Лакоста Камилла : другие произведения.

Осенний эль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Закрывая себя от боли, ты закрываешься и от радости. Но если слишком больно - можно испить осеннего эля. Он даст тебе нечто иное. Он даст тебе звенящую пустоту осеннего утра. Полную чашу.

Осенний эль.

Сыплет небо порошею,

Обнажается дно.

Помню только хорошее,

Дорогое одно...

В. Солоухин

  
   Глаза у нее были... ореховые. Нет, даже медовые. Прозрачные глаза цвета липового меда, цвета теплого застывшего янтаря. Нечеловечьи глаза.
   Райн замер в тени осинки, предательски зашелестевшей круглыми ладошками алеющих листьев.
   Она улыбнулась тонкой ниточкой губ, детское, почти кукольное личико в венке из рябиновых листьев и мятлика, стало чуть более живым. И еще чуть менее человеческим.
   - Пришел?
   - Пришел.
   - Садись.
   - Постою.
   - Напрасно.
   На ковре боярышниковой осыпи, расцвеченной кораллами ягод, она казалась еще одним упавшим листом. Крохотная, не выше пятилетнего ребенка. Тоненькая, непропорциональная. Ни чуть не изменившаяся за двадцать лет.
   Раин привалился спиной к мшистому стволу стареющего вяза. Он ждал. Ждал, когда в ее невесомых узловатых пальцах- веточках окажется округлая чаша, до краев полная густым, золотистым, цвета ее нечеловечьих глаз, элем.
   -Лето закончилось... - глядя в никуда, выдохнула она.
   - Закончилось. - он ждал. Он сжимал кулаки, ногтями впиваясь в ладонь.
   Она медлила. Как всегда...
   ***
   Двадцать лет назад осенний эль был все таким же золотистым. Он пах медом, полынной горечью и кладбищенской землей.
   Отец горбился, постарев в один день. Опирался на руку лакея, и все кивал, кивал в ответ на бесцветные, как прошлогодние листья, соболезнования.
   Райн заплутал среди черных подолов траурных мантий. Леди и Лорды следовали чинно, как тауэрские вороны. Шепотом, точно стыдясь чего-то, говорили несколько слов отцу, касались Райна холодными ладонями - кто по щеке, кто по лбу, - а потом спускались по занесенным скукоженными трупами листьев ступеням и садились в экипажи.
   Сестра всхлипывала, прерывисто, протяжно, плечи под тонкой шерстью черного платья беспомощно вздрагивали, но казались до того колючими и хрупкими, что никто не решался их обнять и утешить.
   Отец не заметил, когда Райн ушел.
  
   Она в тот самый первый раз каталась на решетке ворот семейного склепа. Все в лоскутах паутинок и бусинах разноцветных ягод, платье ее развевалось бесстыдным стягом над октябрьской серостью. Тонкие ноги были босы и шестипалы.
   Маме это бы не понравилось.
   - А ну уходи! - выкрикнул Раин, разбежался, толкнул кованные ворота. Ноги заскользили по липкой грязи, но ладони, сведенные злой судорогой не отпускали прутьев.
   Он упал. Повалился лицом в холодный, размытый дождями кладбищенский чернозем и впервые за несколько недель разрыдался, не выдержав еще и этой обиды.
   Слезы текли по щекам, по саднящим пальцам, по разбитому подбородку, и стекали под жесткий, удушающий воротник рубашки.
   Мама никогда не затягивала ворот так туго.
   - Больно? - прозвенел над головой голос.
   - Уйди. - прошипел Райн, глотая холодные горькие слезы.
   - Больно. - констатировал голос.
   Райн поднял голову. Встал, неуклюже, морщась от неловкости и злости.
   Она стояла перед ним золотистой куколкой, солнечным зайчиком на серой стене склепа.
   - Будешь?
   Чаша появилась в ее тонких пальцах из ниоткуда. Похожая на половинку ореха, округлая, глубокая, она так и просилась лечь в ладони теплым, отполированным тысячью прикосновений боком. На самом донышке золотистым зеркальцем стелился какой-то напиток. На вид - вязкий, густой... сладкий. Осеннее низкое небо, отражаясь в нем, казалось солнечным, закатным, как летом. Когда мама еще была...
   - Выпей.- Она опустилась с ним рядом, присела на каменную ступень склепа, заглянула в лицо своими янтарными глазами-озерами. - тебе ведь больно.
   Больно...
   И дело даже не в саднящих, сочащихся сукровицей пальцах, не в разбитых коленях.
   Боль сжималась тугим упругим комком где-то в подреберье, до тошноты, до рези в глазах, выкручивая, выворачивая Райна на изнанку. Заставляла тихонько скулить сквозь зубы, закусывать до крови истерзанную губу, чтоб эта, острая, настоящая, осязаемая боль хоть на миг перекрыла эту - тупую, безысходную.
   Она протянула руки, поднесла чашу к его лицу.
   -Это осенний эль. Выпей. И все забудется.
   - Все? - Райн недоверчиво заглянул в чашу. Золотистое варево качнулось, отразило его лицо - с серыми, как у мамы, глазами.
   - Все. - ее губы дрогнули, расплылись с детской умиротворенной улыбке.
   - И мама?
   - Ты будешь помнить ее. Но не будешь болеть ею. Ты будешь вспоминать ее, и видеть, как видят помутневшие от времени афиши, как старые фотографии в чужих альбомах. Пей...
  
