Аннотация: Женщины, когда читают это, плачут. Я не шучу. Это- правда.
Ф. Гайворонский
БРАТИШКА
Рейс Москва - Владивосток задерживался. В зале ожидания среди прочих встречающих сидел морской офицер, лейтенант. Он беспрестанно поглядывал на часы и кусал губы. Его сосед, православный священник в рясе, краем глаза наблюдал за лейтенантом, но в отличии от последнего, был спокоен. Наконец, когда лейтенант случайно прокусил себе губу и приложил к ней белоснежный носовой платок, священник тронул рукав его кителя и мягко спросил:
- Молодой человек, вы, часом, ожидаете не рейс Москва-Владивосток?
- Да, так оно и есть.
- Значит мы с вами товарищи по несчастью. Не надо так волноваться. Если даже что-то и случилось, мы пока все равно ничего не сможем сделать. Успокойтесь, наберитесь терпения. Я думаю, скоро ситуация прояснится, а пока лучше смириться с обстоятельствами.
Офицер с отчаянием посмотрел на святого отца.
- Прошло только три часа... - добавил священник.
- Но почему они молчат, почему не скажут что-то вроде "из-за плохой погоды вылет самолета задерживается"?
- Ну... Может быть не считают, что три часа - это много. Тем более для рейса Москва - Владивосток. На моей памяти, например, не было ни одного случая, когда московский самолет прилетал вовремя. Сами посудите - двенадцать часовых поясов, тридцать тысяч километров! То в Москве туман, то в Свердловске дождь... Задержка этого рейса - обычное явление. Вот поэтому и молчат.
В глазах лейтенанта появилась надежда. Он вздохнул.
- Да. Пожалуй вы правы. Надо взять себя в руки.
- Ждать, действительно, тяжело. Зато, когда человек ждет, его чувства настолько обнажены, что он может в них по-настоящему разобраться. А таких моментов, заметьте, в жизни случается не так уж и много. К тому же, после долгого ожидания, встреча будет радостнее вдвойне.
Священник улыбнулся. Лейтенант тоже.
- Я жду друга, - продолжал святой отец, - он русский, как и я служит в православном храме, но родился и живет на Аляске. Потомок русских переселенцев. Был по делам в Москве. Теперь - проездом ко мне в гости. Очень хороший человек. Когда-то я прочитал его статью, и написал письмо. Он ответил. Мы около трех лет вели переписку, и вот теперь, бог даст, встретимся.
- А я жду женщину, - не сказал, а скорее выдохнул, лейтенант, - очень красивую и любимую. Эта встреча для меня значит так много!
Лейтенант слегка смутился, как-бы стесняясь сказанного. На какую-то долю секунды он показался священнику простым влюбленным мальчишкой, потерявшимся в собственных чувствах. Но в его словах прозвучала отнюдь не юношеская тоска. Их сказал мужчина, достаточно зрелый, чтобы разбираться в себе. Встреча действительно значила для лейтенанта очень много.
- Когда мужчина любит женщину, это прекрасно, - искренне произнес священник, - настоящая любовь свята. Это самое великое чудо в жизни человека - единение двух сердец, двух начал.
Святой отец хотел сказать что-то еще, но лейтенант его перебил.
- Вы так чувственно говорите, святой отец, что мне, честное слово, стало очень неудобно перед вами. Дело в том, что в нашей любви столько греха!
Священник внимательно посмотрел на собеседника.
- В таком случае, я хотел-бы помочь вам, молодой человек. Раз уж нас с вами свел бог, раз уж разговор принял такой оборот, я не смею молчать. Вы молоды. Нельзя начинать жизнь с греха. Всегда возможно сделать так, чтобы любовь не была греховной, поверьте. Мне кажется, нам еще тут долго сидеть. Если вы никуда не торопитесь, давайте пройдем в кафе и там, за столиком вы мне все расскажите. Вы меня не бойтесь. У меня такая работа - принимать исповеди и давать советы. Если что-то объявят о самолете, мы в любом случае услышим.
Офицер согласно кивнул. Они поднялись на второй этаж. Буфетчица, откровенно рассматривая столь странную пару, принесла заказ - пиво лейтенанту, чай с пышкой - святому отцу. Офицер пригубил бокал и сказал:
- Знаете, я давно ни с кем не говорил о сокровенном. Очень хочется выговориться. Я расскажу вам все, все как есть, а вы уж сами решайте, ладно?
- Конечно, - молвил священник и отхлебнул чаю. Офицер скрестил пальцы, выдержал паузу, собирая мысли и подбирая к ним нужные слова. Потом начал рассказ.
Это случилось в восемьдесят третьем году , осенью. Мне тогда было почти четырнадцать лет. Однажды отец вошел в мою комнату и сказал: "Сынок, нам было тяжело одним, особенно твоей сестренке... Понимаешь, ей необходим кто-то, чтобы она стала настоящей, хорошей девушкой, да и тебе тоже нужно внимание, ласка в конце концов. Я ведь такой занятой... Вечно дела, дела...Ты не думай, я не хочу, чтобы этот кто-то занял в нашем доме место мамы. Но в доме нужна женщина. Просто необходима. Это закон жизни. И вот, у меня так получилось, что я нашел Машке маму, а тебе старшую сестру. Я бы хотел тебя с ней познакомить. Она сейчас сидит в гостиной".
