Лазарев Виталий Николаевич : другие произведения.

Ночные скитальцы

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть-фантазия. Может шокировать неподготовленного читателя, поэтому не рекомендуется детям и людям со слабой нервной системой.

НОЧНЫЕ СКИТАЛЬЦЫ
Повесть-фантазия

Содержание

Пролог. Новые Луговища.
Часть первая. Поезд.
Часть вторая. Линия жизни.
Глава первая. На пороге.
Глава вторая. Чудесная долина.
Глава третья. Открытая дверца.
Глава четвертая. Теория Кораблева.
Глава пятая. Друзья и враги.
Глава шестая. Встреча с солнцем.
Глава седьмая. Последний рейс.
Эпилог. Бедняково.
Приложение. Стихи из тетради Максима Жабина.
Запоздалое посвящение.


Пролог
НОВЫЕ ЛУГОВИЩА
Надежда таяла с каждой минутой. С каждым угасавшим лучиком солнца. Впрочем, солнца сейчас видно не было - небо сплошным ровным слоем закрывали серые беспросветные тучи. На северо-востоке они были темнее, а с противоположного края неба - подсвечены мутным розоватым заревом.
Максим посмотрел на часы. Время было ещё не позднее: половина девятого вечера. Но через двадцать минут уйдёт последняя электричка в Столицу. Туда она прибудет через два часа - где-то около одиннадцати. Полчаса на метро, и запросто можно успеть на последний поезд до Зеленогорска. И ещё до полуночи быть дома. Смыть под тёплым душем грязь и переживания этого дня, а потом завалиться спать в мягкую постель со свежим, пахнущим "Тайдом" бельём.
Ну а здесь что? Трёхчасовые поиски пока результатов не дали. А через час будет уже совсем темно - при таких-то тучах. А ноги уже сейчас гудят, словно два перегревшихся тяжёлых трансформатора. А спрашивать прохожих слишком поздно, могут заподозрить что-то нехорошее. А если опять пойдёт дождь? В общем, повсюду сплошные "А". И не видно впереди ясного и чёткого "Б"...
Короче, здравый рассудок требовал ехать домой. И Максим, поправив на плече пропылённую дорожную сумку, с горьким чувством человека, потерпевшего очередное поражение, поспешил от уже закрытой автостанции к вокзалу. Теперь в этот медвежий угол не удастся выбраться целых две недели, а через две недели будет уже слишком поздно. Ну что ж, не впервой...
Путь от автостанции к вокзалу лежал через широкую Привокзальную площадь. И пока Максим шёл по ней, его стали одолевать сомнения. В самом деле, как же так?! Ведь этого дня он ждал без малого год - такого удобного случая не было с прошлой осени. А когда он представится в следующий раз - неизвестно. Может быть, через неделю, а может и через год.
И Максим решился на крайний шаг. Что ж, если по-другому не получается, то он будет расспрашивать людей. Вот только выбрать надо человека постарше и, желательно, не столичного дачника, а местного старожила. Молодёжь нынче продвинутая, сразу "прошарит" его план, да и запомнит его лучше, чем какой-нибудь семидесятилетний пенсионер. Но даже и пенсионера надо спрашивать не прямо, а как-нибудь вскользь коснуться этого загадочного места - Нового Луговища. И уж если ничего выяснить не получится, то можно без лишних сожалений поднимать белый флаг - сделано всё, что было возможно.
Как назло, на Привокзальной площади было пустынно. Дедов и бабок не наблюдалось, только кое-где сидели на лавочках или не спеша прогуливалась местная молодёжь. Встретилась ему и компания из четырёх мальчишек лет десяти-двенадцати. К ним-то как раз можно было обратиться за помощью - они здесь всё знают и вряд ли догадаются, зачем Максиму в столь позднее время понадобилось искать это место. Но с настоящими, живыми мальчишками он никогда, даже в детстве, общаться не умел. Только с книжными героями из длинных романов Валентина Кораблёва. Ну и, конечно...
"...!", - Максим шепотом грязно обругал сам себя. Произносить такие слова он умел себе только в свой же адрес, да и то делел это нечасто. Только в такие мгновенья, когда душу внезапно захлёстывала едкая чёрная досада. Досада эта не была результатом неудачных поисков. Такое могло случиться и в самые прекрасные моменты жизни - когда исподволь накатывали неумолимые воспоминания, от которых никуда не спрятаться и в которых ничего уже невозможно исправить.
Но сейчас эти воспоминания быстро отпустили Максима - надо было без промедления действовать. Он ещё секунду постоял, настраивая мысли на прежний лад, и это почти получилось.
Обогнув старинное бело-зелёное здание вокзала, Максим вышел на платформу. Народу было немного - человек десять - и опять никто из них не вызвал доверия у Максима. Тогда он вошёл в гулкое нутро вокзала. В небольшом зале ожидания с высоченным потолком и рядами стандартных железнодорожных кресел вдоль стен и вовсе было пусто. Только возле жёлтого окошка кассы в уголке зала пожилая пара пыталась купить билет до станции Гридюкино. По-видимому, это были луговяне (так по-старинному величали себя жители Луговища), собиравшиеся проведать на выходных свой старый домик в родной деревне.
"Вот вас-то мне и надо!"
Старики тем временем купили билеты и присели на сиденья возле кассы. До отправления поезда оставалось девять минут, и Максим решительно направился к ним. Но он не успел...
Когда Максим был уже на полпути, в зал влетел крепкий мужичок лет тридцати пяти и сразу просеменил к кассе.
- О, Мишаня, здравствуй! - вдруг радостно воскликнул дед. - Чтой-то тебя давненько не видал.
- Добрый вечер, Фёдор Иванович! Здравствуйте, Надежда Анатольевна! Где ж тут видеться? Я ведь сейчас на двух работах, семью-то кормить надо, - отвечал Мишаня, ожидая, когда кассирша выдаст билет и сдачу.
- А куда это ты собрался на ночь глядя, если не секрет? - поинтересовалась пожилая дама.
- Не секрет! В Зарецк, я там на Машзаводе, в охране, сутки через трое. А вы к матушке в деревню, Федор Иванович?
- Туда, а куда ж ещё?
- Ну, значит, до Гридюкино вместе доедем, поговорим обо всём...
Вот и всё...
Максим опять вышел на платформу. Теперь он не искал подходящих людей, поздно уже. Он просто стоял и ждал столичную электричку. Обратный билет он купил сразу, спешить было некуда. На душе стало спокойней. Через три часа он будет дома.
"Ну что ж, не повезло, всякое бывает... Повезёт в другой раз".
Из-за тёмно-зеленой, почти чёрной глыбы соснового леса, куда, изгибаясь, убегали стальные нитки рельсов, донёсся гудок приближающегося поезда...
"Следующая остановка - Черняково. Осторожно, двери закрываются! "
Двери с глухим лязгом захлопнулись, поезд дёрнулся, и, протяжно подвывая двигателями, начал набирать скорость. И через минуту были видны только четыре красных огонька. Вскоре они слились в одну точку и, наконец, исчезли за поворотом. Тогда Максим развернулся и зашагал обратно в город. Впереди была трудная ночь...
На этот раз Максим решил повернуть налево и пройтись по западной окраине города. Попетляв по кривым переулкам промзоны с глухими стенами складов, бетонными заборами и воротами предприятий, перейдя по скользкой тропинке через овраг с хилым ручейком и могучими зарослями крапивы, он вышел, наконец, на прямую заасфальтированную улицу, уходящую в загородную даль. Улица называлась "Западная". Максим двинулся по ней вперёд.
Уже почти совсем стемнело. Впереди зажглись огни какой-то деревни. А справа от дороги Максим заметил островок какой-то приземистой растительности. Над ней торчала верхушка небольшой кирпичной будки.
"Похоже, не зря я здесь остался..."
Но, подойдя ближе, он понял, что ему опять не повезло. По запаху, доносившемуся из-за кустов, Максим догадался, что перед ним городские очистные сооружения. От них к городу вела накатанная грунтовая дорога.
Тем временем совсем стемнело. Дальнейшие поиски не предвещали ничего хорошего, и Максим пошёл к вокзалу устраиваться на ночлег. Он шёл и не мог прогнать горькое сожаление о том, что не уехал вовремя.
Путь к вокзалу лежал по тихим вечерним улочкам, почти что деревенским, только вдалеке над крышами домов громоздились светящиеся утесы многоэтажек. На одной из этих улочек под жёлтым светом фонаря Максим увидел трёх пожилых женщин. Они стояли и неспешно о чём-то беседовали. Подойдя ближе, Максим смог разглядеть их получше. Одна из них, на вид самая старшая, необъятных размеров, в пёстром платке и круглых старомодных очках, кинула на него хмурый неприветливый взгляд. Будь она одна, Максим ни за что не решился бы к ней подойти. Но две других старухи не казались такими страшными и неприступными. Одна - низенькая и какая-то квадратная, будто старинный комод из бабушкиного деревенского дома, другая, худая и высокая, явно моложе двух других. Но все трое почему-то показались Максиму знакомыми, хотя раньше в Луговище он никогда не был.
Тревожное чувство нереальности происходящего овладело им. А может быть, он уже и не в Луговище, а в другом слое Вселенной, и это родной Зеленогорск там такой? А вдруг вообще нет никакой Вселенной, а есть только он, Максим, творец и хозяин своего Мира?
"Ох, ну что за чушь в голову лезет! Да просто они похожи на Банных Ведьм из 'Летних сказок'!"
А ведь, в самом деле, Максим так и представлял себе этих добрых книжных ведьм! Но ведь там они умели угадывать нехорошие мысли и желания. Вдруг и эти "ведьмы" видят всю его душу насквозь? Ну и пусть! Авось, не съедят! Да и куда деваться? Максим знал, что теперь он пойдёт до конца, каким бы он ни был, и ничто его уже не остановит...
Весь этот вихрь мыслей, чувств и воспоминаний пронёсся в нем за полминуты, пока он неспешно и внешне спокойно приближался к "ведьмам".
- Добрый вечер! Извините, вы не подскажете, это здесь район "Новые Луговища"?
"Ведьмы" прервали беседу и как-то странно уставились на Максима. По их удивленным лицам Максим сообразил, что его мысли они всё-таки не прочитали. И ещё он вдруг догадался, почему сам не смог найти район "Новые Луговища". Его просто не существовало! Был лишь один объект, куда он так хотел попасть сегодня. Сейчас даже в мыслях Максим не решался назвать его своим именем, простым и скорбным - кладбище "Новые Луговища". А не то опять придется гасить досаду многоэтажными ругательствами.
Тем временем "ведьмы" стояли и не знали, что ответить. Первой взяла себя в руки та, которую в "Летних сказках" звали Дуся, худая и высокая:
- А тебе, молодой человек, какая улица нужна?
"Если б улица..."
- Э... Ну, эта, как её... - Максим сделал вид, что старательно вспоминает название, хотя на самом деле никогда его не знал.
Тут "ведьмы", словно очнувшись, заговорили наперебой.
- Ну, если главная, Советская, тогда тебе на Стрелку надо...
- А может, ему Садовую надо, это тогда в другую сторону...
- Да... да... Советская...- поддакивал Максим, пытаясь извлечь из потока речи как можно больше полезной информации. - Ага, точно, Садовая...
- Да и на Советскую можно напрямки...
Видно было, что "ведьмы" увлеклись отысканием оптимального пути для Максима. Каждая предлагала свой вариант. И вдруг толстая очкастая "Ефросинья" проговорила, будто ставя точку в споре:
- Ну, значит, если не знаешь куда, то надобно тебе дойти до Стрелки, а там уж спросишь. Где Стрелка-то, знаешь?
Максим знал. Стрелкой здесь назывался перекресток, где главная улица раздваивалась. Одна дорога вела к микрорайону Новые Дворики (Максим там уже побывал сегодня), а другая уходила на запад, к Спасску. Поблагодарив добрых "ведьм", он пошёл на Стрелку, спиной ощущая три пристальных взгляда.
Улица Советская оказалась той самой дорогой на Спасск. Максим долго шёл по ней мимо аккуратных одноэтажных домиков. На одном из домов он заметил номер - 104, а конца улицы не было видно. Наконец, он заметил, что слева за домами ничего нет, и свернул в ближайший проулок. Как ни странно, он был заасфальтирован. Дорога вела мимо домов прямо в поле. Впереди, в полутора километрах от домов, Максим заметил небольшой, кажется сосновый лесок. Рядом торчали деревца пониже и пореже.
На этот раз ему всё-таки повезло. Когда он подошёл ближе, из темноты между соснами стали проступать голубоватые пики могильных решеток, мраморные плиты памятников, заблестели в свете далёких фонарей искусственные цветы из какого-то сверкающего пластика на высоких деревянных крестах.
"Вот они, 'Новые Луговища'..."
Далее, по неписаному сценарию подобных предприятий, следовало спрятать тяжёлую сумку в каком-нибудь приметном месте и отправиться на поиски нужной могилы налегке. Причём запомнить это место получше, чтобы потом не потерять свои вещи. Для этой цели Максим отыскал высокий памятник недалеко от края кладбища и, засунув сумку под низенькую скамейку, достал видавший виды карманный фонарик и посветил на серую гранитную глыбу.
"Вронский Владимир Альбертович", - шёпотом прочитал он надпись на памятнике. - "Простите меня, Владимир Альбертович, по-другому я не могу... Господи, прости и помилуй меня, грешного!" - Максим трижды торопливо перекрестился. Он, хоть и был неокрещённым, но в Бога верил, и вовсе не хотел обижать усопших. Однако по-другому он и в самом деле не мог.
И, положившись на милость Всевышнего, Максим пошёл искать свою "жертву".
"Жертве" два месяца назад исполнилось шесть лет, и звали её Данилка Сорокин. А ровно десять дней назад Данилку до смерти запорол ремнём его отец, Геннадий Станиславович Сорокин, тридцати восьми лет, интеллигентный, между прочим, человек, инженер-строитель. Всё это Максим узнал из "Столичного Коммунара" - газеты, претендовавшей на "солидность", и, тем не менее, никогда не пропускавшей многочисленные сомнительные сенсации. Почти каждый день в "СК" полстраницы занимала "Криминальная хроника", а её журналисты просто обожали шокировать читателей леденящими душу историями. На этот раз в большой статье под огромным чёрным заголовком "Иван Грозный XXI века", некая Алина Мосс подробно описала тот роковую четверг, когда папаша Сорокин пришёл с работы "не в духе" после разговора с начальником. А заканчивала свою статью явно не страдающая от избытка ума журналистка описанием места, где был похоронен Данилка. Она даже не поленилась пересчитать количество живых цветов на могиле (их она насчитала четыре) и процитировать "холодную надпись на красных лентах стандартного венка с розовыми искусственными розами - 'От родных и близких'". Было там и множество других важных подробностей. Оттуда Максим и узнал это странное название - Новые Луговища.
Максиму казалось, что, располагая такими данными, можно быстро найти то, что нужно. Но не тут-то было! Целый час он бродил по кладбищу, а ни в чем ещё не был уверен. Пришлось применить весь свой немалый арсенал методов распознавания - состояние почвы, "усохлость" цветов, порядок номеров на фанерных дощечках. И всё равно оставались сомнения. И тут внутренний голос подсказал ему спасительную мысль, одну из тех, которые как бы сами собой возникают в голове в моменты сомнений в правильности пути и помогают выбрать безошибочное решение. И он, поддавшись этой возникшей мысли, решил действовать.
Первым делом Максим вернулся к могиле Вронского и забрал сумку. Затем, найдя удобное скрытое местечко, развернул там свой "походный лагерь". Место это тоже надо было выбирать не абы как, а с таким расчётом, чтобы туда можно было вернуться в случае непредвиденного отступления. После этого Максим достал из сумки перочинный нож (ножик был новый, только что купленный - ножи почему-то часто терялись в подобных вылазках), с трудом отломал прямую и длинную ветку какого-то дерева, тщательно очистил от листьев, срезал верхушку. Достал из сумки "спецлопату" - лёгкую, прочную, сделанную из титанового сплава и купленную втайне от родных на столичном рынке за пятьсот рублей. Обмотал палку заранее приготовленной тряпкой и, стараясь не шуметь, насадил лопату на самодельный черенок.
Всё шло по привычному, много раз испытанному плану. И Максим, ещё раз перекрестившись, отправился на дело.
Максим любил детей, особенно мальчишек. В былые времена он часами мог наблюдать из своего окна на шестом этаже, как играют они на просторном городском дворе, почти так же, как играл сам Максим несколько лет назад. Что ж, любить детей - естественное свойство человеческой природы. Но, видно, что-то в неуловимый миг разладилось в Максимовой душе, и любовь эта приняла причудливую, даже дикую форму. Он любил не только живых детей, но и то, что оставалось на грешной Земле, когда их бессмертные души отправлялись в иные грани Мироздания, куда нам, пока что живым, нет входа, а им, ушедшим, нет оттуда выхода. Это была его самая страшная тайна, раскрытию которой он предпочёл бы смерть.
И вот теперь здесь, на Новых Луговищах, Максим в который раз пытался разгадать эту загадку, и, может быть, обрести душевный покой. И тогда не будет владеть им непреодолимое желание мотаться по глухим закоулкам Столичной губернии, рисковать, искать, копать, а потом... Здесь уже не бывает привычного сценария, и неписаные правила не действуют. Все происходит так, как велит в этот краткий миг душа.
Ну а затем - расплата, страх, горький, тяжёлый труд и досадное понимание, что главный смысл опять ускользнул от постижения, хотя, казалось, был так близко...
...Итак, Максим взял лопату и отправился на дело.
По высокой, мокрой от дождя траве, он подошёл к выбранной могиле. Под подозрением были ещё два захоронения со стандартными венками, но он уже решил действовать по своему новому плану. Он снимет верхний слой земли и, если после этого яма окажется слишком большой, то он, вернув могиле прежний вид, проделает то же с остальными. Если же и там его постигнет неудача, он соберётся и пойдёт на станцию ждать первой электрички. Восстановление "как было" с самого начала стало для Максима непременным условием. Он не хотел причинять родственникам лишнюю боль. Хотя, казалось бы, что может быть тяжелее потери близкого человека, и что может значить в сравнении с ней любая другая боль? Но Максим знал, что для родственников это святое место, его осквернение в их глазах равносильно второй смерти человека. Даже если причиной первой смерти были они сами. А, кроме того, обнаружив такое дело, родственники непременно заявят об этом в полицию, и тогда завертится неумолимое колесо правосудия. Максима, конечно, не поймают, но под это колесо могут попасть невиновные. Хотя, может быть, даже и поймают, мало ли какие случайности бывают (как, например, на столичном Спасском кладбище), а Максим давно уже поклялся покончить с собой, если тайна откроется. Но главное было всё-таки - не взять на душу ещё один грех, заставив и без того несчастных людей до конца жизни мучиться вопросом: за что же злая судьба даже и после смерти так жестока к их детям. Ещё, пожалуй, решат, что это наказание за их грехи, и будет до самой смерти грызть их души чувство вины.
"Но сейчас-то другой случай! Родители сами его и погубили, да ещё решили на похоронах сэкономить", - Максим вспомнил все те горы цветов, венков, игрушек и сладостей, которые обычно приносят безутешные родители своим погибшим детям. - "Да и в статье говорилось, что мамаша не очень-то переживала. Как вообще можно спокойно смотреть, как кто-то, пусть даже родной отец, издевается над беззащитным ребёнком!"
"Ах ты, скотина!!! Если даже и так, то как насчёт собственной совести? Чем ты заткнёшь ей рот, когда она начнёт вопить в тебе о том, что ты сотворил зло? Газеты часто врут. Откуда тебе знать, как всё было на самом деле? А вдруг у Данилки есть бабушка, дедушка или ещё кто-нибудь, для кого твой поступок может стать трагедией!"
"Да ладно, ладно... Это я, так сказать, теоретически. Подумал, как бы это было".
"То-то же..."
Конечно, кое-какие следы останутся, но в целом после того, как он уедет, всё должно выглядеть почти так, как было до него. Или даже лучше. Ведь никому из родных и в голову не придёт мысль, что можно раскопать могилу, а потом снова засыпать её землей, да ещё расставить всё в том же порядке, как оставили когда-то они. Да и кому мог помешать их маленький Данилка, ведь не богатей какой-нибудь, не известный артист. Нормальному человеку этого не понять.
"Выходит, я ненормальный!"
"А что, похож на нормального? Нормальные в это время дома спят, а не бегают с лопатами по кладбищам".
В общем, как ни крутись, а этот "второй Я", который просыпается в душе в такие минуты, как всегда, прав. Он, этот второй Максим Жабин, вроде бы, тот же самый Максим, только честнее, чище, смелее, добрее, наконец. Может быть, это и есть совесть...
...Ну а дальше всё пошло как обычно. Перед тем, как начать копать, Максим молча постоял у могилки. Мысленно просил прощения у Бога и у того, чей покой сейчас потревожит. Перекрестился три раза, глубоко и отрывисто вздохнул и принялся за дело. Оттащил венок и увядший букетик на безопасное для них расстояние и расположил их так, как они лежали на могиле, чтобы потом правильно всё вернуть на место.
Вернувшись к низенькому холмику, он ещё раз перекрестился и воткнул лопату в тяжёлую влажную землю.
Копал Максим недолго. Чуть больше полутора часов. Сперва снял верхний слой земли и откинул её в сторону, чтобы потом она тоже оказалась сверху. Потом прокопал ещё на штык лопаты в глубину. Открылась прямоугольная яма с ровными отвесными краями. Максим примерил её на себя, растянувшись над землей возле могилы. Оказалось - по плечо! Теперь уже никаких сомнений не было - это то, что он так долго искал и с таким трудом нашёл. Максим заработал лопатой быстрее. Для таких случаев у него был выработан свой метод. Сначала Максим копал с одной стороны могилы, а сам стоял с другой, а потом переходил на другой край. Этим он решал сразу две задачи - во-первых, ногами приминал землю, и она уже не рассыпалась под лопатой, а отваливалась большими жирными пластами, а во-вторых, так сразу был виден результат. А это сейчас было так важно!
Максим настроил себя на долгую, тяжёлую работу. Но, углубившись лишь на полметра, он уловил в звуке втыкающейся в землю лопаты некий отголосок, суть которого не смог бы объяснить словами, но чутким своим слухом сразу определил: внизу, под тонким слоем земли и дерева - гулкая пустота. По опыту он знал, что это - на расстоянии двух лопатных штыков. Для того чтобы удостовериться в этом, Максим три раза копнул в одном месте.
"Так, пока нет..."
На четвёртый раз лопата воткнулась во что-то твердое, и раздался тихий глухой стук. Сердце Максима замерло, потом подпрыгнуло в груди и забилось о рёбра частыми сильными толчками.
"Есть!!!"
Каждый раз, впервые слыша этот звук, Максим чувствовал огромное облегчение. И каждый следующий раз он не мог поверить, что снова услышит этот звук. Казалось, люди вырыли эту яму и насыпали холмик просто так, может быть, в память об ушедших. В голове не укладывалось, что люди могут так вот просто закапывать в землю самое большое свое богатство - близких людей, своих детей. Увы! Это было так! Максим слишком хорошо знал это не только по своим ночным странствиям... Но как это было дико и несправедливо! И потом уже, глядя на них, вновь открытых миру, не мог представить, как это можно выдержать. И ещё не верилось, что сейчас он увидит то, что в свое время долгие годы даже надеяться не смел увидеть. И этот стук придавал ему уверенность.
"Но глубина-то!"
Максим прикинул: от крышки гроба до поверхности было меньше метра, сантиметров восемьдесят.
"Сволочи! Даже нормальную могилу вырыть поленились", - подумал он про родителей Данилки.
Но эти мысли были не главными. Главное - то, что сейчас начинается работа более тяжёлая, чем уже проделанная. Хотя, на первый взгляд, осталось-то совсем немного. Но на самом деле этот небольшой слой - самый трудный. Максим потратил ещё полчаса, прежде чем окончательно решил: всё, хватит! Распрямился, отдышался, перекрестился, ещё раз попросил прощения и достал из кармана складной нож. Полоснул по тёмно-красной материи - по краям, по углам. Рванул отрезанный лоскут.
Рванул - и обалдел: из-под ткани вместо обычных сосновых досок показался ровный серый лист фанеры. Боковые стенки гроба тоже были сделаны из фанеры и неровные их края торчали над верхней плоскостью на полсантиметра.
"Сволочи!.."
Максим вспомнил детдомовского парнишку Женьку, замученного знаменитым маньяком-убийцей Змиевым три года назад. Как известно, он стал последней жертвой нелюдя. Заставшие маньяка на месте преступления пятеро подгулявших шабашников, строивших неподалёку дачу, не стали отдавать его в руки правосудия, а просто проломили ему череп топором. Ведь смертная казнь в ФСН давно отменена, а для существа, столько лет державшего в страхе не только Столицу, но и сопредельные губернии, сохранение жизни было бы незаслуженной милостью. Но те пятеро, сделавшие для общества доброе дело, теперь сидят в тюрьме с немалыми сроками. Где же справедливость? Впрочем, отведи тогда мужики Змиева в полицию, за ним наверняка числилось бы не двадцать девять жертв, а гораздо больше: мерзавец предпочитал мучить и убивать беспризорников. Искать-то их никто не будет. Но при случае мог расправиться и с "домашним" ребенком, и тогда полиция со всех экранов обещала крупные суммы хоть за какую-то информацию о преступнике. Матери боялись выпускать на улицу своих детей, а столичные беспризорники, несмотря на всю свою осторожность, не могли уберечься от хитростей маньяка. Да оно и понятно: каждый настоящий маньяк талантлив в своем деле, будь то сочинение музыки или охота на детей. И остановить его невозможно, он всегда добьётся своей цели. А то, что все эти гады в конце концов попадаются - результат случайного стечения обстоятельств, а чаще - крепнущей раз от раза уверенности в собственной безнаказанности.
"К чему это вдруг такие мысли? А, ну да..."
Да, гроб у погибшего беспризорника Женьки был из ровных, чисто оструганных досок. А всех этих извращенцев-садистов Максим после этого возненавидел - при взгляде на то, что Змиев сделал с Женькой, его огрубевшее, ко всему привыкшее сердце тоскливо сжималось, а в горле вырастал горький противный комок. А вдруг и сейчас будет так же?
Верхняя фанерная плоскость оторвалась легко. Под ней открылся тёмный проем. Боковины были всё-таки сколочены из досок - кривых и занозистых. Максим пока не стал их трогать. Не терпелось увидеть главное. Максим опять перекрестился, включил фонарик и направил его луч в тёмную дыру. Сперва показалось, что гроб пустой. Но это было обманчивое впечатление. Обычно покойников накрывают специальным покрывалом - от ног до головы. Максим судорожно вдохнул и откинул это покрывало.
И увидел своего Данилку. Он был почти такой, каким рисовало его воображение. В жёлтом свете фонарика перед Максимом лежал, сложив на груди руки, светловолосый мальчишка в джинсовом костюмчике и простых коричневых сандалиях. В левой руке он держал платок, а в правой - позолоченный пластмассовый крест. Вся его одежда была почему-то мокрой, и тонкая длинная чёлка до самых глаз прилипла ко лбу. В ногах лежали две игрушечных машинки и плюшевый заяц.
На первый взгляд не было заметно никаких следов побоев, но, приглядевшись, Максим заметил, что у мальчика разбиты губы, а над левой бровью темнеет небольшой серый синяк. Да и вообще, на лице не было обычного выражения покоя. Реденькие брови были сурово сдвинуты к переносице, тонкие губы обиженно сжаты, словно мучили мёртвого Данилку какие-то тяжкие переживания. И такая острая жалость к несчастному пацанёнку резанула Максима, что он едва не сел прямо в яму и чуть не заревел, как в детстве. Захотелось утешить, приласкать его. Тёплая нежность к мальчику переполняла его грудь, и он одним движением разорвал стенки гроба и поднял Данилку на руки. Тот оазался лёгоньким, словно цыплёнок, и совсем не пахло от него могильной гнилью, а только формалином и какими-то незнакомыми цветами. Голова и ноги мальчика безжизненно свесились, и Максиму показалось, что ему так очень неудобно. Тогда он присел на край ямы с Данилкой на коленях и долго говорил ему ласковые слова, гладя по мокрой голове.
- Что, больно тебе было? Успокойся, всё уже прошло... Там тебе, наверное, лучше, чем здесь... На родителей обижаешься? А ты не обижайся! Им сейчас тоже плохо, их пожалеть надо... А если даже они тебя забудут, то я не забуду. Буду за тебя свечки ставить, за могилкой ухаживать, цветочки посажу. Любишь цветы? Или тебе больше машинки нравятся? Тогда я тебе привезу ещё одну, свою любимую. Я с ней играл, когда был таким, как ты...
Максиму показалось, что лицо Данилки уже не было таким обиженным.
- Ну что, не будешь больше плакать?
- Не-а, - он мотнул головой и воздушная русая чёлка задела Максима по носу. Слезы в Данилкиных глазах быстро высыхали. Лукавые искорки на миг метнулись в них, но на Максима он опять посмотрел серьёзно.
- Прости меня, что потревожил тебя, но иначе никак нельзя было! И очень прошу, помоги мне! Попроси Бога, чтобы он избавил меня от всего этого, тебя он послушает! Ну пожалуйста!
- Ладно, я попробую... Но ты сам тоже... Я один не смогу, нужно вместе...
- Да, конечно! Я больше никогда так не буду... И спасибо тебе... Не обижаешься на меня?
- Не-а, ты добрый... А мне всё равно, я уже не здесь. Мне не жалко...
- Данилка, спасибо тебе... Я тебя никогда не забуду!!!
Максим очнулся на краю разрытой могилы с мёртвым мальчиком на коленях. Как жалко, что он не может взаправду оживить Данилку! Увы, это под силу только Господу Богу. Если он есть, конечно...
"Но надо всё-таки посмотреть, что они с ним сделали".
Максим положил тело мальчика на землю. Раздел его по пояс, сняв джинсовую курточку, клетчатую рубашку и голубую маечку. И снова не заметил ни одной царапины. Только уродливый шов от подбородка до низа живота - след от вскрытия. Тогда Максим перевернул его на живот и содрогнулся от ужаса.
"Боже мой! Неужели так бывает?!"
Вся спина была покрыта чёрно-фиолетовыми полосами, сливавшимися посреди спины в один огромный синяк. Местами кожа была разодрана, и раны в этих местах покрывала запёкшаяся кровь. Максим рывком стянул с мальчика брюки вместе с трусиками. Там было то же самое.
"Господи, а ведь если бы он и в самом деле мог чувствовать, ему было бы больно сидеть у меня на коленях..."
Потом мысли его вновь обратились к родителям Данилки.
"Как же так? Разве может быть человек таким жестоким? Ведь вы же, наверное, тоже хоть немного его любили. А поступили с ним почти как Змиев", - он уже забыл, как только что предлагал Данилке пожалеть их. - "Его-то хоть понять можно, а как объяснить ваше зверство?!"
Но Максим знал, как его объяснить. Был в его детстве похожий случай, о котором до сих пор стыдно вспоминать.
"Но это был всего лишь кот, а в руках - не ремень, а газета!"
"Не выкручивайся! Какая разница? У тебя был кот, а у папаши Сорокина - ребёнок. Да он и не хотел убивать..."
"Но я потом жалел его, даже, кажется, плакал".
"Когда дело сделано, хоть плачь, хоть смейся, этим ничего не изменишь".
"Ну ладно. А они всё равно гады!"
"Не тебе судить... Главное - не быть гадом в будущем".
Да, Максимов "внутренний голос" опять оказался прав. Однако времени на дискуссии с самим собой не было. Часовая стрелка подползала к трем часам утра. Максим осторожно одел Данилку и опустил его в гроб. Уложил поровнее, расправил на нём влажную одежду, сунул в сморщенные от сырости пальцы крест и платок. Посмотрел на Данилку в последний раз.
"Прости меня, Данилка... Упокой, Господи, душу твою невинную... Да прости и помилуй меня, грешного..."
Перекрестился и накинул на неподвижное тело белое покрывало.
Теперь оставалось самое трудное - привести всё в исходное состояние. Вроде бы, наоборот: кидать землю вниз - это не вверх, но руки и ноги гудят от многочасовой работы, а впереди не манящая тайна, а тяжкий путь домой, когда, стоит на миг закрыть глаза, в голове возникают какие-то жуткие кошмары. А не закроешь их - всё равно могут возникнуть. Слегка ослабить их может разве что бутылка "девятки" или банка "джин-тоника". Но в этой дыре их не купишь в такую рань. Да и столичные "копы" не дремлют даже рано утром - зорким взглядом выискивают граждан "подшофе" или "лиц неславянской национальности"...
...А время уходит. Вот уже до первой электрички остался час, и небо на востоке начинает светлеть, а яма закопана только на две трети, и руки уже отказываются поднимать пудовую лопату с налипшей на нее землей. Но вот уже вся земля из основной кучи перебросана, а уровень могилы остался чуть ниже поверхности земли.
"Ёлки зеленые! Опять недобор!"
Почему-то всегда или не хватало земли, чтобы холмик стал такой же высоты, как был прежде, или было её слишком много. От чего это зависело, Максим так никогда и не понял, однако, "недобор" случался чаще. Вот и сейчас земли из дальней кучки хватило лишь на слабое подобие прежнего холмика.
"Так, ещё сюда три лопаты, и туда парочку..."
Всё!!!
Самое трудное позади!
"А время?"
Максим глянул на часы. До электрички оставалось полчаса! А до станции идти минут двадцать.
"Ну и ладно!"
Вторая электричка - через час после первой. Зато можно успеть сделать всё как надо.
Максим ещё раз выровнял могилку, в которой оставался теперь уже не чужой мальчик, а его Данилка, такой же родной, как мама и отец, бабушка, Ирка. Как ещё восемь таких же несчастных мальчишек и девчонок. Ещё не раз приедет Максим сюда, чтобы навестить его и вспомнить эту ночь...
Максим положил венок и засохшие гвоздики на свои места, мысленно попрощался с Данилкой, поднял лопату и побрел к своему "походному лагерю". Он даже не заметил, что опять забыл достать из гроба перочинный ножик.
Потом он переоделся в чистую одежду, вытащил из лопаты черенок и закинул его в тёмную гущу кустов. Уложил вещи в сумку, помыл руки о росистую траву.
Теперь времени оставалось много. Максим не спеша перекусил бутербродами с соком. Усмехнулся, вспомнив, как после первой "вылазки" решил так же вот перекусить, и его стошнило: колбаса показалась тухлой, а сок - прокисшим...
"Что ж, пора идти..."
Максим встал, накинул на плечо сумку и медленно побрел к городу. За ночь небо очистилось от туч и теперь мерцало на западе запоздалыми звёздами. А на востоке разгоралось утро нового дня. Максим шёл и думал о своей неправильной, неправедной жизни. И с каждым шагом крепла в нем уверенность, что этот раз - уж точно последний.
Было начало мая. Максиму шёл всего лишь двадцать четвёртый - вся жизнь впереди. Времени ещё оставалось много.


Часть первая
ПОЕЗД
Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вл. Маяковский
Жёлтый огонёк светофора медленно растворился в манящем мраке тоннеля, и в тот же миг ярко и радостно вспыхнул зелёный - дорога свободна.
Дорога свободна - а поезда всё нет. Вот уже три с половиной минуты отсчитали большие электронные часы с момента, когда ушёл предыдущий состав. Максим с трудом сдерживал упругое нетерпение, в груди металось желание спрыгнуть на рельсы и помчаться бегом по туннелю к следующей станции.
Ура! В другом конце станции, в таком же тёмном провале, только без часов и светофора, ярко вспыхнули огни приближающегося поезда. Значит, ещё можно успеть на великонарскую электричку... Конечно, если очень повезёт. Сегодня не может не повезти...
...В эту пятницу Максим словно не ехал домой, а летел на крыльях радости по вечерней Столице. Окончена рабочая неделя, да ещё с такой победой! Наконец-то заработала "локалка" которую Максим с другим таким же "недоделанным" системщиком всю неделю безуспешно пытался "поставить" в бухгалтерии на своей новой работе. Босс вчера сказал, что если до понедельника сетка не заработает, то Максиму придётся искать другую работу. Он уже готовился провести выходные в офисе, как вдруг в половине восьмого вечера случилось чудо. Ещё пару часов они, не веря такой удаче, гоняли по сети большие потоки данных, пока не убедились, что всё работает стабильно. И вот теперь Максим - счастливый и гордый - мчался домой, чтобы похвастаться перед Иркой первым своим успехом. Вот тогда уж сестрица перестанет то и дело говорить ему, что он ничего не умеет!
Да, сегодня всё должно сложиться замечательно. Вокруг - весёлый людской водоворот. Обитатели огромного города и его гости едут отдыхать после трудовой недели. Смеются, шутят, пьют пиво, и почти не видно хмурых, раздражённых лиц. Город радуется вместе с Максимом его маленькой победе...
...Он выскочил из вагона на станции "Юрьевская" и бегом, через ступеньку, помчался по эскалатору к выходу на платформу. Сердце радостно прыгало где-то у самого горла, но Максим не замедлял бега. Электричка должна уйти через полминуты, а следующую ждать придется долго. По другому эскалатору параллельным курсом нёсся мужичок в розовых очках и чёрных густых усах - тоже, наверное, на электричку. Максим быстро оставил его позади.
Но оказалось, что они могли бы не спешить. Когда Максим, а следом за ним тот самый усач, взбежали на перрон, острый луч головного прожектора едва мелькнул за дальним поворотом - электричка запаздывала. Значит, есть ещё в запасе три-четыре минуты, чтобы отдышаться и выбрать удобное место для посадки: где поменьше пассажиров и поближе к турникетам в Зеленогорске.
Наконец, поезд въехал на станцию. Замелькали жёлтые квадраты окон. Сначала быстро, сливаясь в одну светлую полосу, затем всё тише, тише, медленно проплыли мимо Максима двери, и, наконец, поезд остановился. Как обычно, он оказался посредине вагона. Возле дверей образовалась давка, послышались скандальные старушечьи возгласы. Максим не спеша пошёл к дверям. Он терпеть не мог таких вот столпотворений при входе в электрички и автобусы, когда молодые здоровые мужики, распихивая всех локтями и, отбрыкиваясь ногами, прутся напролом, чтобы занять лучшие места. Максим с усмешкой вспомнил, как впервые увидел очередь на автобус в Правобережном. Он никак не мог понять, за чем стоит эта вереница людей, пока не подошёл автобус... Это был шок! Потом он не раз видел подобную картину в других городах. Но в Столице, также как и в Зеленогорске, такой полезной привычки не было.
Задумавшись, Максим и не заметил, как вошёл в вагон. Народу здесь оказалось не так уж много, свободных мест было достаточно. Максим решил присесть рядом с интеллигентным пожилым человеком в тонких золотистых очках. Напротив сидела, прикрыв глаза, усталая женщина лет тридцати пяти.
Поезд тронулся, и они поехали по вечерней, сверкающей уличными огнями, Столице.
"Академическая" , - хриплым механическим голосом прокаркал динамик над головой Максима. - "Следующая остановка - Красный Ткач. Осторожно, двери закрываются".
В это время дверь тамбура хлопнула, и в вагон вошёл мальчишка с нестрижеными тёмно-русыми волосами и весёлыми карими глазами. На вид - лет десяти-одиннадцати, а может быть и старше - Максим плохо умел определять возраст. Одет он был как-то чересчур легко: зелёная футболка да просторные потрёпанные штаны. Впрочем, сейчас в разгаре "бабье лето", днём стоит двадцатипятиградусная жара. А вот ночи уже весьма прохладные...
Мальчик на пару секунд задержался возле дверей, и Максиму показалось, что вслед за ним сейчас войдет его мама или папа. Но мальчишка, видимо, ехал один. Он по-хозяйски окинул взглядом вагон, и пошёл по проходу вдоль сидений, оглядывая пассажиров и, кажется, выбирая, где бы присесть. Максим с напускным равнодушием отвернулся и стал внимательно разглядывать тёмное окно. Но внутри него зазвенел никому не слышный взволнованный призыв:
"Давай сюда! К нам! Вон свободное место! Сюда!!!"
Давно уже прошли времена, когда Максим часами торчал в окошке, наблюдая за играющими во дворе детьми. Но если он случайно встречался с ними, как сейчас, то до сих пор не упускал возможности хоть на несколько минут почувствовать причастность к таинственному миру детства. На первых порах, в годы расцвета буйных фантазий, он часто играл в нехитрую мысленную игру - представлял, как встреченный им реальный, живой ребёнок, выглядел бы мёртвым, в гробу. Но однажды понял, что так можно случайно "сглазить" человека и навсегда запретил себе такую игру. А потом действительность разбила все его фантазии, оказалась гораздо проще и страшнее. Однако запретить себе просто так поглазеть на незнакомых ребятишек он не мог - силы воли не хватало.
Но этот мальчишка не послушался внутренних воплей Максима. Остановился за его спиной, где сидели у окна друг напротив друга прыщеватый парень лет двадцати и напудренная седая дама.
- У вас свободно? - спросил мальчишка у парня и дамы.
- Свободно, - ответил "прыщавый". Дама промолчала.
Мальчишка сел позади Максима. На короткий миг Максим ощутил затылком его тёплые льняные волосы.
- Извините, а у вас закурить не найдется? - через пару минут очень вежливо обратился к "прыщавому" мальчик.
- Найдется, - безразлично ответил тот.
Они вышли в тамбур и закурили. До Максима долетали лишь обрывки их разговора, когда на поворотах дверь тамбура открывалась. Впрочем, специально он не прислушивался, но острый его слух невольно впитывал куски фраз.
- ...на нормальную работу не берут - всем им стаж подавай, а за сотню баксов вкалывать... - ноющим голосом гундосил "прыщавый".
"Ну и дурак!" - неприязненно подумал Максим про него. Сам он только месяц назад перешёл на работу в столичный офис с нищего приборного завода, где отработал три года, ещё со студенческих времен. И получал не сто баксов, а гораздо меньше.
Из тамбура они вернулись уже как давние друзья. Максима даже кольнула нелепая ревность. Расселись на прежние места под укоризненные взгляды дамы, негодующе поджавшей крашеные губы. Парень продолжал пенять на свою тяжкую безработную жизнь - нашёл благодарного слушателя. Мальчишка лишь изредка вставлял в жалобный монолог сочувственное слово-другое.
Поезд начал осторожно тормозить.
- Ну, братан, моя станция... Во-о-он, видишь за тем вон высоким домом пятиэтажка. Я там живу. Будет время - заходи...
"Красный Ткач" , - прохрипело радио.
