Доктор Руднев вызвался проводить их до самой гостиницы.
- Звоните обязательно, - говорил он, поправляя на детях складки одежды, - по любому поводу. Пришлю машину в течение десяти минут. Вы уже знаете - всё рядом. Здесь дежурит патруль, поэтому не волнуйтесь по части беспорядков. И я вам позвоню, когда результаты придут. Только не самодурствуйте, пожалуйста, мне и без вас придётся седину сбривать.
Сергей отвечал на всё коротким кивком, как солдат, с тихой улыбкой смотря в исхудавшее и обеспокоенное лицо доктора.
- Хороший вы человек, Роман. Нельзя так, учитывая пороки века. Жизнь одна, другой не будет. А вы через себя столько пропускаете.
- Что выросло, то выросло, что ж теперь. А вы всё-таки звоните. В ближайшие двенадцать часов что-то случится, я чувствую. Только вот чем мы за это заплатим - кто бы мне сказал.
- Возможно, даже раньше. Иначе моё воображение устанет представлять, как они могут выглядеть, - Сергей устало посмотрел на две тёмные фигурки, стоящие возле машины и держащиеся за руки. Они были похожи на забор, на чугунную оградку, коротенькую, метр на полтора, густо помазанную чёрной краской, странный такой заборчик для фонтана, с красивыми чёрными набалдашниками в виде детских голов и украшенную белыми жемчужинами поверху. Заборчик. Для фонтанчика.
- Или могилки, да? Хрен вам.., - пробормотал он зло.
- Сергей, вы с кем говорите? - Руднев взял его за руку и Сергей очнулся от мысленного противостояния. Его начало мелко трясти и он обхватил свои ладони, многократно до хруста сжимая их. Никто сейчас не мог бы сказать, какую невероятную работу проделывало его сознание, чтобы сохранять тело в состоянии относительного спокойствия, не разрушая всё, что прикасалось к его детям. Даже воздух.
- У меня, так сказать, диалоги. С самим собой. Нервы шалят. В последнее время здорово ослабли. Но держусь, в общем. Удачи вам, Роман. Звонить, если что, буду.
Ещё почти минуту Сергей с детьми стоял, взглядом провожая уезжающий автомобиль, в окне которого маячило осунувшееся лицо, и почти физически слышал шелест перелистываемой страницы, словно новой главы чего-то, что было впереди и скоро обязательно произойдёт. На мгновение захотелось хлопнуть в ладоши, словно закрывая эту книгу. Чувство было таким сильным, что он поёжился. Не смотря в лица детей, он расцепил их руки, взял в каждую свою ладонь по одной их черной веточке и, коротко кивнув стоящим на ступеньках военным, вошел в гостиницу.
Они поднялись в свой номер, проходя мимо портье, имени которого Сергей так до сих пор и не узнал. За всё время пребывания в этой гостинице он подходил к портье только один раз, когда они сюда приехали. Спросил о наличии номеров, заполнил бланк, взял ключи и больше не разговаривал с ним ни разу. А ещё он подумал, что больше не видел спасателя с пляжа, не встречал старика Рудольфа, и ему было совершенно безразлично, какими ещё неспокойными отдыхающими испытывает жизнь первого и где сейчас коротает свою беловолосую старость второй. Странно было осознавать это, словно всё происходящее было коконом, в котором в своих непонятных соках варился сам Сергей, его дети, те немногие, кто им встречался, и резко очерченные картинки находящегося снаружи. Но там, снаружи, было всё. Даже дизельный дым от проезжающих боевых машин. Единственное, чего там не было - это ощущения искренности. С самого начала не хватало именно этого кристального чувства, что всё протекающее перед глазами - его собственная жизнь. "Ты спишь, дружок.. крепко спишь.. Во сне сны видишь. Людей, коридоры, больницы, дурацкие цвета неба и воды, собственных сгорающих детей, которые тоже спят, но в твоём сне, не в своём. Спишь. Просыпайся, гвоздь в твою дырявую ладонь."