Мой отец был директором центрального рынка. Мы всегда жили очень хорошо. У нас был двухэтажный дом, домработница, две машины и куча денег. Но все это не спасло маму. Она ушла в тридцать шесть лет. Год мы жили одни. Я ожидал услышать от отца что-то подобное. Дети очень чутки к настроению родителей и в последнее время, замечая за отцом разные мелочи, я догадывался, что он встречается с женщиной. Хорошо это было, или плохо? Как вам сказать... Ревность во мне, разумеется, кипела и хлестала через край, но отец стал мягче, он с большим вниманием относился к нам, чем прежде, перестал пить. Я видел в его глазах счастье, и поэтому, не желая сделать ему больно, набрался смелости и спустился с ним в гостиную.
Вот спускаемся мы в зал, а там, на краешке дивана, неловко так, сидит испуганная девчонка чуть постарше меня. Я даже не поверил, потом, когда узнал, что ей уже девятнадцать. Она была одета в светлые, блестящие колготки, короткую красную юбочку, черный вязаный жакет. А на золотых, пышных волосах, аккуратно лежал красный берет.
- Знакомься, сынок, - говорит отец, - это Августа. Августа - это мой сын, Александр.
- Здравствуйте, - сказали мы с Августой друг другу. Я отметил, что гостья говорит с легким акцентом. Отец рассмеялся.
- Ну-ну, хватит стесняться. Поговорите пока, а я скоро приду.
И вышел. Он всегда так делал, когда знакомил людей. Мы с Августой как-то сразу подружились. Я не воспринимал ее, как любовницу отца. Для меня она была просто девчонкой, новым человеком в нашем унылом доме. Оглядываясь сейчас в прошлое, я понимаю - тогда, во время нашей первой встречи мы с Августой сразу поняли, что нужны друг другу . Я ей - как связующее звено между отцом и его семьей, окружением, а она мне - как человек, который может понять, дать совет и теплоту, словом все то, что было у мамы, но чего не находилось у отца. Про себя отца я называл смотрителем зоопарка. Он кормил нас, одевал, обувал, тратил на нас огромные деньги и... и все. На этом его семейный долг заканчивался. А Августа... Когда отец оставил нас вдвоем, она первое, что сделала - закрыла окно. Потому что мой стул стоял на сквозняке. Так делала только мама... Помню, разговор шел о книгах. Глупая, надо сказать тема. Августа старалась изо всех сил его поддержать, хотя я сразу понял, что она практически ничего никогда не читала. Но она слушала меня, увлеченно слушала. Ей действительно было интересно. Когда папа вернулся с кока-колой в руках ( не забывайте, что на улице был восемьдесят третий год!), мы болтали совершенно непринужденно. Увидев отца, получив от него банку, Августа как-то съежилась, и мне стало жаль гостью. Мне захотелось ее приободрить, сделать что-то приятное. Я открыл свою банку и дал ее Августе.
- Это тебе, - сказал я.
Августа смущенно улыбнулась. И по тому, как они посмотрели тогда на меня - Августа и отец, я интуитивно понял, что совершил нечто большее, чем просто открыл банку, но не придал этому никакого значения. Мне вполне хватало радости впервые за много-много дней быть кому-то нужным.
Дня через три Августа переселилась к нам насовсем. Сразу в доме стало как-то теплее. Во-первых, вернулся этот ни с чем не сравнимый уют, который может создать только женская рука. Лежит, скажем, коврик. Ну лежит себе и лежит. А женщина поправит его чуть-чуть, и он станет лежать намного лучше, чем прежде. Все вещи, от иголки до кресел, вновь обрели свое место. Не новое, а именно свое. Моя одежда теперь всегда была выглаженной и чистой. Штаны , порванные в школе, к утру оказывались заштопаны. В шкафу появились новые рубашки. Машка стала снова носить косички с бантиками. Перед школой я теперь ел горячий завтрак, а не холодные, пусть даже жутко дефицитные, консервы. Дом наполнился солнцем. Как раньше, с мамой.
С Августой мы стали настоящими друзьями. Мы вместе ездили играть в теннис, вместе читали одни и те же книжки, таясь от отца, смотрели по видео ужасы, и за стол садились тоже вместе. Августа обязательно ждала моего возвращения из школы, и когда я обедал, сидела напротив, с нежной улыбкой наблюдая, как я жадно глотаю то, что приготовила она. И самым приятным было то, что Августа не забавлялась надо мной, как это часто взрослые делают с детьми. Мы были на равных.
Глядя на все это, отец буквально летал от счастья. Видимо он не ожидал, что я отнесусь к его жене так. Иногда, на какой-нибудь вечеринке, он прилюдно сгребал меня и Августу и молча прижимал к себе, загадочно улыбаясь. Отец обожал показываться на публике, быть в центре внимания. Его семейное счастье, которое он показывал всем, к случаю и не к случаю, являлось предметом гордости отца и жгучей зависти его знакомых.
Но Машка, сестра, напротив, сразу отдалилась от Августы , несмотря на то, что ей тогда едва исполнилось четыре года. До Августы Машка была в доме единственной любимой отцом представительницей женского пола, и отец , естественно, оказывал ей значительно больше внимания, чем после своей второй женитьбы. А Машка, как все дети, прекрасно все чувствовала и очень ревновала Августу к отцу.
Я переживал и за Машку, и за Августу, а отец ничего не замечал, или делал вид, что не замечает. Он вообще, становился другим. Конечно, его жизнь вернулась в привычное русло, у него было все, о чем только может мечтать мужчина сорока двух лет. Он успокоился и снова запил, но уже не от горя.
Августа старалась не замечать отцовских выходок. Когда его, бесчувственного, приносили собутыльники, или он, пьяный, врывался во двор на своей "Волге", сшибая закрытые ворота, Августа раздевала его, уводила в спальню, убирала за ним, звонила, извинялась, а потом приходила с Машкой ко мне и мы, втроем, играли, читали книжки, или просто рассказывали смешные истории.
