"Ты летишь, и тебе

дарят звезды

свою нежность..."

(С. Гребенников "Нежность")

Федор Конских сидел в тамбуре старого плацкартного вагона и через полуоткрытую дверь разглядывал территорию ремонтного железнодорожного депо. Вечерело. Нагромождения древней железнодорожной техники в лучах тусклых, предательски подмигивающих, надзаборных фонарей выглядели загадочно. Старые силовые опоры и бетонные заготовки путевых столбов, расставленные между железнодорожными путями с изувеченными слепой пассажирской яростью вагонами, походили на дебри сказочного безлистного леса. Пахло ржавым железом, горелой смазкой и тепловозным мазутом.

"На кой и от кого охранять все это барахло?- подумал Федор.- Права Нюрка. Ах, как же она права - дерьмовая у меня работенка. Да разве ж в этом главная моя теперешняя проблема? Э-эх, жизнь ты жизнь моя, распроклятая!".

Дело же теперь было в том, что уже больше месяца Федора мучила ужасная депрессия. К обычным его проблемам - хроническому безденежью, проклятому жилищному вопросу, низкой самооценке и прочим бессчетным, но тривиальным жизненным неприятностям, приблизительно месяц назад добавилась самая ужасная - импотенция плюс плохо скрываемое раздражение (а может быть и презрение, кто знает?) жены - Нюры, Нюрчика, Нюрочки, Пронюрчика, Нюророжички ненаглядной его и горячо им любимой совсем еще недавно. Вот поэтому-то присыпанные снегом столбы (да, собственно, и все остальное, что стояло на земле крепко и прямо) раздражали теперь Конских просто невероятно и усугубляли его ужасную депрессию.

Федор раскурил сигарету, поплотнее укутался в бушлат и привалился спиной к холодной вагонной стенке. Раньше, до возникновения последней и самой ужасной его проблемы, им с Нюрой все было нипочем - вот таким замечательным Федор был раньше мужчиною. Все заскорузлые и тривиальные жизненные проблемы почти никогда не волновали, а Нюрка не только терпела, но и любила его. Федор это чувствовал всем своим могучим организмом. Обычно, после очередного, особенно удачного акта любви, она смотрела на него влюбленными глазами, называла ласково - и "штыкастым гвардейцем", и "моим битюжком", и "медовым мужычинкою", а теперь вот случилось с ним такое несчастье...

Федор в сердцах сплюнул на пол тамбура и прислушался. Со стороны дальнего забора стали слышны шаги и тихий разговор. Вскоре в мигающем пятне света от тусклого дежурного фонаря показались две темные фигуры и Федор начал всматриваться в неожиданных ночных нарушителей охраняемой им территории равнодушными, подернутыми поволокой страшнейшей депрессии, глазами тяжело раненного пограничника.

По служебной инструкции для сторожей ремонтного депо он должен был бы немедленно встрепенуться и кинуться на незваных поздних гостей, засвистать на них в свой футбольный свисток, затопать на них своими сильными ногами, попытаться схватить их своими цепкими руками, вызвать на них полицию и еще что-то там сделать, но Федор не делал ничего. Он равнодушно смотрел на приближающуюся парочку через приоткрытую тамбурную дверь, и вяло попыхивал сигаретой.

В очередном, подмигивающем пятне света ночные перехожие люди стали видны очень отчетливо. Один был одет в сильно поношенное пальто, стоптанные бурки без калош и облезлую заячью шапку, из-под которой поблескивали треснувшие стекла круглых очков. По подбородку и груди очкастого, словно бы продолжая заячью шапку, струилась серая клочковатая борода. На втором нарушителе охраняемого периметра красовалась толстая вязанная шапочка и грязная рваная шубка с голубым отливом. По подолу и обшлагам шубки еще кое-где сохранялась искусственная меховая оторочка. Федор напряг зрение и понял, что это - бутафорская шубка Снегурочки. Все другие черты и характеристики нежданных ночных гостей надежно скрывала сгущающаяся ночная мгла . "А ведь Новый Год скоро,- равнодушно подумал Конских.- Совсем я выпал из жизни. И не мудрено выпасть с таким-то горем. Да и какие сейчас года-то? Снега вон почти нету, мороз - не мороз, а так, не пойми что. А сами-то Новые Года? То Год Черной Гадюки, то Год Голубого Кроля, а то и вовсе - Год Оранжевого Петуха или Год Розовой Кобылы. Тьфу, мерзость!"