Войдя в номер, Сергей усадил обоих детей на диван, опустился перед ними на корточки и после короткой паузы посмотрел в уставившиеся в него черные камешки глаз. Собственно, привычных лиц уже не было. Ещё в машине Сергей наблюдал за отчаянными манипуляциями Руднева, осматривающего прямо на глазах меняющихся детей. Всё было так быстро, что даже на обескураженность не оставалось сил. Это было словно игра на время, где необходимо сделать ещё минимум сто шагов, а секундомер уже подходит к нулю. И остаётся только лихорадочно совершать бессмысленные движения и обречённо ждать последней секунды. И он её ждал.
- Пап. Ты меня видишь? - тихий голос Насти прозвучал словно удар, заставив Сергея снова оказаться в этом номере перед своими детьми.
- Да, малыш, конечно. Почему спрашиваешь?
- Я тебя вижу плохо. Словно через воду. Так не было раньше. Началось, когда мы поднимались.
Сергей смотрел в глаза дочери уже без холода по спине. Просто смотрел в отполированные раковины глаз, водил взглядом по черной коре лица, останавливаясь на белых каплях, выступающих в углах глаз и под носом. Петька сидел рядом, молча, медленно закрывая веки и слегка дёргаясь, словно механическая игрушка, но всё-таки было в нём что-то настолько живое, настоящее, что этот его пепельный облик не смог сожрать - даже в моменты полной неподвижности он не казался куклой. Он выглядел, как жутко испачкавшийся мальчик-кочегар, у которого в глазах застряли чёрные каменные озёра. Сейчас Сергей обратил внимание, что его белые капли стали едва ли не вдвое больше, чем у сестры.
- Зреет, вижу.. скоро выльется. И тогда мне придётся принимать решение. А неплохо бы уже сейчас.
- Какое решение, пап? - голос дочери вливался в его мысли словно падевый мёд в горячее молоко - давая возможность дышать более полно, чем всего лишь секунду назад.
- Если бы я знал, Настён. Если бы я только это знал.
Посидев ещё минуту, он снова поднял глаза к лицу дочери, взял её ладони в свои, отпустив безвольно упавшую руку сына, и горячо зашептал:
- Я жду, когда ты больше не сможешь. Когда ты встанешь и пойдёшь туда, куда тебя зовут. Это будет скоро. Скоро, дочка. Максимум до пяти часов утра ты захочешь уйти. До восхода Солнца, как я думаю. Мы с тобой будем разговаривать, ладно? Просто разговаривать ни о чём. О Петьке, нашем отпуске и шоколаде, хорошо? Ты поспишь может быть, попьёшь чаю, если захочешь, и будешь говорить мне обо всех твоих изменениях и желаниях. Вообще обо всём. Петька идёт за тобой. Его капельки больше твоих потому, что он меньше. А сила того, что у вас внутри, та же.
- Хорошо, папа. Только я не понимаю. Про Петьку не понимаю. И про капли.
- Он такой же, как ты. Только меньше. Но всё, что сейчас происходит в тебе - происходит и в нём. Представь себе маленькую комнату и большую. И в той и другой ты с друзьями справляешь день рождения. В большой немного попросторней, учитывая, сколько вас человек, да?
- Да. А в маленькой будет полная жопка.
Сергей коротко рассмеялся:
- Ну и лексикон у тебя. Но правильно, в целом. Я не уверен, дочка. Просто думаю. И скоро будет ясно. Но от приближения этого "скоро" меня здорово потряхивает.
- Ему труднее, чем мне, да, пап?
- Не знаю. В тысячный раз повторяю - не знаю, Настён. Думаю, физически, да. А как он это чувствует.. только представь себе, когда была та большая война, в городе Ленинграде был страшный голод, люди переставали жить прямо на ходу. Вот шел человек, опускался на землю, и больше его не было. Так вот те, кто выжил, говорили, что легче всего было маленьким детям. Они просто умирали.