- Слушай, кореш, а как тебя звать-то? - спросил на прощание "прыщавый".
- Сашка.
- А я - Андрюха. Ну ладно, Санёк, бывай!.. - и он протянул Сашке липкую ладонь.
"Следующая остановка - Зарубино. Осторожно, двери закрываются".
Сашка недолго смог вытерпеть общество суровой женщины. Уже через полминуты он пересел на другое место - на три окна впереди Максима. На новом месте Сашка опять нашёл себе собеседника - на этот раз дедушку-ветерана с орденскими планками на пиджаке...
- ...а что ж это ты один так поздно-то? Мать, небось, волнуется, переживает, где сынок...
- Да не-е, она уже привыкла, за меня не беспокоится. Я вообще сколько раз дома не ночевал, и ничего...
В это время распахнулись двери тамбура, и пронзительный бабий голос заверещал:
- Шоколад цельный и с наполнителем арахис лесной орех изюм одна десять две пятнадцать три за двадцать столичное мороженое пивоводакартофельхрустящий!!! Шоколад кто забыл купить?!
Когда толстая торговка в замызганном синем фартуке проходила мимо Сашки, он купил "три за двадцать".
* * *
В раннем детстве Максим Жабин был хилым и болезненным ребенком. Мама его Татьяна Григорьевна то и дело брала больничный - и почти всегда из-за болезни сына. Со старшей дочкой Ирочкой забот было гораздо меньше. А Максим только-только поправится, походит неделю-другую в садик - и опять... Это, конечно же, не нравилось заведующей городской библиотекой Брунгильде Фаддеевне Семак, поэтому она относилась к Татьяне Григорьевне хуже, чем к другим сотрудникам и не считала необходимым это скрывать. Всё это очень расстраивало маму, хотя свою работу библиотекаря она любила. Доверять лечение сына отцу, Николаю Петровичу, она не решалась. Да он сам не очень-то хотел, ведь работал он на заводе "Зеленогорсксельхозмаш" и частенько приходил домой с работы поздним вечером, когда Максим и Ирка давно уже спали. Маме это тоже очень не нравилось. Иногда родители, думая, что дети уже спят, негромко, но сварливо ругались. Максим замирал под одеялом в своей комнате. Его охватывала смесь чувств страха, недоумения и жалости. Хотелось выскочить к ним в коридор, закричать что-то, но Максим не смел - ведь он должен спать...
Впрочем, ссоры между родителями случались редко. А Максим, хотя и был записан в детсад, но больше половины тех лет жизни провел в больницах или дома с мамой. Болезни его были не то чтобы очень уж серьёзными, но какими-то неотвязными. Любая простуда у Максимки непременно переходила то в ангину, то в воспаление лёгких, то ещё в какое-нибудь нехорошее осложнение (да бывают ли осложнения хорошими!). Наверное, от этих болезней и был Максим "слабаком". В многочисленных детсадовских драках ему "за счастье" было одолеть даже самого мелкорослого в группе Витьку Воробьева. Когда такое случалось, Максимка был горд и счастлив. Тем более что Воробей был, хоть и самым маленьким, но зато и самым вредным, и чаще других приставал к Максиму.
Быть может, такое явное физическое отставание от сверстников и породило одну очень скверную черту его характера - трусливость. Впрочем, сам Максим, вопреки сложившемуся о нем мнению, себя трусом не считал. Ведь он мог, например, влезть на высокое старое дерево, росшее на пустыре за домом, на которое многие ребята влезть не могли. Или, уже в школе, съехать с крутой горки, растеряв палки и поломав лыжи. Но драк и стычек с мальчишками он старался избегать любыми способами, даже самыми недостойными. Правда, "ябедой" и "предателем" он всё равно не стал, но и без того поводов отлупить презренного "слабака" хватало.
Тогда Максим интуитивно, неосознанно нашёл выход: если тебя никто не воспринимает всерьёз, то не будет и серьёзных драк. И он стал "шутом". Дело это нехитрое - веди себя как можно нелепее, говори побольше глупостей и почаще впутывай себя в дурацкие истории... Поначалу всё было вроде нормально - его уже никто не бил, а на постоянные насмешки было тогда наплевать. Но к семи годам, когда настало время идти в первый класс, Максим изрядно подустал от своей невесёлой роли - ведь клоуном он был не по природе, а по необходимости. Ему захотелось признания коллектива, какого-то элементарного авторитета среди ребят. Сейчас же его никто в грош не ставил - считали дураком, даже в общие игры брали неохотно, если только человека не хватает. Максимке было до слёз обидно, когда ребята спорили, в чьей команде ему играть - никому он был не нужен. В общем, со школой он связывал все свои лучшие надежды. Ещё бы! Школа - это серьёзно, не то, что детский сад, там всё будет по-другому.
Какое же разочарование ждало его в школе! Хуже всего было то, что в классе оказались трое ребят из их группы, причём один из них - зловредный Воробей. И тут ему уже насильно навязали прежнюю роль - теперь уже "классного шута". Весь класс смеялся над его выходками, а учителя держали его за дурачка, хотя первый класс Максим закончил почти на "отлично", с двумя четверками: по музыке и "физре". Да ещё был "уд" по поведению.
К концу первого класса Максимка немного поумнел. Корчить из себя "блаженного" стало ему противно. И он перестал это делать.
Месть класса была жестокой. Уважения к нему не прибавилось, но вместо объекта для смеха он стал мишенью для подлых издевательств.
...О школьных годах Максима можно написать отдельную повесть или даже роман - горький и безрадостный. Конечно, жизнь есть жизнь, в ней и тогда, как и сейчас, хватало радостей, праздников, летнего тепла и солнца, весенних луж и ручейков, сказочных зимних вечеров, захватывающих книжных приключений. Было даже больше, чем сейчас - звонкая легкость детства, радостное удивление от раскинувшегося вокруг мира, незаметно потерянная с годами способность за каждой житейской мелочью увидеть сказку. Почему же сейчас вспоминается только бесконечная череда обид, унижений и слёз тайком после уроков (не дай Бог, увидит сестра!). Теперь Максим и вспомнить бы толком не смог, когда случилось то или иное событие его школьной жизни: то ли в третьем, то ли в девятом классе. Весь этот кусок жизни сливался в памяти в один серый пасмурный день. Только летние месяцы у отца в Каменке стояли отдельно - это была совсем другая жизнь.
А здесь каждый день одно и то же...
Изводили Максима постоянно, с большим удовольствием и удивительным разнообразием. Участвовали в этом все мальчишки класса, за исключением тихого "ботаника" Лёни Лисина. Девочки держали сочувственный мучителям нейтралитет. У каждого были свои методы. Например, тупой как валенок второгодник Ромка Гузев подкрадётся сзади да так вдарит, что аж искры из глаз. А интеллигентный Никита Козлов подсаживался рядом и, начиная издалека, с безобидных на первый взгляд вопросов, постепенно загонял Максима в логический тупик. В конце концов, оказывалось, что Максим добровольно признает чего-нибудь очень обидное по отношению к себе; настолько обидное, что, скажи кто это прямо, то даже Максим ему бы этого не простил - есть же предел, ниже которого опускаться нельзя! А тут - сам виноват... И уйти от неприятного разговора не было никакой возможности: за такими представлениями с интересом наблюдал весь класс. А когда Максим "садился в лужу", и вовсе начиналась потеха...
И так изо дня в день.
Конечно, нынешний, взрослый Максим давно уже понял, что сам был во всём виноват. Тому же умнику Козлову вполне можно было "засветить в бубен", да и многим другим тоже. Но Максим боялся. Боялся даже не честной драки, а того, что все будут против него. И ещё до жути боялся Воробья.
Витька Воробьёв был в классе главным. К шестому классу (а пятого у них и не было!) он незаметно захватил власть. Далеко не самый сильный, он сумел собрать вокруг себя всех "дубов" и, обладая умом и железной волей, стал их лидером. Не все в классе это понимали, ведь сам он обычно не участвовал в неблаговидных делах, и учителя считали его "положительным". Но Максим-то знал, что за многими пакостями учителям скрывался именно Воробей. Поговаривали, что среди его друзей много "конкретных братков". Уже потом Максим догадался, что, скорее всего, Витька сам распускал эти слухи. Но кто знает, может быть и не сам.
Именно Воробей больше всех мучил Максима. Часто он делал это сам, но ещё чаще хитро и незаметно направлял неуёмную энергию ребят против Максима. Почему он так его ненавидел? Не мог простить ему редких побед в детсадовских стычках? Или уже давно забыл об этом и просто в силу своего характера не мог пройти мимо трусливого и безответного "мули"? Честно говоря, Максим только одного Воробьёва всерьёз боялся, остальных просто ненавидел лютой ненавистью. Порой он даже представлял, что ему указом генерального секретаря дана абсолютная власть над его "родной" двенадцатой школой и автомат Калашникова впридачу. И вот он приходит, строит, как на торжественной линейке, всех учителей и учеников на стадионе за школой и приказывает Воробью выйти из строя. Длинная очередь из автомата... Воробей с жалобным криком падает... Ну а потом, без остановки, по притихшим шеренгам. По всем: по учителям, по одноклассникам, по малышам и выпускникам... Разве что первачков отправил бы по домам - они ещё не пропитались школьным ядом. Да ещё пожалел бы Лёню Лисина...
Лёнька был почти таким же бесправным, как Максим. Он один из всей толпы никогда не трогал его, не смеялся, когда над ним ржал весь класс. И Максим никогда не смеялся, если обижали Лёньку, а столько старался убраться подальше: как бы самому не досталось. Хотя Лёньке, конечно, было проще. Несмотря на свои рыжие волосы и очки, ему доставалось гораздо меньше Максима. Дело в том, что Лёня учился лучше всех в классе и никому не отказывал, если просили списать у него. Максим же после второго класса прочно засел в троечниках, безо всякой надежды стать хотя бы хорошистом. Воробей не любил, когда он высовывался, и за пятерки приходилось платить новыми унижениями.
В общем, в памяти о "школьных годах чудесных" осталось только плохое. Да к тому же и дома начались нелады...
* * *
"Зарубино. Следующая остановка - Зеленогорск. Осторожно, двери закрываются".
Сашка распечатал первую плитку и теперь, хитро улыбаясь, предлагал её деду. Тот вежливо отнекивался. Потом всё же отломил маленький кусочек. Сашка весело переливчато смеялся, старик, ласково глядя на него, тоже блаженно улыбался. Только Максима одолевала светлая грусть.
"Ведь я же был в его годы совсем не такой... Да и как я мог быть таким - весёлым, беззаботным..."
А потом вдруг по-хорошему позавидовал Сашке.
"Бывает же у некоторых счастливое детство!"
Он уже забыл, что и в его детстве было много хорошего. Несмотря ни на что...
* * *
...Мама с папой развелись в сентябре, когда Максиму только-только исполнилось десять лет. Хотя ругались они по-прежнему нечасто, по крайней мере при детях, но постепенно, год за годом, родители стали отдаляться друг от друга. Отец по-прежнему допоздна пропадал на работе, мама страдала от притеснений Брунгильды, хотя давно уже не было для них повода, но не стало уже между родителями того душевного тепла, которое раньше чувствовал даже маленький Максимка. В те давние годы, когда вся семья собиралась у телевизора или за столом в воскресенье, ему было хорошо и уютно с ними, даже можно сказать, он был счастлив. Теперь же, когда они были вместе, в разговорах, жестах сквозило холодком. От этого Максиму становилось тошно. Тогда он даже представить себе не мог, каково же им - давно уже чужим друг другу людям - делать вид, что по-прежнему любят друг друга. И всё ради них, ради детей.
Однако пройдоха Ирка кое-что уже понимала. Однажды, когда отец в очередной раз задерживался на заводе, она авторитетно заявила:
- А я знаю, почему папка всегда так поздно приходит. У него там любовница! Скоро он нас бросит и с ней поженится!
В Иркиных словах не было обычной для разговоров с братом смеси строгости, снисходительности и самодовольства, а была какая-то непонятная грусть. И тем больнее задели Максимку её слова. Страх и растерянность сдавили дыхание.
- Ты что?.. - только и смог прошептать он. - Не смей так... про папу...
- А что такого?! - голос её обрел обычные, бесившие Максима, нотки. - Вон у Лильки Сахаровой отец ушёл к другой и теперь квартиру разменивает. А наш папка...
Она не успела договорить.
- Нет!!! Не смей!!! - взревел Максимка и с кулаками бросился на сестру.
Ирка была старше почти на три года и не в пример сильней Максима. С таким его поведением сталкивалась впервые, и поэтому сперва растерялась. Но, через мгновенье опомнившись, поняла, что необходимо спасать свой пошатнувшийся авторитет.
Восстание было быстро подавлено, бунтовщик загнан в угол между шкафом и стеной.
- Ну что, будешь ещё распускать руки на старших?
- Буду! Если ты так будешь говорить!
Максимка всё ещё держал сжатые кулаки перед собой, защищаясь от нового коварного нападения, и не замечал, что из глаз текут злые слёзы. Никогда он не плакал от боли, и эти слёзы были от жгучей обиды за отца и за свою бесправность. Но сейчас Ирка почему-то больше не стала нападать на него. Глаза её снова погрустнели, и она по-взрослому вздохнула.
- Глупенький... Мне же маму жалко...
Максиму тоже вдруг стало жаль маму - измученную вредной начальницей, семейными неурядицами, непослушными детьми, наконец. До этого он думал только о себе, как плохо будет ему, если папа с мамой разойдутся. И часто не замечал грустинки в маминых глазах, когда она, притворно (а часто и не притворно!) сердясь, отчитывала Максимку за его очередное "достижение". Не думал, отчего вдруг появились у неё на лбу первые едва заметные морщинки. И у отца стали проглядывать в чёрных кудрях седые волосы. А ведь родители у него ещё совсем не старые - только тридцать шесть лет!
От этих мыслей слёзы вновь подступили к глазам, и Максим сердито возразил:
- А мне, думаешь, не жалко?..
В то, что мама с папой могут развестись, он до самого последнего дня не верил, даже и потом ему порой казалось, что они ещё помирятся и всё будет как раньше. Но уже слишком далеко они разошлись в разные стороны. Прошлое возвращать было поздно.
Кстати, Ирка оказалась не права. Отец не стал требовать размена квартиры, сперва поселился в общежитии завода. А летом поехал в отпуск на родину, в деревню Каменка, что в трехстах километрах от Зеленогорска. Впервые поехал один, без мамы, Максима и Ирины. И там председатель местного колхоза "Знамя Пролетариата", бывший одноклассник отца, предложил ему стать главным инженером.
И отец уехал. Нет, он не забыл сына с дочерью, писал письма, иногда приезжал. И Максим почти каждое лето приезжал в Каменку на месяц-полтора. Но это всё равно было уже не то, что раньше...
* * *
"...Крутилиха. Осторожно, двери закрываются".
Как, уже Зеленогорск?! Надо же было так задуматься, чтобы чуть не пропустить свою остановку!
Максим вскочил, стремительно промчался в тамбур, громыхнув на ходу дверью. Но было поздно. Створки вагонных дверей с мерзким шипением и лязгом захлопнулись, и поезд начал набирать скорость. Дергать стоп-кран Максим не стал - сам виноват, что прозевал, зачем же теперь доставлять беспокойство машинисту?
"Ну ладно, ничего страшного не случилось. Можно выйти на следующей станции и вернуться на обратной электричке".
Максим достал из внутреннего кармана куртки расписание. Оказалось, что обратная электричка, последняя на сегодня, будет только через час. Ну и пусть! В конце концов, не обязательно же делать пересадку в Крутилихе. Тем более что эта почти незнакомая Максиму деревня славилась своими криминальными "конторами" и безбашенными "крутыми пацанами". Можно выйти в Дудкино - какой-никакой, а всё-таки город. Или даже на Мачихинской-Узловой, и тогда ждать встречного поезда придётся всего пять минут.
Максим вернулся в вагон и сел на прежнее место. Праздничное настроение немного потускнело, но ещё не до конца погасло. И чтобы оно не пропало окончательно, он старался больше не вспоминать прошлое. Но ведь мыслям не прикажешь - они сами лезут в голову, и не только тогда, когда этого хочется...
* * *
Таким как сейчас, Максим стал не сразу. Вся его линия жизни, извиваясь и петляя, вела к этому...
...Иногда, особенно после лекций по "вышмату", Максим пытался представить свою жизнь, своё душевное состояние, в математической форме. Он долго не мог построить адекватную модель, но в конце концов всё-таки додумался. Добро и Зло, Свет и Тьма, Бог и Дьявол, Истина и Ложь, наконец (не в названии суть!), - две ключевых силы Мироздания. Их взаимодействие и противоборство, словно пружина в заводной игрушке, толкают Мироздание вперёд, заставляя его меняться. Даже само время - только результат такого развития, а не причина. Конечно, такая модель не совсем совпадала с теорией Кристаллического Мироздания знаменитого писателя Валентина Кораблёва, в истинности которой Максим никогда не сомневался. Но можно же считать весь многовариантно развивающийся мир как единое целое, движимое вперёд по оси времени двумя главными силами! А грани Кристалла Мироздания - всего лишь красивый художественный образ! Максим чувствовал в этом какое-то противоречие, но разобраться в нем не пытался, боясь, что придется либо отвергнуть свою модель, либо признать ошибочной теорию самого Кораблёва. Потом он поймет, что оба они были в чем-то правы, а в чем-то нет...
Итак, Мироздание движут две силы. А человек - частичка Мироздания, и душа его развивается по тем же законам, что и вся вселенная. Недаром же в Библии сказано, что человек создан был по образу и подобию Божию. А движущие силы в этом случае называются Добро и Зло. Поскольку в человеческой душе всегда есть и то, и другое, Максим представлял их не как плюс и минус на одной оси, а как два разных, перпендикулярных друг другу, измерения. Третье измерение, порожденное взаимодействием первых двух, - время. А душа человека в каждый момент времени - точка в этом пространстве. Её координаты - это как раз количество Добра и Зла, наполняющих её. И получается, что математически вся духовная жизнь человека - система двух функций от времени. Линия жизни. Все люди, обстоятельства, события, книги и многое другое, окружающее человека, тянут эту линию каждый в свою сторону. Но есть ещё кое-что, самое главное, что определяет ход линии жизни. Это сознание человека, его воля. Все мы, находящиеся в здравом рассудке, можем усилием воли сами лепить, как скульпторы, свою душу, противостоя любым внешним воздействиям. А если человек - подобие Мироздания, значит и у того есть свое, космических масштабов, сознание. Возможно, это и есть настоящий Бог...
* * *
"Крутилиха. Следующая остановка - Дериглазово. Осторожно, двери закрываются".
После Зеленогорска вагон стал быстро пустеть. В Крутилихе сошли случайные попутчики Максима, и он остался один среди пяти незанятых сидений. Придвинувшись к окну, он то поглядывал в густую сентябрьскую темноту, то окидывал взором полупустой вагон. Сашка по-прежнему сидел с ветераном и что-то негромко рассказывал. Тот сочувственно качал головой.
Веселое настроение у Максима давно уже пропало, в голове всё чаще крутились, словно настырные мухи, мрачные мысли. И одна из них, самая дикая и нелепая, от которой мурашки по коже и холодок в груди, никак не хотела отвязаться, сколько Максим ни старался её прогнать...
* * *
...Да, Максим дошёл до такой жизни не сразу. Часто думая о своей тёмной страсти, он видел её первые крохотные ростки в самом раннем детстве, ещё когда искренне считал, что уж он-то будет жить вечно. Например, тогда Максимка любил, чтобы во время поездок на Южное море Ирка закапывала его в песок, оставляя снаружи только голову. Играя так, Максим иногда представлял себе, что он умер, и его похоронили. Случалось, что в детсаду у ребят заходил разговор на тему смерти. Порой Максим сам заводил разговор на эту тему, а ребята с готовностью её подхватывали. В то время чуть ли не каждый месяц отправлялись в мир иной престарелые генсеки, министры и члены политбюро. По телевидению показывали пышные похороны, по радио целыми днями звучала заунывная музыка, а Максим долго ещё думал, что все руководители уходят со своих постов не иначе как в могилу и понял свою ошибку только когда очередной генсек Трубачёв отправил всех стариков на пенсию. Но тогда Максим был уже большой, в первый класс пошёл как раз в тот год.
Впрочем, не о генсеках речь, а о нём, о Максиме. Когда ему случалось встречать похоронные процессии (особенно в младшие школьные годы), он бесцеремонно подходил и с любопытством наблюдал за печальным действом. Было жутковато смотреть на жёлто-серые лица покойников и жалко - на убивающихся в горе родственников, но чудилось в этом и что-то загадочное.
Когда Максим уже учился в школе, в параллельном 2 "Б" от воспаления лёгких умер мальчик Митя Назаров. Максим его почти не знал, за полтора года даже ни разу не разговаривал, предпочитая держаться подальше от него, грузного и, по слухам, сильного, как слон. Максим прекрасно помнил, с каким интересом, почти что с удовольствием, обсуждал он этот случай дома с сестрой и родителями, в школе с Лёней Лисиным и даже со своими мучителями (нет, не с учителями, хотя сами они между собой в тот день только об этом и говорили, сокрушённо покачивая головами). Всезнающая Ирка сообщала Максиму подробности, подслушанные в разговорах педагогов, а он с замиранием внимал ей. На похоронах он не был, и даже мысли такой не возникало - сходить и посмотреть. Все-таки тогда он был ещё совсем другим человеком. И вообще Максим, став взрослым и вспоминая этот случай, задумывался иногда: а что, если бы случайно, или даже не случайно, он попал бы на эти похороны? Вдруг его линия жизни повернула бы в другую сторону? Или ничего бы не изменилось? Или случилось бы то, что произошло через полгода? И нет у него ответа на этот бессмысленный вопрос. А временами вообще кажется - всё это было просто чистым детским любопытством, невинным интересом ко всему на свете - хорошему и не очень...
Интерес к тому, что "не очень" надолго пропал через полгода. Тогда умерла их соседка баба Шура. Бабу Шуру знали все во дворе. Когда было тепло, она выходила из дома и подолгу сидела на лавочке возле подъезда, неспешно беседуя с другими старушками из соседних подъездов или просто наблюдая за жизнью двора. Жила баба Шура в тесной однокомнатной квартирке, как раз по другую сторону стены Максимкиной комнаты. Иногда она просила Максимку сбегать в магазин за продуктами - буханкой хлеба и бутылкой молока. Он всегда с радостью соглашался помочь, ему было приятно сделать доброе дело. Максимку баба Шура любила, всегда угощала чем-нибудь вкусненьким. И Максим относился к ней почти как к родной бабушке, которую обычно и видел-то один-два месяца в году.
И вот баба Шура умерла. Съехались родственники - сын, дочь, сестра и другие, незнакомые Максиму люди. Возле бабишуриной двери стояла красная гробовая крышка с чёрным матерчатым крестом, а из-за тонкой панельной стены доносились плач и рвущие душу крики старушки-сестры. Сперва Максим не ощущал особого горя. В глубине души он ещё не верил, что бабы Шуры больше нет. Даже когда выносили гроб, он, увидев её, чужую и совсем не похожую на настоящую бабу Шуру, не смог осознать всю горечь потери. И только поднявшись на свой этаж, он вдруг почувствовал какую-то непривычную пустоту за дверью соседней квартиры. За спиной с лязгом захлопнулись двери лифта. И тогда Максим понял, что пустота - не за соседской дверью, а где-то внутри него. Никогда он уже не увидит свою бабу Шуру, никогда уже она его не приласкает, не угостит конфеткой или чаем с вкуснейшим земляничным вареньем. Никогда уже Максим не принесёт ей хлеба с молоком, не расскажет мимоходом о своих делах. Никогда...
И Максим, уткнувшись лбом в холодную штукатурку, беззвучно и безнадежно заплакал...
...Мама и папа уехали на кладбище, Ирина была в лагере, и никто не мешал Максиму, забравшись с ногами на диван и накрывшись с головой одеялом, сидеть и размышлять. И чем дольше он размышлял, тем яснее становился для него весь ужас открывшейся ему правды.
Вечером он пришёл к маме на кухню и тихонько спросил:
- Ма, а зачем люди умирают?
- Ну как зачем? - мама надолго задумалась. - Старыми становятся, болеют...
Максим понял, что мама что-то недоговаривает, но не этот вопрос был главным для него. Просто он не решился сразу спросить о главном, боясь, что его подозрения подтвердятся. Но неопределенность мучила ещё сильнее, и он всё-таки спросил:
- А что, все на свете когда-нибудь умрут?
Мама опять задумалась, но на этот раз решила сказать сыну правду, ведь он уже не маленький, должен знать.
- Да, все. Таков закон природы.
- И совсем ничего нельзя сделать?!
Мать не поняла отчаяния сына.
- Нет, Максимушка, тут уж ничего не поделаешь. В мире нет ничего вечного, всё когда-нибудь начинается и когда-нибудь кончается, - и она хотела взъерошить жёсткие, совсем как у папы, волосы на Максимкиной голове. И задела пальцами его горячий лоб.
- Постой-ка! Ты же весь горишь! Так и есть!
И мама загнала Максима в постель, принесла градусник и оставила наедине со своими мыслями. Мысли были ужасными. Получается, если все когда-нибудь умрут, значит и его, Максима Жабина, когда-нибудь не будет на свете. Пусть это случится через много лет, но эта неизбежность собственной кончины была так страшна и непостижима, что от одной мысли об этом Максима пробирала крупная дрожь. Вдобавок перед глазами вдруг возникла толпа людей, красный гроб и в нем он, Максим - морщинистый старичок с длинной белоснежной бородой. Все это он видит как бы сверху. И в то же время его уже нет. Совсем. Нигде. И уже не будет никогда. От такой мысли захотелось завопить во весь голос, но Максим взял себя в руки, сдержался. И стало чуть-чуть полегче. Страх немного отступил.
В комнату вошла мама, забрала у Максима градусник.
- Тридцать шесть и шесть. Странно...
А Максима ото всех этих переживаний бросало то в жар, то в холод.
Пришёл с поминок отец. Перебросившись парой слов с мамой, он осторожно вошёл в комнату Максима. Присел на краешке кровати.
- Ну что загрустил, сынок? Жалко бабу Шуру?
От него слегка попахивало водкой, и он отворачивался, стараясь не дышать в сторону Максима. Только вот без толку, всё равно чувствуется... Ну и пусть! Все равно Максим его любит, это ведь его отец. Такой родной, сильный, большой. Неужели и он ничем не сможет помочь? И Максим дрожащим от волнения голосом рассказал отцу всё: о своих мыслях, о своём страхе. И отец его понял. Посидел молча с полминуты, видимо, собираясь с мыслями, а потом ласково произнес.
- Вот оно что... Я тоже об этом много думал в своё время. Но я тогда был старше, почти уже взрослым.
- Ну и что придумал? - с надеждой прошептал Максим.
- Что придумал... Это ведь так просто не скажешь. Рановато ты стал об этом задумываться, Максим. У тебя ещё вся жизнь впереди. Ты уж лучше пока не думай ни о чем плохом, а там и сам многое поймешь...
- Я и сейчас пойму, я же не дурак!
- От кого ты слов таких понабрался? Чуть что, сразу "дурак, дурак"! - отец попытался увести разговор подальше от скользкой темы. Видимо, он уже жалел, что признался о таких же своих мыслях. И теперь примирительно произнёс:
- Это каждый должен понять сам, и подсказать никто не может.
Максим не стал больше ничего спрашивать, он не привык лезть в душу людям, когда им этого не хочется. Отвернулся к стене, хотел натянуть одеяло по уши, но не получилось - его край прижимал своей массой отец. Тот понял, что мешает, встал, шагнул к двери. Оглянулся (Максим почувствовал его печальный взгляд своим лохматым затылком и напряжённо сведёнными лопатками). Кашлянул и тихо сказал вместо обычного "Спокойной ночи!":
- Главное запомни, сынок: никто и ничто на свете не умирает насовсем.
И тихонько прикрыл дверь комнаты. А Максим долго ещё думал над последними словами отца. Он понял, что тот хотел ему сказать. О том же говорила их учительница Зинаида Филипповна, об этом твердили со страниц книг, газет и журналов поэты, писатели и журналисты. О том же, но другими словами. "Человек жив, пока о нём помнят"... "Великий Фомич умер, но дело его живёт"... "Вы погибли, но подвиг ваш бессмертен"... А от отца он услышал то, что давно неосознанно зрело в нем, и что он так надеялся услышать в эту трудную минуту...
Тот памятный разговор с отцом не уничтожил совсем страх в душе Максима, но помог ему забыть про него. Всё шло по-прежнему, но любое напоминание о смерти поднимало этот страх, словно грязь со дна лужи. Теперь Максим, издали завидя похоронное шествие или услышав звуки траурного марша, старался уйти куда-нибудь подальше. Если на дороге попадалась сбитая машиной кошка, он отворачивался, сплюнув три раза через левое плечо, и складывал пальцы на обеих руках "замочком". Он возненавидел рассказы про пионеров-героев, которые их заставляли читать в школе, за то, что почти все они заканчивались трагически. Редкие рассказы со счастливым концом становились для Максима любимыми, их он перечитывал по нескольку раз.
Так вот, ни о чем не задумываясь, и прожить бы всю жизнь!..
* * *
"Дериглазово. Следующая остановка - Рябиновка..."
Здесь сошёл с поезда и не спеша отправился домой седой ветеран. Сашка ускакал в другой вагон. Острая досада на миг кольнула Максима. Но уже через полсекунды он опомнился.
"Это же, наоборот, хорошо! Я ведь на самом деле не собирался делать ничего такого. Всё это просто дурацкая фантазия".
Но ведь даже самые дурацкие фантазии иногда сбываются?..
* * *
В тринадцать лет всё изменилось.
Случилось это в Каменке, во время летней поездки к отцу. К тому времени отец уже женился второй раз. Мачеха Настасья Сергеевна работала бухгалтером в колхозе и была на семь лет старше отца. Её первый муж несколько лет назад спился и умер, а единственный сын Евгений в то время был в армии, и Максим его смутно помнил только по случайным встречам ещё до породнения...
Тем летом в их подвале завелась крыса. По ночам она бессовестно бегала по дому, жрала всё, что находила, и гадила на столе. Днём же противно скребыхалась под половицами. Жирный и довольный жизнью кот Васька - любимчик хозяйки - относился к ней равнодушно.
Тогда отец принёс с зернохранилища капкан. Это была дощечка со скобой на петельках, прижатой могучей пружиной. На другой половинке дощечки на таких же петельках болтались стальной стерженёк и овальная пластинка с двумя дырочками. К нижней дырочке привязывали приманку, скоба отводилась к другому краю дощечки (всё это делал отец, Максиму еле-еле удалось лишь слегка приподнять скобу над дощечкой!), перехватывалась стерженьком, который вставлялся в другую дырочку на пластинке. Система была простая и безотказная, если всё делать правильно. Стоило Максиму прикоснуться к приманке сухой веткой, скоба с резким щелчком срывалась, и капкан, подпрыгнув, переворачивался. Максим опасался брать его в руки заряженным - все пальцы переломает!
Вечером, убедившись, что Васька отправился гулять, отец смазал все железные части капкана пахучим подсолнечным маслом (крысы - они мудрые, коль почуют неладное, даже близко не подойдут) и привязал его к табурету, чтобы крыса не утащила за собой. Потом, зарядив маленьким кусочком сала, оставил на кухне за плитой...
...Максим вскочил ночью, словно ошпаренный ударом пастушьего кнута, ошалело озираясь и ещё не понимая где он и что с ним. Сердце бешено колотилось, а с кухни доносились какие-то слабые всхлипы. Только тогда Максим сообразил, в чем дело. Не одеваясь, босиком кинулся на кухню. Из комнаты высунулось недовольное усатое лицо деда:
- Вот всё по ночам шастает, спать не даёт!
- Крыса попалась! - торжествующим шёпотом крикнул он дедушке и, больше не обращая на него внимания, влетел на кухню.
Крыса была здоровенная, в локоть Максима. Она уже не пищала, только задние лапки слабо подёргивались, скребя коготками крашеный пол. Скобой капкана крысе расплющило голову за ушами, и две блестящие чёрные бусинки глаз, казалось, были приклеены к серо-рыжей плюшевой мордочке. Из приоткрытого рта стекали капельки алой крови.
Охотничий азарт, колотивший Максима, постепенно остывал. На смену ему приходило другое чувство, сейчас совсем неуместное, - жалость к несчастной твари. Ведь она была живая, а теперь!..
В кухню вошёл дедушка. Поднял на вытянутой руке капкан с безжизненно повисшей крысой.
- Да-а, здорова! Отъелась на наших харчах...
"А ведь правда!" - успокаивал себя Максим. - "Сколько она гадостей нам сделала. И, наверное, это она в прошлом году таскала у нас цыплят и погрызла у соседей всех крольчат. А они всё на нашего Ваську сваливали, убить обещали! Да ему хвостом лишний раз лень дёрнуть, а из-за неё он чуть не погиб!"
В общем, справедливость восторжествовала...
В эту ночь Максим долго не мог уснуть. Разные мысли одолевали его. Конечно, это хорошо, что крыса больше не будет вредить им, убивать беззащитных крольчат и цыплят. Но ведь она не хотела никому зла, просто жила своей крысиной жизнью. Не её вина, что родилась она крысой. А если бы он, Максим, родился крысой?
"Ну уж таскать цыплят я бы не стал!"
В те годы внутренний оппонент ещё не развился в Максиме, и он просто вспомнил, что дедушка тоже хладнокровно убивает кур и даже поросят, и никто не считает его злодеем, даже Максим, хотя курочек и поросят ему было очень жалко. Но мясо он тоже любил... Короче, будь он крысой, скорее всего, вёл бы себя так же.
Тут мысли, словно защищая его неокрепшую душу, повернули в другую сторону, только думал он теперь не словами - нужных слов Максим не смог бы найти - а какими-то обрывками чувств и образов. Конечно, он не родился этой несчастной крысой, он - Максим, но почему же он - это именно он, с вот этими руками, ногами, головой, с этими мыслями? Почему он внутри себя, а все остальные - снаружи? И ведь каждый человек чувствует так же, как он, Максим. Или не каждый? Неужели Воробьёв тоже внутри себя так же чувствует, думает, переживает?.. Максим не мог в это поверить, ему легче было представить себя крысой, чем Воробьёвым...
Вернувшиеся к злополучной крысе мысли толкнули его к краю пропасти. Максим случайно подумал, что , будь он на её месте, чувствовал бы, прихлопнутый капканом, в последние мгновения жизни. И сжался под одеялом, ожидая упругий удар ужаса.
Но никакого ужаса не было. Даже мимолётный страх не коснулся его души. Все ещё не веря, он сделал отчаянный шаг - попытался представить свой собственный последний миг. Ничего путного представить не смог, но страха всё равно не было!
Утром посмотреть на пойманную крысу пришла вся семья. Бабушка удивлённо качала головой, отец выглядел очень довольным, дед, шевеля прокопченными табаком усами и размахивая коричневыми ладонями, возбуждённо бубнил:
- ...ить, смотрю я, а он мимо меня - и на кухню шасть! Так я ему вслед...
Вошла Настасья Сергеевна с лениво барахтавшимся Васькой в руках:
- Вот тебе мясо, Васенька...
Васенька неторопливо подошёл, опасливо понюхал зажатую в капкане крысу, тронул её лапой. Брезгливо фыркнув, развернулся и направился прочь из кухни.
- Не хочет! - охнула Настасья Сергеевна.
- Да что ему эта крыса, и так поллитра молока в день сжирает, - накинулась на кота бабка.
- Да бросьте, мама, - вступилась за Ваську мачеха. - Ведь своё ж молоко, деньги за него не плочены...
Максим вышел с кухни. Бесконечные споры бабки с новой невесткой нагоняли на него тоску.
Но вот отец с Настасьей Сергеевной ушли на работу, бабушка - в сельпо, дома остались только Максим с дедом. Максим собирался уже умотать купаться на Ближний пруд, когда услышал из кухни хриплый требовательный бас:
- Максим, поди сюда!
- Щас, дедушка!
- Не щас, а зараз! - повысил голос дед.
Спорить с ним Максим побаивался - давно уже грозился Петр Игнатьевич достать с чердака старый солдатский ремень, тяжесть которого на собственной шкуре в свое время сполна испытал отец. Может быть, именно поэтому он никогда не бил Максима?
Так это было или иначе, но пришлось подчиниться. На кухне дед стукнул своей лакированной тростью по капкану и не терпящим возражения тоном приказал:
- Поди выкинь на навоз, а то завоняет.
И ворчливо добавил:
- Нет бы самим убрать, а то ушли, бросили всё на стариков...
Максим стоял, неприятно поражённый.
- Дедушка, я не могу!
- Чего ты не могёшь, чего не могёшь-то! Тут делов-то - раз и готово! Что ж, мне, старому, что ли всё за тебя делать? - и он бухнул тростью в пол. На самом деле никакой он был не старый, на пенсию только в прошлом году пошёл, а трость носил просто для солидности.
- Я боюсь её!! - кинул Максим свой последний безнадежный аргумент. Переубедить упрямого деда было невозможно, и Максим прекрасно понимал, что ему придётся исполнить его волю.
- Боится он! Привыкать надо! Что ты за хозяин будешь, даже курицу зарубить не сможешь. Вот я в твои годы...
Продолжать спор было бесполезно, и Максим, надев здоровенные отцовские рукавицы, поднял капкан за деревяшку и понес его к навозной куче. Куча находилась за коровьим сараем, в тени старых яблонь. Максим шёл к ней, переживая обиду на дедушку и следя, чтобы шершавый крысиный хвост случайно не задел его одежды. Он старался лишний раз не глядеть на "дохлятину", но иногда она всё же попадалась на глаза. И опять Максим с удивлением заметил, что прежнего страха при взгляде на мертвое тельце уже нет, наоборот, его охватывало какое-то странное, тревожное и вместе с тем приятное волнение.
И, чтобы разобраться в своих чувствах, Максим свернул в сад, и пролез в самый дальний уголок, заросший крапивой и лопухами в человеческий рост. Здесь было его тайное убежище, про которое никто не знал. Тут он иногда скрывался от бабушки с дедушкой, а в ржавом жестяном ящике из-под инструментов хранил свои ребячьи сокровища.
В своём укрытии он, сев на дубовый чурбак, уже без опаски взглянул на крысу. Она была почти такой же, как ночью, только бусинки глаз потускнели да скрюченные лапки из розовых стали бледно-синими. Да ещё кровь на мордочке запеклась бурой коркой. И опять то же непонятное чувство нахлынуло на Максима. Он уже безо всякого страха и брезгливости освободил крысу из капкана и взял её в руки. Она оказалась неожиданно твёрдой, будто обтянутый рыжей шкуркой кусок пластилина.
Теперь Максима била крупная дрожь, сердце бешено колотилось в груди, а руки, держащие холодный бархатистый трупик, тряслись, как у алкоголика. Даже дышать стало трудно - воздух будто загустел и с трудом втягивался в лёгкие. Тогда он спрятал крысу за ящик, сверху накидал зелёных листьев и, прихватив капкан, вылез из тенистой чащи. Дома трижды вымыл руки с мылом. Деду он наврал, будто выкинул крысу на дальнюю помойку, что в овраге за огородом.
В этот день Максим несколько раз навещал крысу в своем закутке, и каждый раз чувствовал то же, только, пожалуй, не так остро. К вечеру крыса стала мягкой и безвольной, словно воздушный шарик, наполненный водой. Её, на удивление гибкую, Максим сажал и укладывал в разные, порой немыслимые для живого организма, позы, наслаждаясь своей безграничной властью над ещё вчера опасной и хитрой тварью. А порой его пробивала острая жалость, и он чуть не со слезами гладил её мохнатую спинку и шептал ласковые слова. Правда, после жаркого дня от крысы стал исходить тяжёлый затхлый запах, но и он, хоть и был неприятен Максиму, ещё сильнее волновал его. А после каждого визита он тщательно, по нескольку раз мыл руки, а потом и лицо.
В этот вечер Максим заснул быстро. Он не запомнил, что ему снилось, но сновидения были яркими и волнующими. Он просыпался и снова окунался в пучину фантастических переживаний. А потом, проснувшись, вдруг ощутил, что его белье стало мокрым и липким. Максим не испугался - читал про такое в журналах - а, наоборот, обрадовался. Значит, он уже стал почти взрослым!
После этого он проспал как убитый до половины одиннадцатого.
Утром он опять отправился к крысе, но уже издалека почуял отвратительную трупную вонь. Откинув увядшие за ночь листья, он содрогнулся от отвращения - крысиный живот раздулся огромным фиолетовым пузырём, клочья шерсти повылазили, а на голове и между задних лап копошилась густая масса крошечных опарышей. Зеленые стебли крапивы и репейника поплыли в глазах Максима, и только что съеденный завтрак хлынул из желудка на обалдевших червяков.
Максим выполз из своего логова опустошённым и уставшим, словно после тяжкой работы. Спустя некоторое время он вернулся, уже готовый ко всему, и тут же похоронил свою крысу. После этого он забросил зелёное убежище и даже свой железный ящик перенёс на новое место.
Максим долго обдумывал то, что случилось, но так и не смог ничего понять. И он решил, что всё это было случайностью. Но через две недели, выбрасывая какой-то хлам на дальнюю помойку, он увидел на ней трёх дохлых кроликов - опять их соседи Веселовы, несмотря на постоянные скандалы, выкинули павших от какой-то болезни зверьков. И вновь колыхнулась под сердцем знакомая тревожно-сладкая волна...
...И новая жизнь закружилась, понеслась, как в видеофильме, пущенном на быструю перемотку. Мыши, крысы, кролики, птицы, собаки - всё, что Максиму удавалось найти в Зеленогорске и в Каменке, шло в дело. Особенно Максиму нравились большие бездомные дворняги, которые во множестве водились в городе и которых "Предприятие по благоустройству" нещадно отстреливало, но не удосуживалось убирать с улиц. Боящийся живых собак до колик в нижней части живота, Максим отводил душу на мёртвых, наслаждаясь властью над их безвольными телами. Только встреч с мёртвыми кошками и людьми он старательно избегал. Наверное, потому, что только нескольких кошек и нескольких людей он по-настоящему любил в этом мире живыми.
* * *
"Рябиновка. Следующая остановка - Бухманово..."
