Аннотация: Рассказала молодая женщина, лечившаяся от наркотической зависимости.
Ева. Так меня называл... дедушка.
Давно это было... Ох, как давно! Да уж... Давно.
А сначала была мама... И где-то там - далеко - был папа. Всегда "где-то".
Где-то: "Уехал"; "Скоро вернётся, он нас любит"; "Идиот - опять посадят дурака!"; "Да зачем он нам нужен?"; "Что ты заладила: папа-папа - пусть бы уже сдох там, что от него толку - помнить о нём?"; "Дочка, ты что такая же дура, как твой отец?"; "Да нет у тебя отца - алкаша грёбаного: уехал, окочурился, весь вышел - отстань уже!"...
Да... Всё это было очень давно. Я его едва помню. Но всё же... Не зря говорят, что отец влияет на девочку всю жизнь. - Мой повлиял - это уж точно! Хотя его никогда не было рядом. Едва помню: "Ух, как выросла!" - и подхватил на руки, и к потолку на руках - подбросил! А у меня дыхание перехватило: "Папа нас любит! Скоро вернётся..."
Он и возвращался... Только редко. Потом его снова сажали. Это я позже узнала. Не от матери - во дворе старухи рассказали. Эти старухи всегда всё обо всех знали. И про мать рассказали, что "пьяница, шваль, шалашовка, пришлая, подстилка алкашам".
Было ли стыдно? Не знаю, тогда всё как-то иначе выглядело - все были кругом "шваль" и "шалашовки", а мужчины - "алкаши". Эти слова были ежедневны и привычны, слуха они не оскорбляли. И стыда, как такового, не вызывали. Нет. - Стыда не было. Был интерес, чтобы вызнать что-то тайное, чего не договаривали. Старухи эти были жлобские - старые толстые жабы, с постными, будто жалеющими физиономиями. Но... они очень сволочно не договаривали ВСЕЙ правды. Я всегда ощущала дополнительный сожалеющий взгляд в спину. Они смотрели мне в спину, когда я проходила. И в этом взгляде - была всё же правда... Как ни горько это теперь признавать! А признавать - горько...
Мать постепенно опускалась - всё ниже и ниже... Отец возвращался, бил её и садился снова. А может он что-то воровал. А может "кое-что" продавал. Да, конечно - он и продавал тоже... В доме всегда висело напряжённое молчание, которым обходили эту тему. После очередной его посадки - в дверь ломились полуживые, дрожащие, потные и оборванные подростки в поисках отца и слёзно умоляли мать сказать им, "у кого теперь можно купить". Она с полупьяным безразличием отвечала, чтобы катились подальше: "здесь им ничего не обломится". Вроде, "есть где-то ещё пидор, в соседнем дворе - ищите свои могилы в другом месте"! Я в таких случаях всегда пряталась, но прислушивалась к тому, чем кончится. Они уходили - после того, как она грозилась позвать милицию. Очень странно, она ненавидела милицию, но постоянно её поминала. И грозилась. - Вскоре и её посадили. Какая-то там дурацкая пьяная ссора: то ли ошибкой, то ли нарочно, но она пырнула ножом какого-то очередного хахаля. И мы остались одни. У меня была ещё младшая сестрёнка. Катька...
Нас забрал к себе дедушка.
Была ещё жива и бабушка тоже. Но... она, как и мать, пила. Воспитанием заниматься бабушка совершенно не собиралась. Она и жить-то уехала от деда в деревню. Такая вялая, безвольная - опустошённая трудностями или водкой... Мы тогда этого не понимали. Бабушка была всегда ровно никакая. Она пила тихо - сама с собой, возилась в огороде и засыпала. Это была такая довольно забитая женщина - нам, девчонкам, с ней было неинтересно - скучно. Другое дело - дед!
Дед был видным, высоким - по-нашим понятиям наш дедушка был - ОСОБЕННЫЙ!
Да. Давно...
Мы с Катькой переехали жить к нему, а нашу квартиру дед сдал... я так думаю...