   В медовых глазах расплескался закат. Боль метнулась испуганной птицей, впилась когтями в горло.
   Забыть. Сделать глоток - и забыть....
  
   "Я любил ее.
   Я любил ее руки, пахнущие мятой. Прохладные, ухоженные пальцы, унизанные дорогими изящными кольцами.
   Забыть?
   Я помню это пронзительное, ошеломляющее счастье - кольцо ее рук смыкается. И я в нем - маленький, совсем маленький.... И целый мир - мама.
   Забыть. Забыть?"
  
   - Я не буду. Я не буду это пить...
   Райн отвернулся. Оттолкнул невесомую ручку с чашей. Золотой эль расплескался, он уже не отражал мамины глаза.
   - Ты сам выбрал. - прошелестела она, рассыпаясь ворохом пестрых листьев.
   Райн отряхнул колени. Кое-как очистил от грязи ладони и лицо. И медленно, очень медленно и осторожно, прикрыв калитку склепа, побрел назад. К отцу и сестре.
   Продолжать жить. Без мамы. Ради мамы.
   Но в дыхании ветра, вместе с дымом, ему все чудился запах осеннего эля и легкий, почти не уловимый шепот "еще встретимся...."

***

   Ветер не солгал...
   Она сидела на краю постели.
   Стекло царапал веткой старый раскидистый ясень, его последний, все никак не сдающийся осени, лист, да клок хмурого, в рваных клочьях облаков октябрьского неба - вот пожалуй и все, что Райн видел в эти четырнадцать с половиной дней.
   Утром сняли повязки. Ожоги болели... но не это заставляло Райна сжимать обезображенные пальцы, комкая пропитанную запахом снадобий простынь, и беззвучно кричать - "как больно!"
  
   "Мы всегда мечтали о доме у воды. О доме, где никогда не гаснет очаг. Она мечтала сидеть у огня и сквозь тюлевый полог занавесок, сквозь льдинки оконных стекол, смотреть на гладь застывающего озера, нарушенную всплеском весел. Дремать у камина, в теплом плющевом кресле. Дожидаться, кутаясь в шаль, пока я выберусь из лодки.
   А после - только она, я и ручное, трепетное, желтое пламя в камине.
   Пламя....
   Пламя превратило дом у воды в пылающий факел..
   Минута, чтоб добраться до берега. Еще минута - чтоб ворваться в охваченный огнем дом.
   Оказалось - слишком долго.
   Рыбаки говорили - это было даже красиво: сноп искр, взметнувшийся над обвалившейся крышей. Раскаленные головни, с шипением тонущие в подкрашенной алым заревом воде.
   Я любил ее...
   Но ей слишком сладко спалось у камина. Слишком быстро занялось огнем плюшевое кресло."
  
   - Больно?
   - Больно.
   - Выпей. Больно не будет.
   Осенний эль ударил в обожженные ноздри запахом полыни и лесного ореха. Чаша была наполнена до половины, и тонким, неживым пальчикам с перстнями из желудей, тяжко было держать ношу не испитой боли.
  
   Райн дернулся, приподнялся на локте, потянулся губами к спасительной чаше...
  
   "Забыть. Стереть из памяти. Каталина - только старая афиша. Только фотография в чужом альбоме. В чужом..."
  
   Каталина...
  
