На Машу многие мальчики обращали внимание. Кто-то пытался ухаживать, кто-то смотрел выжидающе: кого выберет она.
В первые месяцы студенчества среди повальных увлечений и любовных интриг все почему-то решили, что у Маши "кое-что намечается" с Лешкой Воропаевым - плохосложенным минчанином с кудрявой белобрысой головой. По крайней мере, до Маши об этом дошли слухи, сопутствующие всевозможным интрижкам, и даже их опережающие. Основания для слухов были такие: она дольше всех стоит с ним в общежитском коридоре; она ему так обаятельно улыбается; и вообще - должны же у нее завязаться с кем-нибудь интересные отношения! На самом деле Лешка просто рассказывал ей всякие смешные истории, случаи или анекдоты, а улыбалась Маша из вежливости: его россказни Машу не смешили. Восторг, судя по всему, они вызывали лишь у самого рассказчика: он сам же над ними ухахатывался, и в уголках его губ образовывалась пышная пенка. К тому же все эти байки извергались таким безостановочным бурным потоком, что прервать их не было никакой возможности. На первых порах беспардонно отмахнуться и уйти Маша считала неудобным.
Занятия химией Воропаева приводили в такой же бурный восторг. Из лаборатории он вылетал с горящими глазами и тут же, брызгая слюной, начинал трещать, чего с чем он там смешивал, и как у него что-то чуть не взорвалось в руках. Он собирался основать какую-то научно-исследовательскую группу, - о, у него столько потрясающих идей! - в эту группу он обещал включить Машу.
Когда девочки прозрачно высказали Маше свои подозрения насчет Леши, она лишь снисходительно фыркнула:
- Кто, этот детский сад?!
Скоро она и вовсе стала его избегать, завидя вдалеке его баранью голову.
Кто явно и серьезно оказывал Маше знаки внимания, был Слава Зяблов - добродушный увалень-очкарик из другой группы. Маша принимала эти знаки молча, но равнодушно. Слава робко звал ее то в кино, то в парк погулять. Но единственно, чем Маша могла его утешить - постоять с ним в общежитском коридоре лишние десять минут. "Не уходи", - просил Слава и смотрел собачьими глазами.
Ах, эти общежитские коридоры, эти темные его закутки - сколько судеб они свершили, сколько решили жизненно важных вопросов!
Было в общежитии одно заветное место: маленькая площадка на лестнице между вторым этажом и чердаком. Там стояли три сбитых между собой деревянных кресла с откидными сидениями и большая жестяная банка из-под томатной пасты - для окурков. Место называлось "голубятней". Здесь, в вечном полумраке и особой атмосфере интимности, студенты курили и ворковали влюбленные парочки. Маша не курила и ворковать ей было не с кем, но посидеть на "голубятне" хотелось.
Долгожданный Новый год приближался. Впереди была первая сессия, у кого-то появились первые "хвосты". Но ничто не могло омрачить грядущего праздника.
На первом этаже в большой учебной комнате мальчики поставили, где-то раздобыв, ель до потолка; девочки украсили комнату гирляндами, серпантином, воздушными шарами, нарядили елку. Принесли светомузыку, расставили динамики. Намечалась грандиозная дискотека.
Маша пригласила Аллочку: пусть повеселится со студентами. Алла мгновенно и с радостью согласилась. Она приехала задолго до начала, расфуфыренная в пух и прах. Маша подозревала: не без задней мысли подцепить студентика.
Дискотека грянула в одиннадцать. Начали с лиричной "АББА", поторапливая народ стекаться. Девочки еще бегали с кастрюльками кипятка, в которых плавали, тяжело постукивая друг о дружку, термобигуди, наводили последний марафет. Мальчики с важным видом расхаживали по этажам.
