Аннотация: Детдом. Обычные проблемы. Но рядом в соседнем здании, таком же детдоме совсем все по-другому...
Америка недостижимая
У нас в интернате все дружно и быстро, что касается поесть или похулиганить, или в туалет после сна. В тот последний день с утра мне пришлось постоять в очереди у этого самого туалета. Обычно я первый вскакиваю и несусь - чего разлеживаться, - но тогда... Тогда мне приснилась мама, а тут вдруг звонок! Я услышал его, но побоялся даже пошевелиться, хотя сразу понял - это был только сон, а все равно лежал, ждал - вдруг мама вернется.
Пришла воспитательница поднимать таких, как я: "Почему еще спите, почему еще спите", - будто других слов не знает. Мама бы так не будила. В общем, можно согласиться, что она добрая и хорошая, но я ее не люблю, хотя бы за то, что она нас с постелей сгоняет; или за то, что она на работу приходит с бидончиком, в который ей наливают еду для собаки. Ей-то дают что-нибудь в столовой из объедков, нам же - никогда. Вот как-то хохма была: Смирнов - он вечно голодный - залез к ней в бидон и все смолотил; она его поймала, когда он досасывал мозговую кость. Ну и глаза у нее были! Зовут ее тоже противно: Маргарита Марковна - Мырк-Мырк.
А потом еще до завтрака пришел брат. Я даже удивился: обычно у нас в интернате на четвертом этаже, где старшие, в это время еще дрыхнут. Наверное, их директор поднял, только он это сделать может.
- Привет, Малява. Пошли гульнем, - бросил брат. Он всегда так со мной. Я радостно поскакал за ним, но тут же остановился под его серьезным взглядом. Он не любит, когда я ребячусь. " Что, говорит, детство еще в штанах играет". Детство по его словам у нас уже закончилось. Ну что ж, я согласен с ним во всем. Моему брату уже тринадцать, он на пять лет старше меня. Он даже говорит, что помнит маму, хоть я и сомневаюсь - ему было еще меньше, чем мне сейчас, когда мы попали в интернат.
Мы вышли на лестницу и поднялись наверх, туда, где закрытая дверь на чердак - тут обычно покуривают старшие, когда на улице холодно. Брат закурил. Он что-то хотел мне сказать, но, видно, не знал с чего начать.
- Серега, а мне сегодня мама приснилась, - сказал я, чтобы не молчать.
- Ну и что, - процедил брат.
- А какие у нее на самом деле были глаза?
- Голубые.
- А волосы?
- Золотые, кажется.
- А губы?
- Губы как губы! Что ты пристал: глаза, волосы! Не помню я.
Мне стало обидно, мог бы и сказать про губы, ведь именно губами мама сегодня во сне трогала мне лоб. Но плакать было нельзя, брат этого особенно не любил, хотя почему-то именно с ним мне все время хочется плакать.
- Серега, дай затянуться, - попросил я, чтобы он не подумал, что я обиделся.
- Оставлю...
Если не напомнить ему еще раз, то не оставит. Мы молчали. Я потихоньку следил за братом. У него большие руки, но пальцы какие-то короткие, наверное, из-за того, что он грызет ногти.
- На, - он протянул мне окурок. Я тут же сильно затянулся, прищурив от дыма один глаз, как делал брат.
- Ладно, потом зайду еще. Дело есть, сказал он, когда мы покурили.
- Какое?
- Потом узнаешь.
Я обрадовался. Такого не бывало, чтобы брат ко мне два раза на дню заглядывал, обычно я его ищу, а потом за ним бегаю. И раз он не решился сказать сейчас, значит, дело серьезное. Я же понимаю, боится, наверное, что я заранее проболтаюсь, не доверяет, считает все-таки меня маленьким.
Я спустился на свой этаж. Интернат у нас большой. Сторож дядя Вася по этому поводу говорит, что был бы поменьше, и жилось бы богаче. На первом и втором этаже ясли и детский сад, на третьем наша начальная школа, а на четвертом, там, где живет брат, - старшие. Вырасту, перейду туда жить. На первом и втором я уже был: я с ясельного возраста здесь. Там в ясельках хорошо, я до сих пор захожу туда: иногда помогаю воспитателям, иногда играю с малышами. Туда часто приходят взрослые выбирать себе сыновей и дочек: долго любуются, смотрят, даже ощупывают зачем-то, а потом, глядишь, одним ребенком станет меньше. Серега рассказывал, что меня тоже хотела взять одна тетка, да потом ей сказали, что у меня есть старший брат, и она взяла другого мальчишку.
