Ведя её за руку, я захожу в комнату, в которой на плохо побеленном потолке горит яркая лампа. Маленькая лампочка на скрученном проводе, на котором видны следы старой краски, отслаивающейся, как больные ногти. Не поворачиваясь, я нашариваю на стене выключатель, и, не отрывая взгляда от её лица, выключаю свет. В разлившейся чернилами темноте раздаётся её голос, спокойный и мягкий, которым она спрашивает меня, зачем я это сделал. Тени, отвечаю я. С тех самых пор, как я встретил её, я не хочу видеть свою тень. Я говорю об этом, угадывая её контур перед собой и смотря в едва видимые белки глаз, а она находит мои ладони, сжимает их, и всё время, пока я говорю, поглаживает мои руки. И она говорит, что ей неинтересны тени. Она хочет видеть меня. Меня. И теперь я чувствую её ладони уже на своих щеках, тёплые и успокаивающие ладони желанной мною женщины, оставляющие электрические разряды от касания с моей кожей. Её голос повторяет, что она хочет видеть меня. А я отвечаю, что это её желание ненадолго. До того момента, когда сзади меня включится свет и он ударит в мою спину, тем ярче, чем дольше было темно, поглощая в ослеплённых глазах мои контуры, словно пожирая меня, и в этот момент я резко очерченной тенью лягу у её ног. При этих словах её ладони замерли на секунду, а я продолжаю говорить, положив поверх её пальцев свои и сильнее прижимая к щекам её ладони, я говорю ей, что после моей распластавшейся тени она привыкнет ко мне и к моему присутствию, а потом уйдёт в другую комнату и загоревшаяся там лампа сотрёт меня, нарисовав совсем другие очертания. Она начинает возражать, тихо, не убирая своих рук, что это всё ерунда, ненужные фантазии и дурацкие страхи, что я - самое лучшее, что когда-либо с ней происходило. И я говорю, что она ошибается. Предлагая ей представить себе коридор. Я говорю - представь себе длинный коридор с редкими лампочками на потолке. Одни горят, другие давно погасли. Пока ты идешь к той, что светится впереди, твоя тень становится короче, а путь светлее, до совершенно ослепляющей глаза эйфории, когда ты всё-таки добралась до неё. А потом ты идешь дальше и свет сзади тебя становится слабее, тускнея с каждым твоим шагом. Тот свет, что совсем недавно ты считала самым ярким на твоём пути. Как ты думаешь, спрашиваю я её, свет теряет силу просто от дальности, или это ты делаешь его таким? Я задаю ей этот вопрос, не надеясь, что она будет отвечать. Мне достаточно её ладоней на моих щеках, этого ощущения тепла и запаха дома на её пальцах. Но она всё-таки отвечает, положив голову мне на грудь и обнимая мои плечи, тихо, словно думая о чём-то вслух, просто и защищённо, зная, что я не буду ей лгать. Она говорит, что не понимает меня. И ещё говорит, что она может сменить коридор, а лампочка может просто разбиться. И даже она сама может её разбить. Да, ты можешь разбить лампу сама, отвечаю я. Но разбивая то, что освещало тебя, ты стираешь не только свою тень, но и саму себя. И тогда она начинает понимать, о чём я говорю. Она поднимает ко мне невидимое лицо и спрашивает почти неслышно, чтобы не расплёскивать ставшую неподвижной темноту. Она спрашивает меня, говорю ли я о тех, кто уходит.
Да. Я говорю о них. Я часто задаю себе вопрос, почему уходит женщина, еще вчера благодарная своему мужчине за появление в её судьбе? Чем оправдывает она сама себя, когда старается избавиться от него и от ею же загаданных желаний, обесценивая и размазывая их, как потерявшую вкус жвачку по осыпающейся штукатурке. И какие слова находит мужчина, чтобы уйти от женщины, в теле которой он оставлял своё семя, свои желания и свой разум, лаская её грудь и пьянея от её губ, но после ухода превращая всё, связанное с ней, лишь в досадный эпизод, которого не должно было быть. Сходя с ума от желания ударить в ту самую грудь, которую когда-то целовал.
Она молчит. Прижавшись головой к моему плечу она руками медленно поглаживает мои плечи. Она просто молчит и я чувствую, как её дыхание греет и увлажняет мою кожу, тепло и доверчиво, не пытаясь опровергнуть мои слова, или доказать свою преданность. Я бы мог стоять так двести лет, погружаясь в тот самый покой, который был мне настолько необходим, чтобы заменить постоянное ощущение нелепости и бреда, которое я получаю в соприкосновении с миром, сверкающим сейчас фонарями и ядовитыми огнями рекламы где-то за границей укрывающей нас темноты. А потом она говорит, по-прежнему тихо, с каждым словом посылая на мою кожу ещё один, спасающий меня, выдох, говорит по-женски, с той самой мудростью постоянного сознания своей вины за происходящее, что это просто люди. Это просто люди, говорит она, уверенные в том, что поступают правильно именно сейчас. Завтра для них еще не наступило. А вчера уже не важно.
Я знал, что она скажет это. С того самого момента, как я встретил её, я всегда знаю, что она будет говорить, потому что нет ничего проще вести диалог со своим продолжением. И сейчас я ответил ей, что, конечно, это люди. Те самые люди, что отказывают себе в праве считать собственную тень своим продолжением. "И поэтому ты выключил свет?" На этот её ожидаемый вопрос, на поднятое ко мне родное лицо, загоревшееся белками неоднократно целуемых мною глаз, на всё время нашего нахождения в этой комнате с видом на постоянно меняющееся небо и на тревожно падающие звёзды, которые совершенно не видно, если в комнате горит дурацкий свет, на всё, что ещё могло родиться в её ладонях, лежащих на моих плечах, и в её дыхании, которое я ловил и задерживал в себе, на всё это я ответил:
- Да. Поэтому я выключил свет. Поскольку не хочу оставаться просто тенью у твоих ног. Лучше быть частью темноты, которой ты дышишь.
Guron Cansado
(c) Copyright: Сергей Лановой, 2015
Свидетельство о публикации N 215122301398
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/zz9/1398.jpg)