Шло время. Я прилежно учился в английской спецшколе, посещал два раза в неделю классы фортепьяно, играл по субботам с Августой в теннис, или ездил верхом. Я взрослел, и потихоньку превращался из мальчика в мужчину. Августа время от времени говорила мне о переменах, происходящих со мной, невольно заставляя переосмысливать привычные взгляды на вещи.
Однажды меня сильно побили одноклассники. Я пришел домой в слезах, испытывая не сравнимую ни с чем обиду и стыд. Я не смог дать им сдачи, потому что испугался. А они не просто били меня, они унижали, втаптывали в грязь. Я был на грани срыва.
Дверь открыла Августа. Увидев мои слезы и ссадины, она очень разволновалась и стала расспрашивать, что случилось. Вначале я хорохорился, огрызался, а потом, когда чувства комком подкатили к горлу, прижался к ней, выплакался всласть и рассказал все как есть. Я думал, что Августа будет меня стыдить, а она погладила голову и сказала ласково:
- Не надо, братишка. Все будет хорошо. Ты у меня вон какой крепкий мужик! Вспомни, какие сильные подачи ты даешь. Представь, что морда этого Вадика - теннисный мячик. Как дай ему! Чтобы улетел! У тебя получится.
- Не получится!- кричал я в ответ, захлебываясь слезами.
В глазах Августы появилась ненависть. Я никогда не видел ее такой.
- Получится, понял? - твердо сказала она.
Я испугался, подумав, что ненависть относится ко мне, и пролепетал:
- Да...
А она вдруг рассмеялась, снова став прежней:
- Да ладно тебе, это я так, чтобы ты не раскисал. У тебя с Вадиком все получится. Прямо завтра с ним разберись. Я в тебя верю.
И она меня поцеловала....
Весь оставшийся день я трясся от страха перед Вадиком и мысли , что он меня снова побьет, что об этом узнает Августа. Ночь прошла в каком-то полусне, словно в бреду.
А назавтра упитанный Вадик опять бил меня, а я терпел, терпел, и все время думал об Августе. Я испытывал жестокий стыд. Я не мог прийти домой и сказать ей, что меня снова побили. И вот, когда этот Вадик ударил в живот, я , вместо того, чтобы согнуться и упасть, вдруг почувствовал вместе с болью такой же сильный, как боль, прилив ненависти к его, как сказала Августа, МОРДЕ. Я забыл про все свои страхи и в каком-то сумасшедшем порыве, взорвавшись от ненависти, бросился на Вадика и прокусил ему щеку. Он страшно заорал и убежал вместе с приятелями, прикрывая рану окровавленными пальцами. Я остался на пустыре один. Подобрал свою сумку, взял забытую сумку Вадика и поплелся домой. Августе я рассказал все без утайки. Пока я говорил, она протирала мне лицо, обрабатывала спиртом ссадины. Выслушав до конца, Августа подобрала сумку Вадика и сказала:
- Надо будет обязательно отдать.
И все. Я поначалу удивился, что она не похвалила меня за "проявленный героизм", а потом понял, что спрашивать ее об этом не стоит. Она выглядела озабоченной и потерянной. Я не хотел тревожить ее расспросами.
Вечером явился папа Вадика, декан кафедры романо-германских языков местного университета. Отца, как всегда, не было дома. За меня отдувалась Августа, а я сидел в укромном уголке и незаметно наблюдал за разговором.
Декан открыто пожирал Августу глазами, разглагольствовал о моем аморальном поведении и своей высокой интеллигентности. Августа попыталась как-то замять скандал, но в ответ послышались угрозы. Тогда она, не стесняясь, послала этого декана куда подальше. Он завертелся в кресле, как угорь на сковородке, вскочил и убежал, что-то визгливо крича. Сумка Вадика так и осталась лежать на ковре. На следующий день я в школу не пошел. Меня оставили дома, а отец поехал к декану улаживать проблему. Все кончилось тем, что отец устроил Вадику пластическую операцию, после которой укушенный стал вежливо здороваться со мной.
Пролетел еще один год.
Семейная жизнь отца начала понемногу давать трещину. Между ним и Августой все чаще происходили ссоры. Она уже не сдерживалась, как раньше, когда он приходил домой пьяным. Порой, начавшись вечером, скандалы не утихали даже к полуночи. В такие дни, я, очень страдал. Отец называл Августу деревенской дурой, тупой истеричкой, превозносил до небес свои заслуги, напоминал ей о прошлом. А я жалел мачеху и чувствовал обиду за нее. Иногда ночью я даже плакал в подушку. Ведь отец совершенно не знал Августу, она была другой.
Скандалы не прекращались. Часто слышалось: " Найду другую", "развод"... Тогда я переживал особенно сильно.
Как-то я читал книгу и услышал громкую латиноамериканскую музыку, доносившуюся из папиной спальни. Я отправился полюбопытствовать в чем дело и обнаружил Августу в трессе и гетрах, танцующую так здорово, как в американском кино. Я стоял у приоткрытой двери , завороженно наблюдая мачеху со спины. Августа не видела меня и потому совершала дикие, свободные, слишком откровенные движения... И, вдруг, она обернулась, будто что-то почувствовала, и заметила меня. Августа словно очнулась, мгновенно прекратив свой танец.
- Ты не поехал с отцом? - спросила она, еле переводя дыхание.
