В тот день отец сказал, что купил билеты в кино и завтра, в субботу, мы всей семьёй пойдём на "Унесённых ветром", вечерний сеанс. Стояли последние, умиротворитеьно-тихие летние дни. В субботу папа со службы пришел рано - в обед. Потому что сегодня мы идем в кино. Надо подготовиться. Ещё утром мама разутюжила отцу джинсы и рубашку. А сейчас она стояла у зеркала и примеряла новое платье, в котором ещё почти не ходила. Катька тоже готовилась залезть в обновки. Даже кот Мурик не гадил в цветочные горшки, а мирно дремал на подоконнике. Казалось - чего ещё желать от жизни? Вот уже несколько месяцев отец не ссорился с мамой; мне подарили вертушку, уселок и колонки, и мы с папой слушали пластинки Высоцкого. Я, наконец, со второго захода, поступил в институт. Там была военная кафедра и меня теперь не возьмут в армию. До начала занятий оставалось всего две недели. С трепетом я ожидал 2 сентября. Интересно, как это - учиться в институте? Я не пойду в армию. Я не пойду в армию! Я НЕ ПОЙДУ В АРМИЮ!!!
Ах, эта армия... Перед глазами всё ещё стояла малиновая морда полковника Банина из райвоенкомата.
--
Жалобы есть? - рычит полковник.
--
Да, - отвечаю я, - гастрит на нервной почве!
--
Что-о-о? - орёт Банин, и члены медкомиссии, врачи из поликлиники, грустно опускают глаза, - какой такой ещё гастрит? Пойдешь служить как все!
Не пойду, не пойду, не пойду! Вот тебе, Банин, на-кось, выкуси!
Нынче служить в армии не дай Бог. Солдаты бегут. Месяц назад у отца из части сбежало пятьсот казахов. Вначале приехало несколько странных людей из Казахстана. Аккуратные, вежливые, тактичные, в костюмах с галстуком. Они ходили возле КПП и говорили с солдатами - казахами, после чего эти казахи стали чаще ходить в самоволку. Причем не по одному, а целыми толпами. Никакие меры начальства на казахов не действовали. О странных людях отец докладывал в Серый дом. Отец говорил об этом маме на кухне. И не он один докладывал. Но в конце июля, воскресным утром, пятьсот человек, переодевшись в гражданское, самовольно оставили часть и никто их не остановил! Начкомвзвода лично открыл ворота, словно так и надо было.
Две недели назад у отца сбежал санинструктор и не вернулся. А в прошлый вторник в лазарете повесился молодой солдат.
На работу отец ходил в гражданском и носил при себе самодельную дубинку из валика от пишущей машинки - офицеров били в темных дворах.
Нет, в такой армии я служить не хотел ни при каких обстоятельствах. И вот, добился своего. Сколько сил ушло на это! Сколько денег было потрачено на репетиторов! 25 рублей - два часа занятий. Два раза в неделю - биология, два- химия, один раз, по воскресеньям - русский язык... На целый год я забыл обо всём - только и делал, что учился, учился, учился... Из школы - домой. Обед, уроки - потом к репетитору, потом - домой по тёмным, зловещим переулкам, ужин в половине девятого и опять уроки, до одиннадцати, но теперь для репетитора.
По субботам, после репетиторства по биологии, я ездил к Оксане, через весь город, делая две пересадки. Моя первая любовь продлилась три месяца. Конечно, она была несчастной. После неё на руке осталось три белых шрама и первая рана в душе. Но я нашёл в себе силы, собрался, сдал выпускные экзамены в школе и вступительные в институт. Даже курить бросил на нервной почве. И поступил. Здорово! Жалко только, что нет больше рядом Оксаны...
До фильма оставалось два часа. Я валялся на диваене.
Мысли цеплялись одна за другую. Я люблю размышлять. Завалился на диван, стал думать, вспоминать разное.