Ева. Так дедушка называл меня с самого начала. По-паспорту у меня другое имя. А Катьку - Пыха. Катька всё норовила подбежать к нему с пластмассовым ружьём и крикнуть: "пых-пых, падай - ты убит!". Или палку схватит и опять: "пых-пых!"... Позже Катька уже этой палкой не только "пыхала", но и "пилить" пыталась, как ножом; и тыкать сзади или сбоку. Катька... Быть бы ей простой деревенской девчонкой, но... не так сложилась судьба. Не сложилась так.
Всё сложилось совершенно иначе.
Катьке было что-то около пяти лет, когда мы переехали к деду. Мне чуть больше семи. В школу меня ещё не отдали. Не знаю почему. Может потому, что деду некогда было заниматься организационными вопросами, а может он решил, что я ещё слишком мала и глупа. Или просто пожалел, чтобы не было очень уж трудно "малышке". - Кто знает? - Только в школу я пошла на следующий год.
С Катькой-Пыхой мы постоянно ссорились и дрались. Уж не знаю, как получалось, но... стоило деду зайти в комнату, когда мы мирно пеленали своих кукол, сидя на полу... У неё была кукла Шура, у меня Том-заяц - паралоновый такой, красивый, ушастый белый заяц - я его тогда больше всех кукол любила! Так вот: сидим мы на полу, играем - вроде мирно, ничто "грозы" не предвещает. И вот заходит дед, и... - в Катьку как зверёныш подселяется - мигом бросит свою куклу, типа, она обиделась на что-то такое в игре! - Так подгонит, что вроде всё так и должно было быть, а что дед в комнате - это вроде и значения не играло. Я бы никогда и не поняла, если бы не случилось то, что случилось дальше...
Ну, в общем, как дед в комнату - мы быстро свои игрушки побросаем, и прыг - к нему на колени! Катька на шею, я тоже в общую кучу. Она начнёт отбиваться от меня, я обижусь - ухожу реветь. Он её ссадит с коленей - она начнёт реветь... Часто из ничего такой бедлам получался, просто хоть из дома убегай! Мы уже потом и на него вдвоём нападали: Катька ручками молотит, а он смеётся - довольный, всё в шутку переводит... А она уже почти на полном серьёзе - бьёт его! Тогда я сзади подойду и хлопну ей по спине; она повернётся - глаза аж блеснут - дико так, словно маленькая одичавшая зверушка. Однажды дрались, она мне все волосы повыдергала. Дед ругал сильно, но... - не наказал. - Я ревела белугой, обидно было, что не заступился. Она же меньше, младше - не могла я сильно сдачи давать. - Но цепкая такая, как мартышка! Не разожмёшь пальцев ни за что - так вцепится! Но я её тоже била иногда. Очень было несправедливо, когда он позволял ей на себе скакать, а мне - вроде я большая уже - нужно было только смотреть. А мне тоже хотелось!
Мы иногда по нему, как по горе ползали - играли так. Он ляжет на диване, притворится горой, а мы "преодолеваем препятствия" - перебираемся то с одного бока на другой, то через голову, то - вдоль туловища ногами ходим, как по краю обрыва - целые сценки разыгрывали! Было очень здорово. Вот если бы не дрались из-за этого постоянно - было бы ещё лучше! Но мы почему-то дрались. А он только смеялся. Никогда не встревал и не защищал ни одну из нас. Нравилось это ему, получается...
И вот, что я сейчас, вдруг, вспоминаю... Ведь он после этих "драк" - всегда, вроде, как-то удовлетворённо говорил: "ну всё, девочки - хватит на сегодня! Теперь пойдёмте, я вам что-то дам!". И вёл на кухню... А там доставал припасённое мороженое, или шоколадку, или лимонад - мы любили выпивать лимонад "как взрослые", из бокалов, будто шампанское. Играли в застолье и всё такое. И всегда Катька ему прыгала на шею - целовать за подарки. Я тоже - после Катьки. И он ждал, что мы начнём целовать. И уже тогда - на кухне, мы больше уже не дрались. Как-то почему-то - не хотелось... Да. - После мороженого никогда не дрались. А до того, как нарочно - всегда находился повод обидеться. Странно, почему это так получалось?