К полуночи всё общежитие собралось в учебной комнате. Из чуланчика вахтерши принесли допотопный радиодинамик, и ровно в двенадцать часов вырубили музыку. Воцарилась тишина. В кромешной темноте, прерываемой лишь мерцанием елочных гирлянд, главный диск-жокей Володя Пасечник рыкнул:
- Внимание! - и включил радио.
Все замерли. Стали бить куранты.
- Поздравляем всех с Новым годом! Ура-а!
- Ур-ра-а! С Новым годом! - взорвался зал.
Все стали орать, хлопать в ладоши, топать, подпрыгивать на месте. Влюбленные парочки слились в праздничном поцелуе.
- Танцы до утра и до упаду! - снова рыкнул Пасечник и врубил на всю мощь "Бони "М".
Рев и визг восторга потонули в резких звуках диско. Оргия новогодней ночи началась.
Аллочка растворилась в темноте. Маша быстрые танцы танцевала вместе со всеми, на медленные ее неизменно приглашал Зяблов. Он был одного с ней роста, но Маше казался коротышкой. В очередном танце он шепнул ей на ухо, что у него есть бутылка коньяка, и ее вполне можно выпить...
- В самом деле? - удивилась Маша. - Тащи!
Слава со всех ног бросился вон, оставив Машу посреди темного зала. Поразмыслив, Маша решила, что не сюда же он притащит эту бутылку, и поднялась в свою комнату. К счастью, никого из соседок не было. Она нашла две граненые стопочки и завалящиеся карамельки. Влетел Слава. Из-за полы расстегнутой жилетки он достал бутылку коньяка и поставил на стол.
- Лимона к коньяку у нас, к сожалению, нет, - сказала Маша. - Есть конфеты...
- Сойдет.
Слава открыл бутылку и разлил коньяк.
- Ну? С Новым годом? - спросила его Маша, поднимая свою стопочку и глядя на Славу.
И увидела через его очки, как напряженно, как выжидающе он на нее смотрит. Маша отвела взгляд.
- С Новым годом, - тихо сказал Слава.
Маша сделала несколько глотков и сунула в рот карамельку. Разговор не клеился, коньяк не пился.
Маша вдруг подумала о Славе: бедный, ведь купил, наверное, этот дефицитный дорогущий коньяк на присланные родителями деньги, хранил в чемодане, пряча от ребят - иначе не дожила бы бутылка до Нового года. Сам, вон, приоделся: отглаженные брючки, белая рубашка, и - верх шика - костюмная жилетка с атласной спиной. Просто щеголь на фоне общежитских студентов, не вылезающих из единственных джинсов. Может быть, ждал этого вечера, этой ночи, надеялся, что что-то решится. И вот, наконец, сидят они вдвоем, коньяк потягивают. Но, видимо, совсем не так представлял в своем воображении Слава это распитие. Сидит поникший. Может быть, ждет поворота разговора в другое русло? Но что могла сказать ему Маша? Ее сердце билось ровно. Слава это понял и сник окончательно.
В комнату вошла Света с кавалером. Они стали что-то возбужденно рассказывать и смеяться. Воспользовавшись суматохой, Слава ушел.
Маша заметила, как Света стрельнула глазом по бутылке коньяка, но выпить ей не предложила, а та не набралась нахальства попросить самой. Маша спустилась вниз и наткнулась на разгоряченную танцами Аллочку, вышедшую подышать воздухом.
- Хочешь коньяку? - спросила ее Маша.
- Хочу. Откуда?
- Поклонник принес, - подмигнула Маша подруге.
Бутылку, которой отводилась в эту ночь такая решающая роль, но которую так и не сыграла, девочки прикончили с большим удовольствием.
- Хорошо тебе, Машка, - в который раз откровенно позавидовала Аллочка. - Весело живешь: дискотеки на праздники, поклонники коньяк дарят. А у нас в общаге - тоска. Одни перезрелые девицы: всю ночь перед телевизором торчать будут. На танцы в "Крупу" пойдешь, так ребят нормальных нет - один "дерибас".