- С нами так не будет.
- Нет. С вами - нет.
- И с тобой тоже.
- Конечно, чудо. Куда я без вас. А сейчас марш чистить зубы. То, что ты выглядишь, как Принцесса Всех Негров, не даёт тебе право пренебрегать гигиеной.
Проводив дочь взглядом, Сергей взял вялое тельце сына, который заснул практически сразу, когда его посадили на диван, и положил его здесь же, укрыв лёгким одеялом. Усевшись рядом с ним и включив телевизор, он вырубил звук и просто следил за мельканием кадров на большом экране. В его памяти всплывали слова Михаила, сказанные в машине:
- Звезда должна попасть в свой мир. Попасть, а не вернуться, почувствуйте разницу. Это значит прервать один, неверный, путь и заново начать совершенно другой. Просто вернуться, перейдя улицу, она не сможет. Как и вы.
Сергей сидел и смотрел в экран, пропуская кадры горящих квартир и лежащих на асфальте выброшенных из окон тел, он не останавливался на репортажах городских новостей и видеоряде взбудораженных людей, окруженных полицией и военными. Там, снаружи, смешалось человеческое горе и обычная статистика происшествий, пусть невиданных, непонятных и непредсказуемых, но именно происшествий, которые закончатся через отмеренное для них время и те, кто выжил, будут жить дальше. Рядом с теми, кто не давал выжить другим.
Он откинулся назад и смотрел перед собой через почти закрытые веки. В памяти снова всплывал разговор в машине, взлетали обрывки фраз и отдельные слова, эхом уходящие обратно в раскрывающиеся рты. Сергей вспомнил, как смотрел на поднимающуюся по ступенькам института рыжеволосую фигуру, и как неожиданно для самого себя крикнул вслед:
- Какого цвета море, Михаил?
Идущий остановился, обернувшись всем корпусом и рукой закрывая глаза от слепящего их вечернего Солнца:
- Что, простите? О чём вы?
- Так, просто захотел ещё раз увидеть ваши фантастические пряди.
Михаил постоял ещё пару секунд, сдержанно улыбаясь, затем коротко помахал рукой, развернулся на каблуках и исчез за массивными дверями института.
Настя вышла из ванной комнаты и Сергей только сейчас заметил, что в номере не было ни следа утренней разрухи. Сломанная им дверь была убрана совсем, вместе с покорёженным косяком.
- Хотя бы здесь за чистотой следят. Не то, что на улицах, - пробурчал он, провожая взглядом проходящую мимо него дочь, которая принесла из спальни одеяло и, немного сдвинув ноги брата, улеглась на диван головой в другую сторону.
- Ты будешь ложиться, пап? - спросила она, смотря на отца из-под одеяла.
- Не смогу, Настён. Я посижу тут, с вами, телевизор посмотрю. Дождусь звонка доктора. Он позвонить должен. Сказать, что там выяснилось с вашими капельками, помнишь?
Настя под одеялом кивнула головой.
- А я посплю, наверное. Хотя мне не очень хорошо. Дышу, будто соплей в носу много. Трудно. Но пойдёт.
Сергей положил на укрытое плечо свою ладонь и стал мягко похлопывать ею в такт дыхания дочери. Уже через минуту он почувствовал, как её тело расслабилось. Ещё некоторое время он держал свою руку поверх одеяла, затем встал, с хрустом потянулся, и в этот момент на столике замигал лампочкой стационарный телефон, который Сергей ещё утром переключил на бесшумный режим. Он взял трубку:
- Да. Говорите.
В трубке зашелестел взволнованный голос Руднева:
- Сергей, доброй ночи, это я, вы не поверите, что мне сообщили по результатам анализа капель. Вы слушаете?
- Я весь в трубке, Роман.
