Кораблев не мог уснуть. У него было несчастье, бессонница и болел живот. Несчастье не как горе, а как отсутствие счастья. Несчастье как отсутствие любви. Никто не любил Кораблева. Во всяком случае так, как он делал это сам. Но любовь к себе не приносит счастья, только муки. Обычному человеку любить себя, зная насквозь, очень трудно. И это любовь без взаимности. Но Кораблев справлялся.
Всю жизнь этот подлый живот его предавал. Он всегда болел от страха. От стресса, как предпочитал называть это сам Кораблев. Так звучало лучше. К тридцати годам он научился находить убедительные аргументы для окружающих, но собственный живот не поддавался даже самой железной логике.
Вот и сейчас Кораблев вертелся в кровати, ведя мысленный спор с собственным кишечником, который отвечал на все разумные возражения недовольным ворчанием.
- Фигня, - настаивал мозг, - эти камеры никогда не работают. Никто и смотреть не будет, кому это надо?
- Ага, - отвечал кишечник, - сам знаешь кому. Вот этому гаду с четвертого этажа и надо. Он, небось, и поставил эту штуку в лифте.
Кораблев давно вел священную войну против типа самой отвратительной и вредной национальности, который жил в трешке на четвертом этаже. Сам он жил в бабкиной однушке, доставшейся по наследству, на двенадцатом, последнем. Лифт часто ломался, и, проходя вверх по лестнице мимо четвертого этажа, Кораблев постепенно сформулировал свое негодование, добавив к длинному списку виноватостей соседа еще один пункт: "Конечно, самый их этаж. И не низко, и без лифта дойти не трудно. Вот же, хитрожопые". Конечно, по сравнению с мировой закулисой и распятием Христа этот пункт был мелочью, но он прекрасно укладывался в общую картину и поэтому Кораблев его не отбрасывал.
Он прекрасно помнил, когда впервые вывел найденным во дворе гвоздем эти буквы первый раз. Аж пять лет назад. Кораблев тогда переехал в эту бабкину квартиру, одолжил у Льва Абрамовича, гулявшего во дворе со своей визгливой таксой, полторы тысячи и не отдал. А Лев Абрамович (тьфу, ты!) и не напомнил ни разу. "Брезгует, гад", - догадался Кораблев.
Накануне вечером, зайдя в лифт, Кораблев привычным движением гвоздя восстановил свою надпись на металлической стенке кабины. Имя соседа и короткое слово из трех букв (не то, что вы подумали сначала) снова рельефно засверкали и красиво отразились в зеркале. Не захочешь - прочтешь. В зеркале, правда, получалось "диЖ", бессмыслица какая-то, но с этим Кораблев поделать уже ничего не мог. Если бы еще эта узкоглазая местная уборщица не затирала каждую неделю надпись своим наждаком. До конца стереть, конечно, не получалось, но красоту, зараза, портила.
И вот, уже выходя из кабинки, Кораблев поднял взгляд и увидел маленькую камеру, прикрепленную в углу под потолком. Предчувствие неприятностей окатило его волной остро пахнущего холодного пота и, конечно, тут же заболел живот.
Однако дни проходили за днями, а неприятности не наступали. Возможно, благодаря тому, что Кораблев не отдался на милость слепой судьбе, а предпринял ряд мер. Он теперь допоздна задерживался на работе, чтобы избежать встреч с соседями по подъезду.
Надо сказать, что претензии Кораблева к своему капризному и неуравновешенному желудку были не совсем справедливы. В жизни он его иногда выручал и уберегал.
Однажды так случилось в ночном клубе, куда он по молодости и глупости пригласил девицу из торгового зала супермаркета. Кораблев только устроился в этот магазин охранником, а девица на кассе явно строила ему глазки. Все неприятности случились практически сразу. Какие-то брюнеты (от страха Кораблев даже мысленно постарался употребить политкорректный термин) положили глаз на его спутницу, полностью и обидно игнорируя само его существование не только в этом же помещении, но и вообще на белом свете.