Если бы вы видели ее в ту минуту! Лоснящийся тресс сливочного цвета облекал ее стройную фигуру так совершенно, что казалось, был сшит специально для нее. Раскрасневшееся от танца лицо блестело от пота. Волосы в беспорядке прилипли к крепкой груди, едва скрытой трессом, в глазах горел яростный, свободный огонь. Она показалась мне настоящей амазонкой, гордой и необузданной, как дикая лошадь. Но видение длилось мгновение. Августа смутилась, повернулась спиной, одним движением надела халат, собрала волосы резинкой в пучок. Мне стало неимоверно стыдно. Я отступил, закрывая дверь, и случайно прищемил палец. Я упал на пол, и стараясь облегчить боль, от которой зудела каждая косточка, засунул руку между колен, и сжал ее. Прибежала Августа, присела на корточки рядом, испуганная, потерянная и спросила, что произошло. Я посмотрел на нее и случайно заметил под халатиком ткань сливочного тресса ... Я застонал. Но не от боли, которая вдруг прошла, от желания.
После этого случая я стал смотреть другими глазами на свою мачеху. Она, конечно , все поняла и стала сдержанной, какой-то строгой. Мы больше не играли вместе в теннис, не ездили на лошадях. Она старалась не оставаться долго со мной наедине, перестала носить облегающую одежду. Мне было горько и больно. С одной стороны я терял доброго друга, а с другой, внутри с каждым днем копилось что-то, заставляющее трепетать сердце и не спать по ночам. В один прекрасный день отец представил меня своему приятелю, который "случайно" зашел к нам в гости со своей шестнадцатилетней дочерью. Потом родители удалились на веранду, плотно прикрыв за собой дверь. Я остался с Леной вдвоем. Видимо ей подробно объяснили, как себя вести - поговорив с гостьей полчаса, я в итоге пригласил ее на свое совершеннолетие.
На том дне рождения улыбались все, кроме меня. Просто Лена не была худенькой и не имела золотистых, до плеч волос...
Месяц я водил ее по кафе и театрам, а потом бросил. Чтобы не замкнуться в себе, я остервенело занялся английским. Тогда это было модно - слушать тяжелый металл и учить английский. Отец даже нанял домашнего преподавателя. Я занимался до головной боли, до искорок в глазах. Когда репетитор сказала отцу, что большего дать мне не сможет, и посоветовала всерьез подумать об инязе, отец устроил меня к знакомому преподавателю каратэ, бывшему афганцу. Чтобы развеяться и снять учебный стресс. Тогда каратэ только начало выходить из подполья. Три раза в неделю я разряжался в неуютном сером подвальчике, на полу, застланном пыльными матами. В каждом спарринге я видел перед собой золотые волосы... Я бил нещадно и не чувствовал боли. Сенсей гордился мной.
Я очень хорошо помню тот день - двадцать четвертое марта восемьдесят шестого года. Накануне я слегка простыл и не пошел в школу. Машка гостила у бабушки, подальше от семейных дрязг. Все утро отец кричал на Августу. Около полудня он умчался на своей "Волге", как позже оказалось, до утра. Я не закрывал дверь в свою комнату и слышал, как Августа сначала долго плакала, а потом позвонила подруге. Они говорили минут сорок. Я напрягал слух, пытаясь понять, о чем идет разговор. И вдруг, словно иглы вонзились в мозг:
- Опять к ней!
Августа громко, я бы даже сказал, истерически, выкрикнула эти слова. Поэтому я услышал их особенно четко. Я не выдержал и подошел к ее двери.
- Неужели у твоего Эдика нет друзей? Пусть приведет кого-нибудь... Я больше так не могу... Пусть он поймет, что я тоже женщина.... Да...Хорошо.... В шесть у тебя... Пока!
Но прежде чем Августа сказала "пока", я уже знал, каким ударом угощу этого Эдика и того "кого-нибудь". Что угодно, только не кто-нибудь!
В порыве гнева я вышиб, запертую изнутри на крючок, дверь спальни и влетев туда, упал к ногам Августы. Она в испуге застыла, как была - в кремовом комбидрессе, сидя на постели с телефоном в руках. Впервые в жизни я обнял ее ноги, и содрогнулся от лавандового запаха белой кожи, от трепета кружев, стекавших между бедер, от блеска тончайшего шелка на ее животе. Я крепко-крепко прижался к ногам Августы и зашептал:
- Милая моя, милая. Я никуда тебя не отпущу. Если ты хочешь изменить, умоляю тебя, измени со мной. Я так тебя люблю, больше всех на свете!
Телефон, звякнув, упал на пол. Августа коснулась губами моих волос, а потом положила мне на плечо голову и беззвучно заплакала. Выплакавшись, сказала:
- Братишка, прости меня, дуру. Никуда я сегодня не пойду. И изменять твоему отцу не буду. Если у меня есть такой славный братишка, то пусть все, к черту, остается, как есть. Не сердись на меня, ладно? Я просто очень устала ...
Я ответил ей, что думал:
- Рано, или поздно, ты все равно это сделаешь. Выбери тогда меня...
Августа всхлипнула.
- Это великий грех, братишка. А я и без того очень грешна. И потом, я старая для тебя. Ты подрастешь. Встретишь хорошую девушку, и поймешь, что я для тебя плохая пара. Да, ты прав. Рано , или поздно я твоему отцу изменю. Но ты навсегда останешься для меня братишкой. У меня же никого нет на свете, кроме тебя. Правда.
Она вытерла ладонью слезы и случайно коснулась моей щеки. И тут я забыл обо всем. Я повалил ее на простыни, прижал к постели всем телом. Она застыла , не дыша, закрыв глаза. Ее тело дрожало, как от холода. Я ненавидел себя, но не мог Августу кому-то отдать. У меня ведь тоже не было никого, кроме нее.