Вообще, мы любили деда. Даже слишком. Мы его боготворили. Пыха из кожи лезла, чтобы понравиться ему - такие позы принимала, такую рассудительность на себя напускала! А сама-то! Боже! - Да ей кроме мультиков по телеку, да сказок про работящую Марту - (была у нас какая-то книжка немецкой писательницы, не помню уж точно названия) - ей ничего не было нужно! Когда начала учиться, то училась очень плохо. Не интересно ей было всё это... Ей бы носки вязать, да пирожки готовить! - Рано она научилась делать пирожки и пельмени. До школы ещё. От бабки в деревне - сама научилась. Обстоятельно так готовила. Дед от гордости лопался, всё гостям нахваливал, какая у него "внучечка". А я не готовила - я постоянно представляла себя принцессой... Или ещё - иногда Коньком-Горбуньком, который везёт Ивана к принцессе: так вышагивала, гордым таким "себе на уме" Горбуньком. А иногда представляла себя птицей - тогда махала руками и бежала, точно лечу. А иногда - танцевала, будто я балерина... И для деда - тоже. Я танцевала, а Пыха у него на коленях стоит и... глаза ему ладошками прикрывает. А он стряхивает ладошки и улыбается...
А когда Пыху впервые застали с мальчишкой в туалете и вызвали его в школу - тогда он не улыбался. Её едва не выгнали - после этого случая. Такой образовался скандал. А я знала ещё раньше. Но... мы никогда друг дружку серьёзно не закладывали. Такое негласное соглашение было: отношения с дедом - одно, а меж собой - другое! Мы много чего знали - каждая о другой. Но ничего не говорили. А Пыха и вообще была очень по-житейски хитрая. Умела и подлизаться вовремя, и обидеться - "всем своим видом" до слёз. Я же только завидовала такому мастерству. Деда обвести вокруг пальца - ей ничего не стоило! С самого малого возраста была у ней такая способность. Талант! Да уж!
Позже я так же точно молчала, когда она чистила карманы в школьной раздевалке... Даже взяла в знак соглашения "плату" - она подарила мне брелок: красивая такая вещица! Миленькая! Я её стала на счастье держать, когда предстояла какая-то трудная встреча - немного позже, когда подросла. Долго я этот брелок не теряла, вроде он стал почти талисман. Уже после всего... Я ведь как рассудила? Раз Катьке так везёт, что она умеет не попадаться, совершая всё это, то - её подарок и мне принесёт такую же удачу? - Он и правда приносил. Очень долго приносил...
Я лишилась невинности совсем рано. Оно, конечно, всё равно - позже Пыхи. Это произошло в шестом классе. Слава Богу, что это сделал не дед!
Но вот, мне почему-то стали нравиться мужчины намного старше меня. Настолько старше, что... Что это стало приносить очень хорошую прибыль. Мне просто было скучно с мальчишками моего возраста (или даже чуть старше). - Мне было просто НУЖНО, чтобы мною занимался мужчина совсем уже зрелый. Только тогда я успокаивалась, тогда мятежная моя сущность находила свой короткий покой.
Нужно ли говорить: первое, что они сделали - научили меня пить, не хуже самого здоровенного мужика? Второе - наплевать на все "условности", кроме одной: пока я "малолетка" - нужно сколотить себе "приданное". Я и сколачивала - отлично так у меня получалось: несколько венерических заболеваний, несколько абортов, деньги и бриллиантовое колье, которое всё равно позже кто-то спёр - в нашем мире воровали все и везде.
Сначала мы ещё жили все вместе, у деда... Он становился всё мрачнее. Потому что начал, вероятно, догадываться. А потом произошёл взрыв. - Один из его дружков показал деду фоту "маленькой плутовки с крошечной малышкой между ног", которую тот завёл себе по случаю...
Страшно вспомнить, что было тогда дома!
