("Von der Dummheit und von der Wahl", из Der Sozialist, январь 1912)
Снег укрывает поле и лес. Земля замерзла и стала камнем. Вьюрки, коноплянки и жаворонки прилетают в деревни и ищут пищи у человека, которой не даёт им природа. Многие голодают и замерзают, некоторые, которые в ином случае бы погибли, выживают, т.к. люди намеренно или случайно накрывают им на стол.
Невозможно себе представить, это было бы безумной фантазией, представить себе жаворонка, проповедующего другим птицам: так оно было всегда, но не должно так оставаться; если бы все птицы объединились, они могли бы заготовить осенью запасы, могли бы и своими перьями разгребать снег и т.д. Ум, память и абстракция у этих животных не так создана, чтобы можно было ожидать подобного.
Что же, напротив, касается людей, то вся их жизнь опирается на общение, обмен мнениями, воспоминания поколений и опыт, размышления и заботу о будущем.
Но что же делают люди со своими особенными дарами, качествами и возможностями?
Отчасти, они поступают верно:они тепло одеваются, строят дома и топят печь против холода; они заботятся о своём питании и питании своих ближних, они сообщают друг другу об опасностях, которые им угрожают, они передают полезные знания из поколения в поколение.
Но, с другой стороны, они используют свою особую природу, которая зовётся разумом, довольно недостаточным и весьма извращённым образом.
Люди отличаются, собственно, от таких зверей, как мы их показали, не только разумом, но и оборотной стороной разума: глупостью и своим традиционным житьём. Глупость -- ни в коем случае не является просто отсутствием разума, просто чем-то отсутствующим, негативным. Поэтому и неверно называть животных глупыми, потому что им не достаёт человеческого разума. В голове у человека, образно говоря, нет пустого места; это значит, что ни один человек не страдает отсутствием разума, чтобы не иметь вместо него что-то ещё: некоторые обладают чем-то вроде инстинкта, большинство же -- позитивной, жизненной глупостью.
Так, как продукты человеческих размышлений, расчётов, заботы передаются в традиции, также человечество обладает своими учреждениями традиционной глупости.
То, что у людей царят условия, по причинам которых тысячи их собратьев находятся на морозе без крыши над головой, без желания работать или внешней возможности работать, без нормальной пищи -- происходит из одной, передаваемой дальше тысячелетиями и увеличиваемой глупости; глупость ещё больше бросается в глаза, если посмотреть на благотворительные мероприятия, которые противопоставляются таким ужасам: дни цветов летом, благотворительные праздники и базары в высшем обществе зимой, и нелепо-жестокие результаты этих детских потуг. Прибежища для бездомных, тёплые помещения, воспитательные дома и самый новый выродок, происходящий из бюро: принудительная работа. Среди людей, которые, если бы могли, не имели бы ни любви, ни стыда, ни самоуважения, лишь среди людей с разумом в их управляемом разумом обществе имелась бы вполне естественная нужда в труде, которая, как и всякая часть природы, обладала бы своими внутренней и внешней сторонами: взять необходимость как средство труда, чтобы достичь цели поддержания жизни, снаружи; и врождённую у здорового организма страсть к действию и завершению внутри, глядя откуда, труд всё же не является просто средством, но целью. Тут, кстати, самое время подметить, что чистого разумного общества быть не может. Там, где действительно здоровый разум, там и здоровая страсть; где страсть, там ребёнок, как и женщина, как и мужчина, ищет себе товарищей в страсти, а где равные объединены в выражении равного, там устанавливается понимание равенства во всех отличиях и разделениях, которое называется любовью. К правильному разуму относится правильная любовь, равно как злоба процветает рядом с глупостью.
Среди здоровых, развитых людей забота, порядок, общность всегда выглядят так, что снаружи имеется нужда, на которую изнутри отвечает и соответствует страсть, и что эта страсть создаёт учреждения любви и общности. Поэтому в этом чудесном и прекрасном мире всё обустроено так, что ничто не является просто средством: что бы ни случилось, оно делается по желанию, а в хозяйствовании у таких людей каждый сосуд становится произведением искусства, т.к. он не создаётся просто для того, чтобы удовлетворять насущную нужду, но т.к. радость труда самовыражается в каждом предмете и в каждом предмете играет. В таком хозяйствовании и в обществе труд, игра и спорт, продукты потребления, орнамент и арабеска всегда вместе, всегда готовы в разной степени перейти друг в друга.