Тем временем прохожие нарушители охраняемой территории подошли совсем близко, и Федор увидел какие у них толстые, почти квадратные фигуры. Опытным глазом потомственного сторожа он сразу же определил, что эта толстота не естественная, не телесная. Скорее всего, под верхней одеждой пришельцев скрывались еще несколько слоев самого разнообразного тряпья. "Бомжи,- равнодушно подумал Федор.- На котов пришли поохотиться. А какие здесь коты? Да и не сезон ведь..."

- А ты и вправду нежный?- вдруг спросила своего спутника "Снегурочка", низким сиплым голосом.

- О да, я нежный,- донеслось до Федора из-под заячьей шапки. Круглые стекла очков загадочно блеснули на "Снегурочку".- Очень, ну просто очень нежный.

- Правда нежный?- переспросила "Снегурочка" сипло.- Правда-правда?

- Да.

"Неужели баба?- подумал Федор. Бомжи как раз проходили через густой частокол старых бетонных опор, и издали могло показаться, что они идут сквозь загадочный, лишенный ветвей, листьев, хвои и шишек, лес, над которым совсем недавно медленно пролетел слабосильный тунгусский метеорит. "Шла Снегурочка по лесу,- с раздражением подумал Федор.- Ну и иди себе лесом дальше. Не мозоль только уставшему человеку глаза, зараза..."

Бомжи прошли вагон с отдыхающим Федором, даже не взглянув на приоткрытую дверь тамбура, и начали потихоньку удаляться, а он снова погрузился в навеянные тяжелейшей депрессией невеселые мысли. Федор запустил руку под бушлат и начал механически поглаживать утепленные штаны в том месте, которым совсем еще недавно так гордился, которое выручало его во всех жизненных невзгодах, а вот теперь неожиданно и грубо предало его, лишило радости, лишило смысла существования.

- Лучше бы мне умереть,- пробормотал Федор.- А зачем теперь жить? Лучше бы я превратился в кота и все на свете бомжи охотились бы на меня. Котом жить и то веселее...

В уголках его глаз появилась влага, и огни надзаборных фонарей отразились в ней яркими мигающими точками. "Уснул мой зверь,- мрачно подумал Федор.- Уснул навсегда". Движения его руки становились все более медленными, а сам он начал вяло погружаться в тяжелый депрессивный сон.

Вдруг Федор встрепенулся и открыл глаза - откуда-то сзади снова послышались шаги и далекие голоса. По постоянно повторяющимся словам "нежность", "нежный" и "нежно", он понял, что давешние бомжи возвращаются. Только возвращались они теперь вагонами состава, в котором боролся со своей тяжелой депрессией Федор. "Шугануть их что ли?- подумал он устало, без раздражения, но сразу же отказался от этой мысли.- А ну их..."

Тем временем бомжи вошли уже и вагон с Федором. Совсем скоро они приблизились к его тамбуру и подергали за ручку. Дверь была закрыта, и бомжи принялись совещаться между собой. "Здесь?", "Не здесь?", "Холодно", "Нормально", "Давай", "Нежно" - доносились до Федора сиплые сдавленные голоса. Федор убрал руку с заветного места и начал с безразличием прислушиваться к возне за перегородкой. Он понял, что бомжи обустраиваются на ночлег в помещении проводника, которое находилось сразу за стенкой тамбура. Своими действиями они нарушали не только служебную инструкцию для сторожей, но и депрессивный покой Федора, да ему было уже на все наплевать.

Вдруг оттуда донесся дикий сиплый крик, и стена тамбура содрогнулась от сильнейшего удара. Вагон резко накренился, дверь тамбура захлопнулась, а Федора бросило на противоположную стенку. Он потерял шапку и больно ударился коленкой о ребристую перегородку чугунной пепельницы. Сама пепельница выскочила из пазов и осыпала Федора дождем окаменевших древних окурков. Он даже не представлял себе раньше, что в обычную железнодорожную пепельницу может поместиться такой объем мусора.

- Давай нежно-о-о!!- послышался за стеной дикий рев.