Я вспомнил детский сад, как плакал там первые дни и звал маму. А вдруг с ней что-то случится, ведь рассказывают же её подруги страшные истории про детей, которые ждут в саду маму, а она не приходит, потому что её сбила машина... А вдруг и моя тоже... И я плачу, плачу, плачу дни напролёт. Но как же здорово было, когда в пятницу ты гуляешь с группой на веранде и видишь, издалека, как подтянутый, стройный папа, в форме, идет за тобой. Он пришел первым, ещё никого не забирали. Вот обзавидуются все! И рядом с ним...рядом с ним... это на самом деле, это действительно так - идет мама! День становится в сто раз прекраснее. Лето превращается в сказку, потому что впереди - беззаботные выходные. И я иду. ДОМОЙ.
В саду мне очень нравилась девочка Таня. Однажды я поднял манжеты на курточке, сделал их как у Петра Первого и признался Тане в любви. Детство... Разве оно может закончиться? Разве мама и папа могут постареть?
А потом я пошёл в школу и в первый же день, на первом же уроке, первая учительница сказала так громко, что я испугался:
--
Запомните раз и навсегда - розовое детство закончилось!
Нет, детство на этом не закончилось, но мне впервые пришлось познакомиться со словом "надо". Надо учить уроки, надо идти в магазин, надо помогать маме, надо сидеть с сестрой, надо её любить, потому что ты - старший брат, надо уважать бабку. Я втянулся в учёбу, привык, что всё теперь надо.
В четвёртом классе, 21 апреля, наша классная объявила, чтобы назавтра, в день рождения Ленина, мы все пришли в белой рубашке. Я прибежал домой и радостно сообщил об этом маме. Мама, конечно, возмутилась, что я не сказал ей об этом раньше. А я раньше и не знал, мне сказали только сегодня утром. Ну и что, надо было ДУМАТЬ заранее, ответила мама. И с того дня, чтобы не обижать маму, я стал учиться ДУМАТЬ заранее.
Утром белая рубашка висела на стуле. Я ходил в школу во вторую смену. Никого из взрослых дома уже не было. И тут я вспомнил, что накануне не попросил маму погладить мне пионерский галстук, а ведь вчера, когда мы с ребятами шли домой, он был у меня вместо пращи и я тренировался, как Давид скульптора Микеланджело, про которого нам рассказывали на истории, бросать с его помощью камни!
Я спешно включил утюг, молниеносно постирал галстук и только стал его гладить, как позвонил папа. Я подбежал к телефону, сказал, что всё нормально и вдруг почувствовал запах гари. Поздно я вернулся к гладильной доске. Галстук уже вплавился в неё и его красные кончики сиротливо журились в агонии. Вот и думай заранее!
Все пришли в школу в галстуках, а я - без.
--
Где твой галстук? - спросила классная Любаша.
--
Я его сжег! - ответил я.
В классе наступила гробовая тишина. Любаша побледнела. А я испугался.
--
Как сжёг? - дрожащим голосом прошептала она.
--
Утюгом.
Любаша снова порозовела, дала мне полтинник и отправила спешно в галантерейный магазин, за галстуком, стоившим сорок восемь копеек.
Потом у меня появилась сестра. И я стал учиться быть самостоятельным. Научился правильно вешать брюки, чистить щёткой школьную куртку, пришивать пуговицы, утюжить пионерский галстук и жарить омлет с колбаской.
Потом я унылыми зимними вечерами простаивал часами вместе с бабкой в очереди за маслом. Очередь занимали днём, на запястье мне продавец писала шариковой ручкой номерок. И когда я, приходя с улицы, мыл руки, я мыл их осторожно, чтобы не смыть номерок, а потом к 17-00 плёлся с бабкой в очередь, стоял, ждал, показывал всем интересующимся свой номерок и, наконец, получал драгоценные пачки "Бутербродного" масла, две в одни руки. 400 грамм. Масло это было белым, на хлеб не мазалось, только кололось, обильно истекало сывороткой, но другого в магазине не продавали. Другое, желтое, "Настоящее", давали в пайках или привозили из Москвы.
Потом Горбачёв дал нам и всем остальным советским людям дачу - целых шесть соток. Я познакомился со стропилами, лагами, бутом и коньком. Совместным трудом близких и дальних родственников мы построили там за лето щитовой домик, обложили его к осени красным кирпичом и стали выращивать свою картошку, помидоры, огурцы и укроп с петрушкой, чтобы не покупать их втридорога на рынке. Расходы на бензин окупались осенью с лихвой. Я узнал, что такое помидор сливка, чёрный принц, дебарао, бычье сердце, ракета и карапузик. Научился копать огород "на целую лопату" и открыл для себя, что огурец, оказывается, покрыт чёрными маленькими колючками.
