- Тогда как всегда там же и тогда же.
Они не могли не видеться. Они когда два, когда один раз в неделю приезжали в съемную, почти пустую, и всегда пыльную квартиру на самой-пресамой окраине города. Приезжали, чтобы на время перестать быть собой, а стать чем-то другим, большим, неразрывным, совсем непохожим на него и ее. Стать, взлететь, облететь вокруг земли или слетать в Туманность Андромеды и вернуться обратно. А потом быстро расцепиться, открыть глаза и успеть сделать лицо раньше, чем оно появится на том, кто опять только что научился дышать рядом. Лицо делать надо было непременно, без этого никак нельзя. Потому что гордость и независимость превыше всего. Даже путешествий к туманностям. Не успеешь убрать из взгляда нежность и слезинку преданности, а с губ ласку улыбки, и все, пиши - пропало. Проигрыш по всем статьям, тут же через твою кошачью грацию и независимо торчащие уши вылезут совсем другие уши - собачьи, всегда готовые подставить себя под ладонь того, кто рядом. А независимость и гордость? Поэтому и делали лицо, оба, наперегонки. Однажды устали. Вот как-то оба и сразу. Он сказал: "Надо монетку кинуть. Если орел, то ты туда, я сюда, навсегда и больше никогда. Если решка, то опять же больше никогда. Никогда не расстанемся, будем вместе навсегда". Она кивнула. Монетку кинули. Оба наблюдали за тем, как, посверкивая, она переворачивается в воздухе, как падает на пыльный паркет и катится по нему к самому трельяжу. Наблюдали и лицо делали, потому что без лица пока никак нельзя. Монетка легла, увидели - решка. Он поймал и спрятал улыбку уголком губ, она волосы поправила привычно-кошачьим независимым жестом. Сошлись. Чтобы навсегда и больше никогда не. Тут и полеты закончились, потому что не до полетов, когда выяснить, наконец, надо самое главное - чья гордость и независимость больше прав имеет. И вот вместе они навсегда, и утром, и ночью, и днем, и вечером, а только того самого другого, цельного, большого из них больше не получается. Ни утром, ни вечером, ни ночью, ни днем. Потому что страшно очень себя в то самое целое отдавать, а вдруг один больше отдаст, а другой меньше? И тут же опять уши собачьи вылезут, и все, и больше в твою гордость и независимость никто не поверит. И придется послушно "да, милый" говорить или ведро мусорное во время футбола выносить. И одна чаша на весах перевесит, а вот это уже катастрофа, страшнее которой ничего и никогда. Одной скучной ночью проснулись они оба от одного и того же сна, в котором полеты вокруг земли и даже к Туманности Андромеды, посмотрели друг на друга, лица успев сделать, и опять монетку достали. "Если орел, то ты туда, я сюда, навсегда и больше никогда. Если решка, то опять же больше никогда. Никогда не расстанемся, будем вместе навсегда. Снова будем, как будто и монетки никакой не было." Подпрыгнула монетка, повертела боками, покатилась резво, упала замертво. Орел. Она быстро слезы горлом поймала и поглубже в желудок проглотила. Он руки под одеяло спрятал, они же лицо делать не умеют. Спросил: "Навсегда и больше никогда?" Ответила: "Больше никогда. Навсегда!". Ушли. Он туда, она - сюда. И закрутились, завертелись жизнью. У него женщины каруселью. Одна ковриком стелется, другая - листом банным клеится, третья - воском в руках его тает. А ему ни ковры, ни листья, ни воск в прок не идут, радости не приносят, душу не трогают. У нее мужики штабелями, все как на подбор: успешные, красивые, умные, галантные, одинаково-деревянные, как полешки в дровяном сарае. И она с ними деревенеть начинает, забыла, когда последний раз плакала или смеялась. Нет, не вспоминала ничего и никого. Не жалела. Запретила себе вспоминать и жалеть. А потом и запреты надобность свою потеряли, само все забылось. А вот только увидела его мельком в толпе, в переходе метро, рванула поперек потока, за руку его схватила, глянула, а из глаз его собачьи уши торчат и видно по ним, что и мусор во время футбола вынести - раз плюнуть, и даже Даниэлу Стил вечерами вслух читать - с удовольствием. Да и ее глаза не лучше, всю кошачью томность растеряли, хвостик из них машет, смешной такой, бубликом и "да, милый" на нем крупными буками написано. А монетку доставать они так и не стали, сколько можно-то? Если только купить на нее чего, а так незачем вовсе.