Федор подобрал шапку и попытался подняться, но следующий удар сотряс вагон еще сильнее и он снова свалился на пол. "Рессоры с левой стороны ни к черту",- успел подумать он, а затем началось что-то невероятное. Сильнейшие удары в стену следовали один за другим, вагон бросало из стороны в сторону, а Федор вместе с окаменевшими окурками и шапкой перекатывался по тамбуру, больно ударялся о стены, пол и двери различными частями, своего измученного тяжелейшей депрессией, организма. Сначала он хотел закричать и призвать бомжей к порядку, а может и напугать их трелью футбольного свистка, но за стеной начали раздаваться такие громкие крики, что это намерение как-то сразу потеряло всякий смысл. Федор мог только крепко сжимать зубы, чтобы не повредить их, а заодно и не откусить себе же язык.

- Нежно!- орал сиплый голос за стенкой.

- Да!- отвечал ему другой голос, более грубый и сильный.

- Ты мой нежный бегемот!

- Да! Да!! Да-а-а!!!

- Давай, мой нежный буйвол!

- Да-а-а! Я нежный! Ай, какой же я нежный!

- Давай, мой нежный слон!

- Да-а-а!

- Мой славный носорог!

- Да-а-а!

Сердце Федора вдруг затрепетало - ведь и Нюра еще совсем недавно, в приливе нежности и восторга, иногда называла его "носорогом". А затем этот сердечный трепет словно бы что-то разбудил в нем. Федор начал испытывать удивительные переживания и наблюдать необычные видения. Будто бы с каждым ударом о стену, с каждым криком, с каждым покачиванием пола, через тамбур начали проноситься радужные волны невероятно красивого и приятного света. Эти волны обнимали Федора со всех сторон, покачивали его на своих гребнях и уносили в удивительно прекрасную высь. Он совсем потерялся во времени и пространстве, забыл обо всем и уже не знал - кто он, где он, и зачем все это происходит с ним здесь и теперь, и почему этого никогда раньше с ним не происходило.

По щекам Федора потекли слезы. Они смешивались с кровью из разбитого носа и губ, а затем, во время очередного удара и толчка, разлетались по всему тамбуру разноцветными брызгами. Федор летал по тесному тамбуру, бился о стены и мысленно просил какое-то неизвестное высшее существо о том, чтобы это никогда не кончалось. Если бы это вдруг кончилось, вероятно, он не смог бы перенести такую потерю и умер бы прямо здесь - на полу грязного тамбура. Но это все продолжалось и продолжалось, а вагон все качался и качался, его стены содрогались от мощных ударов.

И вдруг, после особенно мощного удара в стену и хриплого крика "Не-е-жно-о-о!", Федор испытал невероятно сильное и необычное переживание. Его как старую кожаную перчатку, вывернуло наизнанку, затем несколько раз сильно встряхнуло и ввернуло обратно, а потом он увидел удивительные вещи.

Федор словно бы летел над земной поверхностью и с высоты птичьего полета смотрел на мир широко раскрытыми и какими-то неестественно добрыми глазами. Сначала он летел над красивой, омытой радужным светом, саванной и видел совокупляющихся слонов, бегемотов, зебр, жирафов, обезьян, гиен и крокодилов. Да вообще в этой чудной, пронизанной разноцветными лучами нежности, саванне не было ни одного одинокого и равнодушного организма! Там все любили друг друга! Любили самозабвенно, нежно и радостно. Федору стало тепло на сердце, а затем его дернуло вперед и понесло на северо-восток (откуда-то он совершенно точно знал, что летит на северо-восток).

Он мчался над морскими просторами и видел занимающихся любовью акул, китов и дельфинов. Видел любовные игры гигантских кальмаров и медуз, мурен и каракатиц. Видел, как на кораблях, внутри батискафов и подводных лодок, занимаются любовью бравые моряки. Видел мегамассы морского планктона, который вообще ничем иным, кроме любви не занимался в своей короткой и бурной жизни. И был при этом счастлив просто безмерно. Федор сверху послал морским обитателям громкий привет из самых глубин своего, разбуженного светом нежности, сердца и помчался дальше.

Вскоре под ним начали проноситься уродливые бетонные соты человеческих городов, и Федор увидел, что все они просто переполнены нежностью. В этих городах любовью занимались все - олигархи и дворничихи, менеджеры и продавщицы, сталевары и нефтяники, полицейские и балерины, летчицы и танкисты, бомжи и мерчендайзеры, гимнастки и президенты, боксерши и спикеры. Эта любовь на первый взгляд казалась массовым стихийным явлением, но все же имела и некоторые признаки планомерности, а где-то и тщательно продуманной системности. Даже в тесных отсеках взлетающих и приземляющихся самолетов обязательно кто-нибудь да занимался любовью, несмотря на перегрузки и сильные вибрации самолетных корпусов. Все же наземные производственные помещения, автомобили, офисы, квартиры, ванные комнаты и кабинки платных туалетов, все потаенные уголки этих гигантских городов, все их укромные местечки, были заполнены совокупляющимися парочками, которые любили друг друга страстно, но в то же время и с невероятной нежностью.