А вот еще была история: у меня была подружка Аня Иванова, и в один прекрасный день, когда она пошла в первый класс ее из интерната забрала мама. Не какая-то чужая тетка, а ее настоящая живая мама. Брат говорил, у них в группе тоже был такой случай.
Я чуть не опоздал на урок, все уже сидели в классе. Только я дошел до своего места у окна, появилась Мырк-Мырк. Мы привычно, но с неохотой встали.
Я приподнялся, услышав свою фамилию, и застыл под взглядом Мырк-Мырк. Где-то я слышал про удавов и кроликов, и тут же вспомнилось, как этот Смирнов стоял с костью в руке под испепеляющим взглядом своей любимой учительницы. В общем, я улыбнулся. Мырк-Мырк еще пристальней на меня посмотрела.
До конца списка было еще далеко, и я уставился в окно. Напротив бок о бок с нашим интернатом другой, такой же. Вернее, не совсем такой. Здание-то - точь-в-точь, те же четыре этажа, первый зарешечен решеткой, перед ним такая же детская площадка с вкопанными колесами. Даже забор - чуть выше братниного роста, из сетки - и тот у нас общий. Да все там внутри не так. Об этом говорят нам воспитатели. Нам видно из окна, особенно в такое темное утро, когда в окнах горит свет, как дети из того интерната сидят в своих классах и слушают своих учителей - не шелохнутся даже. Но мы никогда не встречаемся с ними, потому что мы можем испортить их своим влиянием. Так говорят воспитатели. Противно слушать, как они нахваливают этих культурных, воспитанных и каких-то там еще, черт бы их побрал, детей.
- Егоров, к доске, - услышал я свою фамилию. Вот и улыбайся после этого.
Я очень не люблю читать. И совсем не потому, что у меня не получается - читаю, быстрее некоторых. Просто куда интереснее подумать о чем-нибудь хорошем, например, о том, как придет, наконец, мама, чем читать всякие глупости.
Я начал было читать, но тут Мырк-Мырк заводила носом. Так я и знал: учуяла!
- Ну-ка дыхни! - приказала она.
Я дыхнул, специально сильно дыхнул, чтобы ее передернуло.
- Курил! - седая голова ее затряслась, но все-таки, все знают, она добрая - почитает нотации, двойку поставит, а никому не скажет. Физкультурник отвел бы к директору, а тот - зверь!
- Кто еще курил? - распалялась Мырк-Мырк. Ребята, понятно, молчат. Она влепила мне двойку, отпустила на место и пошла по рядам: идет, принюхивается.
- Все посмотрели в окно, - приказала она, когда вернулась за свой стол. Сейчас будут нотации, а что может быть лучше во время них, как ни смотреть в окно.
- Вы видите, как должны вести себя дети?!
Мы прекрасно все видели. Мы смотрели в окна того интерната, в них горел свет, занавески раздвинуты - все как на ладони. Лично я всегда смотрел на четвертое слева окно на втором этаже. Там у окна сидела девочка с двумя темными косичками и на каждой по красному банту.
- Вы посмотрите, как должны учиться настоящие дети! Ведь это такой же интернат, как и наш...
Сейчас скажет, что нам до них, как до Америки.
- ...а вам до них, как до Америки. Вы неблагодарные, бездушные подонки...
Она много еще говорила, а потом заплакала. Вот в такие моменты кое-кому становится ее жалко, но только не мне. Я по-прежнему смотрел в окно на девочку; она сидела прямо и внимательно слушала свою учительницу.
Брат мне рассказывал, что когда он был примерно моего возраста, один из старшей группы рванул туда, в тот интернат. Полез ночью, чтобы посмотреть все и поговорить с теми, может, им нас в пример ставят, как нам их, а если они действительно такие хорошие, то и морду набить. Его там поймали и сразу же отдали в колонию для малолетних преступников, а воспитатели долго потом кудахтали насчет того, как плохо он поступил и как худо ему теперь будет.
