Стайка малышей лет пяти с гиканьем перепрыгивает через низенький (на уровне колена взрослого) забор и уносится прочь. Среди них и мой отпрыск. Я подхожу к старику, который, укоризненно качая головой, склонился над сломанной астрой.
- Вы не сердитесь, - я сажусь на корточки рядом со стариком, - у них мяч случайно залетел.
- Мяч я понимаю, - сердито бурчит старик, - я не понимаю, зачем цветы ломать.
- Случайно. Дети все-таки.
- Дети. Раньше другие дети были. Учили их, как вести себя.
- Дети всегда шалили, - пытаюсь я оправдаться.
Старик внимательно смотрит на меня. У него седые брови и пытливые темно-коричневые глаза.
- Твой, что ли, там тоже?
- Тоже, - признаюсь я. - Но я в детстве таким же был: дрался, стекла бил...
- А, - старик пренебрежительно машет рукой, - рассказывай. Я войну прошел, ты мне рассказывать будешь. Все в детстве было: и из пугача стреляли, - он закатывает рукав рубашки, обнажая белый неровный шрам, - и патроны в костер кидали, все было. Но... тебя как зовут?
- Виктор.
- Кем работаешь?
- Плаваю.
- О, - старик поднял вверх указательный палец. - Хочу я, Витя, рассказать тебе случай из жизни. Я после войны мотористом на 'сухарях ' работал. Ничего мне выше не светило, потому как четыре класса образования, плюс здоровье, плюс любил я это дело, - щелчок по горлу. - Уже и выговор был, и выговор с предупреждением. И вот идем мы как-то домой, сутки до Босфора...
В каюту вежливо постучали.
- Да, - капитан поднял голову от бумаг.
- Можно, Анатолий Павлович?
- А, заходи, помпа, садись.
- Спасибо, Анатолий Павлович, - помполит сел, смущенно улыбаясь. Высокий, крупный, с этой чуть глуповатой улыбкой, он производил впечатление наивного деревенского парня. Но это впечатление было обманчиво, работу свою Константин Константинович знал, вся личная жизнь экипажа проходила через мелкое сито информаторов помполита, и капитан знал это.
- Ну, говори, помпа, кто у нас провинился на этот раз?
- Почему провинился? Может, я просто в гости зашел.
- Давай, давай, - улыбнулся Анатолий Павлович, - ты просто так даже в праздник на рюмку не заходишь. Говори, кто.
- В общем, пустяк, - вздохнул помполит и потер кончик носа, - Куцый в очередной раз на работу не вышел.
- По этому делу, - сделал капитан щелчок по горлу.
- По этому, по этому.
- Вот черт, никак не уймется. Мда, что же делать? У него же и выговор есть.
- И с предупреждением. Я так считаю - нужно посерьезнее меры принимать.
- Да жалко мужика, бывший фронтовик, работает нормально. Опять-таки, дед за него горой стоит, вони будет... Черт с ним, план по нарушителям у тебя выполнен, давай закроем глаза. Мог же ты и не заметить.
- Мог, мог, - вздохнул Константин Константинович. - А откуда вы знаете, что у меня план выполнен? Если до начальства дойдет, у меня неприятности будут. Подумают, что я с вами секретной информацией делюсь. Я своей отчетности никому открывать не должен.
- Да ладно, что тут думать. Чтобы у такого работника и не было плана, - усмехнулся капитан. - Кто день и ночь работает, у того все в порядке, это же ясно. Нет, без дураков, давай простим Куцего. Через два дня дома будем, он сойдет в отпуск...
- Честно говоря, мне самому перед домом заводиться неохота, - признался помполит. - Хотя, если узнают, мы с вами можем иметь неприятности.
- Кто узнает, если ты будешь нем?
Помполит промолчал, и дело на этом было закрыто.
На следующий день Константин Константинович проснулся от телефонного звонка. Он взглянул на часы, было девять утра.
- Да?
- Зайди, помпа, - раздался в трубке встревоженный голос капитана.
Гадая, что случилось, помполит оделся и поспешил в каюту к капитану. Анатолий Павлович с озабоченным видом сидел в кресле и читал какую-ту бумагу.
- Ознакомься, - сказал он с кислым видом и протянул через стол телеграмму.