Потом я впервые прочел на 412 странице книжки "Биология" Карла Вилли слова: "...при половом акте (коитусе) пенис, находящийся в состоянии эрекции вводится во влагалище..." После этих слов мир перевернулся с ног на голову. Или наоборот, встал, как и должно, с головы на ноги. И я сразу понял, для чего этому миру нужен я сам и части моего тела. Я до дыр зачитал тайком от родителей 20-й том "Большой медицинской энциклопедии". Том начинался на букву Пэ. Прочитав его раза три, я просвещал менее сведущих и меньше читавших сверстников в вопросах половой жизни.
Потом был Чернобыль и мама в больнице со своей щитовидкой. И я, всякий раз приезжая к маме, рвался забрать её оттуда и видел в этой больнице людей с большим пластырем на груди.
--
У них брали костный мозг, - объяснял отец.
А дома я плакал. Выл в три голоса. Как маленький, хотя уже читал про половую жизнь. Мне было так грустно без мамы. Я боялся, что она может умереть, как тётя Лена.
Потом был "Модерн Токинг" и их первый показ в "Утренней почте". Показали светловолосого, крепкого Томаса Андерса и какую-то тётку с черными волосами. А Дитера Болена мы так и не увидели.
Потом был видик у брата Ромки, огромные кассеты, пахнущие запрещённым кино и чёрно-белые, гнусаво озвученные фильмы про живых мертвецов и горячую жевательную резинку. Чёрно-белые потому, что Ромкин отчим всё никак не мог поставить в телевизоре декодер.
Потом началась программа "До и после полуночи". Каждую субботу с 23-30 до половины второго ночи.
Потом открылись кооперативы и мне купили замечательные брюки-бананы с невообразимым количеством карманов и заклёпок. Я проходил в них целое лето, а осенью они расползлись по швам.
Потом был фильм "Кинг-Конг". Три с половиной часа я просидел с открытым ртом, не отрывая глаз от экрана. Казалось, большего счастья придумать невозможно.
Потом был "Взгляд" по пятницам и хроническая сонливость прогрессивной половины класса в субботу.
Потом начался Карабах. За ним - Киргизия, Тбилиси, Прибалтика, Баку. Поначалу я отмечал на карте красными кружочками места новых волнений. Но скоро их стало так много, что я перестал это делать.
Потом появились талоны на сахар. А чуть позже - и на другие продукты.
После Карабаха было землетрясение в Спитаке и Ленинакане и отец, которого посылали туда вместе с его стройбатом, вернувшись из четырехмесячной командировки рассказывал, что землетрясение - это наказание армянам за Карабах. Они первые начали там войну. И ещё он сказал, что Карабах - только начало. Начало чего, не понимал я?
Потом вывели войска из Афганистана и бабка с мамой успокоились в отношении меня. Они боялись, что меня могут послать в Афганистан, когда придёт срок мне служить в армии. Я вспомнил соседа по даче, который два раза был в Афганистане. Он ходил по своему участку в форме-"афганке", звенел медалями и выпивал с отцом на нашей веранде. Из третьей командировки сосед не вернулся. Мама с отцом ездили к нему на похороны и рассказывали потом по телефону своим знакомым и друзьям про цинковый гроб и окошечко, в котором ничего не видно.
Потом была книга "Мастер и Маргарита".
Потом был "Макдональдс" и бумажный стаканище из-под "Кока-Колы" с карандашами и ручками на столе нашей класухи. Её сын специально ездил в Москву, чтобы пообедать в "Макдональдсе".
Потом был выпускной вечер в школе. Там я впервые попробовал алкоголь - бокал шампанского. Хотя в тайне от всех курил уже год. Я не дождался конца выпускного, который обязан был запомниться на всю жизнь, не пошёл встречать рассвет. Мне это не было нужно. Напрыгавшись, наоравшись, нагулявшись по школьным коридорам, я ушёл с родителями домой в половине третьего. И сказал громко в школьном дворе:
--
Всё!