Я коснулся губами ее век. Августа резко встрепенулась, стала вырываться. Я сжал ее извивающееся тело и стал целовать, целовать... Я делал это с женщиной впервые в жизни. Сердце рвалось наружу. Скоро стало трудно дышать, перед глазами поплыли круги. Я провалился в черноту ...
Очнулся я на полу. Лицо мне накрывала простыня, улитая нашатырем, а Августа, плача, разрывала мою рубашку, готовясь делать массаж сердца. Когда Августа заметила, что я пришел в себя, она легла на меня, как-бы сохраняя, оберегая собой ото всех зол и несчастий мира. Мне на лицо капали ее слезы, она всхлипывала и шептала, как в бреду, прижимаясь все сильнее и сильнее:
- Никому не отдам своего братишку, никому братишку не отдам...
Я ощущал себя воином, который лежит на поле брани, зная , что победил, но не зная, выживет ли после стольких ран... Все о чем я так долго мечтал, явно и подспудно, свершилось. Я боялся в тот час только одного. Провалиться в черноту насовсем.
Потом я встал. Мутило, звенело в ушах. Августа довела меня до кухни, дала выпить какие-то капли, потом поила крепким чаем и, пока я пил чай, сидела со мной рядом, рука к руке, коленка к коленке. Вы не представляете, святой отец, на сколько лет я возмужал тогда! Я стал мужчиной, еще не став им физически, просто потому, что рядом была любимая женщина.
До утра мы были вместе. Мы не могли насытиться, мы не верили, что все происходит на самом деле. Круг замкнулся. Все объяснилось, начиная с той самой минуты, когда отец представил нас друг другу. Мы оба знали, что совершаем тяжкий грех, что так не должно быть. И в то же время, мы знали, что иначе просто быть не может. Я безмерно благодарен судьбе, или богу, не знаю кому, за то, что первой женщиной была у меня Августа. Это дар неба, цену которому просто невозможно измерить.
Отец вернулся только утром. От него пахло водкой и дешевыми женскими духами. Дома он выпил полбутылки коньяку и проспал до вечера. Пока он спал, Августа была в моей спальне.... Человеческий мозг состоит из двух полушарий. Так вот, одно мое полушарие в тот день разводило костры самосожжения, а другое - пламень любви. Я спал с женой собственного отца и захлебывался в грехе, но утонуть не давала Августа. Именно она, святая грешница, явила мне всю благодать рая. А благодать эта заключалась в двух словах - быть рядом. Мое тело перестало быть только моим. Мои губы хранили вкус ее кожи, мои руки пахли ее духами, я дышал в унисон с ней, и , казалось, даже читал ее мысли...
Проснувшись, отец снова уехал, а мы только этого и ждали. Знаете, если бы Августа сказала убить его, я бы убил собственного отца только за то, чтобы не потерять ее.
С этого дня отец стал открыто ездить к своей пассии. Домой он возвращался либо пьяный, чтобы проспаться, либо для того, чтобы взять что-то из вещей. Машка продолжала жить у бабушки. Конечно, моя учеба пошла прахом. Изо всех предметов я успевал только по английскому и физкультуре, но до окончания школы оставалось каких-то три месяца, и преподаватели, помня мои былые заслуги, закрывали на все глаза.
Проблемы начались на выпускных экзаменах. Я не мог ничего написать. После первого же экзамена - алгебры, когда я сдал комиссии чистый листок, директор школы связался с моим отцом. Я не знаю, сколько заплатил за меня отец, только когда я получил аттестат, в нем стояли пятерки... Я видел, что несмотря на свое пьянство и уход из семьи, отец прилагал максимум усилий, чтобы я ни в чем не нуждался и не жалел об ошибках. Тогда мне казалось, что для него это был всего лишь вопрос чести своего имени, которое имело в городе немалый вес. Но теперь я понимаю - отец действительно любил меня, любил так, как мог, как позволяла его должность, его понятия и жизненные принципы.
О своей жене он, казалось, забыл. Он просто не замечал ее, как если бы ее не было вовсе. Конечно, Августа и моя мать были совершенно разные. Мать всегда закрывала глаза на водку и женщин. Она жила в первую очередь для нас, своих детей, а отцу в силу супружеского долга, посильно создавала уют и жизненный комфорт. Она радовалась, когда он показывал свои чувства к ней, и старалась не видеть всего остального. Августа же хотела быть хозяйкой отца. А он все и всегда делал сам. У него никогда не было хозяев. Он сам был хозяином себе и всем окружающим его людям, и никогда не шел ни на какие уступки.
Августа говорила, что отец подозревает ее в измене. Он догадывался, что она изменяет, но не знал с кем. Сейчас я понимаю, что отец выжидал, предполагая, что рано, или поздно Августа совершив какую-то ошибку, выдаст истину, и оказался, как всегда, прав.
На выпускной вечер пришли отец и Августа. Отец стоял в сторонке вместе с какими-то солидными людьми и вел неторопливую беседу. Августа, как и большинство гостей, сидела за столиком, с восторгом наблюдая за всем происходящим. В зале погас свет, остался лишь тихий полумрак, и ведущий объявил белый танец. Заиграл "Вальс цветов". Наши девчонки прошли мимо меня, и вдруг, вы только представьте себе эту сцену, через весь зал, когда люди уже разобрались по парам, идет красивая женщина, берет меня за руку и уводит в танце в самый центр зала... Я был в восторге от вальса и не скрывал своей радости. Шампанское, выпитое Августой до официальной части, стало той самой ошибкой, которую ждал от нее отец. После вальса он исчез. Я стал его искать, выбежал на крыльцо школы и увидел отъезжающую на полном газу "Волгу"...