Время до обеда тянулось медленно: математика, где мы с Мырк-Мырк решали задачи, а она все пилила нас за тупость и то и дело по-прежнему тыкала нас в окно; пение, на котором певичка обзывала нас серыми, как штаны пожарника, и говорила, что мы поем, как хор голодных под названием "отдай последнюю горбушку", но мы не понимали, что она так шутит; физкультура, на которой физкультурник учил ходить нас строем, но ни у нас, ни у него ничего не получалось.
А потом после обеда пришел брат. Я даже подумал, что это какой-то счастливый день: Серега часто заходит.
- Слушай, Малява, дело есть, - необычно тихо, с опаской сказал он мне. Брат никого в интернате не боится, даже директора, а тут... - я хочу взять тебя с собой, - он совсем перешел на шепот, хотя у двери на чердак, где мы опять сидели, нас бы и так никто не услышал.
- Куда? - зашептал и я.
- Все отказываются - трусят, но ты... К тому же если пропадать, так вместе.
От этих его слов похолодело у меня в животе. Я сглотнул слюну.
Брат, наконец, сказал:
- Сегодня ночью залезем в этот примерный интернат.
Я отшатнулся:
- Зачем? Помнишь, ты рассказывал, как один залез... как его в малолетку потом...
- Ерунда. Посмотрим только и назад. Ты что, тоже струсил?
Сознаться в этом самому брату я не мог. Да и не трусил я, просто было боязно: поймают - накажут жестоко. И вдруг меня осенило:
- А давай попросимся, чтобы нас там оставили, там же лучше, чем здесь...
- Посмотрим. Сдается мне, что не все так просто. Значит, ты согласен? Мне ведь без тебя - никак, в форточку только ты пролезть сможешь.
Говорить ли, как я был горд от этих братниных слов. Он угостил меня целой сигаретой, что бывало нечасто. Мы закурили. Я был серьезен, а хотелось броситься брату на шею и разреветься от переполнявшей меня любви. Но он бы не понял.
- Значит так, - шептал мне брат, - после отбоя, как все уснут, встречаемся здесь. Спустимся по веревке из окна в туалете, а там я уже знаю, как пробраться, я разведал. Да смотри не усни!
Я давно заметил, когда брат волнуется, он пускает кольца из табачного дыма. И тогда он сделал губы трубочкой, дыхнул и резко отдернул голову - такого здоровенного кольца я еще не видел. Оно, причудливо изгибаясь, дрожа, медленно ползло ко мне. Я затянулся изо всех сил и тоже попробовал, сделал все, как брат - и получилось, первый раз получилось! Мое кольцо, конечно, было меньше, чем у Сереги, но ведь тоже красивое. Брат поймал его в ладонь и легонько шлепнул ею меня по уху. Мы засмеялись. Была у него такая шутка: "Хочешь, - говорил, - кольцо на ухо одену?" - и, когда я восторженно кивал, пускал кольцо, ловил его и тут же - тресь! - мне по уху.
Мы разошлись, и я от нечего делать пошел к малышам.
- А-а, наш Вадик пришел, - встретила меня улыбкой, Светлана Владимировна, моя первая воспитательница. У нее теплые руки, как у мамы и добрые-добрые морщинки возле глаз. И увидев ее, я понял, что ночью мне снилась вовсе не мама, а она, Светлана Владимировна.
Малыши облепили меня, и мы начали играть в кубики, но мне сразу расхотелось играть. Я тайком поглядывал на Светлану Владимировну. Я представил, что если бы случилось так: Светлана Владимировна вдруг оказалась бы моей и Серегиной мамой - как бы это было хорошо. Мы бы, конечно, простили ее. Но тут один глупыш, недавно появившийся в интернате, заплакал: то ли кто-то его толкнул, то ли на руку наступил. И надо же, как заревел, что, дурачок, закричал: "Ма-ма-а!" Здесь с такими словами не плачут. Все притихли, у всех, даже у меня на глазах навернулись слезы. Воспитательница бросилась к нему, а я выбежал вон.