В вагон вошли трое усталых мужиков в пыльных спецовках - тоже, видать, после трудового дня. А когда поезд уже набирал ход, вернулся Сашка! Он ворвался, громко хлопнув дверью, и промчался по проходу сквозь вагон туда, где устроилась рабочая троица, и откуда уже доносились возбуждённые голоса и позвякивание распечатываемой поллитровки. Попросил у них закурить и был послан не в самые приятные места этого мира ввиду того, что "молоко на губах не обсохло ещё..." Но Сашку это нисколько не расстроило. Он тут же обратился с подобной просьбой к молодой супружеской паре с маленькой, лет пяти или шести, дочкой. Супруги оказались более интеллигентными, чем трое простых работяг.
- Тебе что, мама разрешает курить? - встревожено поинтересовалась женщина.
- Не разрешает, - дурашливо улыбнулся Сашка. - Но ведь она и сама курит.
Но вдруг погрустнел и серьёзно уже добавил:
- Ей всё равно. Бухает она... Если в запой уйдёт, на неделю обо всём забывает... Но это нечасто! - вдруг спохватился он. - Вообще-то она хорошая, это подружки её всё время спаивают!
Женщина, видя, что её слова расстроили мальчика, поспешила сменить тему разговора:
- А куда же сейчас ты едешь?
- К бабушке, в Морозово.
- А это далеко?
- Выходить в Дубоносово, а там - пешком.
- А что, бабушка тебя встретит?
- Не-е, она не знает, что я приеду. Мамка опять забухала.
И, предупреждая лишние расспросы, объяснил:
- Сегодня вот у бабушки переночую, а завтра вместе поедем к нам домой. Иначе будет пить целую неделю...
Мысли Максима лихорадочно заметались. То, что минуту назад казалось просто дурацкой фантазией, вдруг обрело, пока, правда, не совсем ясные, контуры реальности.
"Мать бухает - неделю не вспомнит. Бабка не ждёт - спохватятся не сразу. Школа... Да кто сейчас следит за прогульщиками? У нас и то некоторые месяцами не появлялись. К тому же мальчишка, похоже, из тех, для кого прогулы - не редкость... Морозово, Дубоносово - знакомые места, неподалёку - великонарское кладбище. Дорога на Морозово - через лес, там наверняка сейчас никого..."
"Тьфу ты, ... ... ... чего удумал! Уймись! Тебе выходить скоро!"
"А почему бы и нет? Такого шанса больше не будет! Если один раз - то можно..."
"Пошёл ...! Что можно? Убить можно?! Такого шанса не будет, говоришь? А ведь это шанс навечно погубить душу, это ты понимаешь?"
Внутренний оппонент сегодня был как никогда нервным, грубым и... неубедительным. Страсти в душе Максима накалялись, и одержимое, помутнённое "первое Я" пока брало верх над "вторым".
"Мать - алкоголичка, отца, наверняка, нет. Кому горевать о нем?! А сам он даже почувствовать ничего не успеет. Кладбище - в получасе ходьбы. Зарою - никто не узнает!"
"А бабушка? Как старуха переживет исчезновение любимого внука? Будет ждать, надеяться, ночами не спать, а он в это время - истлевать в чужой могиле! И вообще, какое ты имеешь право распоряжаться чьей-либо жизнью? А вдруг Сашке суждено стать великим ученым, артистом, писателем? И почему ты, гнида, решил, что ему не будет больно?"
"Бомжем и алкоголиком он станет при таких родителях. А потом, наверняка, преступником. Может быть, он ещё больше жизней загубит".
"Но этого не знает никто на Земле! С чего ты это взял про преступников? Он ведь даже матом не разу не ругнулся за всё время, ты заметил?"
"Ну ладно, сдаюсь! Ты, как всегда, прав. В тот раз я собаку пожалел, а теперь ведь человек".
"То-то же!"
* * *
Собака была не очень большая, но Максим боялся её. Она всегда злобно лаяла и кидалась на Максима, когда тот проходил мимо. Собака разгонялась, прыгала, но крепкая цепь отбрасывала её обратно к будке. На миг лай стихал, но уже через секунду зверюга, описав круг, начинала новую бессмысленную атаку.
Эта псина появилась на Хуторе три года назад. Хутором в Каменке назывался небольшой островок садов и сараев в километре от центральной усадьбы колхоза. Был на Хуторе участок и у Настасьи Сергеевны, и Максим во время своих поездок к отцу частенько наведывался туда, чтобы помочь вечно занятой мачехе прополоть морковь или собрать прожорливых полосатых жуков с картошки. А заодно нарвать земляники или малины - ведь всем каменцам известно, что самая вкусная ягода родится именно на Хуторе. Ночью же там обычно никого не было, и многие хозяева держали на своих участках цепных псов - чтоб защищали урожай от воров.
Когда Максим полтора месяца назад приехал в Каменку, в нём уже шевелились мысли о необходимости испробовать "свежей крови". И однажды, когда он в очередной раз ёжился от страха, проходя мимо оголтелой псины, его озарила дерзкая идея - а что, если придушить эту собаку? Вдруг он наконец-то излечится? Конечно, можно найти на Хуторе и собаку поспокойней, но все они были или слишком огромны, или хозяева отвязывали их на ночь бегать по всему саду. Да и не питал он к остальным такой сильной неприязни. В тот же вечер Максим проверил свой старенький фонарик - лампочка светила, словно автомобильная фара - и приготовил из куска прочной веревки петлю. Как и полгается, намазал её мылом, чтобы лучше затягивалась.
Он так и не смог уснуть в ту ночь. В полвторого бесшумно соскользнул с сеновала, на котором тогда ночевал, и, стараясь ни на что не наткнуться в темноте, зашагал к Хутору. Сердце тревожно замирало от какого-то охотничьего азарта и неотступного страха. Максим боялся встретить кого-нибудь по дороге, боялся, что кто-то из хозяев эту теплую ночь решил скоротать у себя на участке. Но больше всего Максима пугала предстоящая встреча с собакой. Конечно, он уже просчитал все варианты до мельчайших подробностей, под мышкой зажаты плотные овчинные рукавицы, а в покосившемся сарае на их участке висит на большом ржавом гвозде старый ватник сводного брата Женьки (он жил теперь со своей семьей отдельно, в новом восьмиквартирном доме). Конечно, он не будет пересекать невидимую границу, за которую зверюгу не пустит стальная цепь, а набросит петлю издалека, когда та прыгнет на него (меткость, слава Богу, у него врождённая - когда в университете проводилась стрелковая подготовка, Максим всегда оказывался в числе лучших). Однако, как ни рассчитывай, а извечный страх никуда не денешь, можно лишь заглушить его другими чувствами и делами. И теперь Максим старался думать не о том, как озверевшее животное будет беситься в двух шагах от него, а о возможном скором избавлении от грязи и кошмара.
Но когда Максим проходил за телогрейкой к своему сараю мимо участка Трофимовых, которым и принадлежала безумная собака, он не услышал обычного лая и цепного лязга.
"Странно! Где же собака?"
И он, не заходя к себе, отодвинул щеколду на трофимовской калитке и бесшумно проник в сад. Кругом не было ни души. Максим достал фонарик и осветил собачью конуру. Возле неё никого не было, но конец цепи, прибитой к будке большими гвоздями, скрывался в её тёмном полукруглом зеве.
"Да ты, голубушка, никак, спишь? Ну, тем лучше. Будет меньше шума".
Вот ведь повезло! Плохо только, что не взял ватник, но теперь уж поздно. Вдруг, пока он ходит, собака проснётся? Тогда схватки не миновать!
"А вдруг она проснется прямо сейчас? Может быть, она уже проснулась и изготовилась к броску?"
Максим сжал полохнувшийся в нём страх, и продолжал бесшумно приближаться к конуре. Только сейчас он сообразил, что оставил рукавицы у калитки, но, секунду поколебавшись, возвращаться за ними всё же не стал.
В двух шагах от будки Максим понял, что собака не спит. Из чёрной дыры доносилось приглушённое рычание. Вот это да! Ну и попал же он! Беззащитный, в тоненькой водолазке и лёгких шароварах, стоял он перед свирепым зверем, которого всегда так боялся. Отступать назад никак нельзя - противник мгновенно почует его слабость и тогда уж точно набросится, начнёт рвать зубами штанины, кожу, мышцы. Так что есть лишь один путь - вперёд, задавив страх, ни одним движением не выдавая волнение. Но, прежде всего, необходимо включить фонарик!
Яркий пучок света выхватил из темноты рыжую оскаленную морду, белые клинки клыков, наморщенную переносицу и полные ненависти глаза с огромными зрачками, в которых мерцали тусклые желтоватые огни. Рычание усилилось, но теперь Максим натянутыми нервами почуял в нём нотки неуверенности. Ещё бы! Ведь он видит собаку, а она его - нет. Сейчас она ослеплена и не в силах разглядеть вообще ничего, кроме яркого белого кружочка. Собака щурится, ей хочется отвести от него взгляд, но, видимо, она боится это сделать. Интересно, понимает ли она, что это сама Смерть пожаловала к ней в гости?
Теперь главное - терпение. Собака должна привыкнуть к Максиму, смириться с его присутствием. И он замер на корточках перед входом в будку, продолжая светить псине прямо в глаза. И вот прошло не более пятнадцати минут, а она уже почти перестала рычать, тихонько ворча лишь, когда Максим делал слишком резкое движение. Складки на носу разгладились, верхняя губа закрыла острые клыки. И тогда Максим осторожно, в любой миг ожидая взрыва злобы и лязга челюстей, смыкающихся на его ладони, протянул руку в сторону собаки. Взрыва не было, только вновь задрожала собачья губа, и послышалось рычание. Из прищуренных глаз сквозила какая-то покорная обреченность. Максим медленно убрал руку.
"Что же делать? С такого расстояния петлю не накинешь - собака может броситься от резкого движения. Совать руку в будку? Тоже опасно - ведь это её дом. Потихоньку вытянуть за цепь на улицу? А вот это можно".
Максим сам не заметил, что уже не боится. Да, он опасался попавшего в западню зверя, но это был трезвый расчёт, а не страх. Многие годы мучавший его страх перед всеми собаками на Земле исчез, стоило лишь раз перешагнуть через него! Правда, сейчас Максим ещё не понимал этого - всё его сознание и подсознание было занято одним - борьбой с опасным противником. Опасным, тем более что для противника это борьба за жизнь.
Максим плавным движением дотянулся до цепи и сжал её в потном кулаке. Не обращая внимания на возобновившееся рычание, тихонько потянул на себя. Громыхнули звенья цепи о деревянный пол будки. В ответ - ощеренная пасть и новая волна злобы...
Теперь ждать пришлось меньше - всего минут пять. Максим неподвижно сидел в неудобной позе, затекли ноги, вытянутая вперёд рука с цепью одеревенела, зато собака вскоре успокоилась. А когда цепь вновь натянулась, она лишь негромко буркнула и упёрлась передними лапами в доски пола. Но Максим был сильнее, и собака сантиметр за сантиметром скользила к выходу. В конце концов, он полностью вытянул её из укрытия. Теперь предстояло самое опасное - надеть петлю на собачью шею. Но и это оказалось нетрудно - ответом было лишь беспомощное ворчание. Теперь оставалось лишь затянуть веревку и прервать упругое биение чужой жизни. Но Максимом овладело сонное равнодушие. А когда он бросил взгляд на понуро сидящую у его ног псину, смирившуюся со своей участью и отдавшую всю себя в руки Максима, но так и не поджавшую хвоста и не повалившуюся перед ним пузом кверху, прося пощады, ему и вовсе стало нехорошо.
"Зачем? Ну зачем я это делаю? Нельзя свои проблемы решать за счет чужих жизней! Да ничего это и не решит - если честно. А кого убить хочу? Ведь мы с этой собакой столько вместе пережили. А теперь она сидит и, небось, думает: уж скорей бы кончал..."
И Максим бесстрашно погладил собаку по гладкой рыжей голове, почесал, словно кошку, за ухом. Потом сдёрнул с неё петлю и запихал в карман.
- Прости меня, что хотел тебя... вот так вот... прикончить... Всю ночь тебе испортил. Ну ладно, до свидания. Увидимся ещё!
Максим развернулся и зашагал к калитке. Он знал, что собака не набросится на него сзади. И она не набросилась. Посидела ещё с полминуты, потом сладко потянулась, зевнула и залезла обратно в конуру. Максим тоже зевнул и зашагал к деревне. Его щёки и лоб пылали, и очень хотелось спать, но внутри что-то светло и радостно звенело. Душа праздновала победу... Победу не над несчастной собакой, а над своим страхом, над своей жестокостью, над своими страстями.
"Как же хорошо, что я её не убил!"
А собака этим летом больше не лаяла на Максима. Смотрела сквозь него в заречную даль, словно и не было никакого Максима вовсе...
* * *
"...Бухманово. Следующая остановка - Дудкино..."
Вот уже и Дудкино... Как быстро пролетело время...
А может быть так: ну-у-у, ещё даже Дудкино не проехали? Чего же время так тянется?..
Время - оно ведь разное. В детстве - упруго звенящее, растянутое, словно тетива лука. Каждый день - как месяц, год - как целая эпоха. Тот, кто тебя на год старше, - уже большая и серьёзная личность, а на три - и вовсе взрослый дядька, глядящий на "мелкоту" свысока... А нынче мелькают и мелькают одинаковые дни, и удивляешься вдруг: как, уже очередной день рождения? А в старости, говорят, и вовсе время мчится, как скоростной экспресс, только и успевай считать года.
А там, глядишь, пора уже собираться в страну, в которой, быть может, нет времени вообще...
* * *
...Да, время шло, Максим взрослел, менялся его внешний вид и внутренний мир. К середине девятого класса от него как-то сразу отстали одноклассники. Витька Воробьёв решил поступать в финансовый колледж и теперь усиленно занимался, упорно приближаясь к намеченной цели. Теперь даже на уроках у молодого рассеянного математика, которого ребята совершенно не боялись и вытворяли в его присутствии всё, что хотели, воцарилась относительная тишина. Если класс вдруг забывался, и шум превышал некий допустимый порог, Воробьёв отрывался от тетрадки и громко, но со спокойной уверенностью произносил: "Тихо!", и класс затихал - Витькин авторитет оставался непоколебимым. Конкурс в финансовый был четыре человека на место, и Воробью нужна была пятёрка по математике.
А Максим тем временем первый и единственный раз в своей жизни влюбился. Хотя было ли это странное неуклюжее чувство настоящей любовью? Ведь, как известно, влюблённый человек готов жизнью пожертвовать ради своей возлюбленной, а Максим даже так и не решился признаться Наде Климовой из параллельного 9"В" в своих чувствах к ней. Впрочем, если бы он был нормальным парнем, а не изгоем, он наверняка бы что-то предпринял. Но Максим боялся, что, если об этом догадаются одноклассники, издевательства возобновятся с новой силой.
Вообще-то, виделся Максим с Надей нечасто. Учились они в разных классах, изредка встречались лишь на переменах (да и то только потому, что Максим время от времени "случайно" оказывался рядом). Да ещё в актовом зале на общих занятиях по "Основам художественной культуры", которые вёл столичный профессор (по трешке в месяц с носа!) два часа в неделю. Именно тогда Максим по-настоящему познакомился с Надей - два часа сидели друг рядом с другом на первой лекции - и понял, какая она на самом деле хорошая.
Ох, не надо сейчас об этом! Зачем травить душу? Тогда опять вмешался проклятый Воробей. Однажды Максим увидел, что Надя с Витькой вместе шли из школы, и понял, что всё пропало. И он был прав. Они, ни от кого не скрываясь, проводили вместе все перемены, а Максим страдал и боялся, что догадливый Воробей что-то заподозрит. Ну а потом был выпускной вечер, после которого их пути окончательно разошлись. Надю он больше никогда не встречал, Витька поступил в свой колледж, а Максим остался в школе, перейдя в старшую ступень. Там всё было по-другому. И хотя в классе почти наполовину были те же его мучители, но они больше не обращали никакого внимания на Максима. Здесь стали цениться ум и знания, а не грубая сила и наглость, но ведь и настоящих знаний у Максима не было, и он занял нишу "ниже среднего", став незаметным серым мышонком, безнадёжным троечником.
Но Максима не устраивала перспектива после школы отправиться в армию. Он знал, что там царствуют страшные "деды", уже успевшие отсидеть свои первые срока. Не дай Бог, попадёшь к таким, тогда и Воробей вспомнится как лучший друг! Максим понимал, что в армии ему не выжить. И тогда он впрягся в учебу, отдавая ей все свои силы и стараясь не вспоминать, что есть у него в запасе ещё год. Максиму пришлось нелегко. Мозг за несколько лет безделья совсем разленился, и знания впихивались в него с большим трудом. А начинать пришлось чуть ли не с азов.
Но усилия не пропали даром. После одиннадцатого класса, несмотря на кучу троек в аттестате (учителя ведь тоже люди со своими привычками), Максим всем на удивление поступил в престижный Инженерно-технический университет. Так он стал студентом-электронщиком. Правда, там опять подзабросил учебу, и даже чуть не вылетел на втором курсе, но это уже совсем другая история...
* * *
"Дудкино. Следующая остановка - Воробьи..."
Поток мыслей бушевал в голове Максима, а слух чутко ловил каждое слово разговора.
- А что ж ты тогда веселишься, скачешь, раз у тебя... такое... э-э... несчастье? - встрял в разговор до того молчавший мужчина.
Сашка на секунду растерялся:
- Ну... Я не знаю... С бабушкой вот встречусь, два месяца не виделись... Ну а мамку мы завтра вылечим, точно!
- Ты нас извини, пожалуйста, мы ведь за тебя беспокоимся. Если и сказали что не так, то это не со зла... - начала оправдываться женщина.
- Да ладно, ничего, - ответил Сашка и как бы в подтверждение своих слов засмеялся, так же светло и весело, как раньше, хотя в уголках глаз - Максим это видел даже через полвагона - притаилась капелька грусти.
* * *
...Однако была у Максима ещё одна странность, которая зрела в нём подспудно, незаметно и, в отличие от его нездорового интереса к смерти, не приносила с собой жестоких душевных потрясений. Теперь Максим даже не мог вспомнить точно, когда осознал, что стал относиться к детям не так, как раньше; ему казалось, он всегда любил малышей. Так оно и было на самом деле. Конечно, возраст тех, кого Максим считал "малышами", с годами менялся...
Максим помнил, что ещё в четвертом классе, когда на первом сборе распределяли пионерские поручения, он хотел стать вожатым у первоклашек. Но классная руководительница - строгая и суровая историчка Елена Ивановна - решила, что Максим с его двумя тройками за первую четверть будет дурным примером для октябрят, и назначила вожатыми сплошь девчонок-отличниц. А Максима записали в редколлегию стенгазеты, хотя ни рисовать, ни писать заметки он не умел. Впрочем, оказалось, что этого и не требуется. Газета выходила два раза в год, перед весенними и осенними праздниками, полная материалов, подобранных самой Еленой Ивановной и оформленных её дочерью-старшеклассницей, и считалась лучшей в школе...
Рос Максим, и его чувства тоже росли. Но только в старшей ступени школы Максим стал замечать, что встречи с детьми (тогда ещё не старше начальной ступени школы) стали вызывать у него вместо боязливого холодка в груди волнение, похожее на то, что он испытал несколько лет назад, неся убитую крысу на помойку. Но всё же теперь в этом чувстве преобладало нежное, теплое, ласковое, а тогда бесилось в душе что-то дикое, звериное.
Невозможно забыть Первое сентября того года, когда Максим перешёл в выпускной одиннадцатый класс. В их школе была давняя традиция: после торжественной линейки первоклашек первый раз ведут в школу будущие выпускники - одиннадцатиклассники. И вот в этом году Максиму предстояло стать для кого-то проводником в новый школьный мир.
В половине девятого все выстроились на просторной площадке перед зданием школы. Новый директор - молодой черноусый Глеб Анатольевич, преподававший в прошлом году математику в их классе - долго говорил о том, в какой прекрасный мир знаний вступают сегодня юные граждане Федерации Славянских Народов, и как это важно для будущего страны и самих этих "юных граждан". Затем с ответным словом выступила чья-то родительница. И вот, наконец, участник и призёр Всеславянских Олимпиад по математике, физике и истории Лёня Лисин, посадил на плечо толстую первоклассницу, держащую позолоченный колокольчик на красной ленте, и, выгибаясь от тяжести, обошёл вокруг шушукающихся и веселящихся шеренг под грозные окрики классных руководительниц. Звучит "Школьный вальс", и одиннадцатиклассники направляются к "первачкам" - их специально выстроили лицом к лицу напротив друг друга. Но Максим в нерешительности замешкался, а когда подошёл, без своих "проводников" остались лишь две девчонки да смуглый черноглазый мальчуган. Он был явно растерян и расстроен тем, что остался один, но, когда увидел подходившего Максима, в его глазах загорелись золотистые искорки надежды. А Максим подошёл и, пряча смущение за покровительственной снисходительностью, небрежно сказал:
- Привет! Ну что, идём в школу? - и протянул свою большую ладонь.
- Привет! - ответил мальчишка и радостно улыбнулся.
И они, взявшись за руки, в общей цепочке медленно двинулись к школе. Впереди них толстая Ленка Булкина вела рыжего лопоухого малыша и специальным "детским" голосом назидательно объясняла ему, что надо хорошо учиться и слушаться старших. Рыжий, задрав вверх веснушчатый нос, с восхищением глядел на башнеподобную Булкину, которая была почти на голову выше Максима.
"Ну ты, рыжий, попал!" - весело подумал Максим. Ленка, кроме своих размеров, отличалась ещё и страшным занудством.
А его мальчишка вдруг без лишних церемоний спросил:
- А тебя как зовут?
- Максим. А тебя как?
- А меня Стаська, - и он неожиданно открыто и доверчиво заглянул в глаза Максима...
Максимкина "родная" двенадцатая школа считалась самой крупной в городе: она имела четыре этажа и сложную запутанную планировку. И, пока их постоянно редеющая колонна добиралась до самого дальнего класса на четвёртом этаже начального блока, Стаська и Максим о многом успели поговорить. Стаську живо интересовали подробности предстоящей школьной жизни, Максим охотно о них рассказывал, показывая по пути, что и где интересного находится в их огромной школе. Он и в самом деле чувствовал себя кем-то вроде проводника, ведущего путешественников по незнакомой экзотической стране и открывающего для них новый загадочный мир. То мимолетное смущение уже давно прошло, зато поднялась и теперь плескалась в груди тёплая и добрая волна чувств, и не оставляло его странное ощущение, будто на него, Максима, возлагается ответственность за то, как дальше сложится Стаськина школьная, да и не только школьная, судьба. Дай то Бог, чтобы не оказалась она такой же горькой, как у Максима!..
На пороге класса - того самого, в котором Максим провел три года начальной ступени - их встречала его первая учительница Зинаида Филипповна. Только сейчас Максим заметил, как постарела она за девять долгих школьных лет.
Максим тихонько отпустил горячую Стаськину ладошку и одними губами прошептал ему вслед:
- Удачи тебе, Стаська...
Тот словно услышал беззвучные слова, оглянулся и напоследок ещё раз подарил Максиму свою щербатую улыбку. А Максим ещё раз окинул взором чужой уже, сильно изменившийся с его времён класс и вышел в коридор. И весь этот долгий день, до того неуловимого мига, когда сознание уходит в искривлённые пространства снов, Максим чувствовал доверчивое тепло детской ладошки в своей большой холодной пятерне...
...Весь год они почти не виделись. График уроков и перемен у "начальников" не совпадал со старшей и средней ступенью. Да и нечего было делать старшеклассникам в "младшем" блоке, разве что зайти библиотеку, располагавшуюся там на первом этаже. Однако Максим там обычно бывал два раза в году: когда получал новые учебники и когда сдавал их. Прочую литературу он предпочитал добывать в городской библиотеке. И Максим уже думал, что Стаська забыл его. Ну и что с того? Зато Максим будет теперь помнить о нём всегда.
Последний учебный год пронёсся стремительно, на одном дыхании. Максим и оглянуться не успел, как настал конец мая, и для него и его одноклассников прозвенел последний звонок. На этот праздник к ним пожаловал сам мэр Зелоногорска Байкин. Он уверенно пронес на плечах ту самую, толстую первоклассницу (это была его младшпая дочка). А потом, отдавая дань традиции, первоклашки - нет, теперь уже почти второклассники! - надевали на выпускников алые ленты с золотыми надписями "Выпуск-1995" и приколотыми к ним крошечными тонкоголосыми колокольчиками. В первой шеренге первоклассников Максим заметил Стаську, державшего на согнутой в локте руке яркое полотнище. Он с прежним любопытством оглядывал ряды выпускников, и когда их взгляды встретились, Максим понял, что Стаська не забыл его. А когда настало время надевать ленты, он в образовавшейся суматохе проскользнул к Максиму, и тот принял из его рук широкую звенящую ленту, сам нацепил её себе на грудь, тихо и смущенно произнес:
- Спасибо...
- Пожалуйста, - вежливо ответил Стаська. - Удачи тебе, Максим...
И побежал обратно, к своему классу, к своим друзьям.
А потом были пять лет беспечной студенческой жизни. Учился Максим без усердия, часто пропускал занятия, справедливо полагая, что жизнь сама всему научит лучше любого университета. Тем более что прожить вдвоем с матерью (Ирка вышла замуж и жила теперь отдельно) на крошечную библиотекарскую зарплату было невозможно, и Максим стал подрабатывать на местном приборном заводе. Правда, зарабатывал он ещё меньше, чем мать, но ему этого пока хватало.
Единственное, что было плохо в этой новой жизни - меньше стало встреч с детьми. Ведь университет - это не школа... Но сознание человека не терпит пустоты, и место реальных ребятишек заняли воображаемые.
Как раз тогда в их дворе построили новую детскую площадку. Да не просто площадку, а целый сказочный городок. Разукрашенные яркими красками бревенчатые домики и башенки соединялись системой мостиков, галерей и горок, а между ними прятались качели, лавочки для мам и бабушек и резные фигурки сказочных существ - зайцев, медведей, Кащеев, Бабок-Ёжек... Центральное место занимала большая восьмиугольная песочница. По вечерам (а в каникулы - чуть ли не круглосуточно) у них собирались ребята со всех окрестных дворов. Ещё бы: разве сравнить эту красоту с покорёженными качелями без сидений, намертво вросшими в землю каруселями и чахлыми решётчатыми конструкциями непонятного назначения! Максим искренне сожалел, что всю эту красоту построили не десять-пятнадцать лет назад.
Из окна Максимовой комнаты с шестиэтажной высоты весь сказочный городок был как на ладони. И, если выпадало свободное время, он подолгу наблюдал за кипящей ребячьей жизнью. Иногда так, а иногда с мощным полевым биноклем, купленным в одиннадцатом классе на свои первые трудовые деньги, заработанные на летней практике в трудовом лагере. Тогда каждый жест, каждая чёрточка лица становились такими близкими, как если бы мальчишка присел рядом с Максимом на подоконник. Если было тепло, Максим распахивал окно, и комната наполнялась детским смехом и голосами, чаще радостными и весёлыми, но порой горестными, обиженными и даже злыми...
А по вечерам, погасив в комнате свет и незаметно засыпая, Максим мечтал. В такие мгновения всё, о чём бы он ни подумал, возникало перед глазами, словно на экране в стереокинотеатре, становясь реальностью - яркой, объёмной, осязаемой. В ушах эхом отдавались шумы и голоса, а ноздри щекотали густые и сочные запахи, точно соответствующие ситуации в придуманном мире. Сначала происходящие в нем события подчинялись фантазии Максима, но постепенно они выходили из-под контроля, придуманный мир трансформировался, у героев менялись возраст, внешность и даже имена, и Максим проваливался в чёрную воронку сна.
Фантазии были разнообразными. Часто ему представлялось, что он, наконец, встретил настоящего друга, о котором мечтал всю жизнь. Сначала он представлялся "импортным" мальчишкой лет двенадцати-тринадцати, сбежавшим с благополучного Запада в нищую, но такую манящую Федерацию Славянских Народов. И хотя Максим рос и взрослел в своих мечтах в соответствии с реальным возрастом, Настоящий Друг всегда оставался двенадцатилетним, хотя со временем постепенно "обрусел".А ещё бывало, что он, гуляя в лесу, случайно натыкался на маньяка Змиева, мучавшего свою очередную жертву - мальчишку лет десяти. Правда, тогда ещё никто не знал его фамилии, а называли его кличкой "Шифер" за то, что тот всегда наносил жертве смертельный удар заточенным куском шифера. И вот Максим хватает в руки здоровенную берёзовую палку, первым ударом выбивает из лап изверга кусок шифера, вторым - по башке - посылает его в нокаут. Бросается к мальчишке. Тот без сознания, но, слава Богу, жив! Но что это? Из-под разодранной рубашки толчками вырывается фонтанчик алой крови. Кажется, повреждена артерия... Точно! Нельзя терять ни секунды. Скорее! Скорее!! Шифера - руки за спину и ремнём к дереву. Рукав рубашки - долой! Скрутить его в тугой жгут и - как на уроках гражданской обороны - затянуть перед раной! Уф-ф-ф... Получилось... Кровь ещё чуть-чуть сочится, но это уже не опасно... Максим осторожно поднимает мальчишку на руки. Тот, застонав, приходит в себя... Потом он быстро, но, стараясь не делать резких движений, тащит мальчишку через кустарник и бурелом к ближайшему посёлку. У крайнего дома седая бабулька тяпает картошку. Увидела, запричитала, всплеснув сухими ручками, побежала в дом - приготовить всё, что надо. В доме - прохладная свежесть. Уложив мальчишку на хозяйкину кровать, Максим бросается на улицу к автомату. "Скорая". Полиция. Максим возвращается в дом. Старуха уже раздела мальчишку и смазывает йодом странные знаки, нацарапанные на коже острым шифером (потом, увидев каковы эти "царапины" на самом деле, Максим всегда пропускал этот эпизод). Одновременно подъезжают врачи и "копы". Максим ведёт полицейских в лес, где их дожидается привязанный Шифер. Ну а потом, после краткого допроса, Максим, сняв окровавленную футболку, отправляется домой. Но отдыхать приходится недолго - раздаётся телефонный звонок из больницы. Звонят родители спасённого мальчика, оказывается, ему теперь позарез нужно видеть Максима. Ну что ж, надо - значит надо... Ну а потом они с этим мальчишкой, естественно, становятся Настоящими Друзьями...
Да каких подвигов ради детей он только не совершал! Спасал утопающих, оживляя их c помощью искусственного дыхания и непрямого массажа сердца. Выводил целые классы или детсадовские группы из дремучих джунглей, в которые падал их самолет, а все остальные взрослые погибали. Усыновлял брошенного всеми маленького бомжонка, обнюхавшегося клеем прямо в их подъезде. Случалось, что просто спасал весь мир от ядерной войны вместе с верным другом-мальчишкой, скромно оставаясь при этом никому неизвестным... А иногда он даже воображал, будто организовал у себя в Зеленогорске ребячий отряд наподобие кораблевской "Баркентины"!
Но иногда по вечерам Максим предавался фантазиям другого рода - "тёмным". Например, что в нем вдруг развилась способность чувствовать на большом расстоянии и быстро находить с помощью некого "некротического поля" трупы крыс, собак и других животных...
Изредка приходили и другие фантазии, про которые Максиму было особенно стыдно вспоминать. Там не было детей и трупов, зато были красивые девушки...
До поры до времени разные направления Максимовых мечтаний не соприкасались друг с другом. Но время шло, и, хотя различных сюжетов было огромное множество, они стали всё чаще повторяться и, замусоливаясь, перестали приносить прежнюю радость. Тогда в порядке эксперимента Максим заставил себя вообразить, что одного из тех дошколят, которых он выводил из джунглей после катастрофы, укусила кобра... Результат был ошеломляющий! Ласковая нежность и нестерпимая жалость, сдавившая горло упругим комом, сплавились в душе Максима воедино с безумной бурей чувств, порожденной соприкосновением с манящей тайной смерти, и он, содрогаясь от рыданий, уткнулся лицом в безжизненное тело, которое пять минут назад было весёлым малышом по имени Женька...
...Максим очнулся в постели, потрясенный пережитым, с мокрыми глазами. Удивительно, но он и в самом деле плакал! Такого раньше никогда не было. Однако слёзы эти были светлыми, они словно очистили душу от липкой грязи прежних грехов.
Вместо крепкого сна нынешняя фантазия подарила Максиму бессонницу. Он зажёг лампу, достал с полки пухлый потрёпанный том повестей Кораблёва и до полчетвёртого перечитывал добрую и ласковую сказку "Серебристые капли" об инопланетном мальчишке, нашедшем друзей на далёкой Земле. Временами отрывал взор от книги и, устремив его в бесконечность, растерянно улыбался. Да, я такой, но жива ещё во мне серебряная капелька человеческой души...
...Сначала Максиму казалось, что всё это - не всерьёз, временно. Вот ещё немного, ещё чуть-чуть, и он снова вернётся к своим прежним мечтам. Но с каждым разом крепло ясное понимание, что обратной дороги нет. Два на первый взгляд несовместимых пристрастия слились воедино, и теперь уже казалось странным, что когда-то он даже думал о них как о параллельных пространствах своей души, не имеющих ни одной общей точки.
Вечерние фантазии Максима вновь расцвели пышным цветом, заколосились, как пшеница на целинных землях. Правда, сперва ему было очень жаль своих придуманных друзей, и умирали, как правило, случайно встреченные несмышлёныши-дошколята (хотя их тоже, конечно, было жаль!). Но ненасытный огонь безумия всё время требовал новых впечатлений, и Максим стал приносить ему в жертву даже своих вымышленных детей (правда, очень редко - страшно было подумать, как мама пережила бы гибель своих внуков?). В общем, для фантазий открылось огромное непаханое поле сюжетов. Но в одном Максим был непреклонен - все дети умирали сами, а Максим изо всех сил, но безуспешно пытался их спасти. Пробовал он подключать к этой единой теперь страсти и другие свои фантазии, но ничего путного из этого не вышло.
Однако и без того безумные страсти разгорались всё сильнее...
* * *
"Воробьи. Следующая остановка - Мачихинская".
Максим удивленно уставился в окно.
"Как, уже Воробьи? Надо же, как быстро доехали! Ну, значит, всё! На следующей - выхожу. И - домой. А об этом даже и думать нечего!"
Поезд тронулся и снова устремился вглубь Губернии. Но теперь время тянулось нестерпимо медленно. Максиму казалось, что уже не менее получаса беспрерывно стучат колеса и, надрывно содрогаясь, громыхает под полом расхлябанный пневмонасос.
Наконец электричка начала тормозить. Максим торопливо схватил сумку. Но поезд остановился среди непроглядной темноты. Сразу стало очень тихо, даже трое подвыпивших работяг, резавшихся теперь в "дурака", примолкли. Были слышны только шлепки карт о фанерный диван. В это время проснулась дремавшая на коленях отца девочка и капризным голосом спросила:
- Па-а-ап, мы скоро приедем?
- Нет.
- А почему электричка стоит?
- Не знаю, красный свет, наверное.
- А когда она поедет?
- Не знаю, доченька.
И тут Сашка предложил:
- А давайте я узнаю, когда поедем?
- Ну сходи, узнай, - улыбнувшись, ответила за мужчину его жена.
Сашка тут же умчался вперёд по составу. И довольно скоро вернулся:
- Там красный свет. Как зелёный будет, так и поедем.
- А когда он будет, зелёный-то?
- Минут через десять, там рельсы ремонтируют. Говорят, встречный поезд пропустить надо.
От этих слов у Максима нехорошо защемило в груди. Но он всё ещё не терял надежды. Десять минут - это много, но ведь пока их поезд идет с опережением расписания, а встречная электричка наверняка опаздывает. Он обязательно успеет!
После этого электричка простояла пятнадцать минут. За это время мимо неё пронёсся тяжёлый товарняк и скорый поезд дальнего следования. А потом с лихим посвистом, разбивающим нелепые надежды, проскочила последняя электричка... Максим огорчённо уронил руки на колени. Увы! Судьба решила всё за него, и теперь толкала к неотвратимой развязке...
* * *
Кроме каменских бабушки с дедушкой были когда-то у Максима бабушка и дедушка в Зеленогорске. Но они ушли из жизни друг за другом в один год, когда Максим был ещё совсем крошечным. Их он совершенно не помнил, но три раза в год - на Пасху и в годовщины их смерти - ездил с мамой и сестрой на зеленогорское кладбище. Это кладбище было огромным - больше чем вся деревня Каменка вместе с фермами и машинным двором. Вид его всегда наводил на Максима дикую тоску. На пустом поле ровными рядами выстроились глинистые холмики, обнесенные низенькими бетонными оградками. Повсюду торчали кресты и верхушки гранитных плит, пестрели неживыми цветами искусственные венки, а хулиганистый ветер носил обрывки газет и шуршал букетными обертками. Но им, если можно так сказать в этом случае, повезло: дедушка и бабушка были похоронены на краю старого участка, под высокими кронами смолистых сосен. Григорий Анатольевич Микулич - мамин отец - был известным в городе, хотя и не слишком высокопоставленным, партийным работником.
И вот однажды, пока мама с Иринкой сажали на могилках цветы, Максим отправился бродить по кладбищу. Просто шёл вдоль длинного ряда памятников, вглядывался в портреты давно ушедших людей, читал их имена, попутно высчитывая, кому сколько лет отмерила судьба. Незаметно он погрузился в необыкновенный, беспредельный покой, какого он не ощущал даже у мамы в библиотеке, среди бесконечных стеллажей с книгами. Был теплый майский день, ласковое солнце посылало весеннее тепло и золотистый свет из лазурной глубины неба, и все заботы и проблемы казались мелкими и пустяковыми.
"Волков Серафим Иванович. 1986-1902... Восемьдесят четыре года. Что ж, долгую жизнь прожил Серафим Иванович... Григорьева Екатерина Фёдоровна. 1986-1940... Сорок пять с половиной... А на фото кажется - совсем молоденькая... Митя Назаров..."
Как?!!
"Митя Назаров. Девятнадцатое февраля 1978 года - третье ноября 1986 года. Восемь лет... От нас ушёл ты так внезапно, но боль оставил навсегда... Мама, папа, дедушка, бабушка, сестра..."
С овального керамического медальона, ясно улыбаясь, смотрел пухлощёкий синеглазый пацанёнок.
Максим стоял пораженный, крепко сжимая голубые прутья ограды. Такого он увидеть не ожидал. Это же тот самый Митька из "Б" класса!..
Он трижды глубоко вдохнул, приводя в порядок растрёпанные мысли. Ну и что здесь такого? Всё правильно: человек умер - его похоронили... И всё же, и всё же...
Раньше Максим почему-то не задумывался над тем, что после смерти любого человека, в том числе ребёнка, происходят его похороны. Даже в своих вечерних фантазиях он никогда не доходил до этой печальной церемонии. А теперь одна, пока ещё не осознанная, мысль принялась точить изнутри его сознание.
Вернувшись домой, он прилёг на диван и погрузился в размышления о вечном. Но рука машинально зашарила по журнальному столику в поисках какого-нибудь лёгкого чтива, способного заткнуть фонтан неудобных мыслей. И, как нарочно, в неё попал свежий номер "Столичного Коммунара". Как раз то, что надо!
На третьей странице Максим увидел жирный заголовок - "Некрофилы. Миф или реальность". Что-то смутно знакомое почудилось ему в этом неизвестном слове. А-а-а, вспомнил! Есть такая разновидность человеческих существ - педофилы, - и они творят с ребятишками такое, что... Тьфу ты! Даже подумать противно! Ну уж Максима никак нельзя причислить к этим гадам! У него-то любовь к детям чистая, разве что... Тьфу ты опять! Не надо сейчас об этом. А эти самые некрофилы, наверное, что-то вроде тех... Да, это обязательно надо прочитать!..
Но то, что Максим прочитал, напрочь лишило его покоя на весь остаток дня и половину ночи.
Как же так? Неужели он тоже некрофил? Не может быть! Ведь некрофилы "трахаются" с трупами, а он даже в самых дерзких своих фантазиях не позволял себе этого, подозревая, что потом будет нестерпимо тошно и стыдно... Некрофилы нарочно устраиваются на работу в морги, они убивают женщин и раскапывают свежие могилы!.. А он всего лишь дуреет, глядя на мёртвых крыс и собак и представляя себе мертвых детей!..
Но в глубине души Максим понимал, что просто пытается оправдаться перед собственной совестью. Ведь, кроме этих мыслей, его неотступно преследовала ещё одна, совершенно дикая и нелепая: раз уж эти самые некрофилы раскапывают могилы молодых женщин, чтобы "потрахаться", то почему бы ему не... Тьфу ты снова! Что за глупость! Это абсолютно невозможно!
Но что, если представить это чисто теоретически? Конечно, он не какой-нибудь поганый некрофил, чтобы позволить себе такое, но ведь если представить, что инопланетные ученые в качестве научного эксперимента отрезали от его, максимовой, души всё тёмное, злое, нехорошее, оставив только доброе и светлое, и вселили этот злой кусок его души в некое созданное ими тело... Тогда у этого нового существа не будет никаких моральных преград, чтобы раскопать свежую детскую могилу...
Такая фантазия Максиму понравилась. И он стал время от времени превращаться в воплощение собственного зла. Но однажды он всё же пренебрёг этим превращением и представил, что, посредством машины времени вернувшись в прошлое, откапывает Митьку Назарова в первую же ночь после похорон... Это было ещё круче, ведь главным героем был реальный Максим Жабин, а не какой-то сказочный монстр. Правда, под конец Максим не выдержал и силой своего биополя оживил Витьку, и они сделались Настоящими Друзьями. Но очередной Рубикон был безвозвратно пройден.
К началу нового учебного года Максим окончательно "дозрел". И начал искать реальные свежие могилы из земли и глины, хотя искренне считал, что это лишь игра, а до раскопок дело никогда и ни за что не дойдёт...
* * *
После этого электричка долго шла через тьму чёрного леса, местами пробиваемую редкими россыпями огоньков. Время от времени она останавливалась среди такой россыпи, и тогда виден был чёрный унылый асфальт платформы. Постояв несколько секунд, она вновь набирала скорость. С каждой остановкой пассажиров в вагоне становилось всё меньше. Сашка то убегал в другие вагоны, то возвращался к знакомому семейству.
"Бегай, не бегай - всё равно теперь никуда не денешься".
"А может, всё же, не надо?.."
"Куда же теперь деваться? Это знак судьбы. Все, что произошло сегодня, вело к этому. А от судьбы не уйдёшь".
"Как куда деваться? Выйти вот прямо сейчас, перебомжевать ночь в подходящем месте - тебе ведь не впервой. Не стоит губить свою и чужую души только из-за отсутствия ночлега".