Отец не появлялся дня три, а потом, прямо с порога, заявил - либо я отправляюсь в Ленинград, в высшее училище офицеров флота, либо в армию. На дворе стоял восемьдесят шестой. Еще был Афганистан, и уже стреляли на Кавказе. Конечно, я выбрал училище.
Папа знал, что делал. Спустя месяц после начала занятий, весь первый курс вывезли на одинокий остров в Балтийском море, где мы и просидели безвылазно до лета, пока не начались экзамены. Мы постигали азы корабельной науки и все прелести одиночества дальнего плавания. Многие не выдерживали и уезжали. Но какая-то связь с миром все же поддерживалась. Ребятам присылали из дома письма, посылки, а я имел только счет в центральной ленинградской сберкассе и больше ничего. Я не получал ни единого письма, ни единой весточки из дома. Вначале мне было страшно. Перемена быта и без того действовала на нервы. Я чувствовал себя брошенным, никому не нужным. Но у меня появились друзья, и тяжелое чувство одиночества постепенно прошло. После мне стало казаться, что произошедшее между мной и Августой - всего лишь случай, и не более того, что никаких чувств на самом деле не было, что после того, как я уехал, Августа вскорости забыла меня. В подтверждение подобным мыслям, я выискивал в памяти все негативное, связанное с Августой, и хотя негативного было мало, но и того, что я откапывал, хватало, чтобы считать мачеху чуть ли не средоточием зла. А потом наступила весна и тогда мне стало все равно. Я огрубел и заматерел. В мае нас привезли в Ленинград - готовиться к сдаче экзаменов. Я добросовестно учился днем, а ночью прожигал деньги со сберкнижки в компании ленинградских шлюх.
Сдав сессию, я долго думал - стоит ли ехать домой, или нет и, наконец, решил - стоит, хотя бы для того, чтобы сжечь последние мосты.
О моем приезде не знал никто. Отец оказался дома. Он искренне обрадовался . За эти десять месяцев, что я его не видел, он постарел, осунулся, в его глазах слезилась грусть, а волосы стали почти седыми. Мы обнялись, крепко, по-мужски. Я почувствовал нежность, исходящую от отца. Он тоже, как и я стал другим. Прибежала повзрослевшая Машка. Я дал ей шоколадку. Она сказала "спасибо" и скрылась в комнате. Отец стал громко рассказывать новости - что он ушел с должности директора и открыл собственный кооператив, что бывший заместитель, ставший после его ухода директором рынка, был вскоре убит , что в городе идет настоящая война между бандитами, что умер дед, отец мамы, а тот самый, укушенный мною Вадик, женился на Леночке, с которой я когда-то встречался. Отец показал своего бультерьера, почти щенка. Пес поначалу разлаялся, а потом, когда я протянул ему руку, подбежал и завилял хвостом, ожидая, когда ему почешут ухо.
Я приласкал пса и вдруг, сам не зная почему, повинуясь больше наитию, чем сознанию, посмотрел наверх. На лестнице, ведущей на второй этаж, стояла Августа в розовом шелковом халате. Наверное, она стояла там уже достаточно долго. Отец тоже заметил ее, но рассмеялся и попросил собирать на стол. Августа стала спускаться, и я с удивлением увидел, что она из девчонки превратилась в настоящую женщину. Ее уверенный взгляд, ее плавные, спокойные движения, колыхание бедер, грудей, волос - все сводило с ума. Я, как идиот, стоял и смотрел на нее, во все глаза. Она подошла, тронула губами мою щеку и сказала:
- Здравствуй, братишка, как ты хорош!
И я с отчаянием понял, как жестоко ошибался. Августа меня любила.
- Да, - подхватил отец, - морская форма ему к лицу. Ты очень возмужал, в глазах у тебя появилась хватка. Я люблю это в людях. Пойдемте на кухню, надо обмыть приезд нашего гардемарина.
Дома я гостил месяц. Отец постоянно был со мной. За время моего отпуска он уделил мне столько внимания, сколько не уделял за все восемнадцать прошлых лет. Он все делал искренне. Он нуждался во мне, как в последнем оплоте, как в человеке, которому можно довериться. Он больше не пил и вел тихую домашнюю жизнь, лишь иногда появляясь для контроля в своем кооперативе. К Августе он меня не ревновал, и я знал почему - это была своего рода проверка. На мою вшивость.
Августа не показывала виду, что между нами что-то было. Мы просто общались с ней, как старые хорошие знакомые. Она трепетно ухаживала за отцом, заставляла его принимать в срок таблетки, следила за тем, чтобы он не пил слишком много. Она с не меньшей заботой относилась и к Машке, которая хотя и звала ее "мама", но все равно, держалась отчужденно. Казалось, что все мое прошлое - история другого человека.
За неделю до моего отъезда, у отца случился приступ. Виною тому явился бухгалтер кооператива, сумевший обсчитать отца на приличную сумму. Обман был раскрыт, бухгалтер наказан, но отца увезла "скорая" прямо от обеденного стола. Я вернулся домой поздно - говорил с врачами, доставал необходимые лекарства, договаривался, суетился, совал деньги, коньяки. Так требовал отец, и я в точности исполнял все его указания.
Августа ждала меня и не ложилась спать. Она подогрела ужин, заварила чай. Внимательно выслушала все, что сказали мне врачи - отцу нужен покой, долгий уход, куча лекарств. Мы говорили до полуночи, потом пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.
