"Чьи убеждения не совпадают с воззрениями церкви, которой он принадлежит формально от рождения, тот пусть покинет религиозное сообщество, к которому он не имеет никакого отношения; а кто не согласен с принципами, условиями и процедурами в том государственном образовании, в каком он родился, тот пусть объявит этому государственному сообществу о своём выходе". Всякий наивный человек, которому до сих пор не приходилось интересоваться царящим у нас "позитивным правом", царящим, причём, над человеческими личностями, сочтёт это высказывание логичным, разумным и само собой разумеющимся. Тем не менее, пришлось бы бежать куда-нибудь в регион Северного полюса, если бы было нужно покинуть некое государственное сообщество, не попадая при этом под власть другого. Да, даже это верно не совсем; ибо как только человеческие существа достигнут Северного полюса, первейшим действием открывателей будет, вероятно, водружение национального флага соответствующего государства и объявление полюса вместе с прилегающими территориями и проживающими на них тюленями и белыми медведями оккупированной территорией. Вероятный монарх добавит ко всем своим титулам ещё и право называться "хозяином Северного полюса"; а это - привилегия, которую надо высоко ценить, ибо когда недовольство его человеческих "подданных" вырастет настолько, что его пребывание в своих наследственных землях станет неуютным, то он всегда сможет осчастливить свои полярные владения и основать новое царство среди тюленей и белых медведей.
Я намеренно выбрал тут пример с монархом, чтобы показать, что современное принудительное государство происходит из владения землёй и захвата территорий. Только если страна принадлежит какому-то определённому человеку и его семье по божественному праву, становится понятно, почему этот человек, милостиво позволяющий всем остальным жителям своей страны жить там и кормиться, делает им предписания и располагает ими как своими слугами и подданными. Очень близко приближается к этой первоначальной форме средневековое феодальное государство. От него до современного "правового" государства дальний путь; его я касаться не буду; моей целью сегодня не является дать историческое описание, как бы заманчиво это ни было, т.к. история развития государства - это продолжающаяся история бесправия и насилия.
Известно, что и по сей день монархи, даже если их права были значительно урезаны их милыми подданными, возводят свой авторитет к божественному праву и божьей милости. Одной из величайших заслуг Французской революции был разлом этого учения о государственности по божьей милости на более не собирающиеся воедино куски. Если, например, Франция и Бельгия - первая время от времени, вторая на сегодняшний день всё ещё - осчастливливаются монархическим правлением, то это уже не монархии по божьей милости, но по милости революции.
Давайте же предположим, что мы согласны в том, что об обосновании принудительного государства посредством божьей воли не может быть речи только потому, что не может быть речи о Боге, тогда остаётся вопрос: откуда ещё принудительное государство должно выводить своё право вмешиваться насильственной рукой в дела и судьбы индивидов, которые не хотят иметь с ним дела? У Руссо есть на это готовый ответ: contrat social, общественный договор; но такой договор никогда не заключался, а если бы это было правдой, то предки не имели бы никакого права лишать своих потомков, даже одного единственного потомка, возможности свободно принимать решения.
Но привычным ответом в нашу трусливую, александрийскую и византийскую эпоху служит, если такой, обычно считающийся излишним, вопрос задаётся вообще: как известно, естественного права вообще не существует, а только лишь исторически-традиционный, позитивный правопорядок, и человеку приходится ему подчиняться, т.к. он не может избежать исторического момента, в котором он живёт. Признаем, что под знаменем естественного права и прав человека в прошлом столетии примешивалось много неудобоваримых и ненаучных фраз, и, прежде всего, много половинчатого, так что это - жалкая ложь, что понятие права вообще нельзя абстрактно определить, а только лишь вывести из конкретных исторических условий. Моим правом являются мои разрешённые мною же отношения с миром и моими ближними, или, дабы воспользоваться выражением, использованным, если память мне не изменят, Штирнером: моё право есть моя сила.
Государство, таким образом, если бы вообще намеревалось основываться на чём-либо кроме насилия, не могло бы обнаружить своего права, причин своего существования ни в чём ином, как в добровольном соглашении своих участников, от добровольного соблюдения которого каждый из них мог бы в любое время отказаться.
Заметим, что если мы, анархисты, боремся против социал-демократических попыток основать социальное принудительное государство, то происходит это, в первую очередь, не по причине неразумности, заключающейся в том, чтобы искать лекарство от болезней нашего времени в чём-то кроме свободы - правом на неразумность и увечность, в конце концов, обладает каждый; мы хотим просветить его наилучшим способом, но если же он просто не даёт себя переубедить, то мы можем предоставить ему свободу - но в такой схватке мы сражаемся за свои жизни, ибо в их планах создание ничего иного, как новой версии старого принудительного государства, т.к. и социал-демократическое государство намерено опираться на позитивное право, т.е. на насилие, а не на свободный договор.
Я не намерен ещё подробнее углубляться тут в то, как примерно могло бы выглядеть социалистическое общество, если бы одна часть людей будущего предпочла создать государственный союз, в то время как в иных областях жили бы анархисты - возможность, которая вполне могла бы однажды стать реальностью. Мне же хотелось бы показать, как сильно изменились бы все жизненные условия, если бы наши современные государства были основаны на фундаменте свободных договоров и их расторжения, а не насилии.