И в таком обществе, где сама работа неотделима от страсти и любви, будут проводиться праздники, когда рабочие инструменты будут отставлены в сторону и люди будут предаваться радости и общности ради радости и общности самих, когда единение и потребность сердца, восторг и чрезмерность будут связаны не с полезным, а с выдуманным трудом, где труд станет танцем, задумка -- штурмом неба, страсть -- блаженством. Вот тут у вас, у людей сладко пахнущего нового времени, тут есть у вас, к примеру, ваш транспорт и, к примеру, ваши железнодорожные управления. Сколь мало вы начали, сколь мало вы думали о том, чтобы извлечь из этих фактов всё, что в них заключено. У вас есть сплошные вещи, сплошные учреждения, сплошные изобретения и возможности, не являющиеся тем, чем являются, скорее не-являющиеся, чем являющиеся. У вас есть железные дороги, телеграфы, газеты: но есть ли у вас народные гуляния, праздники человечества, есть ли у вас хотя бы на ничтожной бумажке истинное собрание истинного человечества? В ваших изобретениях живёт человечество; но вы заключили его туда, ибо вы не имеете его в ваших сердцах, в ваших потребностях, в вашей полноте, ибо вы не имеете его в ваших общинах и собраниях.
Когда ещё не было ничего из ваших великих изобретений и возможностей, в оклеветанные примитивные времена, когда ходили пешком и, бывало, запрягали лошадь в телегу, тогда всё это было живым, что вы сейчас держите взаперти. Простая деревенская церковь, куда ходили по воскресеньям жители многих деревень, рыночная площадь в городке или беседка под липами видели искусства, религии и человечества больше, чем вы сможете создать со всеми вашими чудесными машинами, вы ослы, являющиеся тюремными надсмотрщиками и заключёнными в одном лице.
Раньше мужчины ставили инструменты угол и брали оружие или палку в руку и шли в тинг. Там они обсуждали определённые вещи, касающиеся общины, и вся их излишняя страсть к труду стекалась вместе в общественных делах. Так, деревенские и городские общины сходились вместе, так, уполномоченные отчитывались, так, избирались новые уполномоченные, так, были горячие головы и споры, и гнев, и единение, и решение. И тогда было вольное, общественное дело, и тогда каждый стоят за соседа, стоял солидно и честно в своих сапогах и думал и действовал ради общего целого.
Сегодня! Сегодня вы идёте, раз в пять лет, на выборы! Вам ничего не предъявляют, никакого закона, никакой наработки, совершенно ничего. Вы идёте с официальным выборным конвертов в клозет*, осторожно вкладываете листок с напечатанным именем в него, заклеиваете, чтоб никто не видел, что вы думаете и как решаете, и бросаете письмецо в закрытую корзину. Что теперь решат эти выбранные мужи, и как они порешат, это вас не касается, там вас не спрашивают. А мужи избираются так, как это соответствует большинству: права меньшинства, отделиться теперь от большинства, пусть и этим безумно извращённым способом, который вы называете выборами, не существует. Большинство идёт каждые пять лет в клозет, чтобы отдать своё право; меньшинство не обладает даже этим правом, у него вообще никакого нет. Телеграф, это так ясно, предназначен для того, чтобы объединить разобщённых людей, дать им возможность договориться друг с другом во время принятия решений. Сегодня он служит тому, чтобы люди узнали после произошедшей смехотворности, мол, смехотворность эта произошла по всей Германии с такими и такими-то результатами.
И что за возбуждение, что за кудахтанье вокруг этого обмана каждый пять лет! И как каждый раз начинаются разочарование и жалобы, пока через пять лет эта глупость не оживает снова, и так снова и снова. И что за слова она находят для этого трусливого, бессодержательного, рабского, слишком глупого действа: предвыборная битва, победа на выборах, триумф; как будто обезьяны в зоопарке надели на свою коричневую шерсть рыцарские доспехи.
Много глупости в народах этого времени, много безвкусицы и много бесстыдства. Но есть ли ещё что-то более элементарное, более тоскливое, более плебейское, чем то, что мы называем выборами?
* Kloset можно было, конечно, перевести и как "шкафчик, ширма" или вроде того, но прикола ради оставлю "клозетом", ибо тоже верно. Прим. перев.