И не почувствовал внутри ни капли грусти от того, что школа закончилась. Всё - значит всё!
И ещё у меня была Оксана... Была...
Был её запах, её губы, её не по-девичьи крепкие формы тела, прогулки рука в руке мимо моста по которому женихи носили невест и сладкая щемящая радость внутри... Были её слова : "Мы больше не сможем встречаться" и холодный дождь стеной, сквозь который я шел несмотря ни на что, не понимая - плачу ли я на самом деле, или это небесная вода умывает мое лицо? Я пришел в храм и попросил продать свечку.
--
От меня ушла девушка, - сказал я монашке, - что мне делать?
Она участливо улыбнулась, с какой-то тихой жалостью, как на глупого ребёнка, посмотрела на меня и сказала:
--
Успокойтесь, молодой человек, - у вас всё ещё впереди. Поставьте свечки Николаю Угодничку, Казанской Матушке и Спасителю. И спокойно идите домой.
Потом был срыв - кровь, плач, бессонница и подготовка к экзаменам. Учёбой я заглушил боль первой потери.
Потом я провалился.
Потом была чёрная осень и промозглая зима, и опять учёба, до одури. Опять репетиторы и деньги.
Потом я устал от слова "иждивенец" и собрался назло всем в армию.
Потом был список принятых на первый курс и моя фамилия в нём...
..... - Алёша, пора собираться!
Это мама зовёт. Господи, неужели я так замечтался, что не заметил, как наступил вечер? Я быстро собираюсь, умываюсь, прыскаюсь туалетной водой. И мы, всей семьёй, счастливые и довольные, идём в кино. В буфете лакомимся пломбиром с сиропом. Он шариками лежит в круглых чашечках на ножке. Ждем третьего звонка. Фильм очаровывает. Южане милы и так похожи на наших белогвардейцев... Мы возвращаемся домой к полуночи и свет фонарей делает и без того удивительный вечер, сказочным. Жизнь прекрасна. Кларк Гейбл стал чуть ли не родственником. А Вивьен Ли так похожа на Оксану...
Я счастлив, безмерно счастлив. Чего же в жизни можно ещё желать? Пусть так, как сегодня, будет всегда! Какой восхитительный вечер, какое светлое, следующее за ним, воскресенье, какая прекрасная жизнь!
В понедельник 19 августа, проснувшись, я сразу почувствовал - где-то что-то случилось. Несмотря на то, что день был ясный, предметы окружала странная тёмная дымка, в душу забралось беспокойство. Известие о путче особенно потрясло бабку. Она бросилась скупать соль, спички, крупы, какие были в продаже и дешёвые рыбные консервы. Тоже самое заставила сделать меня мама. Никто ничего не знал. Отец пришёл с работы очень поздно. Им сказали на совещании, что в сложившейся ситуации надо исполнять приказы Ельцина. Потому что мы живём в России, а он - президент России. Возможно, в городе введут комендантский час и офицерам выдадут оружие.
20 августа небо заволокли тучи. Я поехал утром в институт - отвезти бумаги из военкомата и увидел на улицах множество угрюмых, серьёзных людей, которые скупали в киосках подряд свежие газеты и жадно читали последние новости.
Я тоже купил газету - "Правда". Вообще, в киоске оказалось слишком мало газет. Должно быть, новые и интересные - уже запретили... Я прочитал обращение ГКЧП к народу и почувствовал глубокое уныние и понял, что меня за уши, против моего желания тянут обратно в совок. Так не хотелось опять возвращаться в скучное прошлое!
Тогда не будет "Взгляда" и "До и после полуночи".
Тогда не будет "Рэмбо" и "Звёздных войн".
Не будет видика у Ромки.
Не будет Булгакова и Шаламова, Мережковского и Бунина.
Не будет свободных выборов и непривычно острых, интересных выступлений политиков по телевизору.
Опять мама станет тайком ходить в церковь, тайком, чтобы отца не исключили из партии.
Опять ...
