом шлёпал по всё тем же лужам по направлению к лесу, как вдруг сзади перемахнуло через забор туловище в чёрной форме. Три шага, и их настигли - удар дубинки пришёлся ему прямо по пояснице.
Он рухнул, подогнув колени, и повалился на бок. Её тело упало рядом, оказалось открыто для нападавшего сверху. Непонятно, планировал ли так, или гвардеец что-то не рассчитал и следующий удар пришёлся в её беззащитный живот.
"Зачем ты так?", раздался мягкий, немножко жалобный женский голос. Гвардеец замер, не понимая, как то, что он ударил, может теперь так ровно говорить. Он даже сделал шаг назад, словно его дубинка угодила в привидение и разбудила его. "Мне же больно...", после недолгого молчания продолжил всё тот же голос.
Эта фраза вывела своей неправдоподобностью гвардейца из оцепенения, а лежащего на земле мужчину - из шока от боли.
"Нет! Тварь ты...", он рывком перекувырнулся, успев пнуть противника в ногу - слишком легко, чтобы тот даже хотя бы пошатнулся. Солдат сориентировался, от кого из людей на земле можно ждать отпора и развернулся к нему, вновь занося резиновую дубинку над головой.
Он не был бойцом. Он получал всегда и везде, в детсаду, в школе, во дворе. Он не знал, как драться, тем более с вооружённым человеком, для которого избивать таких как он - призвание и смысл жизни. Он вообще смотрел всё на её живот, не видя на нём повреждений, но и не доверяя своим глазам, когда рука нащупала обломок кирпича среди прочего мусора. Опять же не ожидая, что попадёт, будто отмахнувшись от назойливого насекомого, он резко метнул осколок в гвардейца - и попал точно в лицо.
От неожиданности тот выронил дубинку, схватился обеими руками за разбитый нос и, попятившись, плюхнулся на задницу в канаву у тропы. Беглец же, шокированный своим успехом, бросился к телу девушки на земле.
"Ты как, что с тобой? Слышишь меня? Ответь, включись, прошу тебя. Я тут, ответь, котёнок, где болит...", продолжал он сыпать вопросами, обнимая её и ощупывая туловище. "Проснись, ты же можешь, я знаю. Всё будет хорошо, любимая. Скажи, где больно, котёнок", уже рыдая выдавил из себя он. Речь его переходила из шёпота в хриплый рык и обратно, а она не выдавала ни стона, ни крика - как и должна была, как было приказано вначале.
В последний момент, осознав, что нужно всё-таки продолжать бег, он попытался привстать, когда очередной удар дубинки отбросил его на землю. Затем был ботинок - он уже не пытался защищаться, стараясь лишь подползти к ней и навалиться сверху, чтобы очередной тычок ненароком не пришёлся в неё. Удары полицейских ботинок посыпались с обеих сторон, они врезались в него, кидали из стороны в сторону, как кидает по камням в горной реке лишенный управления каяк. Где-то вдали заливались лаем собаки, а совсем рядом кричала и шипела рация, но от ударов и боли он уже почти ничего не слышал кроме пищащего гула в собственных ушах. И вскоре сознание его целиком растворилось в этом гуле и этой боле, тело обмякло
Один из гвардейцев наклонился и перевернул его на спину. Второй слегка, почти нежно поддел ногой женское туловище на земле. Никто из беглецов больше не двигался. Подоспели ещё двое полицейских. Один из них, покрупнее, сразу бросился к раненому коллеге, зажимающему брызжущий кровью рассечённый нос, помог ему подняться, и повёл в сторону шоссе. Второй остался рассматривать распластанную среди мусора добычу.
"Так это что же она, товарищ старшина, кукла, получается?"
Невысокий, закутанный в плащ не по погоде полицейский склонился над лицом девушки. Её халат теперь был распахнут, белое тело практически светилось в сумеречном воздухе. Глаза были зажмурены, грудь - не двигалась.
"Выходит, что так". Старшина сплюнул в кусты.
"А чего она такая?", присоединился второй. "Я думал, их моделями, понимаешь, блядь, делают, а тут, значит, девка какая-то, ни то ни сё. Не могли бабу нормальную слепить что-ли, им-то чё?"
"Ты, сука, умный самый что ли тут, да?", всколыхнулся старшина. Первый гвардеец, тот, что всё ещё стоял, сжимая на всякий случай дубинку, промямлил что-то одобряющее на реплику старшего по званию. Все трое продолжали всматриваться в девичьи черты, игнорируя её спутника. Наконец, старшина смягчившись и ещё раз сплюнув в кусты, произнёс:
"Их так наверное делают, под заказ. Чтоб похожими на кого-то были".
"Так это что, ручная работа?"
Старшина ухмыльнулся и поправил пояс. "Может и ручная, я-то по чём знаю. Не располагаю такими вот. Дорогая она, это я уж вам точно говорю. Вы, мудаки, на такую три года работать будете".
"А нам чё на неё работать, нам свои дают", огрызнулся гвардеец.
"Ну вот, сука, и радуйся, что работать не нужно", поддел старшина. Ладно, грузите этого, беглеца, мать его. И тушку тоже, в вещдок пойдёт".
Гвардейцы переглянулись, затем один из них, пониже, кивнул и потупил взгляд. Убрал наконец дубинку, наклонился и стал делать вид, что смотрит, как поудобнее ухватить тело мужчины.
"Товарищ старшина", нерешительно промямлил второй. "А вам же этот вещдок прямо вот сейчас не нужен ведь, да? А смена заканчивается уже. Мы этого-то погрузим вот прям щас... А вещдок чуть попозже можно привезти... Можно?"
Старшина, уже начавший путь к шоссе, развернулся и посмотрел сначала на двоих своих подопечных, потом - на распростёртые на земле тела. Помолчал, оценил ещё раз белую фигуру и кивнул.