Китаец. Да, это был китаец в очках. Большой, болтающий огромными щеками словно сдувшийся дирижабль, и смотрящий на меня щелочками глаз, увидеть которые не было никакой возможности. Он отвечал совершенно на всё очень смачным "Yes", подтверждая это иностранное слово кивком головы, от которого у него хрустели шейные позвонки и расстегивалась рубашка. Отправляя его в сафари на водном мотоцикле, я пытался ему объяснить, что очки лучше оставить у меня. Он смотрел на меня сковородным лицом, кричал "Yes", хрустел шейными позвонками, расстегивая рубашку почти до пояса, но очки не отдавал. Тогда я осторожно взял их у него, надел на свои сложнославянские скулы и напряженно изобразил езду на гидроцикле, булькая газ и рыча повороты. Затем резким движением сорвал очки, вскидывая руки вверх и назад, прогнувшись в спине и расплескивая отчаяние, показывая полёт китайской оптики над равнодушным океаном, а протяжным стоном изображая невосполнимую потерю, заставившую меня схватиться за свою грудь, сразу за всю, после чего мне стало совсем плохо, я упал на пластиковое кресло и умер. Китаец встревоженно смотрел на меня, затем бережно взял свои очки из моих безжизненных рук, положил мне на плечо лопатообразную ладонь и что-то успокаивающе сказал по-китайски. Из его перевернутого мяуканья я не понял ни слова, но разгорающееся сочувствие и пароходный голос укрывали меня, словно одеялом, и мне стало хорошо и спокойно под взглядом узкоглазого будущего, смотрящего на меня мудрым прищуренным взглядом.
Я отпустил его. Этого уверенного китайца. В океан. Вместе с очками. Надеясь на то, что его возвращение будет таким же целительным, как и его ладони. А его очки будут по-прежнему закрывать уверенные глаза, которые мне увидеть так и не удалось.