И так я разволновался, что места себе не находил. Было такое чувство, будто глаз расчесал: трешь его, трешь, а он все больше и больше чешется. Уж и глаз ничего не видит, а уберешь руку, она сама к нему тянется. Так и я: размечтался о Светлане Владимировне, как она оказывается нашей мамой, как ведет нас с братом домой, а там уже сестренка нас ждет - та девочка с косичками из другого интерната. И еще: как наша мама прощения просит и объясняет, почему она нас бросила. Вот как дошел я до этого, так и остановился - ну, не могу придумать причину, почему же мама нас отдала в интернат. Уже и спать нас уложили, а я все думаю. Вскоре уснули все - это у нас тоже быстро - и я пробрался к чердачной двери. Брата долго не было, но я решил ждать хоть всю ночь, потому что мне надо было у него кое-что спросить.
Вот и он пришел.
- Ты здесь уже, Малява? Молодец! Пойдем быстрей.
- Подожди, Серега, я хотел спросить.
- Что? - брат остановился.
- Почему мама нас бросила?
Он глупо улыбнулся, пожал плечами и сказал:
- Не все ли равно.
Чего-чего, а этого я не ожидал. И тут я понял, что он не знает. Задает себе тот же вопрос, сам все время себя спрашивает: почему? А для меня придумал сказку про голубые глаза и золотые волосы. Так легче жить.
Мы пробрались в туалет и выскочили на улицу. Было холодно. Может быть, поэтому меня трясло. Подбежали к забору, и брат подсадил меня, чтобы я перелез - сам я еще не достаю. То ли дело Серега - что-что, а через заборы он перемахивает классно. Мы подошли к этому темному дому, так никого и не встретив. За углом стояли высокие строительные козлы, мы подтащили их, но без шума не обошлось, слишком они были тяжелые. Огляделись. Брат показал мне на одно окно, там была открыта форточка. Четвертое окно слева на втором этаже, то самое, возле которого всегда сидела та девочка с косичками. Мы залезли на козлы, и Серега подсадил меня еще выше, чтобы я мог дотянуться до форточки. Я легко проскользнул в нее и изнутри открыл окно для брата. Мы бесшумно спрыгнули с подоконника на пол.
Темнота была полнейшая, и мне почему-то все время казалось, пока я пролезал внутрь, пока открывал окно, что мы здесь в классе не одни. Дрожь била меня все сильней.
- Где-то тут выключатель, - шепнул из кромешной тьмы брат. Вспыхнул свет.
Мы действительно были не одни. Я оказался у стола учителя, а за партами сидели ученики и смотрели на меня.
- Так я и думал! Манекены! - выкрикнул брат.
Я ничего не понимал.
- Манекены! Куклы! Мумии! - повторял брат и учительской указкой стал дубасить по ним.
- Тише, тише, - зашептал я, еще толком ничего не понимая. Я подошел к своей девочке с косичками; она вежливо смотрела на меня стеклянными глазами. Так вот она, ваша Америка! В бешенстве я схватил куклу за жесткие волосы.
- Бежим! Собаки! - вдруг крикнул брат и по партам ринулся к окну. Я остался на месте. В класс ворвались две овчарки и человек в форме. Одна собака бросилась к брату, но он успел выпрыгнуть в окно, та - за ним. Другая, цокая по полу когтями, виляя хвостом, подбежала ко мне. Изо рта у нее текла слюна.
- Что ж вам неймется, - прогремел охранник, выглядывая в окно. От туда доносились возня крики и визг собаки. Я шевельнул рукой, моя собака зарычала. Дрожь, бившая меня все это время, стала увеличиваться, все сильнее и сильнее, и я вдруг улетел куда-то ввысь, не обращая внимания ни на собаку, бросившуюся на меня, ни на охранника с матом ее оттаскивающего. Это был мой первый эпилептический припадок.
Теперь я уже в другом интернате. Меня, как эпилептика, да еще маленького пожалели, подумали - забуду, а брат в колонии. Моему рассказу о манекенах никто не верит, и дразнят меня припадочным или психом. Дело в том, что здесь напротив тоже стоит интернат, и в нем дети, как дети.