В открытое окно светила полная луна. Я смотрел на лунные моря и в сотый раз мысленно открывал дверь отцовской спальни, где спала Августа. Предметы казались призрачными, а мое бодрствование - сном. Я часто вставал и подходил к двери. Мне виделся отец, лежащий в палате, с иглой капельницы в вене. Он был далеко, Августа же - в десяти шагах. Августа любила меня, искренне и бескорыстно, просто за то, что я был. Отец цеплялся за меня от безысходности, он стал невостребованным, и все его прежние связи, все обязанные ему люди отвернулись от него, как от бесполезной вещи. А если отец снова обретет былой вес? Он опять отвернется от меня ? По-человечески я жалел отца, мне не хотелось оставлять его одного, больного, брошенного. Но пришло время выбирать. Один раз, на всю жизнь. И я выбрал Августу. Я пришел к ней в ту ночь, и дверь ее спальни, оказалась не заперта.
Все остававшиеся до отъезда дни, мы с Августой честно навещали отца, делали все, что было в наших силах, чтобы он поправился. А когда настал день моего отъезда, мы отвезли Машку бабушке и вдвоем улетели в Ленинград.
В Ленинграде у Августы нашлись знакомые, она устроилась танцовщицей в ночной ресторан. Мы снимали комнатку в коммуналке, и едва сводили концы с концами. Денег хватало лишь на самое необходимое. Так прошло еще два года. Я не знал ничего об отце. Не бывал на родине. Я привык к Ленинграду и к тому, что Августа постоянно находилась рядом.
В декабре восемьдесят девятого, перед самым Новым годом, Августа сменила работу. Теперь она танцевала в варьете. Там платили неплохо и не было назойливых "гостей". Как-то, она прибежала довольная домой, и сообщила, что ее сняли в рекламном ролике. Помните рекламу банка "Император", где на тигровой шкуре у камина лежит женщина? Его часто крутили тогда по телевизору. Вот это и была моя Августа.
На гонорар она купила себе шубку. Мы вдвоем ходили в субботу вечером в магазин и долго выбирали , пока не нашли именно ту, которую хотела Августа. На оставшиеся деньги мы накупили вина, фруктов, конфет и счастливые пришли домой. Было десять часов сырого мартовского вечера. Едва я снял шинель, как в дверь позвонили. На пороге стоял совершенно седой отец. Он пришел не один - с двумя здоровенными парнями - рыжим и брюнетом, которых я не знал. Отец поздоровался, попросил разрешения войти, разулся, прошел в комнату и, не сняв пальто, сел на диван. Парни остались в коридоре.
Отец осмотрел обстановку, грустно улыбнулся, потом сказал, с презрением глядя на меня:
- И ты думаешь, что твоя женщина достойна этого? Зачем ты ее мучаешь? Зачем ты вернул ее в то дерьмо, из которого я когда-то ее вытащил? Я не хотел вам мешать. Я понимаю, что старость всегда проигрывает молодости в вопросах любви. Я не обиделся тогда на вас, и поверь, если бы ты попросил меня помочь, я бы тебе помог. Как -никак, ты мой сын, а это что-то да значит. Но я не об этом. Я о другом. Ты предал свою женщину. Ты не имел права заставлять ее вновь заниматься ЭТИМ.
Отца перебила Августа:
- Меня никто не заставлял. Я танцую ради твоего сына, которого ты никогда не любил, чтобы в его жизни был рядом человек, который поможет ему в трудную минуту. Где ты был, когда он взрослел, когда становился мужчиной? Ты не вставал к нему, когда он болел и метался в жару. Ты не заглядывал в его дневник, ты не знал в чем он ходит. Ты не интересовался, что он ест, чем дышит, как вообще живет. Его воспитала я, я сделала его порядочным , любящим мужчиной. До девятнадцати лет я не знала, что такое любовь, я не верила, что на свете могут быть люди, которые тебя любят просто за то, что ты есть, которые готовы за тебя отдать все, даже собственную жизнь. Я пришла в твой дом от безысходности, а нашла в нем именно то, чего никак не ожидала найти, своего дорогого братишку. Я никогда не брошу его, как-бы тяжело мне не было, потому что он единственный, кто видит во мне человека. Не ресторанную шлюху, не содержанку. Ты хочешь, чтобы я променяла любимого человека на проклятые деньги? Никогда!
Отец выслушал ее монолог спокойно. Он даже изобразил подобие улыбки.
- А почему наш гардемарин молчит, спрятался за маминой спиной? Что скажешь, братишка?
- Мы счастливы, отец. Уйди, пожалуйста. Не мешай нам жить
Отец подобрал новую шубку, которая лежала на диване. Покрутил ее в руках, усмехнулся, положил на место.
- Проклятые деньги...- произнес он.
Я вскипел и, стараясь успокоиться, ища поддержки, посмотрел на Августу. Как тогда, в истории с Вадиком, я увидел в ее глазах ту самую ненависть. Только теперь я знал, кому она предназначается. Августа подошла к отцу и дала ему пощечину. Я сначала опешил, а потом вскочил и едва удержал ее от повторной пощечины. Она быстро пришла в себя, уткнулась лицом в мою грудь. Я гладил ее плечи, шептал что-то ласковое.
Отец смотрел на нас, и лицо его каменело. Губы бледнели. Он сидел, не шевелясь, с минуту, потом медленно встал и вышел в коридор. В комнату ворвались парни. Они наставили на нас пистолеты и приказали Августе выйти. Я попытался возразить, но Августа меня сдержала.
- Не надо, братишка, - сказала она, - все будет хорошо.