Вообще-то, свобода, о которой день и ночь твердили по радио и телевизору - это здорово! Здорово читать интересные книги, которые раньше читать было нельзя, смотреть фильмы, пролёжавшие на полках по 20 лет, свободно слушать Высоцкого и Галича, покупать ликеры, водку "Распутин", виски, чёрт побери! Здорово пить из банок пиво и "Пепси", здорово есть "Сникерсы". Здорово! Хотя и дорого. Неужели опять, в совок? Опять в ширпотреб, в отсутствие пусть дорогих, но хороших книг в магазинах, в очереди, талоны, тотальный дефицит и боязнь сказать ненароком лишнее? Не хочу, не буду. Боже, как же хорошо было мне в тот последний спокойный субботний вечер! Неужели такой вечер больше не повторится?
Нет, нет, нет!!!!
И вдруг, 21 вечером всё вернулось в прежнее русло. Гэкачеписты арестованы. Горбачёв в белом джемпере спускается по трапу личного самолёта. В программе "Взгляд" показали мультик, где Ельцин смывает гэкачепистов в унитаз. Всем стало снова хорошо, в киосках появились прежние газеты, в эфир вышли любимые телепередачи, но черная дымка не покидала предметы, предчувствие чего-то нехорошего так и осталось в душе. Прошла неделя, другая и ...
Всё старое вдруг стало ломаться. Со скрежетом, хрустом, яростно и неотвратимо. Стало ясно, что существует некая третья сила, которая двигает и Горбачёвым, и Ельциным, и всей огромной страной, как хочет. Нет ничего, что остановило бы эту силу. Но кто о ней задумывался тогда? Люди довольны обилием колбасы в магазинах, книжками на прилавках, американским кино. Надо ли им другое? Нет, не надо. Люди устали за семьдесят лет. Люди хотят просто жить, есть мясо, пить водку, ездить на битых "Мерседесах", копаться в своём огороде и навсегда забыть о великих целях, партсобраниях, взносах и призраке коммунизма.
Я пошёл в институт. И вскоре учёба так поглотила меня, что среди коллоквиумов, зачётов, курсовых и контрольных работ я совсем перестал следить за новостями, думать о некой третьей силе, обращать внимание на черную дымку. Не до того мне было.
9 декабря я как-то совершенно спокойно воспринял услышанную по радио новость о том, что СССР теперь нет, что вместо него существует Союз Независимых Государств. Какая разница в каком Союзе жить, подумал я? Какая разница, как эта огромная страна будет называться? Я попил чаю и пошёл к 11-15 на лекцию.
Первый снег засыпал серые пустые улицы. Было тихо и уютно. Я люблю первый декабрьский снег. Ноябрьский снег выпадет и растает, а декабрьский почти всегда - надолго. Я вообще привык мыслить надолго. И не только я, все 250 миллионов жителей одной шестой части суши привыкли думать надолго. Привыкли годами откладывать деньги на сберкнижку, зная, что они не потеряют цену. Привыкли кисло ждать после окончания ВУЗа неотвратимого распределения, не ведая, что любая работа хороша, главное - чтобы она была. Привыкли Одессу и Сухуми считать частью России. Привыкли к "рыжику" - рублю. К надписи "СССР" на свитерах нашей сборной по хоккею и тому, что наши всегда-чемпионы.
Ещё никто не знал утром, 9 декабря 1991 года, что всем нам придётся отучиться мыслить надолго. День прошёл - и слава Богу! Ещё никто не понял, что в воскресенье, когда люди отдыхали после работы, их, не спросясь, лишили страны и будущего. Что все 250 миллионов этим утром разом оказались иммигрантами в собственной стране и попали в другие государства, даже не пересекая границ. Что Одесса - теперь зарубежье. Что Целиноград и сотни километров вспаханной отцами и дедами земли уже не принадлежат России. Что в Сухуми будет война. Что цены на все товары, включая колбасу, будут исчисляться в долларах и расти, чуть ли не ежедневно, как грибы после дождя. Что для того, чтобы купить эту самую колбасу, надо будет отдавать половину зарплаты. Что черный хлеб и картошку можно есть каждый день с ноября по май. Что проституция - это нормально, а мужеложство - тоже хорошо. Что родственники, особенно близкие, самые страшные враги на земле.
Назревал глубочайший кризис.
Рубиновые Звезды погасли, так и не открыв своей тайны. Начиналась совершенно другая жизнь...