Пыха залезла в чулан, и оттуда выглядывала, наслаждаясь ехидно тем, что застукали меня, а не её. - Ураган был такой, что чуть не сокрушил весь белый свет - во всяком случае, для меня! А для деда он, кажется, всё-таки сокрушился. Хоть дед меня и не убил, и, стало быть - его не посадили, но... Было очень уж плохо. Особенно, что была ведь нарушена его гордость! Подумайте сами: его какой-то старый, как он говорил "гнилой дружок" - сувал свои поганые пальцы и вообще "всё, что у него ещё не отсохло" - не куда-нибудь, в "заразную блядь, которых развелось тонны", а в его "дочурку", "внучечку" - в его... "чистого лебедя"!
Да, картина была ещё та! У деда едва не приступ, дверь заперта - убежать нельзя. Пыха злорадно хихикает, внутренне наслаждаясь, а внешне - раздулась "негодованием", глядя на опозорившую себя сестру! Я - точно Магдалина - заламываю руки, призывая Бога в свидетели, что... "сама не знаю, как такое получилось", может и вообще, типа - по ошибке, и фота не моя. А сама слежу, как бы деда удар не хватил. И сестре мигаю, чтоб в случае чего - в скорую звонила. Только вскоре телефон и сам зазвонил - дружок хотел "спасти" от "деда-деспота-старого педрилы" (я всё же успела нашептать о наметившейся буре). Но дед вырвал телефонный шнур с корнем!
В общем, до сих пор не знаю, как мы все тогда пережили этот вечер.
После этого надолго повисла тяжелейшая удушающая атмосфера: в квартире образовалось напряжение такой силы, что... у нас портились электроприборы. - Лампочки перегорали по три штуки в день. На утюг можно было больше не рассчитывать, и настольная лампа, радиоприёмник - всё накрылось медным тазом примерно за два-три дня. А потом заболел дед. Выдержал где-то чуть больше недели и - загремел в больницу.
Сначала я ещё ходила в школу, а потом подумала, да провались она пропадом - что мне за дело до этих дурацких уроков, когда тут такое происходит?!
Ну и вскоре я ушла из школы. Потом - из дома. А потом один папик устроил дело так, что я уехала за границу.
Там танцевала и обслуживала папиков, их было полным-полно - желающих прикоснуться к моей "маленькой малышке". Дед даже и помыслить не мог о тех деньгах, которые проходили через руки его "внучечки"! - О деньгах, которые приходили благодаря тому, что папики проходились у неё между ног...
А папики тоже полюбили ту игру, в которую мы с Пыхой играли, ползая по деду. Я стала по ним ходить. Иногда босиком, а бывало - они начинали просить походить по ним в каблуках. Мне сначала было жалко старых дурачков. А потом поняла: именно этого они хотят на самом деле, а дурочки как раз - их несчастные жёны, которые не могут себе позволить взять в руки кожаную плётку, да и выхлестать всё лживое притворство из их старых, дряхлеющих в погоне за удовольствием - их седых жоп! И когда я это поняла, то и хлестала их вполне исправно - била их за всё, что они не могли мне дать. Била за отца, который "нас любит, и скоро вернётся", била за деда, который "пойдёмте, у меня для вас есть шоколадка!", била за того поганого ублюдка, который сначала игрался со мной "в деда", вплоть до излечения меня от "ненужной хорошим девочкам стеснительности" - излечения с привлечением настоящей "живой палочки", от которой будет "хорошо". Я их всех презирала - нуждалась в них и презирала... - Хлестала их плёткой, нарядившись этаким маленьким белым ангелочком, - они даже веночек из искусственных цветочков на меня любили нацепить! Только вот крылышек никто не нашёл! Иногда одёжкой имитировали...
Мне едва девятнадцать стукнуло, когда эти оргии уже достигли самого расцвета. Иногда и другую девочку заказывали, и мы вместе "работали" - они это именно так и называли: "работай, детка - зарабатывай на мороженое! Ух, какая ты умничка"! Вот я луплю его, старого морщинистого борова, а у самой - личико пухленькое, щёчки розовые, ножки гладкие - пипка, и всё такое!.. Вспоминался, бывало, взгляд Пыхи, когда она стучала кулачками по деду. - Мой-то взгляд к тому времени уже выглядел куда как опаснее. Да уж! - Одному папику даже пришлось меня связать, так, было, воодушевилась после его "угощений"... - Они ж ведь, ещё подбадривали для пущего эффекта! - Ну, вы в курсе, что там делают? Есть средства - вызывать "любовную страсть". Вот её и - вызывали...
