Клянусь, эмоции, только эмоции и ничего кроме эмоций.
Я сидел и смотрел телевизор, как вдруг увидел в нем людей. Оба в очках говорили о литературе, насколько я понял. Оказывается жизнь проходит мимо. Все фигня, кроме Парфюмера Зюскинда. Мужик в очках сказал, что Стругацкие после Зюскинда не писатели, а беллетристика. Ну, вот настал и мой день, подумал я. Наконец-то мне сказали, кто пишет лучше Стругацких. И рассмотрел говорящих. Один из них был Гордон, второго я не знал, но понял, что передо мной человек знающий. Он говорил такие слова о литературе, что я сразу согласился с ним, что к Парфюмеру приближается только разве Чехов и то не близко. После слов очкастого я понял, что до сих пор зря жил, читая там всяких Воннегутов и прочее барахло. Я смутился, мне стало неудобно. Как я жил. Но дожил-таки до светлого дня.
Что Парфюмер это шедевр, я согласился сразу и бесповоротно. Проверять не собирался. И прочесть его решил только для того, чтобы в следующий раз при упоминании Зюскинда мне было легче войти в экстатический транс. Раздобыть нужную книгу в наше время нетрудно. На следующий день я украл Зюскинда у друзей, помчался домой. Предвкушая наслаждение, устроился поудобнее. Любовно разгладил на первой странице заветную книгу и приник.
Мужик накануне подробно рассказал о том, как замечательно структурирован роман, о том, как он выгодно отличается от постмодернизма, после чего постмодернизм полное дерьмо. Но этот мужик совершенно не объяснил, как не стошнить с первых строчек Парфюмера Хорошо я сидел в это время на горшке. Иначе бы я упал.
Меня начало забирать, я ощутил запах Зюскинда. Превозмогая спазм от его пахучего дыхания, я решил вчитаться. На пальце, пахнувшем после обеда кислой капустой, я занемог. Я не был готов к хорошей литературе. Видимо съел что-то не то. Меня вырвало и остановиться я уже не мог. Встал я с горшка через час, бледный и обессиленный. Шедевр остался в сортире. Он и сейчас там лежит. Я, иногда оказываясь там по делам, открываю наугад и узнаю, как что пахнет.
Теперь я с ужасом думаю о нужде, ведь я не могу сидеть с пустыми руками. И каждый день одно и тоже - шедевр не идет. Не могу. Я пробовал пить, не помогает. Пробовал читать с другого конца, еще хуже. Пробовал даже по-еврейски, может в этом секрет. В уборную гостей теперь не приглашаю, потому что веду себя там безобразно. Я там принюхиваюсь.
Кто бы дал мне таблеток каких-нибудь, чтобы я мог узнать, чем кончилось.
Но нет худа без добра. Зато Пелевина теперь я могу читать спокойно.
Одно непонятно, зачем Гордон раскручивает этот вонючий феномен, да еще под видом единственного примера в литературе. Он что думает это Гарри Потер, что ли. Или за деньги?
За деньги я сам что угодно сделаю. За деньги я могу даже работать. Но читать Зюскинда я не могу. Да, я слабый человек. Если из таких делать гвозди, то получатся кнопки.
До чего массовое оболванивание может дойти. Даже до последних островков веры, которыми оставались передачи Гордона. А главное, сам Гордон сидит и видит, что чушь несут чудовищную, а поделать ничего не может.