Судя по всему, закадрить студента Аллочке тоже не удалось.
"Может, ее с Зябловым познакомить, - подумала Маша. - Хотя вряд он ее заинтересует".
- Ой, Машуля, что-то мне вдруг похорошело... - блаженно заулыбалась Аллочка после последнего стопарика.
- И мне...
Они спустились вниз, еще пытались танцевать. Учебная комната после нескольких часов непрерывной дискотеки превратилась в парилку. Форточки не справлялись с жарким дыханием доброй сотни скачущих тел. Невозможная духота и темнота зала, оглушающая музыка, мельтешащий вокруг народ внесли свою порцию одурманивания подруг, их повело. Пошатываясь, с пылающими лицами они вышли в освещенный вестибюль, щурясь от света и ища, куда бы притулиться.
- Во сколько начинают ходить электрички? - заплетающимся языком поинтересовалась Аллочка.
- В шесть. Еще рано. Хочешь, иди ложись на мою кровать.
Аллочка побрела наверх. Через некоторое время в комнату пришла и Маша. Горела настольная лампа, в своей спаленке Света целовалась с кавалером. На Машиной кровати в колготках и комбинации лежала Аллочка.
- Подвинься, - попросила ее Маша.
- Ни за что! Полезай к стене. Мне нужно с краешку.
Маша пробралась к стене и легла на бок. Вдруг кровать под ней заходила ходуном. Маша недоуменно поднялась и огляделась: нет, всё стояло на своих местах. Она попробовала лечь на спину, но кровать снова заштормило, всё вокруг поплыло. Голова казалась набитой ватой, мутило. "Мне бы тоже нужно с краешку", - подумала Маша, приподнимаясь на локте. Осторожно, с опаской поглядывая на штормующее ложе, она сделала третью попытку прикорнуть, но голова снова закружилась, на сей раз более основательно. Маша уселась на постели, не решаясь лечь.
- Ты чего скачешь? - спросонья пробормотала Аллочка.
- Это не я, это кровать скачет, - пожаловалась Маша. - Пойду-ка я погуляю.
Одевшись, она вышла на морозный воздух. Сделала несколько глубоких вдохов, стало легче.
"Чертов коньяк, - подумала Маша. - Славка подсыпал, что ли, в него что-то?"
Она прошлась по заснеженным улицам. Кое-где в домах еще светились окна, мерцали экраны телевизоров, горели елочные гирлянды. Маша дошла до безлюдного вокзала, долго кружила по привокзальной площади, пока не услышала первую электричку. Пора возвращаться.
В вестибюле она встретила одетую Аллочку.
- У себя отосплюсь, - махнула та рукой.
По коридорам еще шастали бессонные студенты. За дверьми учебной комнаты была тишина. По всему общежитию валялись затоптанный серпантин, кружочки конфетти, пустые хлопушки. В комнате у Маши были укомплектованы лишь две спаленки: Наташа Васильченко серьезно гуляла у мальчиков.
В умывальной комнате Маша долго смотрела в зеркало на свое румяное с мороза лицо, не решаясь приступить к смыванию косметики ледяной водой.
- Хороша ты, хороша, - вдруг услышала она возглас из коридора. В умывальник вошла Люда Подкорытова, откровенная и циничная. - Что же это ты своей красотой с Зябловым сделала? Ходит, как в воду опущенный.
Маша недоуменно посмотрела на Люду. Вспомнила, как Света стрельнула глазом на бутылку коньяка и, конечно, от нее не ускользнуло, как быстро с постной физиономией слинял Славка. Эти факты давали широкий простор для общежитского мифотворчества.
- Неужели не видишь, сохнет он по тебе? - не унималась Людмила.
"Вот привязалась, - недовольно подумала Маша. - Какое ее дело?"
- Он не в моем вкусе, - сказала она проникновенной товарке.