"Не в ночлеге дело. Теперь я должен это сделать, даже если не хочется. Думаешь, мне будет очень приятно? Нет! Мне будет очень плохо! Но так надо! Если Бог (или Судьба, если Бога всё-таки нет) против, то он не позволит мне совершить это. А если позволит, значит ему это нужно. Так что ж, мне идти против воли Бога?"
"Хрен с тобой, делай как хочешь. Больше ты меня никогда не услышишь".
И правда, Максим больше никогда в жизни не слышал голос своего "второго Я", которое, хоть и часто материлось в его адрес, но было честнее, добрее и смелее "первого Я". А главное, умнее и рассудительнее. Но Максим окончательно запутал его липкой паутиной правдоподобных логических построений, и оно, словно муха, задохнулось в этой паутине.
* * *
...Но и до этого, разумеется, дело дошло. Просто не могло оно не дойти, когда Максим всё чаще, пусть и не всерьёз, воображал, как он это делает. После университета или работы он всё чаще стал захаживать на кладбище и долго бродил среди памятников, цепким взором выискивая детские могилки. Как ни странно, их оказалось довольно много, просто раньше Максим не обращал на них внимание. Но и сейчас он ещё не верил, что сделает это, лживо убеждая сам себя, что всего-навсего кладбищенская тишина успокаивает ему нервы. Но в конце сентября, когда Максим гулял среди недавних, видимо летних уже, могил, его взгляд зацепился за маленький, длиной чуть более полуметра, оплывший холмик.
Сердце бешено застучало, воздух застыл в легких.
"Чего это ты так встрепенулся?" - язвительно спросил Максим сам себя. - "Ты обещал, что ни за что не станешь гробокопателем?"
И не мог он дать чёткого ответа своему внутреннему оппоненту...
Максим мучился ещё три дня и, в конце концов, плюнув на всё и на всех, не исключая себя, решился. Наврав родным о срочной работе на заводе, Максим отправился на свое первое "дело". Сперва всё до полусмерти пугало Максима на окутанном сумраком погосте: ночная птица, зашелестевшая в ветвях дерева, отражение фар далеких машин в искусственных цветах, смутно шевелящиеся тени за решетками оград... Но вскоре он пообвыкся, волнение улеглось, и он неумело приступил к "делу". Никакого снаряжения у него ещё не было, но он давно уже приметил, где могильщики оставляют свои тяжёлые лопаты с неимоверно длинными ручками. Всё прошло очень быстро, хотя, как только Максим первый раз вонзил лопату в землю, его тело стала бить крупная дрожь. Однако то, что он увидел, открыв крышку гробика, заставило его сразу же её закрыть. В пустом дощатом ящике лежал крошечный скрюченный скелетик с непропорционально огромным черепом. На Максима дохнула нестерпимая волна воздуха, пропитанного чем-то первобытно-жутким, может быть даже самой смертью, и от этого кровь стыла в жилах. Торопливо закидав гробик землё и придав могилке приличный вид, Максим с огромным облегчением ушёл в ближайший лесок и, устроив себе гнездо из веток и сухих листьев, завалился в него дожидаться утра. Сон, конечно же, не шёл, и Максим думал. На душе, как ни странно, было радостно, хотя и чуть тревожно.
"Вот! Убедился?! Ничего хорошего в этом нет!!!"
"Мне просто не повезло. Вообще-то это должно выглядеть не так".
"Откуда ты знаешь? Ты же не видел это даже на картинке!"
"Нет, видел! И не раз! В новостях только и показывают - погибшие, убитые, трупы..."
"Но ведь всё равно это не стоит таких нервных затрат".
"Само собой, не стоит!"
"И ты уже никогда не будешь так делать?"
"Нет уж, благодарю, с нас этого хватит..."
"Ну то-то же..."
Когда забрезжил мутный сентябрьский рассвет, Максим перебрался из своего гнезда домой под одеяло: пришёл, мол, после ночного аврала. Проспал он до десяти часов утра - был выходной день. Мог бы проспать и дольше, но его разбудил телефонный звонок. Звонил отец из Каменки. Ночью умер дедушка.
Конечно, Максим ни в чём не был виноват. Дедушку увезли в райцентр на "скорой" накануне днём, когда Максим ещё был уверен, что никогда не пойдёт на этот страшный поступок. А не стало его в половине четвётого - Максим в это время уже сидел в своём уютном лесном укрытии и изо всех сил раскаивался в содеянном. Но всё равно его давило, как куль с цементом на плечах, тяжёлое чувство виновности в непоправимом. И ведь никому о нём не расскажешь, не облегчишь душу покаянием!
Почему так случилось? Судьба? Божья кара? Но тогда почему она настигла не его, преступника, а дедушку, который был совсем не при чём?!
Нельзя сказать, что Максим очень любил дедушку - Пётр Игнатьевич был суров и неласков с внуком, его любимицей была Иринка. Да и виделись они один-два месяца в году. Но всё равно он был таким родным и привычным! Без его вечного ворчания, когда добродушного, а когда и раздражённо-вредного, без деревянного стука, в общем-то, не нужной ему трости каменский дом словно опустел, хотя и продолжала жить в нём большая отцова семья.
После похорон и поминок, когда пьяные гости разбрелись по домам, Максим прошёлся по осиротевшим комнатам. Везде царил несусветный беспорядок, только в дедушкиной комнате был до блеска надраен пол и убрано всё лишнее. А на тяжёлой деревянной кровати сгорбилась, прикрыв круглое лицо сложенными лодочкой ладонями, бабушка. В чёрном платке, она и сама будто почернела за эти дни.
"Вот кому сейчас хуже всех", - подумал Максим и тихонько присел рядом с ней на кровать, осторожно обнял её за плечи. Бабушка не шелохнулась.
- Ба, что с тобой? - испугался Максим.
Бабушка словно очнулась, подняла на него сухие, без слез, глаза:
- А?.. Да ничего, Максимушка, ничего... Ты за меня не беспокойся...
"Не хочет меня расстраивать. А ведь всё это из-за меня! Ладно хоть, никто никогда не узнает".
И они долго молча сидели рядом, думая каждый о своём. На следующее утро Максим пришёл на кладбище и, встав на колени перед могилой деда, просил у него и у Бога прощения. Он поклялся никогда больше даже не думать о смерти и трупах...
* * *
"...Следующая остановка - Старовифлиемская..."
А электричка всё мчится и мчится, прочь от Столицы, в тёмную даль...
Ну а Максим, избавившись от надоедливого внутреннего оппонента, снова и снова цинично и хладнокровно продумывал детали предстоящего убийства. Потом мысли перекинулись на собственную персону. Что он приобретёт и что потеряет? Ясно, что теперь каждую секунду жизни его будет сопровождать страх разоблачения. Но он и так его сопровождает! Зато вероятность того, что его будут искать, возрастёт несопоставимо. А что станет с его душой? Здесь он видел три варианта. Возможно, пережив то, что сейчас задумал, он претерпит некий катарсис, его душа отвергнет зло, и жизнь начнётся с чистого листа. Шансы этого варианта Максим оценил как сорок процентов. Ещё двадцать процентов - ему просто не понравится убивать, и он продолжит раскапывать могилы. Третий вариант был самым страшным. А вдруг после этого он станет закоренелым серийным убийцей, злодеем, отморозком, нелюдем, новым Шифером? И тогда это на всю жизнь. Даже женившись и всей душой любя собственных детей, он будет хладнокровно убивать чужих. В конце концов, он попадётся, его будут судить и, если не "шлёпнут" в виде исключения, то проведёт он остаток дней за решёткой.
Внутренний оппонент теперь молчал, но, если бы он мог что-то возразить, то непременно ответил бы, что третий вариант - единственно возможный, а отморозком и нелюдем он станет автоматически, даже если вдруг, вопреки всему, после убийства отринет зло. И что, совершив такое злодеяние, начинать жизнь с чистого листа будет ой, как трудно - тяжкий камень непоправимого греха до конца дней будет давить со страшной силой!
Но внутреннего оппонента больше не было, и Максим всё сильней загорался своей идеей, глуша остатки совести предвкушением новых впечатлений и обдумыванием вариантов. Жаль, что не захватил с собой ту самую верёвку, которой собирался задушить собаку на Хуторе: она осталась дома, в Зеленогорске. Ничего, сойдёт и брючный ремень. Штаны и так не свалятся... Тело можно будет спрятать на великонарском кладбище - оно совсем рядом. Ах, нет лопаты? Но её можно позаимствовать прямо на кладбище. Лопаты - он точно помнил - хранились там под открытым навесом, места-то глухие, до города далеко. А если нет, то всё равно он придумает, как выкрутиться.
* * *
...Верность своей клятве он честно хранил лишь семь месяцев - до конца марта. В тот год март был тёплым, но пасмурным. На улицах - серая слякоть, на двор без сапог не выйдешь: плотно слежавшийся за зиму снег превратился в мокрую кашу. Но настроение у Максима было поганым не только из-за погоды. Тринадцатого марта его сестра Ирина ушла от мужа, тем самым разрушив тайную мечту Максима стать дядей (чтоб самому стать отцом - теперь это только для вечерних фантазий). Ирка вернулась в родной дом злая и незнакомо чужая, постоянно твердя, что "ну их в пень, этих мужей". И без того большой дружбы у них с Максимом не было, а теперь она совсем отдалилась. Нет, они почти не ссорились, но у Ирины была своя жизнь, а у Максима - своя.
И вот однажды вечером Максим смотрел телевизор. Просто так, от скуки, часто переключая с одного канала на другой, когда начинались рекламные паузы. Но телевизионщики, черти, видать сговорились - реклама шла везде в одно и то же время. Только канал СТВ крутил её не так, как все, а нестерпимо большими блоками раз в полчаса. Что ж, СТВ так СТВ! Тем более что сейчас должен начаться "Репортёрский блокнот" - передача весьма интересная, затрагивающая самые острые и необычные темы. На этот раз "Репортёрский блокнот" полностью оказался посвящён "Делу Шифера". Максим сперва хотел переключить, но потом успокоил зашевелившуюся было совесть мыслью, что он не клялся не смотреть такие передачи. Он лишь обещал не раскапывать могилы и не думать о трупах и смерти. А телевизор - это такая штука, что думать, смотря его, совсем не обязательно.
Передача оказалась по-настоящему страшной. Конечно, подробности этого дела и так знали все, но материалы полицейских видеосъёмок шокировали даже Максима, не раз воображавшего, как он поймает изверга на месте преступления. Правда, трупы жертв показывали только издали, но даже этого хватило, чтобы довести Максима до состояния нервной лихорадки. Во время бесконечной рекламной паузы он тупо бегал по квартире, глотая жёлтые таблетки валерианки, а когда передача продолжилась, опять прилип к экрану. Под конец бессердечные репортеры применили "удар ниже пояса": показали вперемежку фотографии детей - ещё живых, не ведающих, что вскоре их ждёт, и уже мёртвых, замученных отвратительным двуногим существом. Максима аж замутило от жалости. Ну разве можно так?!
"Нельзя-я-я-я!!!!.."
...Жуткая передача сломала волю Максима. В тот вечер в его воспаленном мозгу вновь мелькали кусты, берёзовые палки, кровь, блёклая перепуганная рожа Шифера, серые полицейские мундиры... И, наконец, благодарные глаза спасённого мальчишки. Максим забыл все свои обещания и теперь с утроенной жаждой упивался буйством фантазии, словно сорвавшийся с цепи пёс - свободой. Будто раскодировавшийся алкоголик - вином...
И вновь жизнь покатилась кривой разухабистой дорожкой. Временами Максим горько раскаивался, но вскоре вновь брался за старое. Вот только о новой вылазке на кладбище упорно запрещал себе думать, хотя не думать об этом временами было невмочь. Но сделать это - значит окончательно предать память деда. Думать можно чего угодно - мыслям ведь не прикажешь, а нарушать клятву новым чудовищным поступком было никак нельзя. Но мысли о том, что первая неудача произошла из-за плохой подготовки, а смерть деда - лишь дикая случайность, становились с каждым днем всё неотвязней. Через месяц Максим уже ясно понимал, что увидеть настоящего мёртвого ребёнка ему хочется больше всего на свете. Однако клятва не давала ему осуществить свою страшную мечту.
Освободить Максима от этой клятвы мог только дедушка. И на майские праздники Максим поехал в Каменку. В первый же день он пошёл на старинное сельское кладбище и, молча помолившись, зажёг на могиле деда тоненькую церковную свечку.
"Господи, помилуй и прости меня, грешного! И ты, дедушка, прости меня, если можешь, и дай мне ответ: могу ли я сделать то, что задумал? Знаю, это грешно, но мне очень надо это увидеть, чтоб обрести покой. Тебе с неба видней, и я послушаюсь тебя, что бы ты мне ни ответил. Если свечка догорит до конца и не погаснет - я буду считать это знаком согласия. Если же ты не хочешь, чтобы я делал это, пусть пламя погаснет, и я навсегда оставлю эту идею".
Первомай в тот год выдался солнечным и тихим. Но всё же иногда прохладный ветерок пробегал по сухим верхушкам прошлогодних трав, и тогда прозрачный огонёк трепетал, порываясь соскочить с нитяного фитилька. Сердце Максима тревожно сжималось. Но ветерок убегал в степные дали по своим весенним делам, над кладбищем вновь воцарялось затишье, а Максим, поднося ладонь к свечке, чуял ласковое тепло. Он не прикрывал свечу руками - это было бы нечестно, но она и без того продолжала гореть и с каждой минутой становилась всё короче. А когда фитилёк, накренившись, потонул в восковой лужице на земле, Максим понял, что свободен от своего обещания.
Судьба развязала ему руки...
* * *
"...Следующая остановка - Кучино..."
На этой станции супруги с девочкой вышли. В вагоне остались только Сашка и Максим. И тут случилось то, что он давно уже ждал: Сашка подошёл к его сиденью и вежливо спросил:
- Извините, вы не подскажете, сколько сейчас времени?
В этот миг внутри Максима словно щёлкнул невидимый выключатель и обрубил все мысли и чувства, владевшие им минуту назад. Теперь надо было как-то привязать Сашку к себе, чтобы тот куда-нибудь не делся, но Максим забыл обо всём. В тонких чертах сашкиного лица, в его открытом взгляде и доброжелательном голосе он вдруг уловил нечто знакомое. Знакомое не по этой жизни, а по его вечерним фантазиям. И он понял что - это были улыбка, голос, лицо его верного спутника в извечных грёзах о Настоящем Друге. Вот бы снова стать прямо здесь и сейчас прежним, двенадцатилетним! Но это, увы, невозможно, а той дружбы, о которой он всегда мечтал, у него, взрослого дядьки, и Сашки всё равно не получится. Время друзей детства безвозвратно ушло.
"К тому же, я должен его убить... Господи, что со мной?.. Неужели я это сделаю?" - и это был голос не "второго Я", а его настоящей, единой и неделимой души. Ему уже не хотелось ничего, кроме покоя, но беспощадный маховик события раскрутился, и теперь от воли Максима ничего не зависело. Точнее её, воли, не было совсем. И Максим, повинуясь ходу событий, ответил:
- Тридцать пять одиннадцатого.
Тогда Сашка сел напротив Максима - ему нужен был новый собеседник. И сразу задал вопрос:
- А вы на какой станции сходите?
- В Дубоносово.
- А я тоже там! Наверное, домой на выходные едете?
- Нет, я на дачу, в Морозовку, - Максим вспомнил, что за деревней расположился довольно большой дачный массив.
- Вот здорово! А у меня там бабушка!
- На даче?
- Нет, в деревне...
* * *
На своём втором деле Максим чуть не погорел. На этот раз он, не найдя ничего подходящего в Зеленогорске, поехал на столичное Спасское кладбище. Оно занимало огромную площадь и было обнесено двухметровым бетонным забором. Дважды в час к кладбищенским воротам подкатывал переполненный "Икарус", и родственники усопших, оправляя измятые в давке одежды, густым потоком вливались в узкую калитку. Правда, по вечерам автобус шёл на кладбище почти пустой, зато там его встречала толпа жаждущих вернуться в Столицу. Максим, чтобы не вызвать лишних подозрений, сошёл на одну остановку раньше.
Сначала всё шло точно так же, как и в первый раз. В гробу под кружевным покрывалом он обнаружил полуистлевший скелетик, закутанный в пеленку. Но в этот раз младенец оказался не уродом, запаха почти не было, и Максим смог как следует рассмотреть его. Однако его ожидания опять были обмануты, и, кидая комья земли в чёрную прямоугольную дыру, он уже знал, что эта вылазка - не последняя.
Максим уже насыпал небольшой холмик и заканчивал втыкать в него цветы, когда неподалеку послышались тяжёлые шаги и басовитое покашливание. Оцепенев от ужаса, Максим на мгновение замер и, не успев ещё до конца сообразить, что происходит, бухнулся ничком на землю. Сквозь стук сердца и шум в ушах он отчетливо различал приближающиеся шаги. Наверняка их обладатель заметил Максима.
- Эй, кто там?!
Максим, извиваясь по-змеиному, в полсекунды пересёк бетонную дорожку и оказался среди старых решётчатых оград. Он сам удивлялся своей прыти - ведь ему не приходилось ползать на пузе, наверное, лет десять. Но Максима вёл сейчас не разум, а инстинкт самосохранения. Он уже перестал бояться: чувствовал, что обязательно уйдёт, если сделает всё правильно. Хорошо, что нет луны. Темнота его укроет.
- А ну стой!!!
"Ага, уже стою!"
Теперь вперёд, вперёд, подальше от места преступления... Стоп!!!
Максим замер, распластавшись за широким гранитным памятником. В пяти метрах от него по дорожке пробежал кто-то мощный и грузный. Сверкнул белый глаз фонарика.
- А ну выходи, сука!
Снова вперёд, по узким тропинкам между оградами. Кажется, сторож даже не заметил лопату, брошенную возле могилы. Хотя нет, лопату Максим отнёс подальше сразу, как закончил копать. И пусть вернуться за ней уже нельзя, но зато не укажет она на ту могилку.
Топот вновь приближался. Максим притаился под раскидистым сиреневым кустом. Жаль, на этом участке нет деревьев. До них, спасительных, ещё ползти метров триста...
- Выходи, ... твою мать! Поймаю - убью!
Ночную тишину разрезал пронзительный переливчатый свист, потом ещё, ещё... Луч фонарика зашарил по частоколу оград и крестов. На миг над головой Максима фиолетово-зелёным факелом зажёгся цветущий куст сирени. Потом луч метнулся на другую сторону дорожки, и Максим вновь пополз ужом от того места, где метались огоньки фонарей и хрипло разносились грязные ругательства. Сторожей, кажется, было теперь трое, Максим явно недооценил кладбищенскую охрану.
Видно было, как огоньки растянулись в цепь ("Цепь? Из трёх звеньев? Ха-ха-ха!") и, медленно покачиваясь из стороны в сторону, двинулись вглубь участка, где скрывался Максим. Средний фонарик мигал тускло-жёлтым светом.
"Батарейка садится. Мой бы тебе фонарик", - Максим похлопал себя по правому карману, в котором лежал его новенький "Фотон", который потом сопровождал его во всех ночных вылазках.
Преследователи пока ещё оставались далеко позади, но быстро приближались. Тогда Максим встал на четвереньки и побежал, как зверь, между оградами в сторону леса.
Опять на пузо - впереди широкая бетонная дорога. Пошли высокие кусты - этот участок был ещё старше - и Максим, пригнувшись, бесшумно побежал меж ними уже на двух ногах. Преследователи увязли на предыдущем участке и безнадежно отстали. А вот и лес! Теперь можно бежать в полный рост, да и дорожки стали пошире. Забор! Где же та дыра, которую он ещё вчера заметил и возле которой спрятал свои вещи? Кажется, надо налево...
Пробежав сотню метров вдоль забора, Максим понял, что ошибся. Резко развернувшись, помчался в обратную сторону. Точно! Дорожка поворачивала направо, а между ней и бетонной стеной замелькали кусты. Стоп! Здесь! Вот одинокая берёза, возле которой надо нырнуть в заросли. Там, среди кустов, у одной из могучих бетонных плит отколот угол. Как раз, чтобы еле-еле пролезть взрослому человеку (конечно, не слишком объёмистому!).
Максим, обдирая живот о шершавый край плиты, протиснулся сквозь щель и оказался на свободе. А вот и его сумка! Бегом, бегом, подальше от забора! В лесу его уже ни за что не найдут. Но, едва отбежав, Максим почувствовал непонятную слабость в ногах и свалился на землю под старым корявым клёном. Руки дрожали, пальцы не слушались, мысли путались, и вдобавок навалилась страшная сонливость - организм, сделавший то, что казалось невозможным, отходил от пережитого шока. Но оставаться здесь до утра было нельзя, и Максим, собрав остатки сил, поднял своё ватное тело с мягкой молодой травы. Переставил левую ногу вперёд, потом - правую, потом - снова левую. Ещё, ещё, ещё шаг... Вот уже стало легче идти, и голова перестала кружиться. Неужели он смог уйти от сторожей? Да! Смог! Конечно, то, что он совершил - очень плохо. Заставил людей нервничать, бегать, суетиться. Но ведь это их работа, и они её выполнили на "два с плюсом". Плюс - за то, что всё-таки его заметили. Не о них речь. Главное, чтобы родственники того ребёнка ничего не узнали.
Скорее всего, они ничего не узнали. Всю следующую неделю Максим с беспокойством вслушивался в сводки столичных новостей, не пропуская ни одного выпуска "Криминальной хроники", "Полицейских будней" и "Дорожного дозора". Но о происшествии на Спасском кладбище не было ни слова. Он, удивляя продавщиц, скупал все номера столичных газет на лотках у метро, но ничего не находил даже в "Столичном коммунаре". Возвращаясь домой, он боялся увидеть у подъезда полицейский джип. На лекциях покрывался холодным потом, если по коридору раздавалось цоканье каблучков деканской секретарши - а вдруг сейчас зайдёт в аудиторию и ледяным голосом произнесёт: "Жабина - к Матвею Абрамовичу срочно". Она никогда не объясняла, зачем декану понадобился тот или иной студент, и Максиму было страшно представить, как он пойдёт по пустому коридору навстречу неизвестности, а в спину будут впечатываться, как пули - одна за одной, звонкие размеренные шаги.
Но прошёл месяц, а Максима всё не забирали, и он незаметно забыл о своем страхе. И опять в нём зашевелились поганеньким червячком прежние мысли...
* * *
"Следующая остановка - Семьдесят пятый километр".
...Разговор продолжался в том же духе, то угасая, то снова возникая. Незаметно перешли на "ты". Сашка рассказывал Максиму о том, что летом жил у бабушки в Морозовке и как там замечательно. И ни разу не обмолвился про свою беспутную мать. Он в свою очередь узнал от Максима, что тот - студент Государственной Гуманитарной Академии, будущий историк. К другу на дачу едет второй раз, дорогу вроде бы помнит, но в темноте может и заблудиться. Сашке всё больше нравился этот странный и какой-то немного растерянный парень, и он успокоил его:
- Не бойся, вместе дойдём до Морозовки, а там сам увидишь, куда идти.
- Туда около часа пешком, так ведь?
- А я знаю короткую дорогу. Правда, там мостик узкий и темно, но у меня вот... - и Сашка достал из кармана маленький фонарик-брелок и пощёлкал крышкой. Фонарик послушно помигал.
- А ты не боишься - один, ночью, по лесу?..
- Не-а, я там все тропинки знаю, - ответил Сашка, который на самом деле один ни за что не пошёл бы короткой дорогой, на что и рассчитывал Максим. А мальчишка сам шёл в умело расставленные ловушки. Но спустя секунду он всё же тихо признался:
- Это хорошо, что тебе тоже в Морозовку. Одному всё-таки страшновато. Шиферов сейчас много разных... этих, как их... маньяков... А тебя они побоятся...
* * *
По уши погрузившийся в бесплодные поиски, Максим и не заметил, как наступил новый учебный год. И всё, всё впустую!.. Послезавтра будет уже два месяца, как он мотается по губернии, объездил все ближние города и принялся уже за дальние (даже в дремучем Великонарске был два раза!), а так ничего и не нашёл. Изредка попадались лишь оплывшие и поросшие травой крошечные холмики, но Максим уже знал, что он там найдет. А ведь ему так мало надо - лишь разок взглянуть в лицо ребёнка, чистого и безгрешного, ушедшего с нашей грешной Земли в те неведомые миры, где рано или поздно окажемся мы все. Только прикоснуться к холодным пальцам, отдавая частичку своего живого тепла тому, кто, по справедливости, должен оказаться в тех мирах гораздо позже Максима. Они, словно первопроходцы в глухих таёжных краях, помогут ему разгадать страшную тайну страны Смерти, и тогда уж точно навсегда оставит его это, осточертевшее уже, наваждение.
Однако пока ничего не получалось, а нервные силы были на исходе. Максим уже был не в состоянии сдерживать свои безумные фантазии, они перехлестнули через недостижимую прежде границу и заполонили всё его свободное от других мыслей время. Теперь, бывало, по вечерам Максим - специальный детский палач - разъезжал по средневековым городам на грязно-розовой повозке и отрубал тяжеленной и очень острой саблей головы всем тем, кто, повзрослев, стали бы злодеями и мерзкими преступниками. Нет, он никого не мучил, наоборот, делал всё незаметно и безболезненно - насилие было противно его душе. Казнив будущего злодея, он открывал старинную книгу с точнейшими предсказаниями и находил имя и адрес очередной своей жертвы - и так до последней страницы пухлого тома в кожаном переплете с серебряными застежками.
А на следующий день Максим попадал в фашистский концлагерь, где ученые-изуверы ставят над ним и его Настоящим Другом и соседом по бараку - пацанёнком двенадцати лет - психологический эксперимент.
- Убей его, и ты свободен, - говорит поджарый рыжий немец в белом халате и эсэсовской фуражке. - А иначе вы оба - капут!
Максим лишь презрительно плюёт в ответ. Но тут приводят Друга, и немец объясняет ему ситуацию. Тот, конечно же, готов пожертвовать своей жизнью, лишь бы его друг оказался на свободе.
- Соглашайся, - хмуро говорит он Максиму. - Мне всё равно кто, зато ты останешься жив.
- Ты дурак! Кем же я буду после этого?! А сам-то ты смог бы меня убить, чтобы спастись?
- Конечно, - не задумываясь, врёт Друг.
- А я так не могу! Лучше вместе умереть, чем стать предателем!
- Ну, пожалуйста! - чуть не со слезами просит мальчишка. - Мне так даже лучше, что не чужой... И ты спасёшься.
- С чего ты взял, что они сдержат слово?! Это же гады!!!
"Гады" не вмешиваются - идёт эксперимент. Рыжий немец записывает их разговор на огромный, как сундук, магнитофон. Потом будет изучать, писать свои мерзкие научные труды. Ну и пусть пишет. Наплевать...
- Они сдержат, я знаю! Все их опыты на этом... А если мы вместе погибнем, то как же наши стихи?..
А ведь, в самом деле, как же те стихи, которые они сочиняли вместе холодными бессонными ночами, согревая друг друга своим теплом на жёстких занозистых нарах, кое-где покрытых мятой соломой?..
...Но вместе мы - невиданная сила,
И нас ничто не в силах запугать,
Вот только б в окружении унылом
Друг друга нам случайно не предать...
...Сейчас, когда мы все стремимся выжить,
Я точно знаю - дружбу не предам.
Она дороже всех на свете книжек,
И я за Друга жизнь свою отдам!..
И Максим мучительно сдается.
- Гут, гут, карашо! - не выдерживает рыжий. Он поспорил на Максима с начальником лагеря, и теперь выиграл бутылку шнапса. Фашисты отводят их в подвал и дают Максиму пистолет...
Но дальше сюжет раздваивается. Бывало, что Максим, глотая слезы, всё-таки стрелял в Настоящего Друга, но чаще всего он не выдерживал: перестреляв всех фашистов в подвале, переодевался в эсэсовскую форму и бежал вместе с Другом на Родину...
...Но не эти фантазии были самыми страшными. Самым ужасным было то, что иногда Максим не переносил себя в придуманный мир, а просто размышлял, как лучше сделать, чтобы и цели своей достичь, и причинить поменьше страданий своей жертве, и не принести горе её родным, и самому не попасться в лапы полиции. Максим успокаивал брыкавшуюся совесть тем, что всё это лишь теоретически, но сам прекрасно знал, что от теории до практики - один короткий шаг. И сколько таких шагов он уже сделал!..
Однажды, возвращаясь домой после очередной неудачной поездки, Максим купил в электричке свежий номер "Столичного коммунара". Купил просто так, чтобы скоротать время по пути из древнего Юрьева, где он полтора часа рыскал по городскому кладбищу в поисках подходящей могилы. На душе было скверно. Сколько ещё можно жить такой ненормальной жизнью? Он уже угробил на поиски свой августовский отпуск (родным про него не говорил, отправляясь на поиски каждый день, будто на работу). Он уже не может думать ни о чем другом, кроме трупов, могил и кладбищ. Стоит едва прикрыть глаза, перед ними начинается сплошное мельтешение оград, венков и крестов. И если он ещё не сошёл с ума, то, несомненно, в ближайшее время сойдёт...
Что же делать?
Максим тупо скользил взглядом по газетным строчкам, а в голове в тысячный раз прокручивался и обтачивался, казавшийся уже единственно верным, план.
"...как бы завести разговор так, чтобы он ничего не заподозрил?.. Сейчас ведь все запуганы этим тупым дураком Шифером... Ага, придумал! Надо спровоцировать его начать разговор первым, и повести этот самый разговор так, чтобы он сам напросился идти со мной!.."
"...хозяйка квартиры была доставлена в 5-ю Городскую больницу, где от полученных ожогов скончалась..."
"...надо будет сделать это так, чтобы он долго не мучился, а ещё лучше, чтобы даже не успел понять, что случилось... Был бы какой-нибудь мгновенный яд!.. Но его нет... И кровь не хотелось бы проливать... Значит, остаётся одно - задушить. А перед этим ударить какой-нибудь тяжёлой дубиной по затылку... ... мать твою перемать, ну и гад же я!!! Хотя, почему гад? Ведь я же этого по правде ни за что не сделаю..."
"...в результате доморощенный пиротехник лишился своего мужского достоинства..."
"...а куда же потом девать труп?.. Чем дольше его не найдут, тем лучше... А ещё лучше, если не найдут никогда... Просто так бросить нельзя - выдаст запах, а зарыть - свежевскопанная земля вызовет подозрение... А что, если закопать его, опять же, на кладбище, в какую-нибудь свежую могилу?.. Конечно, тащить труп на кладбище - мука страшная, зато никто не догадается там искать..."
"...однако спасти пострадавшего ребёнка не удалось - он скончался по дороге в больницу в машине 'скорой'..."
"Стоп!!! Что?!! Где?! Когда это было?"
"...девять лет... деревня Бедняково... пять дней назад..."
"Где же ты раньше был, болван?! Почему не читал криминальную хронику?"
Этого не может быть... Прочитать ещё раз... Вдруг ошибка?
Максим поднял выпавшую из рук газету.
'В субботу 12 сентября в деревне Бедняково в 19 часов 57 минут на 24-м километре автодороги "Ширанск - Осетровск" разыгралась страшная трагедия, унёсшая жизнь девятилетнего ребёнка.
В тот день 40-летний предприниматель из Осетровска отмечал день рождения супруги. Уже с утра он с друзьями распил литр дорогого французского коньяка, "отполировав" его изрядным количеством пива. Затем поехал в Ширанск за подарками и цветами, где, встретив знакомых, продолжил возлияние. В итоге домой представитель отечественных деловых кругов возвращался, как говорится, в стельку пьяный. На беду, в это самое время девятилетний школьник из деревни Бедняково ехал на велосипеде по обочине трассы, проходящей через его родную деревню. Расстояние между "Мерседесом" бизнесмена и юным велосипедистом стремительно сокращалось...
Удар был такой силы, что капот и решетку радиатора "Мерса" разворотило, как от взрыва гранаты. Велосипед же превратился в груду искорёженного металла. Как ни странно, вмиг протрезвевший виновник трагедии с места происшествия не скрылся, а немедленно вызвал по сотовому телефону медпомощь. Однако спасти пострадавшего ребёнка не удалось - он скончался по дороге в больницу в машине "скорой".
Виновник ДТП задержан, против него возбуждено уголовное дело'.
Нет, всё правильно...
Ну что же! Видимо, это судьба даёт последний шанс...
Дома Максим на полкомнаты развернул потёртую простыню карты-"километровки" и с трудом отыскал деревню Бедняково. Она оказалось запрятанной на самый край Ширанского уезда - самого отдалённого от Столицы. Медвежий угол, да и только... Правда, неподалеку проходит железная дорога, но до ближайшей станции - почти четыре километра. Да и ходят ли столичные электрички в такую глушь?
И Максим решил ехать на автобусе через Ширанск, а заодно и посмотреть на этот старинный город. Ширанск возникал в воображении Максима величественно-древним, с куполами соборов и седыми крепостными стенами. А на деле оказался пыльным серым городишком. Обшарпанные стены церквей, местами наспех замазанные сероватой побелкой, да чёрные провалы мёртвых окон свидетельствовали о бедности городского бюджета. А кое-где от зданий остались одни руины.
"Ну и ну! Сотня километров от Столицы - а словно на другой планете..." - удивлялся Максим. Он уже жалел, что не поехал на электричке, тем более что автобус в Бедняково ходил лишь два раза в день - утром и вечером, в половине пятого.
Когда Максим сошёл в Бедняково с гремучего, как ящик с инструментами, "скотовоза", ещё вовсю светило солнце. Кладбище он нашёл быстро. А отыскать могилу погибшего мальчишки и вовсе не составило никакого труда. Потому что среди множества венков и цветов - живых и искусственных - стоял его портрет. С большой глянцевой фотографии, перетянутой в углу чёрной ленточкой, радостно улыбаясь, ясно и открыто смотрел на Максима веснушчатый светлоголовый пацанёнок. Перед фотографией россыпью лежала горсть карамели, торчали три недогоревшие свечки, и поблёскивала красным лаком игрушечная гоночная машинка. И не было ни фамилии, ни имени, ни ограды, ни креста. На чёрно-красных лентах венков - "Дорогому сыну", "Любим, помним, скорбим", "От родных и близких"...
"Ни фамилии, ни имени. А ведь он, возможно, спасёт меня от кошмара. А может быть, кому-нибудь и жизнь спасёт. А я даже не буду знать, за кого свечку в церкви поставить".
Максим опять поднял глаза на портрет и вдруг встретился глазами с ответным взглядом мальчишки. И ему на миг почудилось, что тот едва заметно шевельнул ресницами. И в груди Максима, там, где глухо и взволнованно стучало сердце, поднялась тёплая волна нежности и жалости к несчастному ребёнку.
"Господи, упокой душу раба Твоего..."
Живой и настоящий, мальчишка смотрел на него по-прежнему весело и беззаботно, но теперь, казалось, с ответной симпатией.
"Прости меня, грешного, что нарушу твой покой. Прошу тебя, не обижайся на меня, у меня нет иного выхода. Пожалуйста, помоги мне! Ты один можешь это! Умоляю, помоги избавиться от этой гадости!"
Его спаситель ответил ясным и спокойным взглядом - глаза в глаза, в улыбке мелькнула горделивая, но не обидная снисходительность. Да, он согласен помочь этому смешному непутёвому дядьке, раз уж тот так просит...
Максим благодарно склонил голову к жёстким пластмассовым цветам.
Время до вечера Максим провёл, гуляя по окрестностям. Когда в половине восьмого он вернулся на кладбище, солнце уже садилось в густые чёрные облака на горизонте. Длинные тени, расчертившие землю, ломались на гранитных рёбрах памятников и острых пиках оград. Максим ещё раз подошёл к знакомой могиле. Постоял в безмолвии несколько минут. Потом углубился под сень вековых деревьев и выбрал себе место для "лагеря". Перочинным ножиком срезал толстую ветку акации, убрал верхушку и боковые сучки. Достал из сумки лопату без черенка, долго подгонял и прилаживал к ней ветку. На это ушло почти полтора часа. Уже давно стемнело, но по дороге, что пролегала невдалеке от кладбища, то и дело проезжали машины, проходили припозднившиеся путники. Максим стал ждать. Начал накрапывать тёплый дождик, и пришлось достать из сумки куртку.
Так он и сидел - в лёгкой куртке под сентябрьским дождем. На фоне чёрно-серого неба темнели угольные силуэты корявых ветвей и резных кленовых листьев. От ветра они чуть слышно шелестели. А внутри Максима проплывали мысли, образы и переживания нынешнего дня.
"Под этими чужими деревьями... Мой спаситель... Ни фамилию, ни имя... Под деревьями чужими..."
И вдруг растрёпанные отрывки мыслей начали складываться в строчки стихов. Куски корявых фраз, толкаясь в голове, становились на свои места и вновь срывались с них, и, наконец, составили первое осмысленное четверостишие.
Тьма ночная
Над деревьями чужими.
Я не знаю
Ни фамилию, ни имя...
Дальше дело пошло труднее, но сама обстановка, необычная и жутковатая, подхлёстывала мысли. И вскоре рождающийся стих обрёл свою вторую строфу.
Знаю только -
Ты один помочь мне сможешь.
Мутной болью
Ожиданье душу гложет.
"Но что со мной будет завтра? А вдруг, увидев это , я вконец озверею? Вдруг это окажется таким притягательным, что я навсегда лишусь покоя? Ну уж нет, хуже, чем сейчас, не будет..."
Зря гадаю,
Что мне завтра будет сниться...
Мгла такая
Разве может повториться?!
Солнцем вешним
Озарится день, сверкая...
Откуда сейчас, в сентябре, вешнее солнце? Ладно, пусть будет - для рифмы.
...Только прежним
Уж не буду никогда я.
А вот это уж точно. Что бы ни предстояло Максиму увидеть в эту ночь, оно , пока ещё неведомое, наверняка что-то изменит в его душе. Дай то Бог, чтобы к лучшему...
Дождь лил сильно и уверенно, будто в середине лета. Время тянулось медленно, но вот, наконец, две светящиеся стрелки соединились на циферблате максимовых часов в том месте, где днём бывает видна цифра "12".
"Пора!"
Максим вышел из своего укрытия и принялся за дело. Внимательно огляделся, чутко прислушался, но никого поблизости не было. Небось, спит уже вся деревня крепким натруженным сном... Он оттащил в сторону венки, цветы, корзины, собрал конфеты и печенья, но тут его слух уловил в отдалении смутный шорох. Быстро и бесшумно скользнул он в кусты. Увидел, что из-за поворота, со стороны деревни, показались две собаки. Одна большая, белая - её хорошо было видно из темноты, а другая, кажется, поменьше и потемнее. Обе они остановились напротив того места, где скрывался Максим. Он ждал, что вот-вот появится хозяин, но, видимо, сейчас собаки гуляли сами по себе. Та, что поменьше, вдруг зафыркала, принюхиваясь, и вдруг негромко, но очень злобно зарычала. Максим обмер: с раннего детства, непонятно почему, он до жути боялся собак. Но эта шавка, похоже, сама перепугалась больше Максима. Вскоре обе псины покинули кладбище. Мелкая собачонка, удаляясь, уверенно залаяла.
Максим успокоил дыхание и вылез из укрытия. Оказалось, что дождь неожиданно прекратился, только с деревьев ещё сыпались за воротник тёплые капли. Хлюпая ботинками по грязи, походил туда-сюда по дороге. И, когда увидел, что в деревне в крайнем доме погасло запоздалое жёлтое окошко, взялся за лопату. Копать пришлось долго и очень усердно. Максим нервно усмехался: "Эту бы энергию, да в мирных целях..." Наконец лопата ударилась о крышку гроба. От волнения у Максима потемнело в глазах, и он вообще перестал что-либо видеть.
"Этого не может быть... Неужели сейчас я увижу то, о чём даже не смел мечтать несколько лет назад?.. Неужто это происходит со мной?.."
Но всё оказалось не так просто. Рыхлые пласты глины по бокам отваливались, и яма, всё расширяясь, никак не делалась глубже. Но, в конце концов, со всех четырех сторон показались гладкие отвесные стены. Максим прикинул, что даже его самого можно было свободно закопать в этой могиле.
"Так вот почему я не видел на кладбищах подходящих могил: они одинаковые со взрослыми. Ох!.. А вдруг я ошибся? Нет, быть того не может. Но всё-таки странно. Может быть, ошиблась газета, и мальчишке не девять лет, а, скажем, двенадцать? Ну и пусть, теперь уже всё равно".
Но вот уж крышка очищена от глины и земли. Максим ещё раз попросил прощения у Бога и погибшего мальчика, трижды перекрестился. Страшно волнуясь, взялся дрожащими руками за гробовую крышку. Она оказалась прибита, супротив обычая, очень крепко. Открыть её было делом немыслимым. Но ведь не бросать же всё, почти достигнув цели! И Максим, с минуту поколебавшись и ещё раз испросив прощения, разломал её лопатой. Под оструганными досками оказалась натянута белая ткань. Это сперва испугало Максима, но он быстро догадался, что это внутренняя обшивка. С замиранием сердца разрезал её ножом. В нос ударил полузнакомый острый запах - то ли лекарств, то ли свежих сосновых досок. Затаив дыхание, заглянул в дыру. Сперва показалось, что гроб совсем пустой - по дну расстилалась такая же белая ткань.
"Как же так?!!"
Максим хотел потрогать дно рукой, но с ужасом отдёрнул ладонь - пальцы наткнулись на что-то выпуклое и холодное, твёрдое и в то же время мягкое. Максим вдруг понял, что это был нос мальчишки, и впервые сильно оробел. В самом деле, что его ждёт через несколько секунд?.. Он зажмурился и одним движением сдёрнул покрывало.
...Максим был готов ко многому. Готов был увидеть раздутое, неестественного цвета, лицо, облезающие волосы, муравьев, жуков и даже мерзких копошащихся опарышей, один взгляд на которых вызывал у Максима нервные судороги и спазмы в горле. Готов был к одуряющему трупному запаху, от которого лезла наружу недавно съеденная пища. Он даже готов был к виду крови, переломов, и страшных увечий. Не готов он был лишь к тому, что увидел, открыв глаза.
Сначала даже показалось, что в гробу лежит не человек. Манекен из "Детского Мира" или инопланетянин с потерпевшей крушение космической тарелки. Строгий взрослый костюм, бледно-серое, почти прозрачное, лицо и на нем неестественно румяные щеки и ярко-алые губы... Максиму почему-то вдруг вспомнился случай из раннего детства, когда он пытался вылечить раненую синичку. Но однажды утром он увидел, что птица лежит в своей коробке на спинке, распластав крылья и скрючив жёлтые лапки, затянув глаза плёночными веками. Как же он тогда плакал...