Федор несколько раз облетел Землю и везде - и на суше, и в воде, и в воздухе, видел одно и тоже - любовь и нежность без конца и края. Не было на омываемой разноцветными лучами планете такого места, которое не согревалось бы любовью и нежностью. Даже глухая сибирская тайга и вечная мерзлота тундровых пространств были согреты экономной северной любовью полярных волков, песцов, медведей, газовиков и одиноко кочующих чукчей.

А затем Федора понесло вверх, он помчался вперед, быстро миновал атмосферу и свечой пробил стратосферу. Планета стремительно уходила назад и вниз, а впереди раскрывал свои холодные объятия равнодушный и черный космос. Скоро поверхность Земли начала прогибаться гигантской голубой линзой, а затем она превратилась в невероятной красоты голубой шар. Краем глаза Федор успел заметить, как внутри одинокой орбитальной станции нежно любят друг друга два разнополых космонавта. Они были последними живыми существами, которых он встретил на пути к звездам, а затем его тело замерло на стационарной орбите, далекие космические светила уставились на неожиданного пришельца своими холодными глазами и только гигантский голубой шар Земли чуть-чуть согревал ему спину.

И тут-то Федор развернулся передом к родной планете, встрепенулся и понял, что на этом чудесном шаре все организмы - от огромного голубого кита до крошечной инфузории-туфельки просто переполнены нежностью и любовью. Они любили, любят и будут любить друг друга, не смотря ни на что, всегда, вечно. После этого осознания словно бы какой-то далекий голос в голове Федора на очень древнем неземном языке поведал ему о том, что эта удивительная планета во всем Великом Космосе так и называется - "Нежность". Далее голос сообщил Федору, что будто бы вся Вселенная знает об этом удивительном явлении и радуется тому, что внутри нее есть такое славное небесное тело. И действительно - теперь уже Федор и сам отчетливо видел, как от поверхности Земли во все стороны, словно волны беспроводного интернета, расходятся радужные лучи любви. Он понимал, что это - именно лучи любви, лучи нежности.

Нежность Земли расходилась широкими радужными волнами во всех направлениях и терялась в холодных глубинах Внешнего Космоса, словно бы слегка подогревая его. Это прекрасное зрелище наполнило Федора гордостью за свою родную планету и счастьем своей личной причастности к происходящему на ней таинству. А затем парящему в безвоздушном пространстве сознанию начали открываться удивительные тайны Нежности. Так, например, Федор ясно увидел - насколько глупы и некомпетентны земные ученые, пугающие нежных обитателей планеты глобальным потеплением, землетрясениями и извержениями вулканов. Теперь он понимал, что температура Земли увеличивается только тогда, когда ее население занимается любовью с особой страстью и энергией, а землетрясения и извержения вулканов происходят только тогда, когда нежные создания нечаянно начинают любить друг друга в унисон из-за чего и возникает магнитно-гравитационный резонанс колебаний земной коры. Конечно же, и температура, и колебания поверхности увеличивались с каждым годом только потому, что и нежных созданий с каждой минутой, с каждым часом, с каждым годом становилось все больше и больше. Федор знал теперь, что все это можно легко поправить с помощью разнонаправленной ориентации нежных парочек и широкого применения теплоизоляционных материалов, а потому и смеялся от всей души над глупыми учеными. Возможно, думал он, эти умники ничего не понимают от того, что нежность давно покинула их холодные сердца. А может потому, что они ничего не смыслят в любви - сухие математические формулы застилают им глаза, но зачем же, спрашивается, пугать народ?

Федор висел над поверхностью планеты, согреваемый исходящими от нее лучами нежности, и испытывал ни с чем несравнимое счастье. Он совершенно точно знал, что Космос любит Землю за ее космическую нежность, а значит, он любит и всех ее обитателей, в том числе и его - Федора Конских, простого земного парня, обычного сторожа железнодорожного депо.