Константин Константинович протер глаза, закисшие со сна, и сосредоточился на узкой полоске с печатными буквами. 'Так, теплоход... понятно... капитану, помполиту и мотористу Куцему по прибытии зайти в партком. Секретарь парткома Лебедев'. Он еще раз прочитал, уже вдумчиво, впитывая содержание.
- Ну? - нетерпеливо спросил капитан.
- По-моему, дело ясное, - вздохнул помполит. - Как я и боялся, дело Куцего дошло до парткома, и нас вызывают на ковер.
- Но как? - удивленно развел руками капитан. - Как они узнали?
- Я здесь не единственный, - поднял глаза к потолку помполит. - Вопрос не в этом, а в том, что теперь делать.
- Что делать, что делать... а что делать?
- Я думаю, нужно срочно собирать партсобрание и дать ему в хвост и в гриву. Лучше всего исключить из партии.
- Ого!
- Вопрос сейчас идет о наших с вами головах. А Куцего все равно уже не спасти, поверьте мне.
- Ладно, - вздохнул Анатолий Павлович и покорно склонил голову, - сразу по выходу из Босфора и соберем.
Собрание провели быстро и оперативно. Народ был тертый, да и времени в обрез. Сначала выступил помполит, метнул в нарушителя пару громов с молниями, потом слово взял секретарь партячейки, и всем все стало ясно. Все это время провинившийся сидел молча, низко опустив голову. Лишь когда поступило предложение 'исключить', он заволновался и встал.
- Мужики, да что же вы делаете? Я же с сорок второго в партии... Не надо, мужики...
- А что делать? - ответил помполит на немой вопрос капитана, когда они зашли в каюту после собрания. - Я повторюсь: или мы, или он, третьего не дано.
Лебедев сидел за столом и откровенно скучал. Маленький, тщедушный человек, он был холериком и ненавидел безделье. Но как-то так получилось, что мелкой работы в настоящий момент не было, а крупную затевать не имело смысла: через десять минут обед. Поэтому Лебедев сидел и страдал. Пойти, что ли, сейчас пообедать? Что решат эти десять минут? В этот момент раздался стук в дверь.
- Да? - радостно вскинулся секретарь парткома, - заходите.
Дверь открылась, и в кабинет вошли трое: капитан теплохода 'Карл Либкнехт', помполит и моторист Куцый. Лебедев возбужденно хлопнул в ладоши: этих людей он ждал с нетерпением.
- Ну проходите, - радостно сказал он, - садитесь. Как у вас дела?
- Прекрасно, - сочным баритоном ответил помполит. - Партийная ячейка не дремлет. Вчера собрание постановило: моториста Куцего исключить из партии. Вот протокол...
Лебедев почувствовал, что у него в душе все упало.
- Как исключить? - сдавленным шепотом прохрипел он. - За что?
- За пьянство, - тихо произнес помполит, чувствуя, что что-то тут не так.
- Да я вас, - повышая голос с каждым словом, начал Лебедев, - вы у меня!.. Что же вы наделали?!! - наконец в отчаянии прокричал он.
- А что? - испуганно спросил капитан и расстегнул ворот кителя.
- Оказывается, местные следопыты установили, - старик рассказывает, глядя куда-то в сторону, - что рядовому Куцему при форсировании Днепра посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Они копнули глубже и выяснили, что я жив, работаю в пароходстве мотористом. Тут уж за голову схватились мастер с помпой. Побежали на судно, собрали ячейку, срочно меня восстановили. На этом дело не заканчивается. Герой Советского Союза не может просто так работать мотористом. Посылают меня учиться. За год я экстерном заканчиваю пятый - десятый, нет, тогда было одиннадцать, одиннадцатый классы. Потом ВПШ (высшая партийная школа), и я из моториста становлюсь помполитом. В довесок ко всему получаю двухкомнатную квартиру и новую 'копейку'. К чему я это рассказываю... Я потом детишек этих, которые про мои геройства раскопали, нашел. Я, Витя, не знал, что для них сделать, они мне родными стали! Если бы не они, я бы мотористом в подвале так бы и умер. А они меня в люди вывели. За год я из грязи - в князи. Вот такие раньше дети были. А ты говоришь... - старик вздохнул, поднялся и, тяжело ступая, пошел к дому.