И сейчас, вспомнив несчастную синичку, он вдруг поверил, что перед ним всё-таки человек. И, наверное, всё же ребенок. Хотя лицо было совершенно взрослое - серьёзное и отчужденное. Максим пытался и никак не мог уловить хоть капельку сходства с портретом, оставшимся наверху. Различил, наконец, что-то знакомое в форме носа и линиях бровей... Наверное, и в самом деле мальчишке было двенадцать, когда он последний раз сел на свой "велик". Может быть так, а может и нет. Теперь уж не узнаешь, не расспросишь...
Максим ещё раз окинул взором открывшуюся ему картину. Никаких внешних повреждений заметно не было, только небольшая ссадина на переносице и короткая, но глубокая, царапина за ухом. На подбородке и кончике носа Максим заметил что-то, похожее на белый порошок. Приглядевшись, он понял, что это плесень...
Но ведь скоро рассвет!
На прощание Максим, тихонько коснувшись холодных пальцев мальчишки, прошептал слова раскаяния и клятву впредь никогда не думать о смерти.
"Как же я ошибался! Живые дети - прекрасны, мёртвые - ужасны. И вообще, даже живой таракан лучше мёртвого! Что ж, спасибо тебе, незнакомый мой спаситель! Наконец-то я всё понял. Обещаю, я тебя никогда не забуду, буду иногда приезжать, привозить цветы. Упокой, Господи, душу твою!"
И он осторожно накрыл бесчувственное холодное тело белым покрывалом.
Максим ещё не знал, что впереди его ожидает ад...
* * *
"...Багрянцево..."
Максим читал где-то, что дети, лошади и собаки каким-то внутренним чутьём отличают хороших людей от плохих. Уж как там насчёт лошадей и собак, Максим не знал, но сам не раз замечал, что дети, по воле родителей вынужденные в электричке садиться рядом с ним, начинали капризничать, стараясь перебраться на другие места, не в силах объяснить, почему. Однако в данном случае это правило явно давало сбой. Конечно, мог сыграть свою роль Сашкин характер - открытый и доверчивый, да и к двенадцати годам это шестое чувство могло притупиться. И всё же Сашка почуял бы тонкими струнами детской души наигранные фальшивые нотки. Но не было сейчас в мыслях и чувствах Максима ни грамма лжи и фальши. Он был сейчас самим собой, в нем полностью раскрылась та частичка души, где он всё ещё был мальчишкой, но не просто самим собой в детстве, а тем, каким мечтал стать, и каким был его невстреченный Настоящий Друг. И Сашка изо всех сил потянулся к нему. Но "первое Я" Максима, безумное и отвратительное, никуда не исчезло - висело, словно чёрная тяжёлая глыба над тоненьким цветком, закрывая свет и грозя раздавить. И Максим понимал, что, в конце концов - раздавит. Теперь ничто, кроме непреодолимых внешних факторов, не помешает ему совершить задуманное. И от этого на душе становилось тошно...
* * *
После той жуткой ночи в Бедняково для Максима наступило тяжёлое время. Хуже всего пришлось в первый день, а особенно в наступившую вслед за ним ночь. Даже на краткий миг закрывая глаза, он чётко, в мельчайших деталях, видел нечеловеческое, словно из фаянса вылепленное, лицо с нелепо накрашенными губами, царапиной на переносице и серой пыльцой на подбородке, и тогда его сотрясала крупная дрожь, дыхание застревало в груди, будто упругий резиновый шарик. Максим вскакивал с постели, зажигал свет и бессмысленно таращась на лампочку, постепенно успокаивался. Один раз, с отчаянным упованием на чудо, схватил с полки книгу Кораблёва, открыл наугад и почти сразу захлопнул - ну никак не мог Максим читать про живых, настоящих мальчишек после того, что увидел вчера! Перед внутренним взором вместо кораблёвских пацанов опять вставало мёртвое лицо.
Только под утро, отыскав в маминой аптечке снотворное, Максим уснул тяжёлым нервным сном. Снились ему то какие-то мрачные подземелья, то чёрные поезда, идущие не туда, куда надо, то просто унылый дождливый день. Сны были чёрно-серые, без единого цветного пятнышка. Без единого проблеска надежды.
Проснулся Максим в половине двенадцатого. Все тело болело, сочились прозрачной жижицей мозоли на ладонях, голова казалась огромной, пустой и гулкой, как железнодорожная цистерна. Однако вчерашний кошмар оставил его. Его место заняла хмурая апатия - без радостей и без особых огорчений, словно в груди поселилась набрякшая дождем осенняя туча.
Зато с этого дня дурацкие мысли больше не мучили Максима. Случайно подумав о смерти и трупах, он вместо прежнего приятного волнения чувствовал лишь отвращение и страх. В его вечерних фантазиях не было больше места смерти. Теперь там царили чистая дружба с мальчишками, любовь прекрасных девушек, геройские подвиги, его, Максима, всемирная слава... Жизнь... И вот что странно - теперь он не мог вспомнить лицо того погибшего мальчика. Все остальное - события, предметы, лопату, гроб, странный лекарственно-смолянистый запах - он по-прежнему прекрасно помнил и ощущал, а вот лицо ускользало, будто отгороженное глухой бетонной стеной. Но это не огорчало Максима. Даже наоборот! Ведь вместо этого лица он представлял другое: живое, с фотографии. И тогда в его душе зажигалась надежда.
"Спасибо тебе, мой мальчик. Ты погиб не зря. Может быть, своей смертью ты спас не одну жизнь", - одними губами шептал Максим, снова и снова прося прощения у него и у Всевышнего.
Так прошло два месяца. А на третий всё стало возвращаться - и дурацкие мысли, и воспоминания - словно рухнула та бетонная стена, похоронив под собой надежду на нормальную жизнь. Теперь Максим без труда мог представить себе лицо того погибшего мальчишки, и чувствовал он в такие минуты то же самое, что и при своих обычных фантазиях. Правда, фантазировать на эту тему Максиму казалось кощунственным, и он ограничивался воспоминаниями, да и то нечасто. Но чем чаще он об этом думал, тем больше крепла в нем убеждённость, что надо было в реализации своих мечтаний идти до конца. Вот тогда уж точно он навсегда избавился бы от своей болезни. Ему казалось, что сделал он всё не так, как надо. И к середине зимы созрело решение всё повторить. К тому же, Максим теперь знал, как правильно искать, и с нетерпением дожидался весны...
С той весны для Максима началась и вовсе безумная жизнь. Теперь он не мотался вслепую по всем без разбору кладбищам, а выезжал, только получив достоверную исчерпывающую информацию. И очень часто его надежды оправдывались. По весне, когда только-только просохла грязь на дорогах, Максим выудил в "Столичном коммунаре" заметку о пожаре в Октябрёвке, на котором задохнулась в дыму двенадцатилетняя девочка Таня. Максиму без особого труда удалось найти её могилу. Он давно уже решил на этот раз ничем себя не сдерживать... Потом было так гадко и стыдно, что об этой поездке он старался больше не вспоминать. После того случая никогда он не пытался повторить это. Просто садился на краю могильной ямы с ребёнком на руках, гладил по волосам, шептал полные любви слова, а в душу лилась щемящая жалость и нежность, смывала из души будничную грязь и выплёскивалась через большие тёплые лапы Максима в озябшие маленькие ладошки, и когда потом он прижимался к ним щекой, возвращалась ласковым теплом. Иногда лишь снимал с ребёнка одежду, чтобы взглянуть на уродливые секционные швы и ещё острее прочувствовать хрупкость человеческой жизни.
Он старался меньше думать о горе и страданиях матерей и отцов, но всё равно каждый раз заботливо разравнивал грязными руками насыпанный холмик, а потом тщательно восстанавливал в прежнем виде потревоженные могилы.
Но последняя удачная "вылазка" была в мае, и с тех пор всё круто изменилось...
* * *
"...Лермонтовка..."
...А временами Максиму казалось, что его душа и сознание сливаются с Сашкиными, и тогда он на краткий миг видел себя с противоположного сиденья, непривычно большого и старого; он ощущал прикосновение голых локтей к холодному фанерному сиденью, хотя был в куртке с длинными рукавами; брючный карман оттягивали фонарик и поломанная плитка шоколада. Но этот краткий миг пролетал, и Максим возвращался в своё взрослое тело.
- ...закурить у тебя не найдется? - спросил его Сашка.
- Не-а, я не курю.
- А три рубля можешь дать? Позарез нужно!
Максим потянулся было к сумке, где лежал кошелёк, но промелькнувшая мысль - а зачем теперь ему деньги? - пьяно обожгла грудь и мозг.
- Ох, а у меня сейчас ни копейки! Стипендию задерживают, - соврал он.
- Хочешь шоколадку? - вдруг сочувственно спросил Сашка, доставая из кармана помятую плитку. - Бери всю, если хочешь!
Максиму стало так плохо и тошно, что он ничего не ответил. Перед глазами промелькнуло удивленное лицо Сашки и его живой ещё взгляд, полный упрека: "Ты? Меня? За что?". Затем лицо исказила гримаса боли, рот открылся, ловя губами воздух, которого почему-то не стало...
Максим резко вздрогнул и очнулся, жуткое видение исчезло. Но, несмотря на весь ужас, было в этом видении что-то манящее и завораживающее. Сашка же ничего не заметил, он увлечённо запихивал шоколадку обратно в карман.
"Нет, всё будет не так, он даже не поймёт, что случилось... Надо сначала оглушить его ударом сзади", - уговаривал себя Максим, прекрасно понимая, что ударить Сашку он всё равно не посмеет. Вот накинуть петлю - это другое дело.
А времени оставалось всё меньше...
* * *
В мае случилось то, во что Максим до последнего момента не верил: Верховное Законодательное собрание приняло новый закон о средствах массовой информации. Отныне все издания стали проходить строгую цензуру, призванную оградить население Федерации от потока негативной информации. Так новый президент Сухов - бывший шеф Федеральной Полиции - заботился о духовном здоровье нации. Простые граждане на чем свет костерили такую "заботу", но испуганно примолкали, завидев поблизости полицейского. "Копы" же в последнее время и вовсе обнаглели, почувствовав поддержку сверху. Но не "копов" боялся Максим: прописка у него зеленогорская, внешность - славянская. Плохо было другое. Из газет исчезли хроники происшествий, статьи на "криминальные" темы теперь обязательно завершались оглашением приговоров преступникам, журналы типа "За гранью закона" терпели огромные убытки, а некоторые из них и вовсе переходили на нелегальное положение. Однако не о них печалился Максим - он потерял в лице "Столичного коммунара" надёжный источник информации, замены которому так и не смог найти. А новое обострение наступило уже в июле. Понимая всю бесперспективность этого занятия, Максим всё же иногда заезжал на ближайшие кладбища, но ничего не находил. Чем дольше это продолжалось, тем крепче в нем укоренялась однажды возникшая мысль - он до тех пор не избавится от своего проклятия, пока сам, своими глазами не увидит, как умирает ребенок, не подержит на руках обмякшее, только что покинутое душой тело. И Максим опять, как и два года назад, стал обдумывать жуткие планы, хотя так ни разу себе и не признался, что готовится сделать это всерьёз - он, мол, просто такими мыслями заглушает сосущее под ложечкой чувство тревоги. Планы были разные и многочисленные - в зависимости от обстановки, и самым потаённым уголком души Максим чувствовал (хотя разум почти полностью глушил этот тоненький голосок), что теперь уж обязательно осуществит один из них. И помешать ему в этом может только смерть...
* * *
"...девяносто второй километр..."
...Погрузившись в воспоминания, Максим не замечал остановок. Даже когда Сашка, сказав: "Я сейчас вернусь", отправился куда-то вперёд, Максим лишь задумчиво кивнул. И опять в мозгу закрутились полузабытые картины детства. Ведь, несмотря ни на что, самые счастливые дни его жизни были там...
* * *
Это история случилась в Каменке. Максиму шёл двенадцатый год. Тогда отец уже жил отдельно от них. Как раз в тот год, в конце апреля, отец и Настасья Сергеевна сыграли свадьбу, а вскоре проводили в армию мачехина сына Женьку. Всё в старом доме казалось Максиму новым и необычным. Но в той комнате, где он теперь спал, всё оставалось по-прежнему. Уютно тикали ходики, неярко светился жёлтый тряпичный абажур над головой, пара оленей на стенном ковре с достоинством утоляла жажду из узенького голубого ручейка... Все знакомое, родное. Ну почему сюда можно приезжать лишь раз в году?! И отец тут рядом. Вот только мама в этот раз с ними не поехала... Зато ребята здесь хорошие, не то, что в его "любимой" школе. Плохо только, что ровесников Максима на этом конце деревни нет. Те, что старше, они тоже неплохие, но всерьёз Максима не воспринимают, у них своя компания. А играть с малышами он почему-то стал стесняться - наверное, боялся, что и здесь попадёт под град насмешек. Была своя компания и на другом конце, но в неё Максиму путь заказан: "потаповские" с незапамятных времен враждовали с "кобылинскими" (когда-то, говорят, деревней владели двое помещиков, да так и остались названия у двух её половин - Потаповка и Кобылинка). Конечно, чаще всего Максим мог без особой опаски ходить по всей Каменке, но время от времени по разным причинам отношения обострялись, и тогда в одиночку было лучше не появляться на "кобылинском" конце.
Но и без того Максим в Каменке не скучал. Бегал с Иринкой на недалёкую речку Вожу или Ближний пруд, помогал по хозяйству, гонял по округе на купленном отцом подержанном велосипеде. Вокруг деревни раскинулись бескрайние поля, расчерченные, будто тетрадный лист, ровными квадратами посадок. Местами попадались рощицы и перелески. Все это было так не похоже на большие смешанные леса Столичной губернии! И так всё было здорово и интересно!
Но то лето оказалось особенным. В конце июля, когда до отъезда домой оставалось всего десять дней, в гости к Настасье Сергеевне приехала её дальняя родственница тётя Лена. Кем она приходилась Настасье Сергеевне, Максим так и не разобрался, но та называла тётю Лену "сестрёнкой". Приехала тётя Лена не одна, а с детьми: четырехлетней дочерью Галкой и сыном Лёшкой одиннадцати лет. Правда, потом выяснилось, что одиннадцать ему исполнилось только в июне, и на самом деле Лёшка младше Максима на год. Но всё это было потом, а сначала, когда дед с раннего утра ушёл на работу, бабушка готовила праздничный обед, а отец с Настасьей Сергеевной уехали на новенькой отцовской "копейке" в губернский город за гостями, Максим бродил неприкаянный по саду и с тайной тревогой ожидал их возвращения. Каким ещё окажется "родственничек", не испортит ли ему остаток каменского летнего счастья?
Они вернулись к полудню. Первым из машины выскочил отец, галантно открыл заднюю дверцу, помог выбраться пышнотелой молодой даме. Вслед за ней из салона выкатилась шустрая чернявая девчушка. И, наконец, распахнув противоположную дверцу, показался тот самый незнакомый "родственничек". Был он невысок, коренаст и белобрыс - полная противоположность своей вертлявой сестрёнке. Смущенно встал возле багажника автомобиля, словно не терпелось ему таскать тяжёлые чемоданы и баулы с гостинцами. Максим тоже застеснялся и хотел уже незаметно юркнуть в дом, но отец вовремя заметил это движение и окликнул:
- Максим, куда же ты? Хоть бы с гостями поздоровался!
- Здравствуйте... - густо покраснев, сиплым голосом выдавил из себя Максим.
Тетя Лена даже не ответила. Хотя, возможно, она просто не расслышала его тихого лепета.
- Ну что стоишь? Иди познакомься с Алексеем! А потом помоги разгрузить багажник - люди с дороги, устали!
Что тут оставалось делать? Максим, вконец растерянный, глянул исподлобья на гостя и, поборов смущение, произнес:
- Привет... Меня Максим зовут...
- Я уже догадался! А меня - Лёшка, - и он улыбнулся так открыто и дружелюбно, что у Максима вмиг пропало всё его смущение. Было сразу видно, что Лёшка ничего плохого против него не имеет. Тем более что он ничего не знает о незавидной роли Максима в классе.
- А я тоже уже догадался! - засмеявшись, ответил он. И вновь на секунду повисло неловкое молчание. Но тут Максим спохватился:
- Ой, надо же перетащить ваши вещи! - и откинул крышку багажника. Оказалось, что половину его объема занимает огромная, из синей искусственной кожи, сумка.
- Там арбузы. Их дедушка выращивает. Супер-ранние! Ещё ни у кого нет, а у нас - вот!
Максим вспомнил, что гости приехали из Усть-Царицынска - родины знаменитых царицынских арбузов.
- Давай вдвоём, ты один не унесёшь, - предложил Лёшка. - Мы с мамой еле допёрли её до вокзала. А там уже твой папа забрал...
- А зачем всю её уносить? - удивился Максим. - Если там арбузы, то можно же перетаскать по одному?
- А ведь правда можно! - засмеялся Лёшка. - Но лучше всю сразу. Так быстрее.
И они начали вытягивать из багажника эту синюю, набитую большими упругими шарами, сумку. Потом взялись каждый за свою ручку и, выгибаясь от тяжести, потащили её в дом.
В доме было шумно и суетно. В запутанный клубок сплетался многоголосый говор, шум шагов, звяканье посуды, стук трости пришедшего на обед деда. Кот Васька, предусмотрительно спрятавшийся за комод, высовывал из-за него встревоженную недовольную мордочку, неодобрительно поглядывал на творящийся в доме праздничный кавардак. На Максима с Лёшкой сперва никто не обращал внимания, но вскоре пробегавшая мимо бабушка заметила сумку.
- Господи, как же вы её дотащили-то?!
- Да она лёгкая! - крикнул, соврав, Максим. - Куда её надо?
- Лёгкая! - передразнила его бабушка. - Обедать идите, силачи!
- Мы щас! - пообещал Максим, и они с Лёшкой перетащили в дом остальной багаж. Кроме арбузов, в сумках оказалась дефицитная "красная" рыба, икра и многое другое, чего в Каменке нельзя было достать ни за какие деньги, да и в Столице последнее время подобные деликатесы приходилось брать с боем, выстаивая вместе с мамой огромные ненавистные очереди, в которых многие люди теряли человеческий облик, готовые перегрызть друг другу горло за место поближе к прилавку...
Но сейчас всё это было где-то далеко, в раскалённой Столице, заполненной удушливым смрадом от автомобилей, заводов, тающего под жарким солнцем асфальта и горящих где-то под Луговищем и Дмитровским Посадом торфяников. А здесь был вольный степной простор, хорошие приятели, которые, хоть временами и смотрели на Максима свысока (всё-таки он был самым младшим и бесполезным в их компании!), но от которых не приходилось ожидать обидных "подлянок", изощрённых издевательств и непробиваемого презрения. А те очереди, которые иногда приходилось выстаивать в здешнем сельпо, были совершенно непохожими на столичные или зеленогорские - добрыми и весёлыми...
Эти пять дней с Лёшкой Максим потом всегда считал счастливейшими днями своей жизни. До вечера они лазали по обширному жабинскому саду, наперебой рассказывали друг другу о своей жизни. Правда, Максим ни словом не обмолвился о своих проблемах в школе, но это было сейчас совершенно не нужно никому. Он рассказывал о Столице, о Зеленогорске, о Каменке, о здешней жизни, а Лёшка - о своих друзьях из класса, об Усть-Царицынске, о поездках на Аксайское море (которое и не море на самом деле, а огромное озеро, но всё равно - море!). А потом, налазившись, набегавшись и выпив по кружке парного молока, устало повалились на продавленный Максимкин диван и долго-долго рассказывали друг другу нелепые детские (а иногда и очень даже недетские!) анекдоты. Максим сам не заметил, как уснул. Но, казалось, не успел он сомкнуть веки, как проснулся от крика петуха Петьки. В окошке брезжил туманный свет, и казалось, что новый день будет сумрачным и хмурым. Но это было не так - просто солнце ещё скрывалось где-то далеко за горизонтом. Тут же Максим вспомнил, что ещё днем пообещал Лёшке разбудить его на рассвете, чтобы городской гость смог услышать, как поют самые первые каменские петухи, которых местные жители называли смешным словом "пивни". Максим знал, что не проспит - он всегда просыпался с первыми "пивнями", а потом снова засыпал. Вот и в этот раз он не проспал, растолкал ничего не понимающего Лёшку (он уже забыл о максимкином обещании).
- Слышишь?
- Слышу...
- Правда, здорово?
- Ага!
Лёшка и виду не подал что, наверное, уже сотни раз слышал такую вот утреннюю перекличку, отправляясь на раннюю рыбалку на Царицу в деревне у своей бабушки. Впрочем, здешние "пивни" и в самом деле казались более голосистыми и многочисленными. Не успевал смолкнуть переливчатый возглас где-нибудь в соседнем дворе, как ему тихим эхом вторил ответ с Кобылинки, а его сменял следующий, и, казалось, что так будет продолжалось без конца.
- ...это наш Петька, слышь, орет, как сирена... А это Серёжки Крючка, помнишь, который вчера к нам приходил? - давал пояснения Максим. Лёшка слушал внимательно, но, видно, вспоминал что-то свое. А потом спросил:
- А удочки у тебя есть?
- Есть! Две штуки! Мы с Иринкой их сами сделали. Только у одной леска запутана, а у другой поплавок сломан. Мы в этом году не ходили ловить, неинтересно - рыбы нет. Ни на речке, ни на Ближнем...
- Давай завтра утром сходим? Может всё-таки поймаем чего-нибудь?
- Давай... - ответил Максим.
На следующий день они починили старые изувеченные удочки. Запутавшуюся леску пришлось заменить новой, а выгоревшие на солнце пластмассовые поплавки Лёшка выкинул и вместо них приладил самодельные, сооружённые из старых винных пробок.
Наутро они проснулись одновременно. За стеной в курятнике неистово горланил Петька, за окном теплился мутный предутренний свет. Пыльные ходики на кухне показывали без десяти пять. Когда Лёшка и Максим добрались до Ближнего пруда, там было непривычно тихо и безлюдно, только в трёх местах по берегам прилепились такие же как они ранние рыбаки, только взрослые. Прибрежная трава оказалась густо усыпанной холодной росой, а от неподвижного зеркала воды поднимались вверх тонкие лохмотья тумана. Они выбрали удобное место и закинули свои удочки. Лёшка умело и красиво, а Максим - лишь с третьего раза, да и то после того, как Лёшка научил его кое-каким секретам этого дела.
Место они и в самом деле выбрали удачное: за два с половиной часа натягали два десятка крупных карасей, не считая многочисленной мелочи, которую они щедро бросали обратно в воду. Сперва рыба часто срывалась с удочки Максима: то он дергал слишком рано, и над водой взметался на крючке размокший шарик специального "рыбацкого" теста, то слишком долго ждал, и тогда рыба осторожно обгладывала наживку, оставляя голый крючок. Но постепенно он приловчился и стал вытягивать рыбешек ничуть не реже Лёшки, который искренне радовался его успехом и часто повторял:
- А ты говорил, что у вас рыба не водится!
- Да сколько раз с Иркой ловили - клевала раз в час. А с тобой - вон как сразу, - смущенно оправдывался Максим.
- Наверное, меня рыба любит, - отшучивался Лёшка.
А потом их разыскала Ирка и погнала завтракать. После этого они ещё раз ходили на рыбалку на Ближний пруд, а потом на речку Вожу на вечерний лов. Правда, бабушка настояла, чтобы вместе с ними отправился отец, но это оказалось тоже здорово. Отец, никогда ранее не увлекавшийся рыбалкой, быстро освоил хитрые премудрости этого дела. Максим то и дело перебегал от Лёшки к отцу, по очереди мешая им обоим.
На речке клёв был не в пример хуже, чем на пруду, зато рыба оказалась гораздо крупнее. Отец сказал, что когда-то в Воже водились здоровенные щуки, да и сейчас, наверное, ещё остались. А когда Максим передал его слова Лёшке, тот ответил:
- Конечно, можно было попробовать, но на щуку нужен большой крючок...
А потом, вздохнув, признался:
- И ещё нужно живую рыбёшку на него насаживать... А я не могу, ну... Рука не поднимается...
- Ну и не надо, раз так!
- Да и вообще, я на рыбалку только в деревне хожу, иногда с пацанами, иногда один. В городе и так много всего интересного...
...Но и в Каменке было много интересного. Днём они мотались по окрестностям на Максимкином велосипеде, по очереди катая друг друга (Максим Лёшку - чаще, всё-таки он был почти на год старше), иногда играли вместе с местными ребятами, бегали купаться на речку или Ближний пруд, со дна которого били мощные подводные ключи, отчего вода в нём прогревалась слоями: сверху - чуть больше метра - пласт нагретой солнцем, тёплой, как из крана, воды, а под ним - холодная ледяная глубина. Ну и, само собой, помогали по хозяйству бабушке и Настасье Сергеевне. Конечно, Лёшку как гостя никто не заставлял, к примеру, поливать огород, но тот всё равно обычно подключался к Максимкиным делам. Максим не без оснований подозревал, что потом бабушка и, особенно, занудливый дедушка постоянно будут противопоставлять "ленивому" Максиму "трудолюбивого" Лёшку, но принимал его помощь с радостью. А однажды ночью они совершили то, на что Максим в одиночку ни за что бы не решился.
Неподалеку от их дома было нехорошее место - "грачихина изба". Когда-то в ней одиноко жила с хромым лохматым волкодавом бабка Грачиха. В Каменке она слыла ведьмой и колдуньей. И в самом деле, она травами, заговорами и молитвами умела лечить многие болезни гораздо эффективней, чем беспомощная сельская медицина. Днём она, невзирая на весьма преклонные года (ей было уже за девяносто), бойко ходила по редким перелескам, собирала травы и корешки, а по вечерам варила из них свои таинственные зелья. Максим крепко помнил, как несколько лет назад (ему было тогда то ли семь, то ли шесть лет) Жабины всей семьёй отправились за грибами в самый большой в округе Кочкин лес, и там он незаметно отбился от мамы, наблюдая за странной ярко-зелёной лягушкой. Внезапно он услышал впереди шелест кустов, поднял голову и оцепенел: в его сторону шла высокая костлявая старуха, одетая в узкий тёмно-синий сарафан и чёрный платок. Коричневое лицо её было сплошь изрезано глубокими морщинами, на носу росла круглая волосатая бородавка, на левой руке висела маленькая плетёная корзинка, а в правой старуха держала кривую суковатую клюку. Однако взгляд её глаз был ясен и цепок. Максимка уже знал от местных ребят, что это ведьма Грачиха, и что ходит она по лесам в поисках не только целебных трав, но и заблудившихся детей, у которых до капли выпивает всю кровь, оттого и живёт уже сто лет. Вспомнив всё это, Максим вне себя от страха с безумным рёвом бросился, кинув свою корзинку, туда, где остались родители с Иринкой. Он нёсся по лесу, не разбирая дороги и ломая кусты, пока навстречу не выбежала встревоженная мама. На все расспросы Максим лишь твердил сквозь всхлипы: "Там... там... она... там..." И, когда ничего не добившиеся родители начали уже сердиться, из-за кустов показалась высокая тёмно-синяя фигура Грачихи. Максим быстро шмыгнул за спину отца, который с едва заметным поклоном почтительно произнёс:
- Добрый день, Глафира Тимофеевна!
- Здравствуйте, Глафира Тимофеевна! - эхом повторила мама.
- День добрый, Николай Петрович! - ответствовала старуха высоким дребезжащим голоском. - Вот не ваш ли сынок корзинку потерял? - почти утвердительным тоном спросила она и протянула отцу Максимкину корзинку. - А то как увидал меня да так и закричит как ошпаренный, бросил лукошко, и - наутёк.
- Вы уж извините его, Глафира Тимофеевна, - попросил отец, принимая корзину, в которую старуха заботливо собрала все грибы, рассыпанные Максимкой при бегстве.
- Это уж вы меня извините, напугала, старая, мальчонку.
И заглянув за спину отцу, она обратилась к Максиму:
- Не бойся меня, Максимушка, много чего про бабу Глашу болтают, да ты не верь им!
А Максиму уже было стыдно за свои слёзы и позорное бегство...
Три года назад бабка Грачиха неожиданно умерла. Изба её теперь стояла заколоченной, но, по слухам, время от времени тёмными безлунными ночами замечают люди желтоватый свет, пробивающийся из окон сквозь доски, а хромой старухин волкодав, бесследно исчезнувший в день её смерти, в некоторые особенные ночи возвращается в заросший густой сад, и носится по нему в поисках хозяйки, и страшным голосом воет в темноте. Максим и сам однажды, проснувшись отчего-то среди ночи, слышал в той стороне жуткий тоскливый вой.
О бабке Грачихе и её страшной избе Максим поведал Лёшке в первый же день их знакомства. А на третий день, проходя мимо грачихинского забора, Лёшка тихо сказал Максиму:
- Вот бы слазить туда, разведать, что там, в этой избе!
- Как туда слазишь-то? Туда нельзя, отец не разрешает. А вон там, видишь, дед на лавочке сидит? Это Куропаткин, дедушка Вовки Мазурина. Вредный старик. Целыми днями здесь торчит, следит, чтобы ребята в бабкин сад не лазили. Заметит - орать будет, да ещё отцу нажалуется.
- А мы ночью, тогда нас точно никто не увидит!
- С ума сошёл?.. - вырвалось у Максима, но он тут же прикусил язык. Не хватало ещё, чтобы и Лёшка считал его трусом!
Короче, они сговорились этой же ночью побывать в таинственном саду. Конечно, Максим отчаянно боялся, что именно сегодня в сад пожалует исчезнувший бабкин пёс, но ни слова не сказал Лёшке о своем страхе. Но Лёшка, видимо, и без того догадался о нём и успокоил: мол, если и в самом деле хромой волкодав объявится в саду, то они услышат его ещё издалека. К тому же, Максим сам всегда мечтал хоть на минутку прикоснуться к чему-нибудь таинственному и сказочному, а заброшенный сад деревенской колдуньи вполне подходил для этого.
Наконец настала ночь. Благополучно покинув дом, они, никем не замеченные, пробрались к грачихинскому забору. За забором стояла гробовая тишина, в саду не было ни единой живой души, и Максим с Лёшкой через большую дыру проникли туда.
Ничего особенно интересного они в саду не обнаружили. Но и без того всё вокруг - безлунная темнота, сияющая россыпь звёзд на небосводе, незнакомый сад, шелест густых чёрных веток, некошеная трава по пояс, взволнованное Лёшкино дыхание за спиной - создавало у Максима ни с чем не сравнимое ощущение приключения . А Лёшка, продиравшийся сквозь траву и кусты чуть позади Максима, чувствовал то же самое.
Потом они заглянули через открытую дверь внутрь большого дощатого сарая. Неяркий луч фонарика высветил груду рассохшихся кадушек и ящиков, пучки сушёных трав по стенам и старый велосипед без переднего колеса в углу.
- Бабка на велосипеде каталась, что ли? - не ко времени усмехнулся Лёшка.
- Не-е, видишь, он тут сто лет без колеса стоит... - серьёзно отозвался Максим.
А когда они от сарая повернули к избе, то увидели еле заметный розоватый свет, пробивавшийся меж досок из двух окошек, обращенных в сад. Одновременно они оглянулись друг на друга, и Лёшка еле слышно спросил:
- Ну что?
В этом коротком вопросе Максиму почему-то почудилась снисходительная нотка: "Ну что, страшно?" Да, Максиму стало по-настоящему страшно, но разве можно просто уйти, будучи так близко к разгадке тайны? А что после этого будет думать о нём Лёшка? И Максим твёрдо и решительно ответил:
- Идём.
И они осторожно и бесшумно подкрались к окошкам: Максим к левому, а Лёшка - к правому. Максим заглянул в щель между двумя занозистыми досками и замер в изумлении. Он был готов увидеть в избушке всё, что угодно, но такого - не ожидал. Внутри избушки не было пола, стен и потолка. За пыльным стеклом расстилалась холмистая равнина, подсвеченная остывающим углями заката, словно Максим был сейчас не снаружи, а внутри избушки, стоящей на высоком холме, и выглядывал из неё через узкую щёлку. Прямо от окна, уходя вдаль, змеилась по холмам и низинам накатанная грунтовая дорога. В низинах угадывались тёмные глыбы лесов, а у обочины, совсем близко, стоял огромный старинный дуб. Россыпи желудей среди чёрной листвы мерцали, как неяркие розоватые звёздочки. От заоконного мира исходил такой неземной покой , что Максимка даже не разумом, а сердцем понял, что нет сейчас в этом прекрасном мире никого, ни единого человека...
Не сговариваясь, в один и тот же миг, Лёшка и Максим оторвались от окон, молча, не проронив ни единого слова, продрались сквозь кусты к дыре в заборе, и только оказавшись на улице, потрясённо вздохнули.
- Вот это да! - только и смог вымолвить Максим.
- Здорово! И главное, откуда там свет? У нас-то уже темно. И море...
- Какое море? Разве там было море?
- Конечно было. Берег, скалы и море. А вдоль берега - тропинка такая, узкая.
- Какая же узкая? Два "камаза" смогли бы разъехаться. А ещё холмы, леса и дуб возле дороги.
- Не было дуба... Слушай, Максим, а ведь в разных окнах было разное. У тебя холмы, а у меня - море.
А Максим это уже и сам понял. И так вдруг захотелось ему хоть на минуту увидеть настоящее море, на котором он бывал два раза, но оба - в несознательном малышовом возрасте. И он с мольбой дёрнул Лёшку за рукав:
- Лёх, а давай проверим, я твоё окно, а ты моё?
- Возвращаться - плохая примета, - засомневался Лёшка, но вдруг как-то сразу согласился. - Ну ладно, пошли!
Они вернулись к избе. Ещё издали Максим заметил, что окна не светятся, но успокоил себя мыслью, что там уже наступила ночь. Но когда он прильнул к правому окошку, то ничего не увидел - за стеклом была полная темнота. Тогда он включил фонарик и направил его в чёрную щель. Луч выхватил из тьмы резную спинку массивной деревянной кровати, стену в серых с голубыми цветочками обоях и угол высокой голландской печки. Максим разочарованно отпрянул от окна.
До самого дома они почти не разговаривали, думали каждый о своём. А когда уже почти пришли, позади раздался хриплый душераздирающий вой.
"Жаль, что так рано ушли", - спокойно подумал Максим.
Больше Лёшка и Максим никогда не говорили об увиденном: ни между собой, ни с кем-нибудь ещё. Не потому, что не доверяли друг другу, просто пришло понимание: об этом вообще говорить не следует, даже с самим собой.
Но зато обо всём остальном с Лёшкой можно было говорить без опаски. И они по вечерам, ложась спать, долго болтали обо всём на свете (днём было некогда - в ясную летнюю погоду всегда находится масса важных дел!). Один раз даже вместе придумали совершенно фантастическую историю о своих же приключениях космического масштаба. Максим наутро загорелся идеей записать её: казалось, получится повесть даже интересней чем у самого Булычёва. Однако хватило его лишь на десять минут - ровно на полстраницы. Ему вдруг показалось кощунственным терять из-за какой-то повести драгоценное летнее время.
А потом вдруг всё это кончилось, и Лёшка с матерью и сестрой уехал домой. При расставании Максим не чувствовал никакой печали, только лёгкое сожаление. В самом деле, так и должно было случиться, чего же здесь печалиться? Тем более, впереди ещё почти месяц каникул. А вот Лёшка был расстроен всерьёз. Видимо, несмотря на возраст, он был умнее Максима...
Тоска напала только через час. Сначала Максим даже не понял, отчего перестали вдруг радовать яркое солнце, степные просторы и даже свобода от проклятой школы. Он то бесцельно слонялся по саду, то валялся на диване, тупо уставясь в книжку "Тарас Бульба", которую необходимо было прочитать до первого сентября. Чтобы отвлечься, напросился у бабушки дёргать давно уже высохший лук. Но не успел пройти даже полгрядки, как западным ветром нанесло серую хмарь, и пошёл мелкий противный дождик. Максим уже догадался, чем вызвана его печаль, но ничего поделать с ней было нельзя. Она сама ушла через пять дней, когда он вернулся в Зеленогорск, но оставила после себя память о единственном в жизни настоящем друге.
Максим и Лёшка ещё написали друг другу по нескольку писем, поздравили друг друга с Новым годом, и на этом их переписка затихла. Лёшка обещал, что постарается приехать в Каменку следующим летом, и Максим отчаянно надеялся на это. Но, видимо, что-то не сложилось, ведь даже взрослым порой не удается осуществить всё, что задумано...
Сейчас Лёшка уже вырос, окончил техникум, отслужил в армии, женился и работал теперь водителем автобуса. А полгода назад у него родился сын. Все это Максим узнавал из писем тёти Лены Настасье Сергеевне (она всегда давала их Максиму почитать: наверно, помнила о той короткой дружбе), и даже видел фотографию. На ней крепко сложенный белобрысый парень, в котором с трудом можно было узнать прежнего Лёшку, неуклюже держал на руках младенца с красным сердитым лицом. Слева от Алексея, склонив голову к его плечу, стояла его молодая красавица-жена, а справа - невероятно располневшая тётя Лена.
Ну а Максим тогда до самого вечера вспоминал те счастливые дни и думал о своей судьбе. Ну почему из всех школьных лет помнятся только эти пять дней? Неужели больше ничего не было? Почему?
В голове вертелась и никак не хотела уходить где-то вычитанная фраза: "Война отняла у них детство". Так и Максима его горькая судьба безо всякой войны лишила детства.
Или всё-таки была она, хоть и бескровная, но жестокая война?..
* * *
"...Длинноногово..."
Ох, как затягивает сегодня водоворот воспоминаний! К чему бы это? Что не к добру, это уж точно! Чего хорошего можно ожидать от грядущей ночи? От дальнейшей жизни?
"Сашка куда-то умотал, но он вернётся, я знаю. Он честный. Он не оставит меня, раз обещал. А я... А что я?.. Я исполню то, о чём давно мечтал. И точка!"
* * *
Но нет, всё это было не то... Разве об этом мечтал Максим в детстве, выходя ночью на свой обширный балкон и зачарованно глядя то на звёзды, то на огни дальних городов? Неужели такой жизни он хотел, когда до глубокой ночи не в силах был вырваться из завораживающих книжных миров? Да он и не собирался вырываться! На кухне размерено капала из расхлябанного крана вода, в доме напротив не оставалось уже ни одного светящегося окна, давно смолкло бренчание гитары и похабный гогот загулявшей компании больших парней возле подъезда, и в городе повисла такая дрожащая тишина, что слышно было, как на другом его краю, на станции, гукают тепловозы, громыхают дальние поезда и неразборчиво орёт диспетчерский динамик, а на недалёкой от дома макаронной фабрике тяжело вздыхают какие-то гигантские загадочные механизмы... А в комнате Максима всё ещё неярко горела прицепленная к кровати лампа-прищепка, и, ничего на свете не замечая, странствовал по мирам Булычёва, Жюль Верна и Кораблёва мальчик, мечтающий лишь об одном: чтобы у него был друг, пусть не такой, как его книжные друзья, но которому можно открыть все свои тайны, не боясь встретить насмешку или холодное непонимание.
Где же сейчас этот мальчик, умевший верить в сказки, куда он исчез?
* * *
* * *
"...Ивановское..."
Конечно же, он вернулся. Вихрем ворвался в вагон и плюхнулся на сиденье рядом с Максимом.
- А вот и я! нам сейчас выходить.
- Я знаю, - ледяным голосом ответил Максим. И вдруг не сдержался. - Ты книжки читать любишь?
- Люблю, - слегка растеряно ответил мальчик. - А что?
- А кто твой любимый писатель, если не секрет?
- Любимый писатель?.. Не знаю... Ну, про Терри Блаттера книжки интересные, а кто написал, не помню. И другие тоже нравятся.
- Значит, нет у тебя любимого писателя?
- Нет, - слегка виновато ответил Сашка.
- А знаешь ты такого писателя - Валентина Кораблёва? - Максим давал Сашке и себе последний отчаянный шанс.
Сашка надолго задумался, потом каким-то упрямым, даже дерзким тоном ответил:
- Не знаю. Ну и что?
- Да ничего... А для меня он до сих пор - любимый...
* * *
Писателя Валентина Кораблёва Максим открыл для себя как раз после того незабываемого лета в Каменке, когда он познакомился с Лёшкой. Не успел Максим вернуться в Зеленогорск и отпраздновать свой двенадцатый день рождения, как с клёнов и тополей полетели жёлтые листья, и оказалось, что снова надо идти в школу. В очередной раз Максим решал покончить со своим позорным положением в классе, качал мускулы гантелями, оставшимися от отца. Но уже тогда он начал понимать, что одних мускулов для этого мало. Ведь и без того ему было чем гордиться: на прошлогодней "Зарнице" он стрелял из пневматической винтовки лучше всех в классе, и умел быстро бегать, и на лыжне был далеко не последний... Но это нисколько не прибавляло ему авторитета, а только ещё больше злило врагов. Увы, ответ он узнал слишком поздно. И подсказал его именно Валентин Кораблёв.
Мама выписывала много детских жуналов, чтобы дочка и сын росли всесторонне развитыми личностями. "Юный конструктор", "Родная природа", "Школьная Правда", "Барабан", ну и, конечно, "Юный коммунист" - любимый журнал Максима. И вот как-то, возвращаясь домой после очередного кошмарного учебного дня, Максим увидел сквозь дырочки в почтовом ящике пёструю обложку. Без сомнения, это был "Юный коммунист" - именно он всегда приходил одиннадцатого числа каждого месяца. Своего ключа от ящика у него не было, но не терпелось взять в руки свежий, потрясающе пахнущий типографской краской, номер. И Максим, обдирая кожу на пальцах об острые края, с трудом достал журнал прямо через верхнюю щель. Дома, не переодеваясь, плюхнулся с ним на диван. Сначала - самое любимое: "Переменка", "Обратный адрес", юнкоровская страничка "Точка зрения"... Внезапно взгляд наткнулся на необычные красочные рисунки к какой-то повести: они были сделаны наподобие мозаики, калейдоскопа, сшиты, как лоскутное одеяло, из множества кусочков. И в каждом кусочке - частичка неведомого фантастического мира. Максим перелистал страницы к началу повести. Она называлась "Хранители с Поля Надежды". Кто автор - Максиму пока это было неважно, лишь бы было интересно. Судя по картинкам, новая повесть обещала быть интересной.
