Когда она была маленькая, она жила в старой большой квартире. В квартире водилось много чудес, там бродило много воспоминаний, но самым большим, живущим в прихожей чудом был шкап. Именно так, с "п" на конце, так его называл дедушка, а ему не верить нельзя, он сам этот шкап построил. Шкап был огромным. Когда она чуть-чуть подросла и научилась считать, она насчитала восемь дверок у шкапа, а дедушка говорил, что на шкап ушло три дуба. Она мечтала когда-нибудь совсем-совсем вырасти, встать на стул и заглянуть на шкап, чтобы увидеть там эти дубы. А пока она была маленькой, ей приходилось верить дедушке на слово.
Часто она оставалась в квартире одна. Так уж была организована жизнь в ее семье. В квартире становилось тихо и тоскливо. И совсем не с кем было поговорить. Она включала телевизор, но он совсем ее не замечал и разговаривал только сам с собой. Она брала на руки куклу Юлю, но та была настолько резиновая, что даже слушать не умела, не то что говорить. Тогда она шла к шкапу. Она вставала на цыпочки, дотягивалась до ручки самой большой дверцы и тихонечко ее открывала. Шкап откашливался хрипло, а потом скрипуче, но вполне отчетливо говорил: "А-а-а-а-х!" И в этом "Ах!" было столько радости, столько восторга, столько готовности поделиться своими чудесами, что она не могла удержаться и тоже произносила: "А-а-а-а-х!" и заливалась смехом. А потом начиналось самое интересное: можно было достать с полки стопки старых газет и разглядывать картинки. В "Известиях" и "Труде" картинки были скучными, черно-белыми, зато в "Крокодиле" цветными и смешными. Иногда она открывала еще одну дверцу и доставала один за другим старые пустые флакончики от духов, которые зачем-то хранила бабушка. Все флакончики были стеклянные, разных цветов и форм, через них забавно было смотреть на лампочку или открывать и вдыхать красивые запахи. А еще можно было достать холщовый мешочек с шахматными фигурами и устроить прямо на полу сражение коней с ладьями, а пешек с королем. А в отдельном ящике хранились дядюшкины губные гармошки. Когда дядюшка дома, даже помыслить было нельзя о том, чтобы к ним прикоснуться, но в компании шкапа можно было все. Поэтому она доставала гармошки и натужно дула в них по очереди, выдувая жуткие звуки и добиваясь головокружения. А когда она слышала шаги на лестнице и понимала, что скоро завозится ключ в замочной скважине, она быстро раскладывала все сокровища по местам и закрывала дверцу. В этот момент шкап очень печально скрипел ей на прощание: "О-о-о-о-о-х!". Она говорила ему: "Пока-пока" и иногда гладила его по стенке.
Когда через несколько лет семья готовилась к переезду, было решено шкап в новую квартиру не везти, а вынести на помойку. Она уже к тому моменту подросла, но все равно еще была мала, чтобы высказывать свое мнение на семейном совете, поэтому она просто перестала разговаривать со всеми, а в ночь перед переездом пришла к шкапу на последнее свидание. Она услышала его обрадованное: "А-а-а-а-х!" и расплакалась.
На следующий день шкап стали разбирать. Два приглашенных мужика со страшными лицами, молотками и гвоздодерами выдирали гвозди, срывали петли, отламывали дверцы. Шкап молчал. Но не сдавался. Вот уже, кажется, все гвозди вынуты, а он стоит. Мужики что-то шипели сквозь зубы, били по стенкам молотками, тянули на себя целые еще дверцы и находили еще один гвоздь. Она все это время сидела в углу прихожей, спрятав лицо в коленях, зажав уши руками, и беззвучно плакала самыми горючими детскими слезами. Но вот, шкап не выдержал натиска, последний раз произнес свое печальное "О-о-о-о-о-х!" и рассыпался досками. Когда доски выносили на помойку, она смогла ухватить одну латунную ручку от дверцы, от той самой, которую она всегда открывала первой. Ручка стала первой вещью в ее шкатулке памяти, которая наполнялась всю ее жизнь.