- Вы ели сегодня? А спали хоть чуть-чуть?
- Роман, давайте вашу бомбу. Потом я пойду пить чай и что-нибудь съем. Дети спят.
- Вы понимаете, это чёрт знает что снова. Дело в том, что наши химики там сначала ничего не нашли, разумеется, колбочка пустая, потом её начали уже и физики в оборот пускать, так вот совместными усилиями они нашли способ измерить пустоту в колбе на предмет частиц и волн. Ну, чтобы понять, что там внутри от материи осталось. И обнаружили, что там целый хоровод из электронов и фотонов, которые долбились друг о друга, обмениваясь энергией. Как это происходит - они и сами не поняли, но эта колбочка уже и не колбочка вообще, а почти батарейка. Вы понимаете?
- Да. Там свет.
- Что?!
- Свет. Там внутри свет звезды. Её часть.
- Вы как это поняли? Вы физик?
- Я не физик. Просто интуиция. И вы мне её сейчас подтвердили. А подумал я об этом, когда увидел ползущие из носа сына капли. И ещё когда смотрел, как он словно высвечивался изнутри.
- И как вы всё это объясняете?
- Они теперь сами звёзды.
На другом конце послышался шум, короткий удар, и всё стихло. Сергей держал трубку в руках, ожидая повторного сигнала. И телефон зазвонил.
- Сергей, извините, я трубку уронил, пропади оно всё пропадом!
- Ничего. Я и сам не особенно в себе.
- Вы понимаете, что вы говорите?! Я теперь вообще не знаю, что со всем этим делать. Если у вас есть советы, я выслушаю.
- Поговорите с родителями тех ребятишек, что у вас в институте. Отсеивайте детей с каплями от тех, у кого их нет. Звезда метила своих переносчиков. Разбрасывала себя своими вспышками и в кого-то попадала, кого-то просто обожгла. Не все дети с её светом. Я уверен, что те, которые разбились, его не имели. Но сейчас она будет высвобождаться и собираться здесь из тех, в кого ей удалось попасть. Прыгать или взлетать, я не знаю, что там произойдёт, но это могут только те, кто несёт в себе её свет. Пустые разобьются. Удержите их. Просто изолируйте, закройте, свяжите. Остальным, у кого есть капли, не препятствуйте. Они знают, что делать.
- А вы? Будете просто ждать?
- У меня нет другого выхода. Но ещё в одном я уверен, Роман.. сегодня утром - последняя вспышка звезды. Их уже было несколько, все они происходили либо поздно ночью, либо ранним утром перед восходом, и под них попадали те трое, что исчезли, помните? Всё должно случиться именно в это время. Ни раньше, ни позже. Я не знаю, как вы там будете за этим следить, если мы понятия не имеем, как это выглядит. Но всё должно быть вовремя. Это как успеть на поезд, к примеру. Если поезд уйдёт - бежать за ним уже глупо. Необходимо использовать время, которое Звезда предоставляет. Это время "ворот".
Слабый шум со стороны дивана заставил Сергея резко развернуться. Настя сидела под скомканным одеялом и делала ладонью призывные движения. Отведя трубку в сторону, Сергей наклонился к ней:
- Говори, малыш..
Её голос звучал чисто и ровно, настолько естественно, словно записанный на магнитофонной плёнке:
- Папа.. скажи ещё.. дети должны решаться сами. Только сами. Никто не должен их убеждать. Они должны этого хотеть. Без желания не получится. Они просто не пройдут.
Сергей поднял трубку к уху и спросил в тишину:
- Вы слышали, Роман?
- Да, слышал. Я побегу. Разделять детей и говорить с родителями. А вы.. Сергей.. чёрт возьми! - не знаю, что сказать!
- В порядке, Роман. Позвоните утром. Удачи вам. И спасибо.
Он положил трубку и увидел в широком окне лоджии бурое зарево рассвета.