Казалось, время остановилось, и чудный миг осознания великой космической тайны превратился в Вечность. Неожиданно для себя самого, в самом центре этого чудесного мгновения, Федор вспомнил вдруг о своем ужасном горе. Он хотел заплакать, но не смог этого сделать, так как в данный момент у него в привычном понимании не было глаз, хотел поднести к несуществующим глазам ладони, но и ладоней у него больше не было тоже. Волны радужного счастья начали отступать от Федора и блекнуть, а вокруг ядовитыми змеями заклубились серые потоки горя и опустошения. И тогда он собрал все свои силы и отчаянно закричал прямо в огромное круглое лицо Земли - "Не-е-ет! Я не хочу-у-у жить без этого чудесного праздни-и-ика! Я то-о-оже хочу быть счастливы-ы-ым!".

И Земля словно бы очнулась от глубокого и сладкого сна. Она открыла глаза и внимательно посмотрела на Федора. Левым глазом Земли был полуостров Индостан, а правым - Южная Америка. А затем Земля заговорила с Федором ртом Африканского континента.

- Кто ты?- гулко спросила Земля.

- Я Федор Конских,- тихо ответил Федор.

- Почему ты потревожил меня, Федор Конских?- удивленно спросила Земля.- Разве ты не счастлив здесь, со мною? Со всеми моими обитателями? С моими дорогими нежными созданиями? Зачем ты кричишь так страшно и нарушаешь гармонию моей нежности? Так может кричать только глубоко несчастное существо, Федор Конских!

- Да, я не счастлив,- честно сознался Федор.

- Почему?- спросила Земля встревожено и ее брови (Евразия и Северная Америка) сложились домиком, а лоб (Европа) покрылся бугристыми складками горных массивов.

- Потому, что я не могу больше любить. Я не могу больше быть счастливым вместе со всеми остальными. Не могу больше быть нежным.

- Не горюй, Федор Конских,- гулко сказала Земля после непродолжительного раздумья и Африканский Континент растянулся в доброй улыбке.- Все будет хорошо...

После этого она подмигнула Федору своим Индостаном и покрылась чудовищной, словно бы сотканной из смога промышленных городов, дымчатой шубкой голубого цвета, а на ледяную шапку Северного Полюса Земли опустилась циклопическая голубая шапочка с искусственной оторочкой огромной озоновой дыры. По экватору Земли, словно по гигантскому шубному пояску побежала переливчатая светящаяся строка: "С Новым Годом, Федор Конских! С наступающим Новым Годом! НЕЖНОСТЬ и ее счастливые обитатели поздравляют тебя!".

Когда Федор дочитал последнее слово этого удивительного новогоднего обращения, все вокруг стало темнеть и блекнуть, а затем какая-то сила рванула его вниз - прямо к поверхности Индийского Океана...

Бомжи качали вагон еще очень долго - почти до самого рассвета. Они кричали о нежности, издавали трубные звуки, бились в стену, скакали по купе, играли в какое-то "тепе-тепе-тепе" и "ги-ги-го-го", но Федор всего этого уже не слышал.

После одной, особенно мощной раскачки вагона, он ударился головой о ручку входных дверей и потерял сознание. Теперь его обмякшее тело просто перекатывалось по полу тамбура вместе с грязной шапкой и окаменевшими окурками, подпрыгивая вверх в такт с ударами и покачиваниями счастливого вагона...

***

Федор пришел в себя, когда над горизонтом уже висело холодное зимнее солнце. Он с кряхтением поднялся на ноги и посмотрел на покрытые ссадинами пальцы правой руки. Вся внутренняя поверхность тамбура была измазана бурыми пятнами подмерзающей крови, покрыта окаменевшими окурками и остатками вчерашнего обеда Федора, а за стеной громко храпели нежные бомжи. Ужасно болела разбитая голова. Федор подобрал с пола перепачканную всевозможной железнодорожной дрянью шапку, два раза ударил ею о колено и нахлобучил на голову.

- Вот это я понимаю - нежность,- сказал он хрипло и приложил холодную ладонь к разбитому лбу.

Все вокруг казалось как бы привычным и обыденным, но все же буквально повсюду ощущалось и присутствие чего-то нового. Чего-то бодрящего и успокаивающего одновременно.

Федор замер на месте и прислушался к своим новым ощущениям. И вдруг он понял, наконец, что произошло - ужасной депрессии больше не было, она куда-то исчезла, растаяла как гнилой болотный туман! Федор истерзанными, дрожащими пальцами, расстегнул бушлат и нагнулся вперед. Штаны в паху собрались в твердый упругий конус, словно бы оттуда пытался вырваться на свободу, какой-то загадочный зверь весьма приличного размера.