Максим немного ошибся. Слово "интересная" не выражало и тысячной доли чувств и ощущений, которые испытал он за те полтора часа, которые читал первую часть повести. Тут более уместно было слово "захватывающая". Максим даже не заметил, как пришла из школы сестра и, бросив портфель, тут же умчалась к подружкам. Повествование властно захватило его и ни на миг не отпускало, пока взгляд не споткнулся о слова "Продолжение следует". Только после этого он начал различать буквы, слова, предложения, отпечатанные на мелованной журнальной бумаге. А до того он словно бы и не читал, а смотрел фильм, режиссёром которого был он сам, а автором сценария - человек, написавший повесть. Но кто же он, этот замечательный писатель? Максим открыл первую страницу. Там, под крупными рисованными буквами названия, темнели слова "Валентин КОРАБЛЕВ".
"Валентин Кораблёв, Валентин Кораблёв... Надо будет запомнить, потом у мамы на работе попрошу поискать, вдруг есть ещё его книги".
Но почему-то он так и не решился сделать это сразу. То ли боялся, что остальные книги Кораблёва окажутся совсем другими, то ли (и скорее всего!) было это чувство настолько личным, что он не мог говорить о нём даже с мамой.
А в тот вечер он ещё раз не спеша прочитал первую часть "Хранителей" и стал с диким нетерпением ждать одиннадцатое октября. И этот день, наконец, настал. В тот день у мамы был выходной, и когда Максим пришёл из школы, почтовый ящик был пуст. Зато дома на журнальном столике в маминой комнате его уже ждал октябрьский "Юный коммунист", сверкая самоцветами и белозубыми улыбками геологов на обложке.
И опять Максим испытал шок: события в повести разворачивались так, что и предположить было невозможно. Его ещё глубже затянули таинственные коридоры старинных крепостей, сверкающие огнями улицы городов будущего, сложные хитросплетения человеческих отношений. Однако после прочтения второй части осталось навязчивое впечатление о чем-то смутно знакомом. Целых два дня Максимка мучился, прежде чем понял - он и раньше где-то встречался со старинным медным "Знаком Хранителя", упоминавшимся в повести Кораблёва. Ещё двое суток Максим пытался вспомнить, где : может быть, видел в прошлом году во время экскурсии в Исторический музей, или читал в газетах, или... Озарение пришло внезапно, когда Максим бултыхался в ванной. Он, подобно Архимеду, с криком "Эврика!", закутавшись в огромное махровое полотенце, скользнул к себе в комнату. И точно! Открыв наугад прошлогодний "Юный коммунист", он тут же наткнулся на картинку с изображением Знака. Автором этой повести (она называлась "Спасение города Рыцарский Шлем") оказался, конечно же, Кораблёв.
С тех пор для Максима началась новая жизнь. Внешне он казался всё тем же затюканным и никчемным трусом, но в душе его наметился колоссальный сдвиг, во многом определивший дальнейшую траекторию его "линии жизни".
Наконец была прочитана пятая, заключительная часть "Хранителей с Поля Надежды", а повесть "Спасение города Рыцарский Шлем" оказалась зачитана до дыр (за исключением третьего, потерянного, номера - но его Максим и так помнил, а то, что не помнил - сам додумывал). Тогда Максим, наконец, решился и сам, без посторонней помощи, отыскал в библиотеке две книжки Кораблёва - "Рыцари и оруженосцы" и "Месяц весёлых ветров". Других его книг не оказалось, да и те, что были, Максим нашёл не сразу - видимо, были "на руках". Как это ни странно, обе повести оказались знакомыми: Максим читал их когда-то давно, да теперь уже забыл. Но сейчас он воспринимал эти книги совершенно по-новому. К примеру, если в десять лет он, читая "Рыцарей и оруженосцев", сопоставлял себя с маленьким "оруженосцем" Тёмкой, а на "рыцаря" Серёжу смотрел снизу вверх, как на взрослого, то теперь ему ближе был Серёжа, а Тёмка представлялся вроде младшего братишки, которого у Максима никогда не было.
Но что же так привязало Максима к придуманным кораблёвским героям, привязало на всю жизнь, не отпуская до конца даже сейчас, в холодном прокуренном вагоне, накануне готовящегося страшного злодеяния? Лихо закрученный фантастический сюжет, необычайные приключения? Но ни в "Рыцарях...", ни в "Ветрах..." не было совершенно никакой фантастики и даже ни единого намека на приключения. Достоверное описание житейских будней? Но что "Хранители...", что "Спасение города...", если честно, - сплошная фантастика (хотя Максим упорно не признавал их за фантастику даже когда наткнулся в научно-фантастическом журнале, добытом в маминой библиотеке, на статью об этих книгах). К сожалению, он понял причину этой привязанности только когда повзрослел, когда, по сути, было уже слишком поздно. Когда время друзей детства безвозвратно прошло, и осталась лишь пустота в душе на том месте, которое должен был занять Настоящий Друг. Но, как сказал мудрый Аристотель, природа не терпит пустоты, и в нее, в эту душевную пустоту, со свистом устремилась вся та нечисть и грязь, что таилась на задворках и пустырях подсознания...
* * *
"Дубоносово. Следующая остановка - Великонарск. Осторожно, двери закрываются".
Они вышли на широкую платформу, освещённую цепочкой ночных фонарей. С запада тянул прохладный ветерок, нагоняя на яркие сентябрьские звёзды легкие полупрозрачные облачка. Электричка, дав три коротких прощальных гудка, умчалась в тёмную даль. На платформе никого не осталось, несколько человек, сошедших с поезда на другом конце перрона, направились в сторону ближайшего поселка Неклюдово.
- Ну что, идем через лес? - ещё раз спросил Сашка.
- Конечно! - бодро ответил Максим. - Зачем зря терять время?
И вскоре они погрузились в шелестящую тьму ночного леса. Шелестели тёмные кусты, плотно охватившие тропинку, шуршали опавшие листья под ногами, а над головами ветер трепал куцые мётлы берёз и разлапистые ёршики елей. Впереди, то путаясь в косматых зарослях, то упираясь в могучие стволы деревьев, то скользя по натоптанной тропинке, метался огонек Сашкиного фонарика. Разговор не клеился. Сашка сосредоточенно молчал, следя за движением юркого светового пятна - может быть, почуял что-то неладное. А Максим уже постепенно входил в то звериное состояние сознания, когда отключаются лишние эмоции, мышцы наливаются необычайной силой, а движения становятся точными и единственно правильными, выверенными бесстрастным внутренним механизмом.
Тропинка шла под уклон. Впереди был поросший лесом овраг, по дну которого протекала небольшая речушка. Это были верховья Великой Нары, большой реки, впадающей в Царицу - Мать Всех Славянских Рек. Но в этом овраге Великая Нара была не шире двух метров, и через нее был перекинут легкий мостик - несколько длинных берёзовых жердей на подпорках с кривыми перильцами по одну сторону. Лес на спуске к речке был тёмным и густым. Именно здесь решил Максим осуществить задуманное.
Когда до намеченного места оставалось метров триста, у Сашкиного фонарика села батарейка. Лампочка угасла как-то сразу, в полминуты. Сашка озадаченно обернулся к Максиму:
- Ну надо же! Только на прошлой неделе поменял.
- Китайское фуфло, - со знанием дела определил Максим. Его тоже как-то раз прямо во время вылазки подвели такие вот дешёвые кустарные поделки. - Ну что, пойдём дальше или вернёмся? Как теперь будем через речку в темноте перебираться?
В сущности, Максим и спросил-то для порядка. Всё уже было решено, и если Сашка сейчас решит вернуться, то примет смерть прямо здесь.
- Ништяк, не боись, там перила есть. А пока до речки дойдём,электричество опять накопится.
И они продолжили путь в темноте. И вот, наконец, они достигли небольшого ровного уступчика на склоне, в ста метрах от воды. Сквозь тьму проступили смутные очертания приметного берёзового обрубка, на котором два года назад Максим жевал бутерброды с колбасой, запивая их ананасовым соком из картонного пакета. Эх, хорошие были тогда времена!
Максим слегка приотстал, вытягивая из брюк свой потертый кожаный ремень (расстегнул он его заранее, ещё в электричке). Продел хлястик обратно через пряжку. Получилась прочная и надежная петля. Убрав руку с ремнем за спину, Максим начал потихоньку настигать маячившую далеко впереди белую Сашкину футболку. Сознание его сжалось в плотный комок, движения сделались лёгкими и упругими.
Максим был уже в десяти метрах от своей жертвы, когда его мозг разрезал тонкий короткий вскрик, от которого он стал, словно уткнувшись носом во внезапно выросшую стену. Сашка, которого он почти уже догнал, на миг замер на полушаге в нелепой позе, а потом свалился на землю, как подкошенный, и скрючился, судорожно сомкнув пальцы на кустиках пожухлой травы.
"Ток! Оборванный провод!" - молнией промелькнуло в голове Максима. Он всегда прекрасно помнил, как сидел на берёзовом чурбаке, потягивая сок, а высоко над головой негромко гудели провода высоковольтной линии.
Мальчишка был теперь неподвижен - наверное, потерял сознание. А может быть и вообще... Теперь надо бы просто выждать немного, пока остановится сердце и осторожно, "гусиным шагом", подойти поближе и вытянуть тело из опасной зоны. И после этого можно делать с ним всё, что угодно! И не надо никого убивать! И не будет тяжёлый чёрный камень, лежащий на совести, таким свинцово-неподъёмным! Ведь он не сделает мальчику ничего плохого! Вообще не сделает ничего! А потом можно будет отнести тело на станцию и заявить, что шёл, мол, по тропинке, а впереди...
Все это пронеслось в мозгу Максима за краткие доли секунды. Да, так требовал холодный рассудок - стоять и ждать. Но разум, рассудок - это ещё не вся душа. Были ещё чувства, временно вынесенные за скобки, но не убитые, были нравственные законы, пусть и отринутые, но не утратившие от этого своей силы, было исконное, самой природой заложенное в человека стремление - пожалеть, помочь, спасти. И всё это, вместе взятое, пересилило холодные построения кристально чистого разума и неистовое наваждение смерти. Невидимая перегородка, сдерживающая копившиеся чувства, не вынесла их напора и, прогнувшись, лопнула и хлестко ударила по нервам Максима.
"Не-е-е-е-ет!!!"
Он еле удержал свои ноги, порывавшиеся кинуться на помощь Сашке. Это могло погубить их обоих - ведь вокруг упавшего провода разбегается по земле электрический ток. Чтобы не быть поражённым этим током, Максим пошёл к лежащему мальчишке крошечными, но частыми шажками. А с того момента, когда Сашка упал, прошло всего лишь несколько кратких мгновений.
Максим добрался до Сашки в пять секунд и тогда только заметил большой алюминиевый провод, касающийся земли в двух шагах впереди них. Толстые резиновые подошвы его ботинок частично защищали от шагового напряжения, сразившего мальчика с его мокрыми от росы сандалиями, но прямое прикосновение к проводу означало бы мгновенную смерть.
Собрав всю свою отчаянную решимость, Максим аккуратно, стараясь не задеть рукой кожу мальчишки, сгреб левой футболку на спине, а правой ухватился за брючный ремешок. Что было сил потянул на себя, мелко засеменил спиной вперёд подальше от смертоносного провода. Тонкая ткань футболки с треском рвалась по швам.
"Извини, Сашка, но ничего лучшего я придумать не смог".
Потом подхватил его на руки и отнёс вверх по склону. Положил на траву под старой берёзой. Сорвал обрывки футболки и приложил ухо к груди. Сердце билось, но слабо и как-то неровно. Дыхание тоже было. Но что делать с ним дальше? Нести на станцию! Жаль, нет нашатырного спирта...
Но Сашка сам пришёл в себя. Немного полежал, видимо соображая, что с ним случилось. Потом слабым осипшим голосом спросил:
- Там был провод, да?
- Да, провод. Не надо разговаривать. Сейчас отнесу тебя на станцию, вызову врача. Ты поправишься, это точно!
- Я сам пойду. Не на станцию, а в Морозовку.
- Да как же ты пойдешь в Морозовку, если там провод?
- А-а... Ну ладно, тогда на станцию. Но всё равно сам!
- Вот ведь, не успел очухаться, а уже "сам, сам"! - радостно воскликнул Максим. Ведь если Сашка начал проявлять упрямство, значит его жизнь вне опасности. - Тебе сейчас сердце беречь надо! Ну ладно, посмотрим... Гхм...
Тут радость Максима сильно поугасла, так как он вспомнил, что бросил на тропинке сумку и ремень. Бог с ней, с сумкой, но ремень с петлёй оставлять было нельзя. Завтра придут электрики чинить линию, наверняка приедет полиция, прокурор, будут выяснять, что да как. А тут, посреди тропинки, в двенадцати метрах от провода - сумка и петля. Конечно, при таких обстоятельствах можно и отвертеться, но когда спросят, почему оказался в такое время в этом месте, то что ответить? Конечно, тоже можно выкрутиться. Но, сопоставив факты, "копы" или прокурор могут что-нибудь заподозрить. А если дело дойдёт до обыска, то уже не отвертишься: дома, в нижнем ящике письменного стола - тетрадка дурацких стихов да платочек с вышитой надписью "Даше Добровольской на память о детском саде ? 1147", который Максим, единственный раз не удержавшись, взял на память у погибшей в результате прошлогоднего теракта в троллейбусе восьмилетней девочки... И Максим встал и зашагал вниз по склону.
- Ты куда? - с тревогой спросил вслед Сашка.
- Сумку свою возьму, - ответил Максим. - А потом пойдём на станцию.
Возможно, в темноте он случайно свернул с тропинки. А может, просто оборванный провод провис сейчас ещё сильнее... Максим успел пройти метров двадцать, когда услышал отчаянный крик Сашки, почуявшего приближающуюся беду:
- Не ходи туда-а-а!!!
И в этот миг ощутил запястьем прикосновение холодного металла.
Всю вселенную залила нестерпимо яркая вспышка, слилась с Максимом в слепящем вихре и понесла его от Земли, от дома. В этом вихре продолжал тонко звенеть отголосок тревожного Сашкиного вскрика: "...а-а-а-а-а-а!!!"
И хриплый механический голос заученно твердил:
"...осторожно, двери закрываются... осторожно, двери закрываются..."


Часть вторая
ЛИНИЯ ЖИЗНИ
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Растрезвоню
всяческую жизнь!
Вл. Маяковский

Сейчас я хочу поведать вам удивительную историю, которая произошла со мной. Только не подумайте, что я свихнулся. Нет, всё это было, было на самом деле, хотя мне тоже порой кажется, что всё - и Долину, и дорогу, и ночной поезд, и даже свою взрослую жизнь я выдумал, а потом сам поверил в них. Но как же тогда ребята - Женька, Данила, Ник и все-все остальные? Неужели их я тоже придумал? Как же тогда серебристый звонкоголосый колокольчик - прощальный подарок Дрюни? Ведь вот он, передо мной, сверкает в свете лампы на столе, такой железный и настоящий.
Ну уж нет, всё это было, и есть теперь у меня друзья. Пусть они далеко, но мы обязательно когда-нибудь встретимся.
Мне хочется улыбнуться, но улыбаться больно - разбиты губы, а под левым глазом жжёт и саднит - "фонарь" обещает быть большим и ярким. То-то мама обрадуется! Но эта боль не унизительная, а радостная - она напоминает о победе. Конечно, если быть до конца честным, мне досталось всё же сильнее, чем Воробью. Но ведь это не я, а он заревел и бросился в кусты на глазах у всего класса. Теперь-то он опомнился и наверняка будет мстить, пытаясь спасти свой пошатнувшийся авторитет. И что он придумает для этого, никому не известно.
Ну и пусть придумывает! Зато отмытый и накормленный Буська доверчиво свернулся тёплым клубочком на моих коленях и уютно мурлычет счастливую котячью песенку. Правда, появление нового члена семьи ужасно не понравилось нашему старожилу Кузе, и он даже хотел его обидеть...
Стоп, о чём это я?! Про Буську я успею рассказать вам в следующий раз, а вот про то, что случилось со мной за последнее время, могу и не успеть. Вообще-то, я этого уже не должен помнить, но, видимо, вершители судеб Мироздания забыли про меня в своей вечной суете, и пока оставили в покое. Но это ненадолго: когда мы остались на пять минут наедине, Валька поведал мне, что, вернувшись, я должен всё забыть или погибнуть.
И он прав. Человек не должен помнить своё будущее...

Глава первая
На пороге
Сначала был лишь ослепительно яркий свет. Потом он отделился от окружавшей его тьмы; тьма осталась снаружи, а свет - внутри. И тогда произошло необъяснимое, то, для чего в человеческом языке нет подходящих слов. Свет сам вдруг ощутил, что он здесь, внутри, а там, снаружи - уже не он. Но что же есть там , и кто же есть он ?! И он начал вбирать потоки информации, которые во всех направлениях сразу пронизывали окружающее пространство. Вскоре свет внутри поугас, а тьма снаружи рассеялась, и он понял, что ограничен твердой оболочкой сложной формы. Он попытался изменить форму оболочки, и это ему, хотя и не сразу, но удалось...
...Именно с этого момента я начну рассказывать обо всем от своего имени, потому что этим сознанием в твердой оболочке сложной формы был я...
...Сознание возвращалось быстро; хотя можно ли говорить об этом: "быстро", "медленно", "давно", "недавно"?.. Я уже вспомнил, что я человек, что у меня есть руки, ноги, голова. Что уши у меня - для того, чтобы слышать, а глаза - чтобы видеть.
И в самом деле, глаза видели тёмно-синее небо с редкой россыпью первых звёзд, уши слышали разлитый в воздухе невесомый звон и размеренное дудуканье какого-то другого существа, кожа на спине и ногах чувствовала что-то мягкое, но холодное и мокрое, а в ноздри проникал приятный приторно-сладкий запах. Тогда я приподнялся на локтях и огляделся. Оказалось, что я лежал в траве на вершине большого пологого холма. Надо мной раскинулось высокое корявое дерево, увешанное миллионами маленьких твёрдых плодов. Память услужливо шепнула мне, что это дуб. Над землёй стоял поздний вечер, и трава была усыпана холодными капельками росы. На горизонте пылали алые облака, освещая всё вокруг тусклым розоватым светом. А до самого горизонта во все стороны раскинулась огромная равнина. В неясном полумраке луга чередовались с лесами, низины - с холмами. Но мой холм был, безусловно, самым высоким, и весь этот бескрайний мир лежал теперь передо мной, как на ладони. Он был мой, этот мир, только мой и ничей больше. Я остро чувствовал это всем своим существом: каждой клеточкой тела, каждой ниточкой души.
Но что же теперь делать? Не сидеть же так вечно!
В десяти шагах впереди меня почему-то не было травы. Я встал на ноги и подошёл поближе. Земля там оказалась тёплая и твёрдая на ощупь. Широкая полоса такой земли тянулась направо и налево от меня и уходила вдаль. С вершины мне было хорошо видно, как петляет она внизу, разбегаясь в разные стороны, и исчезает в туманной дали.
"Это дорога", - толкнулось в голове. - "По ней можно идти".
Да, надо идти по дороге. Но в какую сторону? Или всё равно куда, лишь бы идти? Тогда я нерешительно повернул налево и сделал первый шаг по дороге. Над кустами прошуршал легкий ветерок, кукушка в ветвях дуба смолкла, и только миллионы ночных кузнечиков продолжали наполнять тишину почти неразличимым оглушительным звоном.
И я пошел по дороге...
Путь был длинным и извилистым.
Вскоре стало совсем темно, но я не боялся сбиться с пути. На небо высыпали густые гроздья звёзд, и от их света широкая утрамбованная полоса тихонько светилась во мгле. Не знаю сколько прошло времени, оно было не таким, как дома: одна секунда могла оказаться целой вечностью, а вечность обратиться в самый крошечный миг.
Дорога то извивалась тесным ущельем между отвесных стен лесов, то выныривала на серебристые луга и поляны; то взбегала на пригорки и холмы, то спускалась в сырые низины оврагов. Не раз приходилось перебираться по шатким бревенчатым мостикам, а иногда и вброд, через небольшие речушки и ручейки.
Потом вдруг стало светлее, ярко и пронзительно запылала позади меня тонкая полоска облаков. Небо из чёрного постепенно становилось сначала тёмно-синим, а потом голубым, и стало совсем светло. Но свет был каким-то странным: он струился, словно само небо ярко светилось.
За одним из поворотов внезапно открылась широкая водная гладь большого лесного озера. Дорога бежала по берегу совсем недалеко от воды. Я не смог удержаться и свернул к ней. Возле самой кромки остановился и глянул вниз. На неподвижной поверхности воды я увидел чьё-то тонкое лицо с тёмно-русыми вихрами и удивленными карими глазами... Что это?.. Ох, да ведь это я сам отражаюсь в водном зеркале!
Всё стало понятно, но внутри всё равно осталась едкая, будто кислота, капелька тревоги. Тогда я ещё многое не помнил, лица своего не помнил тоже, но меня не покидало ощущение - нет, даже не ощущение, а почти уверенность - что в озере отражаюсь не я, а кто-то другой. Конечно, это полная чушь, но в моём отражении было что-то не так. Почему-то мне казалось, что я должен выглядеть иначе. А может быть, я схожу с ума? Или уже сошёл, и всё вокруг - просто "глюки"?
Тьфу ты, что за ерунда в голову лезет!
И я, даже не коснувшись воды, поспешил обратно на дорогу, прочь от проклятого озера...
После этого я с дороги уже не сворачивал. Ещё дважды на мир опускалась темнота, и дважды она бесследно рассеивалась. Я, наконец, вспомнил, что это называется "день" и "ночь". В середине дня я укладывался на отдых в придорожных кустах, а в сумерках вновь отправлялся в путь. Небо развешивало надо мной огромную густую паутину, в которой, словно капли росы, сияли, переливаясь, крупные разноцветные звёзды. Очертания этой сияющей паутины все время менялись, звёзды ползали и барахтались в ней как неторопливые жуки, а большие мохнатые пауки-галактики всё никак не решались приблизиться к ним. Иногда жуки прорывали тонкую сеть и стремительно падали на землю. А однажды налетел космический ураган, и они посыпались, словно искры праздничного бенгальского огня.
Зато днём интересного было совсем мало. Всё те же леса, те же луга, пустынные и похожие друг на друга. А весь третий день тянулись по сторонам бескрайние болота с чёрными торчащими стволами без веток, чахлыми осинками и зарослями тальника на кочках. Я уже решил, что этим днём отдохнуть не удастся, когда болото внезапно кончилось, и начался нормальный лес. Однако и он оказался небольшим. Вскоре деревья расступились, а впереди открылась всё та же холмисто-лесистая равнина. Выйдя на опушку, я выбрал себе подходящее место для отдыха и погрузился в сон.
Не помню, что мне снилось, но проснулся я в страшном отчаянии.
Сколько ещё предстоит идти по этой проклятой дороге? Куда она ведёт? И зачем по ней идти?
Нет! Мне не нужна дорога!
И я бегом ринулся по кромке леса. Я нёсся и нёсся вперёд, не замечая ничего вокруг и не чувствуя даже капли усталости. Кажется, я тогда даже и не дышал.
Но в конце концов пружина отчаяния ослабла, осталось только хмурое безразличие, и лишь дурацкое упрямство заставляло меня двигаться вперед. Лес слева от меня вдруг кончился. И поле справа тоже кончилось. И вообще земля кончилась. Передо мной был почти отвесный глинистый обрыв, уходящий в страшную глубину. Там, в глубине, клубились белые клочья тумана. Он простирался впереди, насколько хватало глаз. Вот он, Край Мира... Или, может быть, Конец Света?..
И что теперь? Возвращаться назад? Ну уж дудки! Лучше с разбегу головой в белёсую молочную муть, чем целую вечность плестись по унылой дороге. Ведь на ней ничего нет, и никто не ждёт в конце пути!
И тогда я отошёл подальше от края пропасти, чтобы было больше места для решительного разбега, последний раз глубоко вдохнул и вдруг услышал за спиной тонкий вскрик:
- Эй! Стой!
Меня словно током шарахнуло - так неожиданно было услышать здесь человеческий голос. Я потрясённо замер, потом медленно обернулся и увидел человека, сидящего верхом на поваленной берёзе. Он был заметно меньше меня - примерно по плечо, русоволосый, с тонкой воздушной чёлкой и хитрыми зелёными глазами. Но сейчас в этих глазах плескалось беспокойство.
- Ты что, совсем спятил, что ли? - крикнул мне он.
- Я... Я не знаю... - я как-то по-дурацки растерялся. - Не помню... Может быть...
- А-а-а, так ты новенький! Я и смотрю, собрался прыгать в Туман! Не боись, скоро всё вспомнишь, - успокоил меня человек. Он говорил так убеждённо, что я ему сразу поверил и в самом деле успокоился.
А он продолжал:
- Я тоже сначала ничего не помнил. А зато сейчас помню всё!
Я растерянно, молчал, а он неожиданно спросил:
- А почему ты совсем без одежды?
- Как это? - недоумевающе воскликнул я и только теперь заметил, что на человеке была одежда: пыльные синие шорты и жёлтая футболка (я даже вспомнил в этот миг, что такое "футбол"!). А вот на мне одежды не было.
- Не знаю, - я пожал голыми плечами. - Мне и так нормально.
- Странно, - произнёс этот маленький человечек. - Я сразу появился в одежде, но не в этой, в другой... А может, ты утонул?
- Не знаю! - вся эта непонятность всколыхнула во мне прежнюю тревогу.
- Ой, я забыл, что ты не помнишь! - он виновато потупился. Через секунду, видимо, решив, что этого достаточно, снова весело тряхнул русой воздушной чёлкой. - Ты никуда не уходи, я сейчас сгоняю за одеждой, тогда пойдём к нашим. У нас взрослых нет - только ребята. Я, Женька, Славка, Ник, Дашка и Таня. Но если заявишься к нам так, то девчонки знаешь какой крик подымут!
Тут до меня, наконец, дошло, почему мой собеседник был таким "мелким". Да просто он был ребёнком, мальчишкой - так же, как и я, только младше меня: лет шести или семи. А мне, судя по всему, было около двенадцати.
А мальчик вскочил на бревно и вдруг растворился в воздухе. Меня это ничуть не удивило - мало ли какие здесь законы природы. Вернулся он быстро, зажав под мышкой тряпичный свёрток. В нём оказались лёгкие, почти невесомые штаны и футболка - такая же цыплячье-жёлтая, как у мальчишки. Натянув всё это на себя, я вопросительно глянул на мальчика - мол, дальше-то что? А он молча взял меня за руку, и всё исчезло: лес, луг, обрыв, туман. Ничего не стало. Вокруг не было совсем ничего! Сколько это продолжалось, не знаю: времени не стало тоже. Сейчас мне кажется, что в тот же самый миг мы оказались совсем в другой местности - горы, лес, море. Я удивлённо оглядывался, а мальчишка непонятно крикнул:
- Это параллельный мир!
И ещё крепче сжал мою ладонь. И снова всё исчезло.
На этот раз мы очутились на берегу большой реки. Неподалёку торчали над зелёной массой садов серые деревенские крыши.
- Вот мы и дома!
Мальчик отпустил мою руку, встал напротив меня. Поймал мой взгляд серьёзными зелёными глазами. Торжественно, будто диктор на первомайской демонстрации, произнёс:
- Добро пожаловать в Долину!
А потом уже по-простому:
- Меня зовут Данила, - и по-взрослому протянул мне ладонь.
- А меня... меня...
А в самом деле, как? Сашка?.. Лёшка?.. И вдруг что-то знакомое шевельнулось в голове. Ну конечно!
- А меня зовут Максим, - и я пожал его тёплую ладошку.
В тот же день я вспомнил всё.

Глава вторая
Чудесная Долина
Костёр тихо догорал. Спокойно светящиеся в ночной тьме багровые угли дышали на нас упругими волнами тепла. А когда налетал случайный озорной ветерок, то здесь, то там вспыхивали жёлтые язычки пламени.
- Вот бы сейчас картошечки испечь... - мечтательно вздохнул Данила, уютно приткнувшийся у меня под боком. - Так ведь нет же...
- А ты помечтай получше, может и получится, - добродушно поддела его Таня. - Представляете, завтра проснёмся, а тут - мешок картошки.
Конечно же, Данила не обиделся - не такой он человек, чтобы из-за пустяков обижаться на друзей. Ответил вполне серьёзно:
- Тогда уж лучше целое поле. Она будет расти всё время, а мы её будем выкапывать, когда захотим!
Все засмеялись, но не обидно, по-хорошему, и только мне было не до веселья. Я снова и снова прокручивал в голове события этого безумного дня, ставшего для меня днём горького прозрения. А ведь сперва всё было просто замечательно. Данила привёл меня в заброшенную деревню с полинялыми избами среди непроходимо заросших садов. Ещё на подходе к ней я услышал донёсшийся оттуда звонкий мальчишечий вскрик:
- Вау! У нас новенький!
И в ответ:
- Люди, смотрите, Данила привёл новенького!
Потом голоса смешались, и я не мог уже разобрать, что они говорят. Через полминуты от ближайших кустов отделилась компания из пятерых человек. Данила сказал правду: среди них не было ни одного взрослого. Я пригляделся и понял, что трое из них были мальчиками, а ещё двое - девочками. Шли они не спеша и, как мне показалось, даже торжественно, но было видно, что они чем-то обрадованы и возбуждены. Наконец самый маленький мальчик - постарше Данилы, но помладше, чем я, белобрысый и веснушчатый - не выдержал и побежал нам навстречу. Тогда и вся компания, не исключая девочек, понеслась вслед за ним.
Это была первая встреча, в которой смешались в кучу и сдержанная радость, и смущение за эту радость, и сочувственные взгляды, и, затаённое в них, обыкновенное любопытство. О причинах таких чувств я тогда даже не догадывался, а ребята старательно обходили стороной эту тему. Однако прошло совсем немного времени, и я сам всё понял. Это произошло, когда я помогал Женьке чистить для ухи наловленных им в реке здоровенных окуней. Женька сетовал на полное отсутствие в Долине картошки, также как и помидоров (видимо, в этом мире Колумб так и не открыл Америки), а у меня в глазах рябила серебристая рыбья чешуя, на миг мелькали и исчезали, не оставляя в памяти следа, какие-то смутные картины и нагоняли на сердце упругие волны тревоги. Наконец, внутри словно бы сработал какой-то невидимый переключатель, и я увидел спокойную ширь тихого пруда с зависшими над ним клочьями тумана, по которой прямо от меня кругами разбегались мелкие волны; синее утреннее небо, а между небом и землёй - упругую серебристую рыбёшку, извивающуюся и летящую на меня на конце тонкой невидимой лески; услышал за спиной звонкий переливчатый смех: "А ты говорил, здесь нет рыбы!"; обернувшись, встретил знакомый-знакомый взгляд весёлых серых глаз. И тогда я начал вспоминать всё, что когда-то со мной было. Я стоял, окаменев с ножиком в руке, а в голове с бешеной скоростью разматывалась лента моей жизни, и, прежде пустые, бездонные сосуды моей памяти наполнялись стекавшей с этой ленты информацией. Потом сознание залила нестерпимо белая вспышка, яркая цветная лента воспоминаний оборвалась, будто киноплёнка на сеансе в школьном актовом зале. Но постепенно свет рассеялся, и я понял, что всё так же стою на берегу реки в окружении притихших ребят, и по выражениям их лиц догадался: они знают, что сейчас произошло со мной. А я теперь помнил всё, всю свою сознательную жизнь. Не мог вспомнить я лишь то, как попал сюда.
Весь день мне показывали здешний мир и рассказывали о жизни в нём. Ребята называли это место Долиной, потому что в центре его находилась Река. Река была широкой и глубокой, вода в ней всегда оставалась чистой и тёплой, так что купаться можно было когда угодно и сколько угодно - пока не надоест. Долина поднималась вверх от Реки то пологими поймами и террасами, то крутыми обрывами; где-то далеко справа (это если идти по течению) виднелись призрачные силуэты огромных гор с бело-голубыми снеговыми шапками, а налево земля тянулась далеко к горизонту и терялась в туманной дымке. Но и там существовала непреодолимая граница - бесконечный крутой и высокий обрыв, а впереди - вселяющий ничем не объяснимый трепет в сердца океан густого белого Тумана, в точности такого же, в какой я собирался сегодня прыгать. Всё это ребята узнали во время своего последнего большого похода. А ещё раньше была попытка достичь моря, плывя вниз по Реке. Но она закончилась очень странно. Ребята шли по реке на большом плоту, а отдыхали на берегу в палатках, и вот на пятнадцатые сутки пути, проснувшись, они с удивлением обнаружили, что Река течёт теперь не слева направо, как восемь часов назад, а справа налево. Что оставалось делать? Все хотелось увидеть море, но ведь, двигаясь против течения, к морю не попадёшь... В общем, через две недели ребята оказались в прежних, порядком изменившихся, но всё ещё узнаваемых краях.
Солнца в Долине, также, как и в том мире, куда я сначала попал, не было, и казалось, что светится всё небо сразу. Поэтому люди, деревья, предметы не имели теней, словно в серый пасмурный день. Но краски и цвета были не пасмурными, а сочными и яркими, по ясному голубому небу плыли ватные глыбы облаков, а фантастические бессолнечные закаты и рассветы в Долине поражали воображение разнообразием красок и оттенков, и никогда не повторялись. Правда, так было не всегда. Раньше, говорят, над миром стоял один бесконечный день, и только совсем недавно в один прекрасный миг он начал быстро меркнуть, и над Долиной развесился роскошный праздничный закат.
Вообще-то здешний мир менялся постоянно, неумолимо и непредсказуемо. Каждую минуту он открывал нам всё новые и новые свои грани, менялись предметы, здания, природа вокруг нас. Ребята рассказывали, что как-то раз они устроились на ночлег в разных домах в одной деревушке (но не в той, которой мы были сейчас - они не любили сидеть подолгу на одном месте), а когда проснулись утром, выяснилось, что их разделил огромный сырой овраг, затянутый колючими зарослями. Полдеревни осталось на одном его берегу, а вторая половина - на другом. Как происходило воссоединение - это отдельная история, и её обещали мне рассказать в самое ближайшее время при первом же удобном случае.
Мне почему-то хотелось называть эти края "безлюдными пространствами", и я никак не мог понять, отчего в голове так и вертелось это странное название. Хотя, что тут странного? Кроме нас, никого из людей в Долине не было, впрочем, не водились здесь и звери крупнее ежа. Люди и животные словно спешно покинули этот мир лет сто или двести назад, в домах лежали толстенные слои пыли, сады и огороды заросли кустами, а поля превратились в дикие луга. Однако в некоторых деревнях и городках в домах стояли телевизоры и холодильники, а в гаражах догнивали старые автомобили. Так что мы так и не смогли понять, в какие времена люди ушли отсюда. А может быть, люди ушли вовсе не по своей воле, а сама Долина выгнала их и теперь отдыхала от людской злобы и нечеловеческих страданий? Очень может быть, но даже если это и так, то отдых, судя по всему, ей уже надоел. В Долине всё как будто с нетерпением ожидало нашего прихода: почерневшие от времени, но прочные дома гостеприимно распахивали перед нами двери, в хранящих былое тепло "славянских" печах и на холодных, давно забывших запах газа плитах пылали жаром разнообразные щи-борщи и прочие разносолы (в которых мы на самом деле не так уж нуждались: не есть могли месяцами, не пить - неделями, да и без воздуха спокойно могли обходиться); кровати, диваны и раскладушки сияли чистым свежевыглаженным бельём (а вот это уже было то что надо: не спать мы так и не научились); вообще, чего бы из материальных благ мы не возжелали, всё это оказывалось в ближайшей деревне, в соседнем доме, на другой улице. Ребята сперва стеснялись пользоваться чужими вещами, но, будучи без применения, вещи начинали трансформироваться, меняться, исчезать и опять появляться, и все наконец решили, что здесь никому ничего уже не пригодится. Всё равно или изменится до неузнаваемости, или вовсе растает...
В течение дня ребята ни о чём меня не расспрашивали, да и о себе пока что не рассказывали, но было одно исключение - Данила, тот самый пацанёнок, что остановил меня на обрыве и привёл сюда. Он был самым маленьким из всех - по земным меркам всего шесть лет, - но весьма авторитетным и всеми любимым. Он один из всех умел оказывать хоть какое-то влияние на здешний мир, правда, и сам не знал, как это у него получается - всё выходило как бы случайно, само по себе; может быть, так оно и было, но все знали, что накануне Данила говорил, что "вот, хорошо бы..." Правда, всерьёз изменить этот мир ему удалось лишь однажды (это именно ему больше всех не нравился бесконечный "день"), а обычно сбывались лишь самые мелкие желания. К тому же часто бывало, что Данила и раз, и два, и пять скажет "вот, хорошо бы...", а так ничего и не получит. Поэтому ребята всё-таки не всегда принимали всерьёз его способности, и часто добродушно подшучивали над ним. Данила на эти шутки никогда не обижался. А ещё умел он мгновенно исчезать и так же непонятно откуда появляться вновь. Данила говорил, что бывает в других мирах, но ребята ему не верили, считая, что он просто становится невидимым и устраивает в это время какие-нибудь "сюрпризы" (характер-то у него был тот ещё!). Но не верили они лишь до тех пор, пока он не привёл в Долину меня. Теперь все поняли, что мир Долины не так уж прост, мал и ограничен. И это понимание питало в нас неосознанную пока надежду.
Впрочем, далеко не всё из этого это я узнал в первый день из рассказов ребят, многие законы здешней природы пришлось постичь потом на собственной шкуре, но теперь кажется, что благодаря ребятам я сразу понял этот мир и проникся им, как бы растворился в нём, и он стал моим. На самом деле это было, конечно, не так.
Ну а вечером все собрались у костра и только здесь, в трепетном оранжевом свете живого огня, мне открыли всю правду. Оказывается, все ребята оказались здесь не просто так, не по своей воле, а после своей собственной смерти в нашем обычном мире. Многие из них даже помнили, как это случилось! Я сначала не поверил, ведь раньше я был уверен, что тот свет, ад, рай, черти, ангелы - всё это поповские сказки, выдуманные для того, чтобы заманить побольше людей к себе в церковь. Тем более я не мог поверить, что это случилось и со мной. То, чего я всегда до ужаса боялся, то, чего даже сейчас не решался называть своим именем, оказывалось вовсе не таким уж страшным, а наоборот, даже интересным, чем-то вроде захватывающего приключения, путешествия в дальние неведомые края.
Но чем дальше ребята рассказывали о себе, тем яснее я осознавал весь кошмар того, что со мной случилось. Все истории были разные, но кончались очень похоже. Белой, красной или чёрной вспышкой, безвременьем, беспамятством, дорогой сюда... Дорога сюда была у каждого своя, также как и история жизни.
Старшим из мальчишек и самым главным здесь был Женька. Сам он, правда, на лидерство не претендовал, но как-то само собой выходило, что почти всё получалось у него лучше всех нас. Женька оказался умным и справедливым командиром, не имел привычки "казнить" или "миловать", зато мог найти выход из любой самой сложной и запутанной ситуации. Был он слегка вспыльчив, но прошлые обиды не помнил. Но самое удивительное - Женька никогда, даже в самых мелких мелочах, не врал! Если ему уж очень не хотелось говорить правду, то он так и отвечал: "этого я тебе не скажу". Все ребята, а вслед за ними и я переняли у него эту фразу, и всё-таки до кристальной честности нам было ох как далеко!
Женька Вдовин (кстати, свою фамилию он тоже сперва почему-то скрывал - до тех пор, пока у нас не появился Ник, который знал её из какой-то жуткой телепередачи, зато не подозревал, что об этом нужно молчать) охотно и с подробностями рассказывал о своей гибели, особенно если поблизости не было девочек, но не любил говорить о жизни в детдоме. Дело в том, что Женькину мать лишили родительских прав за то, что она пила водку и не заботилась о сыне, когда ему было всего пять лет. Отец в это время сидел в тюрьме за кражу (а потом и вовсе исчез в неизвестном направлении), и маленького Женьку отдали в детский дом. Мне было странно и страшно даже на секунду представить, как это - жить без семьи, без мамы, без пусть даже такого далёкого, но всё равно любящего папы, да к тому же круглые сутки - со своим школьным классом! Вот и Женька с первого же дня всей душой возненавидел детдом, с его крохотным мирком и полутюремными неписанными правилами. Ему дороже сытой, но поганой казённой жизни была свобода. Не раз он убегал, жил вольным бродягой на Столичных улицах и вокзалах, но каждый раз его ловили и возвращали в детдом. Однако последний побег принёс беду: как-то его приметил маньяк по кличке Шифер, заманил в лес и целый час мучил его по-всякому, а потом заколол острым куском шифера. Правда, тот же Ник рассказал, что и Шифер не сошёл с этого места живым: неподалёку гуляла в лесу бригада строителей, которые зарубили его топорами.
Вот сколько всего пришлось испытать в жизни нашему Женьке! Но, несмотря на это, в глубине души он был добрым, и хотя я, честно говоря, сперва его побаивался - как-никак бывший беспризорник - но очень скоро мы стали друзьями.
Впрочем, никому из нас не повезло в нашем прежнем мире. Например, в Славика - того самого белобрысого и веснушчатого мальчишку, что первым из ребят бросился мне навстречу - на полном ходу врезалась легковая машина, когда он мирно ехал по деревне на своём велосипеде. На Никиту Аникеенко, или по-нашему просто Ника, обрушился поваленный ураганом старый подгнивший тополь, под которым Ник скрывался от грозы. У Тани в квартире случился страшный пожар, а маленький Данилка поплатился за свою вредность: после одной из его "шуточек" у папаши не выдержали нервы... Но больше всех мы жалели не его, и не Женьку, который в жалости не нуждался, а тихую и незаметную девочку Дашу восьми с половиной земных лет. Никто даже не знал, как она попала в Долину, но все постоянно помнили, что при ней лучше не создавать резких шумов и хлопков. Когда такое всё же случалось (всего ведь не предусмотришь!), Даша бледнела, распахивала широченные глазищи, полные ужаса, а потом принималась тихо и безутешно плакать... Все наши попытки отвлечь её терпели крах. Тогда Таня уводила Дашу с собой, и через час они появлялись вместе - неулыбчивые, но спокойные. Мальчишки, разговаривая меж собой, предполагали, что на Земле наша Дашутка попала в жестокий водоворот Второй Шайханской Кампании, но мне вскоре довелось узнать, что на самом деле всё было иначе. Когда Даша ехала с родителями в троллейбусе, под тем сиденьем, на котором находились её папа и мама, сработала мощная граната. Родителей разорвало на куски у неё на глазах, а сама она спустя неделю умерла в больнице от ожогов. К этому взрыву были причастны всё те же шайханцы, о которых я прежде ничего не знал. Правда, кроме меня правду так никто и не узнал. Знала, может быть, ещё Таня, ставшая Дашутке вместо мамы, но и она никогда про это не говорила.