Предположим, я просыпаюсь завтра утром и читаю в газете, что произошли невероятные перемены, так что я стразу же выпущу обращение, в котором я искал бы себе товарищей, чтобы жить вместе с ними в Германии и, тем не менее, вне государства, именующегося себя "Германской империей". Но прежде чем это увенчалось бы успехом, я заявил бы сборщику налогов, который явился, дабы приложить к моей мебели свою министерскую печать, что он может закрыть за собой дверь снаружи, т.к. я не желаю иметь ничего общего ни с ним, ни с его заказчиками, а я с сегодняшнего дня выбываю из государственного сообщества. Так, первым последствием выхода из государственного сообщества был бы отказ от уплаты налогов. Если бы я одновременно с этим судился бы с каким-то должником, то я сразу же сообщил бы соответствующему суду, что мой иск разрешился и я не намерен более утруждать в будущем господ судей, ибо по причине возникшей недавно возможности, о которой я только что прочитал в газете, я покинул государство. Вторым следствием этого выхода был бы отказ от судебной и полицейской защиты. И, наконец, в-третьих, я лишился бы всех моих общественных прав, среди прочего и избирательного права, а в-четвёртых, у меня больше не было бы ни права, ни обязанности служить в армии. Кроме того, я лишился бы возможности обучать моих детей в государственных школах. Мне не нужно было бы регистрировать моё место жительства, а мои именуемые браком половые отношения больше не подлежали бы государственному надзору как только я сошёлся бы с женщиной, которая, подобно мне, тоже покинула бы государство (простоты ради не будем говорить тут о многожёнстве). Короче, я бы разом лишился большого количества прав и обязанностей и это принесло бы мне невероятную радость.
Но я одним махом стал бы бесправным, свободным и беззащитным, как птица в полёте. Но во-первых, опасаясь воров и убийц, от которых государство меня больше не защищает, я мог бы купить себе револьвер, не нуждаясь при этом в разрешении, во-вторых же, положение моё существенно бы облегчилось и украсилось бы тысячами товарищей, которых я нашёл бы в первый же день. Ибо анархистское движение может быть сегодня сколь угодно слабым, люди, которые не хотят иметь с тем, что называется государством, ничего общего, исчисляются миллионами. Очень скоро государство, в общем и целом, будет состоять лишь из высокопоставленных чиновников и владельцев экономических инструментов власти. Т.к. кроме них больше никого бы не осталось, кому хотелось бы платить налоги, то господа чиновники финансировались бы богачами, что стало бы для последних ужасной ношей. Последние в момент гнева и неосторожности дали бы себя спровоцировать и тоже вышли бы из государства. Этот исход горько аукнулся бы господам землевладельцам и хозяевам средств производства; ибо бедные и неимущие тут же воспользовались бы возможностью спокойно и обстоятельно, не отвлекаясь на вмешательство государства, пообщаться с имущими.
Под конец я начал шутить, что было неизбежно при подобных спекуляциях, которые никогда не станут реальностью. Вместо этого можно было бы добавить что-нибудь серьёзное. Если бы государству захотелось перейти на основу свободных договоров, оно могло бы для всех тех, кто явно покинул его сообщество, сохранить большую часть своих законов и правил. Оно, например, могло бы защищать частную собственность для своих членов и не позволять никому нарушать это право. Предположим, что кто-то, кто вышел из государства, покусился на частную собственность какого-либо гражданина, то государство могло бы рассматривать его как внешнего врага и могло бы, если бы удалось тот схватить, применить к нему самые жёсткие из написанных именно для таких случаев законов. Но мне хотелось бы подчеркнуть, что целый ряд законов, применяющихся сегодня, отпали бы сразу же и для граждан этого государства, если бы государство встало на фундамент свободного договора. У него было бы только право вмешиваться в дела, касающиеся только общности его добровольных подданных; отношений и связей, которые индивиды регулируют между собой, не мешая при этом больше никому, ему касаться было бы нельзя.
Так, например - я, конечно, боюсь вызвать моими рассуждениями бурю возмущения у некоторых социал-демократов - государству тут же пришлось бы отказаться от преследования дуэлей. Ибо дуэль хотя и является диктуемым моральным авторитетом сословного кодекса безумием, но она остаётся частным делом двух человек, о котором с правовой точки зрения ни кому не должно быть дела.
Если двое мужчин договариваются стрелять друг в друга или подраться, то ни у кого нет права насильственно вмешиваться в их частные дела. Государство, которое основывалось бы на расторгаемом договоре, более не могло бы становиться в позу блюстителя морали, и если бы двое взрослых мужчин сошлись бы на почве своих нездоровых половых влечений, то мне нисколько не понятно, какой оправданный интерес мог бы быть у сообщества остальных граждан преследовать этот вид педерастии. Ещё более ужасающее, конечно, но это тоже относится сюда, когда, например, в Англии до сих пор преследуют за попытку самоубийства, т.е. когда государство жестоко вторгается в изолированную правовую сферу индивида; ибо как я отношусь к жизни и смерти - это моё личное дело, которое касается только меня.
Поскольку мы уже добрались до самоубийства, то на этом можно на сегодня и завершить. У нас на континенте, как известно, самоубийство законом не карается; для нас, на самом деле, уже сегодня существует законно одобренное средство выхода из государственного сообщества. Другого средства для тех, кто любит жизнь и хотел бы обустроить её более свободно и счастливо, не предусмотрено: т.к. государство - как мышеловка; сыр жизни заманивает нас внутрь при рождении, но затем нам говорят: вот теперь ты внутри и останешься тут, а тот, кому хочется оттуда выбраться, вдавливает шипы закона в свою плоть всё глубже и глубже. Поэтому необходимо беспрестанное просвещение о жуткой нелогичности принудительного государства, чтобы люди наконец-то решились на фундаментальное переустройство и свободно объединились в группах по интересам без принуждения авторитета и авторитета принуждения.