   Медовые глаза смотрели серьезно. Ждали.
  
   - Убери. Не буду. - простонал он, падая на постель.
   Она поджала губы. Качнула рябиновым венком.
   - В следующий раз сам придешь... Когда закончится лето. Когда чаша будет полна.
   Вечером пятнадцатого дня сиделка с удивлением сметала с постели погорельца невесть как оказавшиеся там кленовые листья.
  

***

   Райн отстраивал дом у воды не для себя. Для памяти. Чтоб ни одной крупицы, ни одной бисерины из браслетов Каталины не потерять, не выронить из сокровищницы сердца. Понимая, что ничего не вернуть, он где-то верил, что если в доме у воды вдруг все станет по-прежнему, - и дорожки, посыпанные речным песком, и звучный колокольчик над входной дверью, и клавесин в гостиной, точно такой, по какому порхали ее нежные пальцы, и плюшевое кресло, и камин... - то и Каталина вернется. И они притворятся, что ничего не было.
   И боль обманется. Уйдет. Растворится в небытии неслучившегося.
   Пускай соседи судачат - что, мол, сумасшедший. Отшельник. Лодочник...
  
   Но вновь отстроенный дом был пуст и тих. И такое же, как у нее кресло, было только таким же... но не ее.
   И огонь пел в камине так же.... но уже не о том.
   И шрамы на руке зарубцевались, но не исчезли.
   А шрамы на сердце и рубцеваться не желали.
   А он все притворялся, притворялся, будто она тут. Ставил для нее тапочки в спальне. Приносил цветы, оставлял на ее подушке... А через неделю сам же выкидывал - неживые.
   И боль, поселившаяся в подреберье, выпускала когти, каждый раз, когда сухие цветы ломались в его изувеченных пальцах.
  
   Одиночество стелило пыль на комоды. Немым укором смотрел клавесин. Мертвый камин не знал огня уже третий месяц.
   И только обманчивое сентябрьское солнце беспечно бросало зайчики на паркет цвета осеннего эля.
  
   Райн как обычно не запер дверь. Лодка скользила по воде сама - словно неведомая сила манила ее на другой берег, где смотрелась в зеркало озера балаганно-красочная опушка осеннего леса.
  
   Лето закончилось. Чаша в тонких руках была полна, и только теперь Райн видел, что осенний эль одного цвета с нечеловечьими глазами, серьезно и нежно глядевшими из-под рябинового венка.
  

***

  
   -Лето закончилось... - глядя в никуда, выдохнула она.
   - Закончилось...
   Она все медлила.
   - Подойди.
   Он прошуршал сапогами по ковру листьев, присел на выбеленную временем корягу, взял чашу из протянутых рук, на мгновение ощутив теплое, но неживое прикосновение ее пальцев.
   - Не торопись. Осень долгая...
   Он заглянул в чашу - из золотого зеркала эля на него смотрел он сам - тридцатилетний. С глубокими шрамами вдоль щеки. С залегшими в уголках губ жестокими складками. Но глаза, серые, с грустинкой, были все те же - мамины.
  
   - Не спеши. Я подожду.
   - Почему?? Просто скажи - почему. Если забыть - то все сразу. Почему я не могу сберечь в памяти только хорошее? Почему не могу забыть о том, как горько - терять?
   Она помолчала. Покачала головой. Улыбнулась тонкими губами. Некрасивый ребенок в короне осенних листьев.
   - Не бывает ночи без дня. Не бывает лета без осени. Закрой глаза - ты не увидишь грязи. Но ты не увидишь и цветов. Закрой свое сердце от боли - но оно будет закрыто и от радости. Но хочешь ли ты радости? Если да - привыкай жить с болью. Если нет - выпей осеннего эля. Он даст тебе нечто ... нет, не большее... иное. Он даст тебе звенящую пустоту осеннего утра. Обезболивающее.
  
   Осенний эль пах полынью и лесным орехом. И еще - туманом. Холодным туманом осеннего утра.
  
   Ветер заметал листвой следы Райна на ковре боярышниковой осыпи. А на куче кленовых листьев уже ненужная лежала ореховая чаша.
  
   Пустая.
  
   Земля засыпала, усталая, успокоенная, укутанная одеялом листвы. Ей было не больно. Каплю за каплей она впитывала прохладную влагу осеннего эля. Каплю за каплей.
  
   Полную чашу.
  
  
  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"