- Боже мой,- прошептал Федор разбитыми губами.- Этого не может быть...

Некоторое время, он оторопело разглядывал своего, вновь обретенного зверя счастливыми глазами, а затем словно бы очнулся и начал лихорадочно шарить по карманам бушлата. Вскоре он извлек на свет сотовый телефон с треснувшим экраном и начал тыкать в него скрюченными окровавленными пальцами. Экран телефона осветился слабым зеленым свечением, а в мембране стали слышны далекие гудки. Федор поднес телефон к покрытому серым табачным пеплом, уху и воскликнул:

- Слава богу! Нюра?! Нюрка, это ты?! А это я - твой носорог! Какой носорог?! Скоро узнаешь, да! Че делаешь? На работу собираешься? Наплюй! Сиди дома, я сейчас приеду! А? Что? Сиди и жди, я сказал! А? Что? Сейчас узнаешь! Сиди там!

Федор отключился и сунул телефон в карман, а потом подошел к двери и дернул ее на себя. Дверь не поддалась - она захлопнулась на основной замок во время ночных событий, а универсальный ключ он как назло забыл вчера в дежурке. Федор с силой пнул дверь ногой и вагон слегка качнулся. За стеной всхрапнул нежный бомж. Он сипло вскрикнул во сне:

- Нежно!! Нежно! Нежн-о-о-охр...

- Учи ученого,- пробормотал Федор.

После минутного раздумья он разбежался по полу тамбура и бросился головой вперед прямо на стекло входной двери. Брызнули мутные стеклянные осколки, тело Федора вылетело в разбитое окно и с глухим стуком упало на неглубокий снег рядом с ржавыми колесными парами. Любой человек от таких ударов получил бы серьезные увечья и болевой шок, но Федор уже не обращал внимания на боль. Он встал на четвереньки, затем со стоном поднялся на ноги и, прихрамывая и посыпая снег серым табачным пеплом, побежал в сторону проходной ремонтного депо. Во время броска шапка слетела с головы Федора и осталась лежать в снегу, но он не обратил на это никакого внимания. Неловко подтягивая ушибленную ногу, Федор бежал к проходной. Он бежал вперед, как раненый солдат, идущий в последнюю атаку, время от времени переходя на шаг, неуклюже раскачиваясь, и окружающий мир при каждом шаге раскачивался в его глазах.

Сторожевая будка, покачиваясь, приближалась, а на ее пороге стоял и раскачивался из стороны в сторону улыбающийся сменщик Федора - Гришка Глоблев. Он развернул широкую и угловатую, похожую на башню "Абрамса", голову в сторону приближающегося напарника и уставился на него двумя оптическими прицелами крошечных свиных глазок.

- Ну, что, Конских?!- крикнул Глоблев, когда Федор пробегал мимо.- Доигрался? Где ж ты всю ночь пропадал? Теперь уволят тебя, Хведя! Как пить дать - уволят! С Новым, как говорится, Годом Красного Коня!

- Да пошел ты,- прохрипел Федор, не останавливаясь. Он только бережно прикрыл скрещенными руками и полой бушлата своего вновь обретенного зверя (все сторожа ремонтного депо знали, что у Гришки Глоблева дурной глаз и черная, завистливая душа).

За проходной, от остановки как раз отходила маршрутка, и Федор бросился к ней, собрав все оставшиеся силы и вложив их в этот отчаянный бросок.

- Постой!- хрипел Федор равнодушной грязной машине.- Погоди! Да погоди ты!!

Но маршрутка удалялась от Федора с быстрым набором скорости. Через задние стекла на него смотрели два человека - толстый некрасивый мальчик и старуха с безумными, горящими в полумраке салона, глазами. Мальчик корчил Федору смешные рожи, а старуха качала головой и хмурила на него свои безумные глаза.

Маршрутка отдалялась все дальше и дальше, словно обретенный на минуту, а затем снова утерянный смысл жизни. Но Федору уже ничего не было страшно. Теперь у него был свой собственный дорожный указатель, своя путеводная веха, своя светящаяся магистральная стрелка. Он, прихрамывая, бежал за маршруткой, что-то хрипло кричал ей вслед, выл и смеялся от переполняющей душу нежности...