Очень им нравилась эта комбинация: "Демон с плёткой" на высоченных каблуках, но с лицом "Ангела", и на детских ножках... Лицо их тоже возбуждало очень.
Был там у нас один... любитель. Губы всё любил красить: сам - девочкам - накрасит ярко-красным и любуется! Не жадный, даже можно сказать и очень щедрый. И совсем несчастный. Я его всегда жалела. Очень он любил пальцем по накрашенным губам водить - так, чтобы они теряли всякую форму, чтобы в конечном итоге почти пол-лица стало красным от помады. - Тогда он "созревал", доставал из штанов свой "толстый и горячий", а на самом деле - довольно жалкий, хоть и стоящий отросток... - Почему он был всегда так жалок? Не знаю. Я даже не обижалась на него за то, что он всегда совал мне в рот, не подмывшись. От помады всё равно уже ничего не ощущалось - даже язык был в помаде. До сих пор помню её вкус... Каждый раз приносил с собой новый тюбик, одного и того же цвета и фирмы, и забирал остаток. Наверно, дрочил на него уже дома...
Они все ходят недотраханные своими "любимыми жёнами".
Были и ужасно противные, но я уже как-то привыкла, и умела не замечать этой их противности. А зачем оно было бы нужно замечать это всё? Я была терпима к недостаткам своих папиков. Только иногда - редко - вдруг становилось так, что... хотелось выбить их последние зубы...
Про зубы... Вы даже не представляете, насколько они не стеснялись! Ведь даже пластмассы свои, протезы - целые челюсти доставали! Да ещё просили - милым голосом: "принеси, деточка, стакан с водой". Одна девочка рассказывала, что папик вообще попросил её - промыть и почистить зубной пастой его челюсть, пока он "отдохнёт"! - Я хоть не чистила щёткой, но стакан приносила, проглотив отвращение. Да ещё, сделав правильное лицо - хорошей послушной девочки... И опять вспоминала Пыху, как она умела лицо построить. Всё же многому я именно у неё изначально научилась, у неё к этому был природный талант!
Да-а-а... Так я "сколачивала приданное"... Лет что-то до двадцати трёх. Но самым невообразимым, волшебным просто, образом - ровно ничего не сколотила. Всё рассыпалось! Как карточный домик! Они ведь меня подсадили ещё и "на игру". - Казино выжало из меня остатки: то, что не выпили папики - доделало за них казино.
А когда-то дед учил, что жить нужно благородно, правильно...
Жаль, что я так и не поняла, что это такое он имел в виду? Сам-то он? - Что? Кажется, ведь и вовсе не жил... У него была безвольная, тихо спивающаяся жена, с которой он даже и не виделся. Сын, которого он не только не уважал, не любил - не дружил с ним, но даже и не разговаривал - много-много лет. Так же, как больше не разговаривал и со мной. А позже - Пыха писала - такая же участь постигла и её. Когда её всё же арестовали за очередную кражу, дед расценил это как личное предательство по отношению к нему. С тех пор он стал заметно опускаться, болеть. Все эти сведения получала Пыха о нём от знакомых подружек-соседок - уже будучи на зоне. Сама я несколько раз звонила. - Ни разу он не захотел разговаривать. И больше уже не звоню несколько лет. Даже не знаю, жив ли он вообще. В Россию я не возвращалась ни разу. Не с чем мне туда показываться.
Я уехала совсем ребёнком - девчонкой. Несмотря на то, что меня стойко звали проституткой - я была практически невинна, по сравнению с тем, что из меня получилось сейчас.
О матери тоже нет никаких известий. Может, всё ещё сидит, если не умерла. Об отце - тоже.
У меня вообще такое чувство, что я оторвана от всех и всего, и не знаю, зачем живу. Зачем живут люди? Чего они хотят и чего ищут? Зачем они встают по утрам, и чего ожидают от каждого дня? Я снова и снова вспоминаю деда: как он улыбался, хитро подмигивал, катал нас Катькой на велосипеде и на машине "с ветерком". - Чего же он хотел тогда от нас? В те далёкие годы, чего он ожидал от жизни?