Ну а я тоже не мог рассказать историю своего появления здесь. Помнил лишь, что лёг вечером спать, а очнулся без одежды и без памяти на холме под огромным дубом.
- Наверное, у вас был пожар, и ты сгорел заживо, даже и не проснувшись, - предположил Женька. - Поэтому ты ничего и не помнишь.
- Нет, нет, быть такого не может! - не верил я.
- А чего! - с бесцеремонностью человека, никогда не знавшего родительской любви и тёплого ощущения дома , возражал Женька. - Это даже хорошо, что не мучался. Уснул, проснулся - уже здесь!
- Но тогда почему он появился здесь... того... без одежды?.. - робко возражал Славик.
- А может быть, одежда сгорела?.. Или нет! Наверно, ваш дом взорвали террористы! - не унимался Женька, а мне просто хотелось взвыть от тоски и неизвестности. Как там мама, Ирка, живы ли, не пришлось ли им отправиться в другие такие же миры?! Женьке же было невдомёк, что кто-то может беспокоиться о своих родных больше, чем о друзьях и даже о себе.
- А кто это такие - террористы? - цеплялся я за незначительные подробности, спасаясь от страшных мыслей.
- Шайханцы, - вместо Женьки отвечал Славик. - Они уже взорвали три дома в Столице, а ещё несколько троллейбусов и автобусов.
Никто из нас тогда даже не заметил, как напряглась и помрачнела Дашутка, ещё сильнее прижавшись к Тане. Всё-таки все мы тогда были ещё порядочными эгоистами.
Первым спохватился Ник, почти не принимавший участия в обсуждении обстоятельств моего попадания в Долину. Дождавшись мига, когда все на секунду замолчали, он как бы невзначай заметил, что в Долине нет полной изоляции от земного мира. Контакт происходит на уровне биополя, которое проникает во все миры Вселенной, и если кому-то из близких людей будет очень плохо, то мы здесь обязательно это почувствуем. Например, вот он, Ник, уверен, что его дедушки больше нет в живых, потому что он не раз приходил к нему во сне, а однажды даже наяву, и сообщал ему об этом. То же и со всеми остальными.
Тут все ребята сообразили, зачем Ник говорит это и дружно его поддержали. Тогда я ещё не знал, что родители Ника воспитывались в детдоме, и никакого дедушки у него сроду не было.
Затем настал мой черёд рассказывать, что творится сейчас на Земле. Такая уж здесь была традиция - даже малолетнему Даниле не удалось отбрыкаться от рассказа о Земле, и только Дашутка не смогла ничего рассказать, и от неё тут же отступились. Все прекрасно понимали, что назад дороги нет, и лучше не травить себе душу, но всё равно с замиранием слушали вести с Земли.
- Что сейчас происходит на Земле?.. - я на минуту задумался. И в самом деле - о чём рассказать? О волшебных летних днях, о Каменке, о Лёшке? Или о событиях мирового масштаба? Совершенно растерявшись, ляпнул первое, что пришло в голову:
- На прошлой неделе было первое сентября...
Потом, спохватившись, продолжил о делах глобальных:
- А летом заседал Всеславянский Собор Народных Избранников. Целыми днями по телику только их и показывали. А по вечерам - "Дневник Всеславянского Собора" на два часа. Трубачёв провозгласил себя Президентом, а Перцын сжег на Царь-площади свой партбилет. Умм-Рак захватил Аль-Кейт, и теперь Союз Республик Нового Света хочет с ним воевать...
Я на миг остановился, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха и продолжить рассказ о важных, как мне казалось, вещах, но осёкся, заметив прикованный ко мне недоумённый взгляд шести пар глаз. Мне даже стало немного не по себе.
- Максим, ты что, прикалываешься? - сурово спросил Женька. Я не понял его вопроса и ничего не ответил.
- Кто такой Трубачёв? - заинтересованно спросил Данила.
- Это бывший президент ФСН, - ответила за меня Таня. - А сейчас президент - Перцын.
- Перцын же подал в отставку, - напомнил Ник. - А президентом назначил Сухова.
- Извини, я забыла. Это было уже после того, как я попала сюда.
Я вообще перестал что-либо понимать.
- Почему Трубачёв - бывший? Почему Перцын подал в отставку?!
- А ведь Умм-Рак уже однажды захватывал Аль-Кейт. Новосветцы их разгромили за три дня, - вспомнил всезнающий Ник. - Кажется, это было в девяностом.
- Да, в девяностом! - я, как за соломинку, ухватился за знакомую дату. - А сейчас тогда какой год?!
- Сейчас никакой, - разъяснил мне Женька. - Здесь время чудное, не поймёшь, какой год на дворе. Когда меня... - он изобразил жестом, будто втыкает в грудь себе нож. - Был девяносто девятый. А Данилка говорит - две тысячи первый. Сочиняет, небось...
- Сам ты врёшь! - завопил услышавший такие несправедливые слова Данила. А я не поверил своим ушам.
- Как?! Девяносто девятый, две тысячи первый... Но ведь был же девяностый! Честное слово!
Тут до всех ребят, наконец, дошло, что я не шучу.
- Не может быть...
- Так значит, ты к нам из прошлого века...
- Вот это да...
- Я тоже - из прошлого!..
- Понятно теперь, почему ты про шайханцев не слыхал...
- А у вас голод был, да? Мне мама говорила...
- Максим, а ты Великого Фомича живого не видел?..
- Ты раньше нас пришёл, а Максим - позже...
- А тебя, Данилище, тогда ещё и вовсе на свете не было...
Так мы сделали ещё одно открытие. Все мы были из разных времён, но, во-первых, все те, кто пришёл до меня, были всё-таки современниками, а во-вторых, соблюдался строгий порядок: раньше ушёл из нашего мира - раньше появился в этом. Я первым нарушил это правило, и теперь можно было ожидать прибытия хоть пионера-героя времён Войны, хоть отрока эпохи императора Гамилькара, принесённого в жертву огненному Молоху (про такое свинство читал я прошлым летом в старинной книжке из дедушкиного шкафа)... Мы бы уже никому не удивились.
Понять, почему так произошло, мы даже не пытались, свойства этого мира были необъяснимы с точки зрения жителей мира нашего, обычного. А меня вдруг охватило жуткое волнение: ведь я могу сейчас с помощью ребят заглянуть в будущее! И тогда я попросил их рассказать, что же случилось на Земле после девяностого года. Но Таня, по-взрослому серьёзно глядя прямо мне в глаза, возразила:
- А ты в самом деле хочешь узнать будущее? Ведь оно окажется совсем не таким, каким ты, да и все люди вашего времени, его себе представляли.
И я решил повременить с изучением истории будущего. Не знал я тогда, что придётся познать её не из чужих рассказов...

Глава третья
Открытая дверца
Бесконечной чередой потекли дни моей новой жизни (если, конечно, это была всё-таки жизнь) в Долине. Мы встречались, потом на время разбегались по своим углам, и снова встречались - уже не могли долго обходиться друг без друга.
Мы много путешествовали по Долине - было скучно сидеть всё время на одном месте - но почти не покидали одной сравнительно небольшой области. Все помнили опыт похода вниз по реке и осознавали всю бессмысленность попыток вырваться из узкого круга Долины. Впрочем, впечатлений нам хватало и на этом небольшом клочке пространства. Мир стремительно менялся, и вернувшись через месяц, мы часто не узнавали прежние места. Вырастали новые леса, луга, и поля, как грибы из-под земли появлялись деревеньки, посёлки и даже маленькие провинциальные городки, а те, что были раньше, исчезали неведомо куда, словно провалившись в тёмную пучину ушедших веков.
Впрочем, одну попытку расширить наш мир мы всё-таки осуществили. После тщательной двухнедельной подготовки все мы, не исключая даже Данилу и Дашутку, отправились штурмовать высоты Дальних Гор. Еды с собой решили не брать, зато тщательно подобрали для каждого набор тёплых, но лёгких вещей и альпинистского снаряжения. По нескольку часов в день мы тренировались на крутом каменистом утёсе над Рекой, а он с каждым новым днём всё рос и рос, пока не превратился в отвесную стометровую скалу. Разбиться мы не боялись: уже не раз здешний мир доказывал нам, что всерьёз пострадать или погибнуть здесь невозможно. Даже маленькая Даша не трусила и храбро лезла наверх, ну а когда ей удавалось достичь вершины, её вечная печаль куда-то исчезала, она счастливо смеялась, махала нам сверху руками и что-то неразборчиво кричала. А лазать лучше всех получалось не у Женьки, а у Данилы. Он словно паук бегал на четвереньках по ноздреватой каменной стене и на все наши расспросы, как ему это удаётся, неизменно врал, что просто-напросто устраняет на время земное притяжение. Мол, с этим миром и не такое можно вытворять, надо лишь его почувствовать. Но никто, кроме Данилы почувствовать его почему-то не мог, и мы продолжали беззлобно подшучивать над его хвастовством, убеждённые, что весь секрет - в потрясающей Данилкиной ловкости и гибкости.
Ну а когда все мы научились покорять прибрежный утёс без особого труда, то решили не мешкая отправляться в путь. И на рассвете мы покинули гостеприимно приютившую нас деревеньку и бодро зашагали от Реки, взяв курс на самую низкую точку горного хребта - Большой Перевал.
Любые горы издалека кажутся не такими уж большими и страшными. Вот и мы думали, что за пару-тройку дней нам удастся вскарабкаться на хребет, а за ним откроется какая-то совсем необычайная и загадочная страна. А втайне не только от других, а даже от себя, каждый надеялся, что, может быть, эта страна окажется вовсе не сказочной и загадочной, а наоборот...
Реальность опрокинула все наши надежды и превзошла все наши ожидания. Спустя неделю Дальние Горы словно ничуть не приблизились к нам - всё так же сияли своими голубыми снежными вершинами на горизонте. Но с середины второй недели как будто что-то лопнуло, и Горы стали расти прямо на глазах с каждым часом пути, и к концу второй недели мы добрались до их подножия.
Дальние Горы оказались громадными. Таких высоченных гор, наверное, в нашем мире и не бывает. Перед нами была самая низкая их точка на протяжении сотен километров, Большой Перевал, но и он уводил взгляд в крутую высь и терялся в голубой дымке неба. От прежнего беззаботного настроения не осталось и следа, но никто не собирался сдаваться. Все мы чувствовали нешуточную силу Гор и понимали, что и они не сдадутся без боя. Мы были готовы к бою.
Однако всё сложилось не так, как мы предполагали. Переночевав последний раз в долине, на следующее утро мы начали подъём. Сначала он был пологим, затем всё круче, круче, круче... На пятый день подъёма кончился лес и пошёл голый каменистый склон с редкой горной растительностью. Идти приходилось змейкой, шагая с уступа на уступ: мы экономили силы и пока не лезли напрямую. К закату дня мы добрались до маленькой ровной площадки, где и устроили себе ночёвку.
Утром мы, наконец, смогли спокойно оглядеться и оценить ситуацию. Мы преодолели лишь половину высоты, и впереди были самые трудные и опасные обрывы, зато позади... С этой огромной высоты вся наша Долина лежала перед нами, словно мягкий зелёный ковёр. По центру ковёр был прошит тонкой голубой нитью, которая то исчезала меж его волнистых складок, то выныривала на широкий простор. Это была наша Река. А на самом горизонте земля терялась под белёсой дымкой. Там был край этого мира, Туман.
Весь следующий день мы потратили на преодоление высокого отвесного обрыва - раз в пять больше того, на котором мы тренировались. Все мы совершенно вымотались и выбились из сил. Особенно тяжело пришлось Даниле, который на половине обрыва вдруг потерял контроль над силой тяжести. А рассчитывать только на свои силы он так и не научился. Мы чем могли, помогали ему, и в конце концов достигли узкого - метров пять шириной - и очень ровного, почти что отполированного карниза. Мы провалялись на нём, не в силах подняться на ноги, несколько часов. А потом поплелись наугад, высматривая удобное место для завтрашнего рывка наверх. Мы шли и шли, а слева поднималась вертикальная каменная стена, и плоский карниз всё не кончался, не сужался и не расширялся. Он тянулся поперёк этой стены, огибая все её выступы и впадины. Но обогнув один из таких выступов, карниз вдруг закончился, упираясь в отвесную скалу. Под самой скалой он расширялся, образуя круглую площадку метров двадцати в диаметре. В центре площадки стояла побитая временем и ветрами, полусгнившая альпинистская палатка, почти такая же, как и у нас. Мы боялись найти внутри палатки человеческие кости и черепа, но там оказались лишь сумки, спальные мешки и прочее туристское снаряжение.
Скалы вокруг были покрыты крупными письменами на множестве незнакомых языков. Разнообразные буквы, знаки, иероглифы мелькали перед глазами, но вдруг наши взгляды зацепились за знакомые русские слова:
Шагая вверх, ты вечный обретёшь покой,
Но вниз ведёт обратный путь домой.
Только теперь мы заметили, что в скале напротив нас чернели два отверстия - ходы, высеченные в Горе. Из темноты выступали их каменные ступени. Один ход вёл наверх, а другой - вниз. Раньше мы думали, что нам нужно вверх, а вот теперь засомневались.
- Зачем нам вечный покой? - Славик высказал вслух мысль, которая терзала каждого.
- А может быть, эта надпись не при чём, - неуверенно возразил Ник. Ему никто не ответил. Ведь это и ежу понятно: если есть развилка дорог и надпись на камне, то эта надпись просто не может быть не при чём.
Тут, наконец, подал голосок несчастный и замученный Данила:
- Если мы выберем путь наверх, то навсегда потеряем друг друга. Я чую...
- А не чуешь ли ты, куда именно ведёт этот ход?
- Не знаю... Там будет хорошо... Но для каждого этот путь - свой. Каждый может выбрать его сам.
- Нам не подходит такой путь, если для каждого свой. Пойдём вместе, - бросил своё тяжёлое слово Женька. - А куда ведёт другой ход?
- Ну, наверное, обратно в Долину. Я не знаю... Так написано на камне.
- Будем голосовать. Кто хочет в рай?
От волнения у меня перехватило горло. Мне очень не хотелось в рай. Но ни одна рука не поднялась.
- Всё ясно... - с облегчением вздохнул Женька. Видимо, ему тоже очень туда не хотелось. - Привал на час, а потом - домой.
Все расположились у входа в пещеру и живо обсуждали случившееся, а я тайком вернулся в старую палатку. У входа я споткнулся о большую спортивную сумку. В ней звякнуло что-то тяжёлое и металлическое. Безо всякой задней мысли, просто из любопытства, я заглянул в сумку. В ней лежала удивительно лёгкая блестящая лопата без черенка, складной перочинный ножик, фонарик "Фотон", маленький топорик и термос. Когда я его увидал, меня словно током прошило: термос был наш! То есть не наш, отсюда, а наш, из дома, такой родной и привычный.
"Что за чушь! Да это просто такой же, обычный термос. Их выпущено, наверное, миллион штук!"
Но нет, это был именно наш термос. Вот она - царапина, которая появилась совсем недавно, в летнем походе, когда я случайно выронил его, и он скользнул по острым камням в овраг. Я думал, что хрупкая зеркальная колба разобьётся, но когда спустился вниз, нашёл термос живым и невредимым, уткнувшимся в мягкий замшелый пенёк... Правда, сейчас он выглядел не таким новеньким и блестящим, а тусклым и потёртым, и, кроме того, приобрёл несколько свежих царапин, но, безусловно, это был он .
Но как он казался здесь ?
Я стоял и ничего не понимал, уши залепил сплошной фиолетовый звон, а внутри, словно зажатый в кулаке майский жук, заворочалось и заскребыхалось что-то постороннее, чужое и недоброе. Я до полусмерти перепугался и пулей вылетел из палатки. Ребята уже собирались в обратный путь.
- Куда же ты подевался? Мы чуть без тебя не ушли!
Конечно же, это было преувеличение.
У входа на лестницу мы нашли несколько готовых к применению факелов. Кроме того, у всех были фонарики на батарейках. Так что спускались по бесконечной лестнице мы не в темноте. А лестница и правда казалась бесконечной, она изгибалась и крутилась, но всё время вела вниз, вниз, вниз... Но я почти не замечал того, что творилось вокруг, потому что внутри меня неумолимо росло что-то не моё, но в то же время и не совсем чужое. Это пробуждалось от мёртвого сна человеческое сознание, рождалась новая Душа. Но почему именно во мне? Или это был хозяин неосторожно потревоженных мной вещей? Но ведь там были и мои вещи...
Долго мы шли или нет, не мог сказать никто. Славкины электронные часы остановились, и мы оказались словно бы вне времени. Мы не разу не устроили привала, хотя зверски устали - чувствовали, что в этом тёмном и тесном безвременье нельзя задерживаться ни на миг. Но вдруг лестница кончилась, и потянулся узкий, но высокий - в рост взрослого человека - подземный ход.
- А часы снова пошли! - заметил Славик.
После этого мы шли подземным ходом ещё час. Потом впереди забрезжил голубовато-белый свет, каменный свод расколола большая трещина, и в неё была видна зелень травы, деревьев, кустов. А когда мы вылезли из пещеры, нас ждал новый сюрприз - прямо перед нами неспешно текла наша Река, а вышли мы из почти незаметной щели среди прибрежных камней.
На следующий день ребята уже не смогли найти ни входа в пещеру, ни даже этих камней. Ну а я сразу после возвращения спрятался в избушке в крохотной лесной деревеньке, о которой никто не знал и в которую никто, кроме меня, проникнуть не мог. Укрылся и попытался разобраться в себе. Но как только я остался наедине с собой, внутри меня словно распустился упругий бутон, а в ушах, или, может быть, где-то в мозгу зазвучал голос. Это был голос взрослого мужчины, низкий и чуть хрипловатый.
"Не бойся, я не инопланетный монстр и не злобный дух из преисподней. Я - это тот же ты, только уже большой, взрослый. И не вселился я в тебя - я всегда в тебе был. А сегодня ты случайно нашёл мои вещи, вещи, заряженные особой энергией, вещи, прошедшие со мной немало испытаний, и они разбудили меня".
Я слушал и не верил себе. Что же это получается: в моём теле живут два существа, и оба они - это я, только разного возраста?
Тот, другой, видимо, прочитал мои мысли.
"Теперь в твоём теле (правда, я не знаю, действительно ли это тело в привычном понимании или только продукт нашей с тобой фантазии) живут две души, ребёнка и взрослого. Я не знаю, почему мы раздвоились, ведь до двенадцати лет мы были единым целым, потом ты попал сюда, а я продолжал жить на Земле..."
Он замолчал, а я воспользовался паузой и вслух задал мучавший меня больше всего вопрос:
- Вы можете читать мои мысли?
Что-то внутри затряслось от чужого взрослого смеха.
"Ты так этого боишься? Поверь, тебе нечего стыдиться передо мной. Вот мне есть чего, а я не парюсь из-за этого. А кроме того, читать твои мысли я сейчас не могу. Правда, во время пробуждения я просканировал твою душу, но больше я этого делать не буду. А вот ты меня можешь сканировать, когда пожелаешь. Правда, у меня в запасе ещё два права на свободное действие, но вряд ли я потрачу их на сканирование".
Я так и не понял, что он сделал со мной во время пробуждения и что я смогу сделать с ним в любую минуту, но другой вопрос интересовал меня гораздо больше:
- Если вы - это я, то, наверное, вы знаете, что же всё-таки случилось в ночь с десятого на одиннадцатое сентября девяностого года?
"Во-первых, не надо мне "выкать", я больше привык на "ты". А во-вторых, в ту ночь ни с тобой на Земле, ни с мамой, ни с Иркой ничего плохого не случилось. Честно говоря, я не помню этой ночи. Мне даже кажется, что мы с тобой разделились не в этот момент, а гораздо позже, когда меня ударило током. Состояние нашей души на десятое сентября запечатлелось, скопировалось и стало главным, оно поселилось в обновлённом теле, а заодно прихватило и меня с собой. Но прихватило, видимо, неспроста. Ведь ты и сам уже заметил, что на Земле выглядел совсем не так, как сейчас".
- А почему?
"Трудно сказать. Зато я знаю, на кого мы похожи. Ты с ним не знаком, я встретил его незадолго до того, как попал сюда. Но если ты будешь меня сканировать, то увидишь его".
- А вы... то есть ты... будешь теперь всё время? И мы с тобой всегда сможем разговаривать?
"К моему великому сожалению, нет. Сейчас я спрячусь и почти не буду тебе мешать. Мы сможем поговорить ещё два раза, конечно, если только ты захочешь... после того, как узнаешь меня получше"...
- Я стану таким... плохим?..
"Надеюсь, что ты не станешь. Да и я не такой уж и плохой... Ой, моё время истекает! Ну всё, пока! Иногда я буду подкидывать тебе свои мысли, но вмешиваться ни во что не буду. Всё!.."
И он исчез, замолчал.
- Эй... - я тихонько позвал его .
Ответа не было.
- Э-э-эй!!!
Тишина. Только где-то в глубине души осталась приоткрытой дверца в его сознание.
Теперь я был словно расколот изнутри на две неравные части: на себя нынешнего, и того, взрослого, и обе половинки были мной. Я-взрослый после того разговора сидел тихо и не мешал, и только изредка в моей голове словно бы из ниоткуда всплывали чужие мысли - это был он . Про себя я называл его Максом; этим именем меня часто называли мои враги в школе, неизменно рифмуя с этим именем очередную гадость. Этот вариант своего имени я ненавидел, и мне не жалко было потратить его на него . Тем более что Макс и вправду оказался гадом.
В приоткрытую дверцу сознания Макса я заглянул в первый же день. Сперва это казалось мне интересным и увлекательным: как будто смотришь в видеосалоне яркий цветной фильм со звуками, запахами и всеми остальными ощущениями , а где-то на задем плане субтитрами отпечатываются мысли, чувства и воспоминания. Очень скоро я научился прокручивать (или, как говорил Макс, "сканировать") его память с произвольной скоростью. Мог за секунду отмотать месяц, получив общее представление об основных его событиях, а мог в реальном времени подмечать мельчайшие детали, которые даже сам Макс пропускал мимо сознания.
Уже с первых минут я почуял что-то неладное, нездоровое в его душе, и с каждой следующей секундой его страшная тайна становилась для меня всё ясней и очевидней. Оказалось, что по вечерам этот самый Макс мечтал не о верных друзьях и сказочных приключениях, а о таких вещах, что и говорить противно... Но ладно, я всё-таки скажу, а то вам будет непонятно. Так вот, по вечерам Макс мечтал о всяких там дохлых крысах, собаках, о мертвецах в гробах, о ребятах, которые умирали у него на руках... ну, и о многом другом. А всё свободное от мечтаний время он тратил на поиски того, о чём мечтал, в реальной жизни. Это было очень страшно и противно, но я всё равно заворожено смотрел запись его памяти, словно мрачный фильм ужасов.
До поры до времени мне везло, но однажды, направив наугад своё сознание в одну из тёмных сентябрьских ночей, я увидел себя Максом, ожесточённо орудующим лопатой. Я сразу догадался, что это Макс решил осуществить одно из своих давних мечтаний, и затаив дыхание, с ужасом наблюдал за ним. Так жутко мне ещё не было никогда, хотя я знал, что это не я, а большой взрослый мужик творит страшное. Но всё равно, когда Макс, сломав топором крышку гроба, срывал с мертвеца белое покрывало, я сжался в комок и перестал дышать. Зажмуриться я не мог, а сбежать из кошмара мешали мальчишеская гордость и обыкновенное любопытство. Но когда я увидал покойника, то забыл и о страхе, и о любопытстве, и вообще обо всём на свете. Потому что в гробу в торжественном взрослом костюме лежал наш Славка. Был он необычно бледным, ужасно серьёзным и страшно далёким, но я узнал его с первого взгляда. И стало мне его так жалко, что я не выдержал и всё-таки сбежал. Очнулся в пыльной заброшенной хижине и залился горькими слезами.
За что?!!.. Почему?!.. Неужели именно таким я стал бы, если бы не попал в Долину?
Потом, отплакавшись и успокоившись, приготовив себя ко всему, отправился исследовать оставшуюся часть Максовой памяти. Но, как оказалось, подготовить себя к тому, что увидел (хотя "сканировал" память Макса на приличной скорости), я просто не мог, потому что даже не подозревал, что такое бывает.
После Славки была Таня. С ней Макс сделал такое... такое... что я возненавидел его больше, чем всех своих одноклассников вместе взятых плюс Шифера впридачу. Но потом был Женька, и тогда Шифер вернул себе первое место по моей ненависти...
Короче говоря, оказалось, что Макс знал нас всех задолго до того, как очутился в Долине. Правда, были у него еще двое грудных младенцев да малышонок лет двух или трёх. Скорее всего, они не попали в Долину по малолетству. Да ещё в самом конце записи я увидел Сашку - того самого мальчишку, на которого я был теперь похож. Но он, наверное, всё-таки остался жив. По крайней мере, я на это очень надеялся.
Я долго и мучительно пытался понять, когда, на каком перекрёстке жизни совершил роковую ошибку и свернул с правильного пути, но постоянно возвращался мыслями к тому недавнему случаю. Самому, пожалуй, чёрному пятну на моей совести...
Это произошло в самом конце мая, когда в школе закончились занятия, и наш класс отправился в традиционный поход по близлежащим окрестностям, посвящённый окончанию учебного года. Я не буду лишний раз касаться его подробностей - дело не в них. Тем более что, вопреки ожиданиям, сначала всё было не так уж плохо: как-никак, почти начало лета, нет больше надоевших уроков, и даже наша "классная" Елена Ивановна в синем спортивном костюме казалась не такой недоступно далёкой и более человечной.
В середине дня, когда мы добрались до большой лесной поляны, был объявлен привал. Посреди поляны разложили большой костёр, но топлива для него не хватало, и мальчишки группами разбрелись по лесу в поисках хвороста и сушняка. Я хотел было тоже отправиться за дровами (только в одиночку), но вдруг Толька Лихоконь из компании Воробья сказал мне:
- Макс, пошли с нами!
По-хорошему так сказал, и я почуял, что ничего подлого против меня не замышляется. И я присоединился к их группе. Со мной их было шестеро, очень разных, но по какому-то неуловимому признаку выделенных Витькой из всего класса себе в "друзья". Мы забрались довольно далеко в бурелом, когда услышали тонкое и жалобное мяуканье. На уровне вытянутой руки на толстом суку сидел исхудавший серо-полосатый котёнок среднего возраста. Как же он, бедняга, оказался в лесной глуши? Небось, взрослые хозяева отнесли и выкинули подальше от дома, чтобы, не дай бог, не вернулся. Во мне разгоралась жгучая жалость к несчастному бездомному существу, тем более, что котов и кошек я, в отличие от собак, очень любил. Сколько себя помню, всегда и у нас в квартире, и у отца в Каменке жили один-два кота, и со всеми я находил общий язык. Не у всех из них счастливо сложилась судьба, но вот рыжему Кузьке уже больше лет, чем мне, и для меня он - родной человек.
Пацаны тоже сперва отнеслись к котёнку с сочувствием, несколько рук потянулись, чтобы его погладить, и он был не против. Но тут неосторожно сунулся Воробей, и котёнок, словно разглядев его чёрное нутро, вздыбился, зашипел и махнул когтистой лапой.
Витька, растеряно ойкнув, отдёрнул руку. Из короткой царапины на тыльной стороне ладони показались капельки крови.
С растерянностью Воробей справился быстро - её вытеснила сдержанная ярость. И дело было не в причинённой боли и расцарапанной ладони - Воробей до глубины души был уязвлён тем, что маленький паршивец дал отпор именно ему, тем самым покусившись на частичку его авторитета.
Витька сузил свои жёлто-серые глаза и сквозь зубы процедил:
- Значит, так?
Потом выпрямился и отрывисто приказал:
- Взять его!
Рванувшегося вверх по стволу котёнка схватили сразу несколько рук и подняли в воздух за шкирку.
- За совершённое преступление вероломного кошака будем судить нашим суровым судом! - решил Воробей. - Какие будут предложения?
- Отпинать его как следует, - предложил сильный и тупой как носорог Федька Мызиков. Честно говоря, он даже не совсем так выразился.
- Да ну, будет орать, услышат ещё, - отмахнулся Воробей. У него уже созрел свой план. - Я предлагаю приговорить преступника к смертной казни через повешение. Кто за, поднять руки.
И обвёл тяжёлым взглядом всех нас. В этом маслянистом взгляде было нечто очень страшное - то ли нетерпеливое предвкушение чужих мучений, то ли наслаждение своей властью над нами и над маленьким несчастным существом. И тогда одна за другой начали подниматься руки. Последней поднялась вверх потная расцарапанная ладошка Воробья. Один я стоял оглушённый и подавленный, опустив вниз обе руки. Во мне снежным комом нарастал тошный липкий страх. Но моим мнением всё равно никто не интересовался.
- Принято единогласно! - удовлетворённо констатировал Витька. - Мызик, будешь палачом!
- Почему это сразу я? - пробубнил Федька.
- Вить, а можно я? - взволнованно спросил с виду интеллигентный Эдик Нащёкин. Вот уж от кого я этого не ожидал!
- Валяй! - согласился Воробей.
- Верёвка нужна, - напомнил Эдька.
- У меня есть, - заверил его Витька.
"Неужели это всё по правде?!! Но ведь надо что-то делать!!!" - отчаянно трепыхалась в страхе, словно муха в паутине, одна единственная мысль. - "Надо его спасать!!!"
И я тогда я сквозь страх пролепетал слабым дрожащим голосом:
- Ребята, может, не надо? Он же ведь...
На меня сразу обратили внимание.
- Как? Ты ещё здесь? - удивился Воробей. - А ну брысь отсюда!
- Ты что! Он же наябедничает! - всполошился Эдька.
- Он? Наябедничает? Макс же у нас умный, он же знает, что бывает с ябедами? - "ласково" пропел Воробей и сунул руку в правый карман. Все мы помнили, что у него там - маленький, но острый перочинный ножик с выскакивающим от нажатия на кнопку лезвием, которым он ненавязчиво хвастался весь день.
Мне стало совсем плохо от страха. Но, собрав остатки воли, я с отчаянной мольбой обратился к мучителям:
- Ребята, ну пожалуйста, не надо!
Терпение Витьки подходило к концу. Он сощурил глаза и с угрозой в голосе произнёс:
- Ты что, не понял? Сам вместо него захотел? Давай, бегом отсюда! И если кто узнает...
Я развернулся и, конечно, не побежал, а поплёлся прочь, ничего не видя перед собой, а потом с остервенением ломал сухие ветки и наломал их столько, что даже заслужил похвалу строгой Елены Ивановны.
А они вернулись через полчаса гордые и довольные собой.
Появление Макса заставило меня надолго уединиться в лесной хижине и как следует обдумать сложившуюся ситуацию. Хотя нет, главное было не это. Прежде всего, мне было ужасно стыдно перед ребятами, а особенно перед Таней. Я не представлял, как теперь покажусь им на глаза. А если они всё узнают? Ведь, как ни крути, все мы оказались в Долине из-за Макса, а значит, из-за меня. Ведь это я, повзрослев, стал таким гадом!
Но, успокоившись и хорошенько поразмыслив, я понял, что ни в чём не виноват перед ребятами. Хотя, конечно, им лучше не знать всей правды, тем более что затаённое в глубине души чувство вины продолжало покусывать мою совесть. Я вернулся и внешне продолжал жить своей прежней жизнью. А была она вольной и беспечной: нам не приходилось бороться за выживание, заботиться о хлебе насущном. Вскоре Данила научился управлять погодой в Долине, и мы заказывали ему то жаркий и ясный день для купания, то грибной дождик для развлечения, то грозу для научных экспериментов. Пару раз мы даже устраивали снегопад, но через полчаса снег опять таял, и снова наступало лето. В общем, живи да радуйся.
Но радоваться хотелось далеко не всегда. Всех нас мучили вопросы: где мы, как мы здесь оказались и зачем всё это нужно. А ещё все, кроме, пожалуй, бездомного Женьки беспокоились о родных и друзьях: что с ними, как они пережили расставание, да и вообще, живы ли? Я тоже очень скоро понял, что ребята просто наврали мне о том, что здесь можно почувствовать, не случилось ли несчастье с близкими людьми, и проникся общей тревогой.
Тревога эта витала в воздухе, она подвигала нас на дальние походы и безумные поступки. Но и они не всегда помогали, и тогда то один из нас, то другой, прятался в свой персональный, отгороженный от посторонних мир, который был свой у каждого из нас, и мы даже не пытались их найти. Потому что каждый прошёл через это. Да, мы понимали, что обратной дороги нет, но не могли запретить себе думать о доме, о Земле и втайне даже от себя мечтать о возвращении. Но как вернуться из небытия, как прорвать стальную завесу нашего маленького мирка? Этого мы не знали.
Вот тут-то нас и выручил Макс. Точнее, не он сам, а его память.

Глава четвёртая
Теория Кораблёва
Любимым писателем Макса был Валентин Кораблёв. Я даже и не помнил такого писателя, хотя ещё на Земле успел прочитать две или три его книги, а вот Макс был, как сейчас модно говорить, его "фэном". Он прочитал почти все книги Кораблёва, а самые любимые знал почти наизусть. А вскоре и я превратился в рьяного "кораблёвца".
Дело в том, что в Долине не было не только картошки, но ещё и ни одной книги. В домах нас встречали пустые книжные шкафы и полки, лишь изредка мы находили пыльные тетрадки с самодельными стихами или рассказами. А Макс после нашего с ним разделения успел прочитать массу интересных книг. Когда нечего было делать, я осторожно входил в приоткрытую дверцу и, стараясь не испачкаться о какую-нибудь гадость, находил момент, когда Макс открывал первую страницу какого-нибудь романа или повести, и мы принимались читать. Мне не мешал поток его сознания: если книга была интересная, Макс почти сливался с главным героем, так же, как и я, не различал ни букв, ни слов, особенно в первые годы после "раскола". Но, читая Кораблёва, он и во взрослые годы становился мальчишкой, и мне было тогда совсем легко. Правда, даже у Кораблёва было несколько книг, героями которых были пожилые толстые дядьки, и тогда Макс становился пожилым толстым дядькой. Макс любил такие книги больше всех других, но мне они почему-то были не по душе. Зато в этих книгах лучше всего объяснялась Теория Кристаллического Мироздания. Это была замечательная теория! Не зря Макс верил в неё, как некоторые люди верят в бога. Теперь он мог сам убедиться в её правильности.
В своих книгах Кораблёв писал, что вся наша Вселенная имеет форму кристалла. Но не обычного, твёрого и с плоскими гранями, а такого, в котором каждая грань - целый мир. Ведь наше Мироздание вовсе не трёхмерное, как учат в школе, а имеет бесконечное число измерений, и в каждом - бесконечное множество пространств. Правда, слабое сознание человека в силах трактовать их только как варианты развития событий, да и то лишь те, что параллельны нашему. А ведь существуют и такие миры, которые повёрнуты к нам под разными углами. А если такое пространство развёрнуто по отношению к нашему более, чем в трёх измерениях, то они даже не пересекаются! А если этих углов ещё больше?..
Видимо, здешний мир как раз и был развёрнут по отношению к земному. Но ведь как-то нас занесло сюда, в этот глухой уголок Мироздания?
И на этот вопрос я нашёл ответ в книгах Кораблёва. Как и любой другой кристалл, Мироздание имеет в своей структуре крошечные дефекты кристаллической решётки, и тогда пересечение граней в некоторой ограниченной области размывается, и эта область принадлежит сразу двум граням. В такой области можно перейти с одной грани на другую так же незаметно, как пересечь границу двух губерний. Но кристалличность Мироздания создаёт ещё один побочный эффект: с каждой грани доступны только миры, расположенные на определённых расстояниях друг от друга и пересекающиеся под определёнными углами. И тут уж ничего не поделаешь - это кристаллическая решётка Вселенной.
Я много думал про Теорию Кристаллического Мироздания пока, наконец, не понял: у нас есть шанс вернуться домой! Переходя из одного мира в другой в местах дефектов кристаллической решётки, мы могли когда-нибудь добраться до своей родной грани. Пусть это шанс один из миллиона или даже из миллиарда, но попытаться стоило. Не сидеть же до скончания веков в опостылевшей Долине! Ведь как это легко получается у мальчишек из книг Кораблёва! А чем мы хуже? Правда, некоторые кораблёвские мальчишки умели сами соединять далёкие грани прямыми переходами, но ведь и у нас есть Данила. Конечно, он самый маленький и самый вредный, но неужели он откажется помочь нам?
Наконец, однажды вечером, когда все собрались у костра, я решился и поведал ребятам о своих догадках. Начал издалека, с книг Кораблёва (оказалось, что Ник и Таня их тоже когда-то читали, но уже позабыли!), постепенно подойдя к главному - возможности вернуться домой. Когда я закончил, ребята с минуту сидели молча - "переваривали" полученную информацию. Потом Женька недоверчиво спросил:
- Ты думаешь, это правда?
- Но чем ещё объяснить, что все мы оказались здесь?
- А я всегда думал, что нас посадили сюда инопланетяне для каких-то своих опытов, - вместо Женьки ответил мне Славик. - Я читал про такое в какой-то книжке.
- Да нет же! - неожиданно поддержал меня Ник. - В той книжке всё было не так. А на Кристаллическое Мироздание это очень похоже. Помните, все мы сначала попадали не в этот мир, а потом как-то вдруг - раз! - и уже в Долине. Здесь должны быть такие места.
- Но как их найти?
- Данила, небось, знает, да помалкивает. Пусть, мол, помучаются, а я посмотрю на них.
- Ничего я не знаю! Опять вы про меня врёте!
- А как же тогда у тебя получается исчезать?
- А никак! Вы же сами говорили - просто становлюсь невидимым, и всё.
- Данила, сейчас не время для шуток, - устало промолвил Женька. - Ты ведь тоже сам утверждал, что можешь посещать другие миры; мы не верили, и ты, пожалуйста, прости нас за это. А теперь всем нам нужна твоя помощь.
- Ну ладно уж, - смягчился польщённый своей незаменимостью Данила. - Только я и правда не знаю, как это у меня выходит. По-разному бывает. Иногда чувствую - вот сейчас получится. И тогда надо закрыть глаза, а откроешь - и уже в другом мире. А иногда встречаются такие места, где вроде бы и наш мир, и в то же время не наш. И тогда надо шагнуть туда, где не наш мир. Вот и всё...
- Так ведь это как раз то, что нам нужно! - завопил я. - Но где эти места, Данила?!
- Я не помню. Да они ведь не все постоянные. Есть такие, что открыты несколько дней, а бывает, что и одну секунду всего. Но есть и вечные. Но я не запоминал, где они есть, думал, что никому это не нужно.
- Ребята, а может, кто-нибудь ещё помнит такие места? - обратилась к нам Таня. Мы надолго задумались. Лично мне ничего не приходило в голову, кроме отвергнутого нами тоннеля в Горах. Ребятам, видимо, тоже. Но тут вдруг Славик крикнул:
- Вспомнил! Есть такое место! Я нашёл его ещё в первые дни, когда жил здесь один. Далеко отсюда, вверх по течению Реки, есть на ней маленький островок. С берега его почему-то не видно, но если плыть точно посередине Реки, да и то лишь против течения, то можно на него попасть. Пока я был один, я жил там неподалёку. За это время несколько деревень появилось и снова исчезло, на лугу вырос тёмный лес, берега сто раз поменялись, а остров этот как был, так и остался. Я всегда покидал его, плывя дальше против течения. Но мне всё время казалось, что если вернусь назад по течению, то попаду в другой мир.
- И почему ты не вернулся назад по течению? - шёпотом спросил Ник.
- Честно говоря, страшновато было. Да к тому же мне не было смысла прербираться из одного, уже обжитого мира в другой, незнакомый. Всё-таки я был тогда один.
- Но теперь-то нас много и мы все вместе, - подвёл итог разговора Женька. - Что ж, попытка не пытка, да и что мы потеряем, оставив Долину? Мне, например, она надоела.
Так мы приняли решение покинуть привычный мир Долины.
Сборы в дорогу заняли три дня. За это время мы нашли две большие лодки, укрепили их, заделали самые широкие щели (а мелкие, как мы надеялись, закроются сами, когда спустим лодки на воду), отыскали подходящие вёсла и шесты. Уходить решили на четвёртый день, пораньше с утра. Накануне вечером мы устроили прощальный костёр. Все мы были в тот вечер молчаливые и сосредоточенные, готовые к дальней и трудной дороге. А кроме того, было всё-таки грустно навсегда расставаться с Долиной, ставшей для нас почти что родным домом. Но радостное волнение от возможной встречи с домом настоящим, неподдельным, было сильнее, и всем, даже бездомному Женьке, не терпелось поскорее отправиться в путь. Впрочем, все мы, не исключая даже меня с моим девяностым годом, обещали, что с радостью примем Женьку в свои семьи.
Назавтра встали ещё затемно. Расшерудив угасавшие угли костра, заварили себе чаю с чёрными сухарями. Нам казалось, что именно таким должен быть ранний завтрак перед дальним походом. Потом, загрузив своё имущество в лодки, присели согласно старинному славянскому обычаю "на дорожку" на большое поваленное дерево на берегу. Повисла напряжённая тишина.
Впрочем, тишина была далеко не полной. Вокруг нас звенели невидимые кузнечики, шелестели листья деревьев и кустов, свистели и пиликали птицы, а где-то далеко щёлкал и заливался соловей. В этом незаметном уху нагромождении звуков мы не сразу различили треск веток и тихие всхлипы в прибрежных зарослях. А когда различили, то поняли, что нас стало больше: крупные звери в Долине не водились, и там, в кустах, мог быть только новичок. Мы разом бросились в заросли. Под ногами затрещали сухие ветки.
"Повезло же парню, ещё полчаса - и он остался бы здесь один", - молнией промелькнуло в голове. Я ни мгновенья не сомневался, что это всё-таки "парень", а не девчонка.
- Ой! - послышался Танин жалобный вскрик. - Ребята, идите сюда!
Мы поспешили на её голос, и она вышла нам навстречу. Тут и все мы удивлённо охнули - Таня несла на руках заплаканного и исцарапанного мальчишку, совсем крошечного и несчастного. Яркая курточка на нём была изодрана в клочья, а нарядные джинсовые штанишки измазаны болотной грязью.
- Не плачь, мой маленький, не плачь, мой хорошенький, - приговаривала Таня, утешая малыша, а тот уже не плакал и с любопытством оглядывал нас.