Спутница же, вместо того, чтобы гордо и решительно пресечь домогательства хотя бы из благодарности за купленный ей Кораблевым коктейль, хихикала и стреляла в брюнетов двусмысленными взглядами. Кораблев совсем было скис, когда один из брюнетов показал другому на него глазами и они начали совещаться на своем гортанном наречии. "Капец мне", - подумал Кораблев, но тут свое слово громко сказал живот. Кораблев рванул в туалет и просидев там двадцать минут, осторожно вышел в зал. Ни брюнетов, ни его девицы в клубе уже не было.
Сидение на работе после смены принесло неожиданные результаты. Кораблев открыл для себя интернет и соцсети. Сначала, конечно, ему пришлось открыть кабинет директора, где находился компьютер, потом, поискав и найдя бумажку с паролем под клавиатурой (вот, идиоты), он смог добраться до Косынки, Паука и Коврика. Однако вскоре простенькое раскладывание пасьянсов ему наскучило и Кораблев тыкнул на синюю букву e. Это стало поворотным моментом в его судьбе.
От богатства и разнообразия возможностей просто захватило дух. За неделю ночных бдений в кабинете директора супермаркета Кораблев освоил несколько социальных сетей. Фейсбук оказался неинтересным. Там было множество потенциальных жертв, но самые интересные и перспективные из них пользовались блокировкой. Стоило только раз написать "сдохни, мразь", как эти хлюпики вносили Кораблева в черный список. Нет, тоже приятно, но слишком быстро. Кто только ее придумал, эту чертову блокировку и черный список? Ну да, Цукерберг, кто бы сомневался. Получив некоторый опыт, Кораблев научился не сразу обкладывать собеседника матом, а сначала заманивать и втягивать его в интеллигентную дискуссию. А уж потом. Так было гораздо интересней.
"Однокласскники" разочаровали. Народ там оказался простой и не чувствительный. К тому же, несколько раз сильно болел живот, когда собеседник обещал найти Кораблева и достать из-под земли, потому что у них, якобы, очень длинные руки. А черт их знает, вдруг правда? Это было ни к чему.
Но на настоящий Клондайк Кораблев попал случайно, кликнув по какой-то картинке с эффектной барышней без лишней одежды. Сайт назывался "Целлюлозный бегемот". Вот, где было гнездо чувствительных и ранимых яйцеголовых. Он помнил, что этим словом называют ученых у америкосов, слышал по телеку, но уж больно оно понравилось и подходило к этой пишущей всякую романтическую лабуду, публике.
Через месяц Кораблев уже не задерживался на работе. Наоборот, он каждый вечер спешил в свою однушку под крышей, к купленному ноутбуку. Он даже забыл про Льва Абрамовича с четвертого этажа. Черт с ним, пусть живет. Не до него, когда такие перспективы.
Первая настоящая победа досталась ему нелегко и поэтому была особенно дорога. Писатель вертелся как уж на сковородке, споря, приводя аргументы. Он замолкал, но возвращался, потому что уже опытный Кораблев делал вид, что готов согласиться с некоторыми его мыслями. Наконец, спустя четыре дня, писатель удалил с сайта все свои произведения и ликвидировал аккаунт. Бинго!
Кораблев даже начал сам писать рассказы. В этом не было ничего сложного. Пересказывать своими словами смешные истории, прочитанные в его любимой "Комсомолке" не составляло большого труда. Слово "плагиат" Кораблева нисколько не смущало, тем более, что яйцеголовые почти никогда не читали "Комсомолку" и не имели никаких шансов поймать его за руку. Зато пользы было много. Так было проще входить в доверие и растягивать удовольствие. Оргазм от такой победы был несравнимо сильнее.
Случилась в жизни Кораблева еще одна неожиданная радость. Он обнаружил, что не одинок. Постепенно под его руководством собралась довольно сплоченная команда. Коллективная травля выбранной жертвы была не в пример эффективней. Аккаунты закрывались один за другим, писатели позорно бежали с поля боя.
Современное, загадочное и даже модное слово "хейтер" нравилось ему чрезвычайно. "Через полгода ваш клуб закроется!" Кораблев больше не чувствовал себя несчастным. Он выключал ноутбук и засыпал как младенец. Живот его больше не беспокоил.