И гордо вышла в коридор.
Я бросился следом. Раздался выстрел. Струя едкого газа заставила меня споткнуться и упасть. Рыжий колотил меня ногой по ребрам. Потом он разбил стекло серванта и ушел, хлопнув дверью. Я остался один. Назавтра пришлось покинуть комнату и переселиться в общежитие.
Жизнь меня все же чему-то научила.
Августа не писала, не звонила. Я не стал переживать и терзаться сомнениями. Я понял, что несмотря ни на что, Августа любила и продолжает любить отца.
Я вытравил ее тень из своей души, смог обуздать чувства, сумел как-то прожить полтора года, остававшихся до окончания , и даже получить диплом с отличием. На следующий день после государственного экзамена меня вызвали к начальнику училища. В кабинете кроме шефа сидели еще два каперанга. Они говорили со мной на английском о разной ерунде и, в конце разговора, предложили "работу" . Вы понимаете, что я имею ввиду. Я обещал подумать.
- Думайте, лейтенант, - сказал один из каперангов, - встретимся на выпускном вечере.
На выпускном я оказался единственным, к кому никто не пришел. Я стоял в углу, поглаживая новенький кортик, и вспоминал былые времена. О том, что произошло в середине вечера, товарищи потом рассказывали мне так.
К воротам училища подкатила "Мазда" непонятного из - за покрывавшей ее пыли и грязи, цвета. Из автомобиля выскочила очень красивая женщина в шикарном вечернем платье, и, закуривая по дороге сигаретку, без единого слова пронеслась через КПП. Первым, кого встретила она на территории училища, оказался наш зампохоз. Спросив у него: "Где празднуют вечер?", она ринулась в указанном направлении. Войдя в зал клуба, она сразу метнулась к оркестру. Едва закончилась мелодия, ведущий объявил:
- По просьбе очаровательной Августы - белый танец!
Заиграл "Вальс цветов". Августа стояла рядом с дирижером и искала глазами меня. Я подбежал к ней и мы закружились в ревущем, как ветер, счастливом вальсе. После танца мы отошли к окну. Возле нас возник начальник училища.
- Разрешите пригласить вас на следующий танец? - церемонно спросил он Августу.
- Извините, - ответила она, - сегодня я танцую только с мужем.
Начальник хитро покосился в мою сторону и исчез. Августа рассмеялась.
- Я сегодня как Золушка, - сказала она, - в двенадцать я уеду от тебя, братишка. Так надо. Но если все будет чики-чики, я скоро вернусь к тебе навсегда. Вот адрес, - она достала из сумочки бумажку, - напиши, как устроишься. Мне передадут.
Я дышал ее ароматом.
- Ты стала курить, сестренка.
- Так легче... Давай сбежим от всех?
- Давай...
Без пяти двенадцать она подвезла меня к КПП. Я вышел из машины, шатаясь от любви. Двигатель "Мазды" взревел, и Августа умчалась неизвестно куда. Я вернулся в клуб и разыскал начальника училища.
- Я готов дать ответ на ваше предложение, сказал я ему.
Начальник принял гордую позу.
- Да?
- Товарищ капитан первого ранга, отправьте меня на Северный флот. В такое место, где никто меня не найдет.
Конечно, на Северный флот я не попал. Меня, учитывая все мои достоинства, все же определили в то ведомство, где служили каперанги, и направили сюда, поближе к Америке.
Когда я устроился на месте службы, написал Августе письмо. Месяца через два пришел ответ, что она добилась развода и скоро приедет. И вот, сейчас, я жду ее. Моя история закончена.
Батюшка молчал. Он пытался найти слова и не находил. Наконец, он ухватился за какую-то мысль, попытался ее развить, но голос диспетчера сообщил:
- Вниманию встречающих рейс Москва - Владивосток! Просьба собраться в зале ожидания у первой от окна колонны.
Люди ринулись в зал ожидания. Офицер и священник поспешили следом за всеми и скоро потеряли друг друга из виду. В воздухе прозвучало брошенное кем-то слово "катастрофа" и толпа обезумела. Люди толкали друг друга, торопясь как можно быстрее оказаться у заветной колонны.
В зале ожидания стоял начальник аэропорта с несколькими серьезными людьми. Когда все собрались, он сказал:
- Самолет рейса Москва-Владивосток потерпел аварию в районе Читы. Количество жертв уточняется. Предварительные списки будут готовы только к утру. Штаб поддержки будет располагаться...
Лейтенант, не дослушав начальника, покинул зал. С пустым взглядом он вышел на улицу, поймал такси и попросил отвезти его в какой-нибудь ресторан поближе к дому. Там он заказал водки и к десяти часам вечера был совершенно пьян. Тем не менее, он сумел добраться до дома, где, не раздеваясь, рухнул на койку. В полночь зазвонил телефон. Звонок буравил слух, но пьяный не смог встать и снять трубку. Утром телефон вновь зазвонил.
- Алло?
- Алло, братишка. Наконец-то! Где ты был? Я тебе весь день звоню. Ты не волнуйся, я в Москве. У меня сумочку порезали в метро, билет с кошельком украли. Представляешь? Лечу первым рейсом. Я сейчас у Лорки, помнишь? ...Алло, ты слышишь меня? Алло!
Голос лейтенанта был неестественно хриплым:
- Нет, нет, - кричал он в трубку, - ты никуда не полетишь. Я прилечу к тебе сам. Первым рейсом. Сиди дома, никуда не ходи. Никуда! Жди! Еще созвонимся!
Лейтенант бросил трубку, вытер пот со лба и побежал по соседям занимать деньги.