А потом прошло много-много лет. Она выросла и стала взрослой. К ручке в шкатулке добавилось письмо мальчика, в которого она была влюблена в третьем классе, фотография ее первого мужчины, героя ее первой любви, камушек с берега Черного моря, куда она ездила с подругой, маленький пузырек невской водицы из первой поездки в Питер, красивая пуговка, которую она нашла на пражской улице...
А потом она все чаще и чаще стала слышать: "Ну? Когда замуж?" или "О семье пора думать!", а мама однажды выразилась более определенно: "Пора тебе, доченька, мужа завести!" А она не понимала, как это - завести мужа? Вот как завести тараканов, она знала. Надо оставлять на ночь в раковине немытую посуду, а на столе крошки, они и заведутся. Как завести кошку - тоже понятно. Надо принести с улицы бездомного котенка и поселить его в коробке у батареи. А вот как заводят мужей, ей было непонятно. Подруги говорили: "Ну, хоть мужика заведи!". Она и заводила. Вернее, они сами заводились и обосновывались в ее жизни. Кто на неделю, кто на полгода. Она некоторых даже любила, или ей казалось, что любила. Да, наверное, только казалось, потому что, когда она вспоминала о своих мужчинах, то иногда думала так: "Вот Валеру, Костю и Сашу я любила", а иногда по-другому: "Я любила Ваню, Диму и Валеру". Валера чаще всего заводился у нее. Появлялся почти каждый день, потом пропадал на месяцы, потом возникал снова. Она не протестовала, скучала, когда его не было, радовалась, когда он приходил.
Однажды мама в сердцах воскликнула: "Ну, хоть собаку заведи!" - "Я заведу шкап!" - неожиданно для самой себя ответила она. Мама, конечно, пожала плечами, даже приложила свою холеную руку к ее лбу, но ничего не сказала. А она начала поиски. Она ходила по мебельным салонам, подходила к шкафам, шифоньерам, гардеробам, бралась за ручку дверцы, медленно открывала и прислушивалась. Слышала она разное: скрипы, шорохи, треск, визг, но не было в этих звуках ничего живого, человеческого. После салонов наступила очередь коммиссионок и антикварных. Продающиеся там шкафы были значительно ближе к тому, что она искала. У них, по крайней мере, были свои голоса, хотя заветного "А-а-а-а-х!" она так и не услышала. И лишь однажды на какой-то даче, в гостях у институтской приятельницы, залезая в шифоньер за чистым полотенцем, она уловила в скрипе дверцы неуверенное, но вполне определенное: "А-а-а-а-х!" Не было в этом "ах!" басовитости старого шкапа, но ведь тот и постарше был. Подруга была совсем не прочь избавиться от оставшейся от прежних хозяев рухляди и с радостью подарила ей шифоньер. И вскоре он занял свое место рядом с ее кроватью. По утрам она открывала его дверцу, и он с каждым разом все увереннее и задорнее произносил свою реплику. А она улыбалась, отвечая, потому что какая женщина не улыбнется, услышав утром в свою честь такое "А-а-а-а-х!". Однажды она открыла шифоньер и увидела, что на вешалках рядом с ее платьями висят рубашки и пиджаки Валеры, а на полке над ее ящичком с бельем расположились его трусы и майки. А вечером Валера произнес слово "Поженимся?" и подарил ей колечко. Когда ночью они, разомлевшие и счастливые, говорили друг другу всякие глупости, Валера прошептал: "А свадьбу я запомню всю, каждую минуту, чтобы было что потом рассказать нашей дочери. Ведь ты родишь мне дочь?" Она, улыбнувшись, кивнула и подумала, что уже знает, что именно рассказать дочери о свадьбе. Она начнет так: "Чтобы завести мужа, надо сначала завести шкап".