Почему получилось так, что все его "бросили, предали и подвели"? Ведь мы же его любили! Что же такое произошло, чтобы вот так всё это получилось - то, что получилось? Ведь это всё невероятно печально! Мне нет и 30 лет, а жизнь уже вся позади - ничего мне не нужно, никого не люблю. Все эти сантименты больше не играют для меня ровно никакой роли.
Я очень долго лечилась: благодарение одному умирающему папику, он пристроил меня в платную клинику, где лечили от наркотической зависимости. У папика сын-наркоман помер, наследство было отставлять некому, вот он и истратил на моё излечение сумасшедшие деньги - отдать отказался наотрез, сказал, что только на излечение отдаст, пусть хоть пропадут. У него всё равно был неоперабельный рак. Самому ему уже было ничего не нужно от жизни. Он смирился с участью. Сказал: спасу тебя - очищусь перед Богом - за сына... Теперь я ради его сраного сына обязана жить.
Я думаю... Что буду жить - ещё и ради отца. И чтоб за деда отмолить грехи... Расплачусь за деда!
Только это останавливает меня снова опуститься в наркотики...
Я и так, собственно, почти мумия.
Если бы не это - уже меня и в живых бы не было. А Пыха пропадёт. - Не спасётся! Это уже точно. И я вам скажу, кто в ответе за эту её грёбаную воровскую судьбу, - вы можете меня хоть как называть, мне всё равно...
- Я ОБВИНЯЮ деда!
Это он просрал свою поганую жизнь. Это он испоганил мою! Моей матери и отца - не знаю, как ему это всё так ловко удалось, но... он сумел всех нас - выстроить по линейке! Он нас всех поимел! Уж поверьте мне на слово - я знаю, что говорю! За эти годы жизни с папиками я столько всего поняла... Столько поняла... - Столько всего!
Не знаю, удастся ли мне не сорваться - я практически совершенно мертва внутри - всё умерло, кроме... Кроме вот этого чувства: я ПРОЩУ СВОЕГО ДЕДА!
Выполню Изменение "Курса на разрушение" - этого грёбаного программирования, которым он заразил нас всех! Всех, кто приближался к нему - он ЗАРАЖАЛ, и мы все погибли...
Разве то, что оно погиб сам - может простить его?
- Нет. Не прощает!
Вот за это я и останусь жить! Если я изменю линию падения, то изменю и величину его греха. И этим выполню прощение. И может тогда его простит и Бог.
Он ничем не отличается от всех этих несчастных папиков. И если один оставил мне всё, что накопил, чтобы я излечилась, заражённая другими - то я расплачусь тем, что выдержу - осуществлю его расплату, и в то же время осуществлю прощение деда. Ведь за него расплатился другой?!
Я вынесу ещё и худшее, чем уже довелось - не сомневайтесь!
Но я выдержу курс на изменение - исправление линии! На которое не осмелился ни отец, ни мать, ни моя сестра - на которое не хватило сил встать бабке: она просто смирилась - без сопротивления! Бабушка! Мать моего отца... Она позабыла всех и всё, тихо угасая с единственным оставшимся ей утешением - вином. Бедная пьяненькая бабушка Тома! - Где теперь её могилка? Некому за ней ухаживать...
Ну и пусть... Мы её никогда не любили - мы любили деда! Все любили деда! Деду нужна могила! Деду нужен памятник!
Вот я его и поставлю! Остатком своей никчёмной жизни, где есть только одно - борьба с желанием умереть! И в этой борьбе я намерена победить! Дед просто вынужден будет очиститься - он мой прямой должник! За всех нас - за разрушенную семью, разбросанную по тюрьмам и могилам...
Вот так!
И пусть перевернутся в могилах все папики мира - пусть выплачут все свои поганые слёзы, умоляя остаться с ними в затухших грязных ямах - я всё равно не отступлю! За всех нас я отомщу! Я останусь жива, чего бы мне это ни стоило!
И этим подниму их гниющие сердца - вверх - на столько, насколько сумею!
Я очень сожалею, что вам пришлось выслушать мою исповедь.