"Что же это такое творится?!" - бился вопрос в моём мозгу. - "Он и его знал, и его..."
Тем временем мальчика отвели и усадили на бревно возле погасшего костра. Таня уже успела его умыть, ну а мазать царапины зелёнкой здесь было излишним - всё и так прекрасно заживёт. Женька побежал в деревню искать малышовую одежду взамен рваной и грязной. Пошептавшись в сторонке, мы решили, что отправляться в дальний путь сегодня нельзя, пусть ребёнок сначала успокоится и привыкнет к здешнему миру. Поэтому выход перенесли, пока что - на завтра.
А тем временем ребята уже допытывались у малыша:
- Сколько тебе лет?
- Тли, - послушно отвечал мальчик.
- А как тебя зовут?
- Мика.
- Как-как? Ника? Слышь, Ник, твой тёзка!
- А по-моему, он сказал то ли "Вика", то ли "Лика"...
- Ты что, это же девчоночьи имена, а он - пацан!
- Скажи ещё раз, чётко и ясно, как тебя зовут, - строго приказал Данила. - А то словно манной каши рот набрал.
Данила был счастлив, что избавился от обидного ощущения самого маленького и потому самого бесправного (что, конечно же, было не так - права у нас у всех были одинаковыми).
- Мика... - прошептал малыш и собрался снова заплакать.
- Ну ладно, Мика значит Мика, так и будем тебя звать, - торопливо и виновато проговорил Данилка. - Прости, не надо плакать, я же пошутил...
И как только Мика чуть-чуть успокоился, ребята продолжили его "допрос".
- А почему ты плакал? Что случилось?
- Там собака была. Огломадная такая! Она гав-гав сказала. Я боюсь её...
- Не бойся, здесь нет собак, ни маленьких, ни больших, никаких нет.
Мика не помнил, как сильный злобный ротвейлер грыз, рвал и трепал его, пока приехавшая полиция не пристрелила одуревшего от запаха крови пcа, а у меня в глазах стояли страшные кривые швы на шее и лице мёртвого Мики из памяти безумного Макса. Я не хотел это вспоминать, но жуткое видение никак не покидало меня. И тогда, спасаясь от него, я разбежался и прямо в одежде бросился с крутого уступа в воды Реки, с головой уйдя в глубину. Там, в глубине, холодные струи пробили одежду и смыли недавний кошмар, и я снова стал самим собой.
Когда я вынырнул и поплыл к берегу, там уже были все наши и кричали мне, что я совсем спятил. Я и так это знал, а потому не обиделся.
Весь день Мика провёл с нами. Мы наперебой развлекали и отвлекали его как могли от мыслей о доме. Он, как ни в чём не бывало, бегал, смеялся и играл, и мы уже думали, что всё обойдётся. Но когда небесный свет начал меркнуть, и над Долиной воцарился закат, Мика вдруг поскучнел.
- Где мама? Почему мама не идёт за мной?
Мы не знали, что ответить, и наперебой врали ему, что, мол, мама скоро придёт, она просто задержалась на работе, и ему, Мике, пора спать. Мы надеялись на то, что утро вечера мудренее, утром-то мы что-нибудь придумаем. Но Мика не хотел спать, он хотел к маме.
Когда он понял, что мама за ним не придёт, он замолчал, и тихие горькие слёзы покатились у него из глаз. Мы боялись подойти к нему, чтобы неловким словом не причинить лишнюю боль. Даже Таня не знала, что делать.
Тогда нас спас Макс. Я почувствовал вдруг, что дверца в его сознание плотно захлопнулась, а в моё для него, наоборот, распахнулась. Но Макс не стал заглядывать в моё сознание. Мышцы моего тела налились его нерастраченной энергией; уши, глаза, нос, язык теперь принадлежали нам обоим, и мысли в мозгу были его, но я не мог их прочесть. Я не сопротивлялся, понял, что всё это неспроста.
Душу Макса переполняла оранжево-розовая печальная нежность. Но он, видимо, знал, что она сейчас ни к чему. Он (а с ним и я) по-отцовски ласково и крепко обнял Мику правой рукой за плечи, и по секрету поведал ему, что злой волшебник Брабиус заколдовал нас и перенёс сюда, в Долину, за тридевять земель от дома. Но завтра утром мы пойдём искать маму и непременно её найдём. Мика слушал Макса разинув рот, изредка задавая вопросы, на которые получал исчерпывающие ответы. Когда Макс отпустил меня и Мику, тот сразу же твёрдо заявил ребятам:
- Завта утом мы идём искать маму!
Ребята были потрясены "моими" воспитательскими способностями. Даже Таня, покачав головой, восхищённо сказала:
- Ну ты, Максим, даёшь! Я и не знала, что ты умеешь так...
- Да чего там... Я и сам не знал...
Вскоре после этого Мика уснул крепким уверенным сном и наутро проснулся раньше всех: не терпелось отправиться на поиски мамы.
На этот раз нам ничто не помешало вовремя отчалить от берега. В тот день мы прошли почти половину пути до таинственного острова. Правда, никто точно не знал, где он находится, но пока места были полузнакомые, вдоль и поперёк исхоженные, и мы плыли рядом с берегом, отталкиваясь от дна шестами. Так было быстрее и удобнее.
На следующий день решили, что пора уже плыть посредине реки. Но там было очень глубоко, и шесты не доставали дна. Пришлось оставить их и грести вёслами. Это оказалось труднее, и продвигались мы медленнее. Когда настал вечер, а мы так и достигли желанного острова, некоторые упали духом и начали хныкать. Пришлось нам, взрослым людям, провести воспитательно-разъяснительную работу. Да и в самом деле: Река огромна, а мы плывём лишь второй день.
На третий день всё было так же, как и во второй, но ближе к вечеру, обогнув широкую излучину, мы увидели вдали маленький островок. Славик сразу его узнал.
- Ура! Приплыли!
- Это точно он? - усомнился Женька - капитан второй лодки.
- А мы сейчас проверим, - и мы направили лодку в сторону берега. Мы не проплыли и пятидесяти метров, а островок вдруг взял да исчез, как исчезают в сказочном кино люди, надевшие шапку-невидимку. Ничто не нарушало широкую и спокойную гладь Реки.
- Исчез! - крикнул Славка. - А вы не верили!
И мы поплыли обратно. Вскоре остров снова замаячил на горизонте. Через полчаса мы пристали к его берегу. Вылезли из лодок, постояли с минуту на песке у кромки воды и снова отчалили, доже не обследовав это загадочное место. Всем хотелось поскорее убедиться, что есть другие миры.
Плыть по течению было легко. Мы не заметили, как миновали излучину. Не обратили внимания даже на то, что Река изгиналась теперь в другую сторону. А когда поняли это, все дружно завопили "Ура!" и погребли к берегу.
В новом мире и правда было всё по-другому. С горизонта исчезли привычные Горы, да и вообще, здесь была степь. Дремучих лесов, как в Долине, не было вовсе, кое-где кудрявились небольшие рощицы, и прямые длинные посадки разрезали бескрайние луга и поля. Поля, между прочим, оказались засеянными рожью, пшеницей и даже кукурузой. Мы обрадовались - значит, здесь живут люди! Но нас ждало разочарование: мир оказался необитаем. Мы убедились в этом, пройдя несколько деревень и хуторов. В населённых пунктах всё было так же, как в Долине, и нельзя было понять, когда люди покинули этот мир: то ли сто лет назад, то ли за пять минут до нашего прихода.
Прошло уже двадцать часов, а бессолнечный, но нестерпимо жаркий день всё никак не кончался. Или здесь опять не будет ночи, как прежде в Долине?.. Но нет, как только мы подумали про это, сияющий день в одну минуту погас, будто выключилась гигантская электрическая лампочка, и наступила абсолютная тьма. Звёзд на здешнем небе не было, зато вскоре после наступления ночи небо возле горизонта начало светиться неярким красноватым светом, и вдруг в небесную высь, словно воздушный шарик, всплыла Луна. Это была не совсем земная Луна: меньше, но зато ярче, и выражение её "лица" оказалось незнакомым. Но мы всё равно радовались, ведь в Долине и вовсе никакой луны не было, и теперь ночь нам казалась светлой, словно день.
Это была наша первая ночь в чужом мире.
А потом дни и ночи в чужих мирах замелькали, словно кадры в музыкальном видеоролике. В первом из них мы провели, если судить по нашим часам, неделю. Сколько прошло местных суток, никто из нас не знал, так как их продолжительность каждый раз менялась. Мы уже не обращали внимания на смену дня и ночи, а жили по своему внутреннему времени. Скитались, когда не хотелось спать, делали привал, когда уставали. Мику то по очереди несли на плечах, то везли на скрипучей тележке, а бывало, что он заявлял о своём намерении самому идти искать маму, и тогда он шёл рядом с нами пешком и даже почти не отставал. Но на седьмой земной день Мика вдруг закапризничал. То захочет идти самостоятельно, то опять запросится "на ручки", то, показывая пальцем куда-то прочь от дороги, захнычет: "Хочу туда!" Мы тщетно убеждали его, что там не пройти, там нет дороги, а он всё упрямился. И тогда мы как следует вгляделись туда, куда указывал Мика, и увидели там необычную для степной полосы сосну - стройную, высокую...
- Ребя, пошли туда! - вдруг воскликнул Данила. - Там, наверное, следующий переход. Точно, я чую!
Мы уже привыкли доверять Данилкиному чутью, поэтому без возражений направились к сосне. Когда мы подошли к ней, то не заметили ничего особенного, но Данила, восхищённо присвистнув, сообщил, что здесь замечательное место.
- Отсюда я могу прямым переходом попасть любой-любой мир, который существует во Вселенной.
- Прям-таки в любой? - усомнился Славка.
- А то! - гордо отвечал Данила.
- И домой попасть можешь? - тихо прошептала обычно молчаливая Даша.
- Ну, не знаю... Может быть, и смогу.
- А все мы сможем с тобой пройти? - серьёзно поинтересовался Женька.
- Все, наверное, не сможем, - грустно покачал головой Данилка. - А то бы я уже давно вас доставил. Что я, совсем гад, что ли.
- Но всё-таки ты, наверное, немного хвастаешь, - предположила Таня.
Данила ей не ответил. Потом уже он признался, что мог попасть прямым переходом от сосны лишь в четыре других мира, причём один из них - наша "р-р-родная" Долина. Но ведь и это - уже очень много!
На мой вопрос, что же нам делать с эти замечательным местом, он ответил, что надо дождаться заката. В ту краткую минуту, когда свет станет меркнуть, и откроется переход. Так оно и случилось. Когда день начал стремительно угасать, широкий ствол сосны разошёлся, и в ней открылось большое дупло высотой в человеческий рост. Заглянув в него, Женька крикнул "Айда за мной!" и первым сиганул в тесную черноту. Откуда-то снизу протянул руки и помог спуститься маленьким. Я шёл последним и страшно боялся, что не успею. Со всей дури рванулся в разинутую пасть дупла и под запоздалые крики "Осторожно, здесь высоко!" пролетел где-то с метр и грохнулся на холодный и твёрдый бетонный пол. Мне было очень больно, но я старался, чтобы этого никто не заметил. Самое время было готовить себя и свой характер к возвращению в школу...
Раны мои зажили быстро, уже через час на месте кровавых ссадин светилась новая розовая кожа. Значит, законы Долины действовали и здесь, несмотря на то, что мир этот оказался совсем на неё не похожим.
До последнего времени нам не встречались большие города, но на этот раз мы попали в Столицу. А вошли мы в неё через вентиляционный люк в стене подземного цеха одного из столичных военных заводов. В нём стояла абсолютная темнота, но кто-то включил фонарик и посветил им вокруг. Помещение оказалось большим, луч фонарика еле-еле дотягивался до противоположной стены. Потолок здесь был сводчатый, у стен нависавший над головами, а в центре цеха уходящий в тёмную высь. То, что это был заводской цех, не вызывало сомнения. На полу стояли какие-то пыльные механизмы с множеством кнопок, трубочек, проводов и лампочек. Все они были связаны друг с другом в какую-то производственную цепочку, не всегда зримую, но логически безупречно обоснованную.
В противоположной стене чернел прямоугольный дверной проём. Мы пошли к нему, спотыкаясь по пути о тяжёлые железяки на полу. За дверью оказалась лестница, которая вывела нас на поверхность.
Лучше бы уж не выводила...
Безлюдная и заброшенная Столица была угрюма и страшна. Если другие пространства, казалось, просто отдыхали, то этот мир, скорее, впал в забытье тяжёлой, может быть, даже неизлечимой болезни. Небо было серое, потрескавшийся асфальт - тоже серым, и даже разваливающиеся дома стояли, словно припорошенные грязно-серой пылью, а внутри домов всё было перевёрнуто вверх дном, поломано, а то и сожжено. Мир не ждал, не встречал нас, но и ничем не препятствовал нашему вторжению.
Мы отыскали себе велосипеды и попытались съездить в наш Зеленогорск, но города на привычном месте не оказалось. Сразу за Окружной дорогой начинались дремучие леса с редкими деревеньками, и мы вернулись бывшую Столицу. Там, как нам казалось, легче было отыскать переход на другую грань. И мы не ошиблись. Вскоре Данилкино чутьё привело нас к открытому участку метро, в то место, где рельсы уходят под землю, в туннель. Мы вошли в него, и, миновав несколько тёмных пустынных станций, вышли через такой же вход к какой-то большой реке. Никаких городов на всём обозримом пространстве здесь не оказалось. Но нам уже не хотелось в города.
После страшной безлюдной Столицы мы долго ещё блуждали по Мирозданию. Переходы с грани на грань нам указывали Мика или Данилка. Сколько миров мы прошли, на скольких гранях побывали, никто не помнил - сбились со счёта. Были среди них миры, подобные Долине, были и вовсе удивительные края, каких отродясь не бывало на Земле. Но мы уже не удивлялись новым чудесам, хотя и не разучились замечать их среди обычных вещей. Просто мы знали, что на каждой грани Кристалла Мироздания свои законы и принимали их как должное.
Да, миры были разные, но одно объединяло их все: не было в них кроме нас ни единого человека. Однако мы не отчаивались и надеялись на скорую встречу с людьми. И мы были вознаграждены за своё терпение и надежду. Однажды прямо в пути Данила вдруг встрепенулся, прислушался к чему-то, и, словно щенок, повизгивая от радости и волнения, торжественно сообщил нам, что поблизости - люди. Те места были открытые, мы заоглядывались, но никого вокруг не было.
- Где же люди?! - спросили мы хором.
- Совсем рядом! На соседней грани! - ответил наш маленький лоцман.

Глава пятая
Друзья и враги
Мы уже больше часа продирались сквозь настоящие джунгли. Деревья, лианы и кусты сплетались так густо, что их приходилось рубить широким и острым как лезвие бритвы Женькиным ножом. Впрочем, джунгли были не совсем обычные, пальмы и лианы перемешивались в них с берёзами, соснами и липами, а потом и вовсе начался обычный смешанный лес с частыми полянами и прогалинами.
На одной из таких полян мы вдруг услышали осторожный шелест веток и заметили, что ближайшие к лесу кусты покачиваются, словно только что в них скрылся кто-то большой и быстрый. Мы замерли на месте, не зная, что ожидать в следующую секунду, но через минуту из кустов выпорхнул обычный сизый голубь. Мы облегчённо вздохнули и хотели снова углубиться в чащу, когда в десяти метрах от нас словно из-под земли вырос незнакомый мальчишка. Он был очень странным - ростом как наш Ник, сам смугло-коричневый, а волосы белые, как на негативе. Одет мальчишка был как первобытные дикари из мультиков или карикатур в "Рогах и вилах" - набедренная повязка и накидка через плечо из пятнистых звериных шкур, в руках самодельный, но очень серьёзный лук, из сумки, такой же пятнисто-меховой, как и одежда, торчал пучок стрел с хвостами из птичьих перьев.
- Стой кто идёт! - храбро выкрикнул мальчишка дрожащим от волнения голоском. Конечно, с его стороны глупо было рассчитывать, что мы всемером (Мика не в счёт) испугаемся его одного, пусть даже и вооружённого луком. Но мы от удивления растерялись и встали на месте как вкопанные. Один только Женька не растерялся. Ему даже смешно стало от такой мальчишкиной наглости.
- Ну, мы идём, - улыбаясь, ответил он. - А дальше что?..
- Дальше?.. "Убедившись, что идущие являются посторонними лицами"... - уверенно начал мальчишка, но с каждым словом он всё яснее понимал, какую чушь несёт, и продолжал по инерции, всё тише и тише, - "дозорный обязан немедленно доложить об этом командиру дозора... и принять все возможные... меры... к задержанию"...
- Так что же ты не принимаешь меры к задержанию? - ехидно поинтересовался Женька.
Мальчишка совсем сник.
- Да чего уж там, - смущённо пролепетал он. - Это просто положено так.
Ник решил его выручить:
- Меня зовут Ник. А тебя как?
- Вадик... Вообще-то по уставу дозорному запрещается вступать в разговор с посторонними... Но с вами, наверное, можно... К тому же комдозу я уже доложил про вас.
- Кому-кому ты доложил? - не поняли мы.
- Комдозу. Командиру дозора... Может, всё-таки пойдём к нам? Наши знаете как обрадуются! У нас уже сто лет не было новичков.
- Мы не новички, - возразил Женька. - Мы так... транзитом.
- Да?! Но ведь это ещё лучше! У нас такого ещё не было.
- Ладно уж, пойдём к вашим, - нехотя согласился Женька. - Мы ведь тоже людей ещё не встречали.
- Ура! - возликовал Вадик. - Тогда идите за мной.
И мы пошли по едва заметной лесной тропинке. По пути Вадик поведал нам, что здесь всё как в настоящей армии, только без дедовщины, и правит у них Верховный Главнокомандующий по имени Кирилл, а отец у него полковник, командир военной части...
- Значит, здесь поблизости воинская часть? - удивилась Таня.
- Да нет, мы одни живём, - нехотя ответил Вадик. - Мы тут все вроде как умершие уже...
Мы молча переглянулись. Хотя каждый и ожидал чего-то подобного, но всё равно мы надеялись, что наконец-то попали в нормальный человеческий мир. Увы...
- И все вы по-разному здесь очутились, - горько и проницательно произнёс Женька. - Кто-то с дерева упал, кто-то в реке утонул, а кто-то даже и рассказывать не хочет, как всё случилось?
Вадик удивлённо оглянулся на нас.
- Почему это по-разному? Наоборот, по-одинаковому. Все мы здесь из-за него .
- Из-за кого? - не поняли мы.
- Из-за нелюдя . Его имя здесь запрещено произносить, даже мысленно, чтобы никакой памяти о нём не осталось.
- Но один раз, наверное, всё-таки можно сказать? Ведь иначе мы не поймём, о ком речь.
- О Шифере, - прошептал Вадик. - Это он отправил всех нас сюда.
Женька аж побелел, когда услыхал такое, но ничего не сказал.
- Ну вот мы и пришли!
Перед нами стояла бревенчатая избушка, обнесённая высоким плетёным забором. В заборе была калитка с крошечным окошком, над калиткой висел небольшой медный колокол. Вадик позвонил в него, мы услышали, как скрипнула входная дверь в избушку, и недовольный заспанный голос за забором произнёс:
- Четырнадцать - двадцать семь!
Вадик на секунду задумался и ответил:
- Шестьдесят шесть - тридцать два!
Звякнула щеколда, и нас впустил во двор рыжий веснушчатый мальчишка лет двенадцати, тоже одетый в звериные шкуры, только не пятнистые, а полосатые. Вадик, едва переступив порог, вытянулся перед ним в струнку, а правую руку вскинул, как делают это члены политбюро, когда приветствуют демонстрации, стоя на трибуне Склепа Великого Фомича, и официальным голосом начал доклад:
- Господин хорунжий, во время...
Рыжий в ответ тоже поднял было руку, но потом беспечно махнул ей.
- Ладно, Вадька, не надо, не до игрушек сейчас, - и он с любопытством оглядел нас, словно перед ним были не такие же люди, а делегация инопланетян. Рассмотрев как следует, он пригласил нас в избушку (которую все называли просто "дозоркой") и сообщил, что его зовут Антон, и что он уже доложил о нас "дежлагу" (то есть дежурному по лагерю), и сюда выехал сам Верховный.
- А как ты заранее узнал, что мы с Вадиком идём сюда?
- Он сообщил мне, что встретил группу незнакомых ребят, которые движутся через лес в сторону лагеря. К сожалению, средство связи назвать не могу - военная тайна.
- А я и так знаю! - встрял в разговор Данила. - У вас голубиная почта, а сзади избушки голубятня стоит!
- Вы сами догадались, - с улыбкой развёл руками Антон.
Через некоторое время за забором послышался нарастающий топот и конское ржание. Антон пулей кинулся во двор, мы слышали, что он рассказывает кому-то про нас. Потом дверь "дозорки" распахнулась, и в комнату вошёл Верховный Главнокомандующий. Впрочем, если бы Антон нас не предупредил, мы ни за что бы не догадались, что это и есть Верховный. Потому что это был обычный мальчишка, хоть и больше нашего Женьки и даже Тани, но в простой одежде - джинсах и ковбойке. Смуглый, черноглазый и черноволосый, да ещё такой прямой и стройный, будто аршин проглотил.
- Рад приветствовать вас в нашем лагере! Я Верховный Главнокомандующий лесных рейнджеров, маршал Кирилл Гусманов, но для вас - просто Кир. Так зовут меня близкие друзья. Я уже знаю, что вы из другого мира, и к нам заглянули ненадолго. Поэтому я хотел бы сегодня же пригласить всех вас на торжественный ужин, устроенный в вашу честь. А сейчас позвольте проводить вас в наш лагерь. Там вас уже ждут.
- Благодарим за оказанную честь, - в тон Верховному отвечал Женька. - Мне кажется, нам с вами будет о чём поговорить.
- Безусловно, - уверенно подтвердил маршал.
Костёр был здоровенный, пламя - метра два в высоту. Ещё бы! Ведь нас в тот вечер было не семеро, как в Долине, а целых "сорок семеро". Правда, вскоре народу возле костра стало меньше: Мику пришлось уложить спать, дозорные вернулись на свои посты, а мы, налопавшись экзотических и не очень фруктов, жареного мяса и (наконец-то!) печёной картошки, вели неспешную беседу. Первые минуты радости, когда нас шумно приветствовали, разглядывали, ощупывали и наперебой знакомились, давно прошли, и теперь мы сидели вокруг костра, равномерно распределившись среди местных обитателей. Местных, которые называли себя непонятным словом "рейнджеры", было тридцать девять человек. Именно столько народу загубил на самом деле ненавистный нелюдь без имени. Да, предупреждённые Вадиком, мы ни разу не произнесли вслух слово "шифер" или "змиев" (такова была его настоящая фамилия), хотя говорили о нём немало. Это была вторая тема после нашей общей Земли, которая связала два очень разных ребячьих коллектива, ведь Женька запросто мог оказаться здесь, а не у нас, если бы этот дурак Макс не разыскал его могилу. Ой, да ведь я чуть не забыл про главное: Женька Вдовин встретился здесь со своими старыми друзьями. Ещё в самые первые минуты нашего пребывания в лагере Женька и двое местных пацанов, которых все звали не именами, а прозвищами - Карась и Чумзель - среди суеты узнали друг друга.
- Как ты здесь очутился? - спросили они у Женьки.
- Наверное, так же как и вы. Из-за него . А вот как вы сюда попали? Пацаны говорили, что вы подались на юг, в Донков.
- Не добрались мы до Донкова, в первой же электричке повстречали его .
- Сами теперь не поймём, как у него получилось нас задурить.
- А я и не думал, что они бывают такими. Обычный дядька, как все.
- Да, внешне их и не отличишь от людей, - вздохнул Женька.
Короче говоря, оказалось, что Чумзель и Карась были Женькиными хорошими друзьями. Именно в их компании Женька жил, когда сбегал из детдома. И вот судьба вновь свела их вместе. Свела благодаря Шиферу.
Кстати, здесь ничего не знали о его конце. Последним сюда попал двенадцатилетний мальчишка со смешным именем Дрюня, но это было уже давно. Здешние ребята предполагали, что его всё-таки поймали и посадили, но теперь, узнав о его незавидной участи, обрели спокойную уверенность, что их ряды уже никогда не пополнятся.
А новые люди здесь были ох как нужны! Дело в том, что здешний мир был не совсем таким, как наш, он был не опустевшим безлюдным пространством, а диким, первозданным, никогда ранее не знавшим людей. Здесь было изобилие всего растущего, плавающего, бегающего и летающего, но из благ цивилизации присутствовали лишь те, что были у ребят с собой на момент встречи с Шифером. Правда, обувь и одежда почему-то не изнашивались, ножи не тупились и не ломались, батарейки не разряжались, а лампочки не перегорали. Но всего этого было так мало!
Ребятам удалось приручить голубей, хромого дикого котёнка и даже целую лошадь (на ней теперь разъезжал Главнокомандующий). Из деревьев и лиан на берегу небольшой речки построили хижины (к счастью, у одного из самых первых мальчишек нашлись пила и топор, он вёз их тогда на дачу), наделали копий, луков и стрел для охоты и защиты от хищников, которых было здесь немало. Из-за них же обнесли лагерь плетёным забором. А когда сюда прибыл Кирилл, завели устав, дозорную службу и суточные наряды по кухне и выбрали его командиром. Вскоре на Всеобщем Совете был принят новый устав, по которому Кирилл становился Верховным Главнокомандующим, а всем остальным присваивались звания. Поскольку народу было мало, званий было всего лишь четыре: рядовой, сержант, хорунжий и поручик. Различить их можно было по форме, обязательной для нарядов и дозоров. Рядовые носили одежду из оленьего меха, сержанты - из леопардового, хорунжим полагались тигриные одежды, а трое поручиков щеголяли в иссиня-чёрной пантерьей форме. Мальчишки никогда не убивали зверей ради меха, но кушать-то, как им сперва казалось, было что-то нужно, а хищники и сами были не прочь слопать кого-нибудь из ребят. Уже потом они поняли, что питаться здесь не обязательно, а вскоре были изобретены особые трещотки с невыносимым металлическим скрежетом, от звука которых всё живое разбегалось в разные стороны. Это никак не повлияло на службу и дозоры, все уже привыкли и втянулись в эту жизнь, а главное - Верховный был против их отмены (мало ли что может случиться!). Так и жили: с утра - развод, "заступающие" отправлялись менять "сдающихся", остальные расходились по своим делам. Во всём остальном, что не касалось службы, "рейнджеры" были вольными людьми, настойчивые предложения Главнокомандующего ввести в устав казарменный образ жизни дружно отвергались Всеобщим Советом. Но вечером, перед отбоем - поверка, и тут уж надо было присутствовать обязательно, иначе разворачивалась грандиозная и стройная система поиска. В конце концов, отсутствующих находили и наказывали: чаще всего нарядами вне очереди или понижением в звании, но вот недавно неисправимого здешнего хулигана Женьку Белякова выпороли перед строем лианами на плацу.
- Вот так! - назидательно сказала Таня Данилке, когда услышала про такое. - Надо и нам перенять этот полезный опыт.
Данила ответил на это "Фигушки!" и показал Тане язык. Он был в безопасности, по другую сторону костра. Напротив меня - через костёр - сидели втроём и тихонько беседовали о чём-то своём Женька, Чумзель и Карась. А рядом со мной пристроился тот самый Дрюня, который попал сюда последним и не помнил своей фамилии. По словам местных мальчишек, Дрюня был рассеянным, неуклюжим и задумчивым. Он редко делился с другими своими мыслями, печалями и радостями, словно боялся получить в ответ едкую насмешку. Вот и теперь он долго сидел молча, но потом вдруг повернул ко мне круглое задумчивое лицо и доверчиво прошептал:
- Ведь правда, огонь в кострах всегда какой-то особенный?
Я рассеяно кивнул.
- Он похож на большой город, только время там идёт в миллион раз быстрее. Будто бы строятся башни, дома, потом рушатся, потом строятся новые. А пламя над ним - это не пламя, а ещё один город, только не такой, а совсем уж... воздушный.
Теперь я слушал Дрюню внимательно. Ведь и я не раз думал о том же, и даже пытался объяснить это Ирке, но она не поняла и только недоверчиво хмыкнула. А теперь вдруг нашёлся человек, который сам доверил мне эту тайну.
- Это не только в кострах, - ответил я ему. - В печках тоже словно город живёт.
- Наверное, - согласился Дрюня. - Только печки обычно бывают закрыты, и его не видно. А в керосинках и газовых плитах такого нет.
- Да. Но это всё же грустно как-то. Утром приходишь, а ничего уже нет, одна зола да головешки.
- Что ж поделаешь? Живой огонь не может быть вечным.
- А звёзды? Они ведь вечные, и тоже как живые.
- Они и есть живые, но не вечные. Ты слыхал о чёрных дырах?
- Ну да, они притягивают всё-всё-всё, даже свет...
И мы долго говорили о таинственных чёрных дырах, которые не просто погасшие звёзды, а ещё и ходы в другие миры, о загадках Вселенной и незатейливых повседневных мелочах. Дрюня понимал меня с полуслова, а я понимал его. С ним было легко и хорошо как ни с кем из наших, а тем более "рейнджеров". Он чем-то напоминал мне Лёшку из той, далёкой и будто уже не моей жизни, хотя ни внешне, ни характером не был на него похож.
Тем временем наши ребята рассказывали Кириллу и другим "лесным рейнджерам" о Долине и о нашей дороге, а у меня за нитью разговора всё настойчивее проклёвывалась одна неприятная мысль. Я сопоставлял себя и Дрюню, и находил много общего. Обоим нам по двенадцать лет. Мы похожи характерами и даже мыслями. Оба мы пришли в свои миры последними (Мика, опять же, не в счёт, это просто какой-то выверт пространства и времени). А в мирах наших собрались люди не случайные: в Долине - потревоженные после смерти безумным Максом, а здесь - жертвы Шифера. Макс живёт во мне. А где тогда живёт Шифер?
"Ну и пусть! Дрюня-то ведь не при чём! Он пока что ничего плохого не совершил! И я всё равно хочу, чтобы он стал моим другом. Если мы подружимся, то, может быть, всё сложится по-другому, ведь у меня будет он, а у него - я".
"Ох, но ведь мы скоро уйдём, а Дрюня останется здесь! Что же делать?"
В конце концов, я решил, что уговорю Дрюню идти с нами. Наши, наверное, будут не против, а на мнение "рейнджеров" мне было наплевать. Но, наверное, и они не огорчатся потере застенчивого и неловкого рядового, который даже из лука стрелять толком не умеет. Так что главное теперь - убедить Дрюню. Но говорить об этом у костра, среди ребят мне не хотелось. Этот разговор был не для посторонних ушей.
Мы вышли из жаркого оранжевого круга и побрели вдоль берега вдвоём. Ночь дышала на нас то дневным теплом с лугов, то зябкой прохладой с реки. В прибрежных кустах переливчато свистел и щёлкал соловей, а может, и не соловей, а иволга, или ещё какая-нибудь птица. Всё вокруг было таким знакомым и родным, что я вдруг решил, что снова в Каменке, на берегу Вожи, а за моей спиной - дом, где меня ждут не дождутся родные люди, волнуются, не ложатся спать. Это совсем рядом, рукой подать - пятнадцать минут лёгкого бега. Но мы с Лёшкой не спешим - сколько ещё нужно успеть рассказать друг другу в этот ласковый вечер. Последний наш вечер перед расставанием...
Нет, стоп! Да какой же это Лёшка? Это же смешной и неуклюжий Дрюня хлюпает рядом своими драными сандалиями. Ну как всё-таки здорово, что мы попали в этот мир! И я обязательно уговорю Дрюню идти завтра с нами.
Дрюня внезапно вздрогнул, нелепо дёрнулся вперёд, но в то же мгновение сник, понуро опустив плечи. Я глянул на него удивлённо и обеспокоено:
- Ты чего?
- Ничего... Просто показалось, что это наша речка, Плёсьма. Будто бы вон за тем холмом наше село... а дома... - и Дрюня умолк на полуслове, опустив глаза к земле. - И ты - не ты, а Вовка... Он приезжал к нам прошлым летом... Ой, Максим, извини; конечно, ты - это ты!
Он встревоженно заглядывал мне в глаза - не обидел ли неосторожным словом? - и я решил успокоить его:
- Да ничего такого, я же сам... - внезапно я осёкся. Вернее, меня перебил этот тип. Так называемый Макс.
"Ты что, забыл, что он убил тридцать девять человек? Неужели тебе хочется дружить с убийцей?"
"Нет! Нет!!! Это не он! Дрюня никого не убивал!"
"Ну, не убивал, так будет убивать. Если когда-нибудь вырвется отсюда. Какая разница?"
"Большая!"
"Ну ладно, ладно, пожалуй соглашусь на этот раз. Но теперь сиди тихо, мне надо с ним поговорить. Не мешай мне".
И вдруг я почувствовал, что уже не владею своим телом. Теперь Макс получил возможность делать и говорить всё, что ему вздумается, а я мог лишь наблюдать за ним изнутри себя. Это было похоже на случай с Микой накануне нашего отбытия. Похоже, да не совсем так. Теперь Макса переполняла бело-голубая злая решимость. Но, как и в тот раз, я продолжал видеть, слышать и чувствовать всё, что происходило во внешнем мире, но никак не мог на него повлиять. Подумалось вдруг, что Максу это пакостное ощущение приходится терпеть каждый день.
Задумавшись, я даже не сразу заметил, что теперь мы сидели на толстой ветви ивы, протянувшейся почему-то прямо над землёй. Вид у Дрюни был мрачный и сосредоточенный. И ещё я заметил промелькнувшие в глазах тени испуга. И тут же догадался - передо мной был сейчас вовсе не Дрюня, а сам маньяк Шифер. А Дрюня так же, как и я, сжался в комок в дальнем уголке души и оттуда с бессильным страхом взирает на взрослого себя. У меня от жалости к нему готово было сжаться сердце (но, увы, не мои эмоции управляли им!): ведь, что ни говори, но Макс был совсем не страшным, а просто противным, а вот Дрюне приходилось жить в одном теле с беспощадным злодеем. Тем временем Макс, собравшись с мыслями, начал свою перевоспитательную беседу.
- Слушай, Дрюня, я хочу кое-что тебе сказать...
Макс, балбес, до сих пор ничего не понял!
- Нет, Максим, с Дрюней у тебя поговорить не получится. Уж коли так неймётся, говори со мной, а то нечестно будет. Кстати, что тебе было нужно от ребёнка, Максим? - Дрюня, то есть Шифер, говорил это своим обычным мальчишечьим голосом, и я никак не мог привыкнуть к мысли, что передо мной взрослый человек, да к тому же ещё и самый кровавый маньяк в истории Федерации. А до Макса это только сейчас дошло.
- А-а-а! - и он хлопнул меня ладонью по лбу (да ещё так больно!). - Вот оно что! Никогда бы не подумал, что ты сам вылезешь защищаться. Ты же трус, как и все, подобные тебе. Когда силы равны, вы предпочитаете не связываться.
- Ну-ну, что ещё скажешь? - Дрюня-Шифер насмешливо прищурился. Теперь он вовсе не казался напуганным. - Давай, давай, выкладывай сразу все претензии. Ха! Ты ведь, конечно же, образец чистоты и безгрешности, прям-таки ангел с крылышками...
- Заткнись! - рявкнул Макс, а я почувствовал, как внутри меня полыхнуло огнём. Это Макс изо всех сил сдерживал желание двинуть Шифера по морде. Наверняка, его останавливало лишь то, что при этом пострадает пока ещё ни в чём не повинный ребенок. Я в своё время немало поблуждал по тайным лабиринтам его души и хорошо знал главную занозу на его совести.
- Ха, правда глаза ест?! Готов поспорить, ты такой же, как и я, разве что масштабом помельче. Признайся, удобно было действовать под моим прикрытием?
- Я никого не убил... слава Богу... - Макс уже почти взял себя в руки. - Но ты прав, не мне тебя судить, да я и не собирался. Хотел только поговорить с Дрюней, чтобы не стал он таким, как ты, если вернётся.
- Ха! Да ничего бы у тебя не получилось! Если даже мы вернёмся, то он вырастет и станет мной, о чём бы ты с ним не говорил. Ведь он - это и есть я... Ха, да кому я объясняю?! Ты и сам это прекрасно знаешь.
- Нет, я так не считаю. Всё то, что Дрюня здесь увидел, ощутил, подумал, сказал - всё это не пропадёт даром, даже если он забудет то, что с ним было. Где-то в подсознании останется след. Он обязательно как-то повлияет на его линию жизни. И от того, что мальчик здесь увидит, услышит, подумает, зависит его дальнейшая судьба. Если этот след в душе будет достаточно глубоким, Дрюня не станет Шифером. И тогда ты умрёшь, уже по-настоящему. И я очень хочу, чтобы так оно и случилось.
- Ха, рассуждаешь ты красиво, ну а сам-то ты хотел бы умереть насовсем? Ведь смотри, внутри тебя сейчас тоже сидит мальчишка, и, если он вырастет, то, как знать, может и тебя самого не станет? Как ты смотришь на такую перспективу?
- Да, я это знаю. Но тот, кем станет этот мальчишка, будет во много крат лучше, полезнее для человечества, да и счастливее. Как ты думаешь, почему, попав сюда, мы с тобой снова вернулись в детство? А может быть, мы просто не нужны Всевышнему такими, какими были, и он даёт нам шанс? Значит, нам надо выбираться отсюда, чтобы стать другими! Что же тут непонятного?!
- Да это как раз понятно. Мне интересно другое: а тебе разве не страшно исчезнуть без следа?
- Исчезнуть? Да что же в этом страшного? Помнишь старую шутку материалистов: "пока мы есть, смерти нет, а когда она придёт, нас не будет; так зачем бояться смерти"? Кроме того, частица нас останется в памяти наших мальчишек, повлияет на их жизнь. А это уже кое-что...
Они надолго замолчали - видимо, обдумывали сказанное. Затянувшееся молчание нарушил Макс.
- А всё-таки я не понимаю, как это можно ради мимолётного, да и то весьма сомнительного удовольствия, прекращать жизнь другого человека?.. То есть нет, я понимаю как это можно, но неужели тебе никогда не приходила мысль о несоразмерности цены? Чего-то я не заметил по тебе, чтобы ты в чём-то раскаивался, или мучила тебя совесть. А может, твой девиз: не моё - отдать не жалко?
- Ну как же, как же, были и такие мысли. Сначала. Пока не попробовал первый раз. А уж как сделал это , гони все эти мысли и розовые нюни вон поганою метлой. Иначе труба, один выход - в петлю или с крыши головою вниз... Вот ты говоришь, никого не убил. Допустим, это так. Но тогда тебе меня всё равно не понять, - и Шифер-Дрюня равнодушно махнул рукой.
- Отчего же? Очень даже понять. Наверное, так бы и со мной было, не пощади меня Бог, или судьба, если не веришь в Бога. Но даже и после первого убийства ещё есть шанс. Вот ты говорил: в петлю или с крыши. Но разве это не справедливо: раскаявшись, убить одного себя вместо десятков несчастных детей? Мне кажется, Господь не счёл бы это самоубийством, признаком слабости, уныния, отчаяния. Это был бы мужественный поступок, достойный уважения, не менее мужественный, чем подвиги героев Войны. Ведь они тоже жертвовали собой ради спасения многих жизней!
- Ха, ты рассуждаешь так, будто в Войну были кругом одни герои! Да сколько их было - предателей, полицаев, "ниловцев"... Вот и я не стал лезть в герои, тем более никто этого не оценил бы. Я предпочёл выжить, принеся в жертву их, - и Шифер выразительно кивнул в ту сторону, где радостно плясали рыжие языки огня, и откуда ветер доносил беспечный смех и весёлый гомон.
- В жертву... Надеюсь, ты не станешь мне сейчас вкручивать, что творил зло ради высшей цели, каких-нибудь там искупительных страданий и прочей ерунды?
- Ха, я что, похож на идиота?! Какой смысл врать? Ты же всё равно не поверишь. Оставим слова о высшей цели для следователей, попов и психиатров. Тут другое. Знаешь главный воровской закон: "Умри ты сегодня, а я завтра"?
- А-а-а, ну тогда всё понятно...
- А вот и не понятно! Не угадал! Никогда я не "сидел". Это вся наша жизнь такая, всё общество такое, а урки просто честнее других, и провозглашают этот закон открыто. Но живут по нему все, все, пойми ты, наконец! Хомо хомини люпус есть!
- Нет! Ты всё поставил с ног на голову...
Макс и Шифер продолжали свой ожесточённый спор об озверении общества, из которого я понял лишь то, что оба они обозлились на это самое общество, словно загнанные в угол крысы, только Шифер думает, что следует подчиниться его истинным, неписаным законам, быть ещё злее, беспощаднее, а Макс считает, что нужно хотя бы самому противостоять чёрствости и жестокости людей, и помогать тем, кто тоже хочет творить добро. В общем-то, я с ними обоими был в чём-то согласен, но их слова стали такими непонятными и скучными, что я перестал их слышать и погрузился в свои мечты. Вспомнилось, что Макс обмолвился, будто богу (хотя его, конечно же, нет) я и Дрюня нужны не такими, какими стали Макс и Шифер. Значит, я вернусь домой самим собой, а не взрослым дядькой (чего я всегда опасался - кому же охота терять ни за что добрый десяток лет жизни!). И уж тогда я буду жить по-новому: не по волчьим законам Шифера, безвольным мечтаниям Макса, а по-своему. Всегда делать только то, что подсказывает собственная совесть, задвинув подальше вопли своей трусости, послав подальше мнимых "доброжелателей", и тогда я наконец начну сам себя уважать. А потом начнут уважать и другие. Не за грубую силу, которой и нет, а за силу воли. Хотя нет, это не совсем то. Скорее, силу сознания. Нет, опять не то... Не знаю, как сказать... Но ведь, наверное, и так понятно?
- ...и сам когда-то был таким, полным идеями добра и справедливости, изо всех сил держащим себя в руках ради других, может быть, и недостойных того. Двадцатилетним... Тебе ведь, небось двадцать и было? - уже спокойным, даже дружелюбным тоном говорил Шифер. Но даже сквозь мальчишечий Дрюнин голосок просачивались взрослые, усталые нотки.
- Двадцать три, - отвечал моим, и в то же время каким-то чужим голосом Макс.
- А мне уж под сорок. Разные мы.
- Ещё бы!
- Ну ничего! Глядишь, встретимся лет через сто в аду, тогда и посмотрим, кто был прав.
- Ну почему сразу в аду?
- Да, а если ты окажешься прав, то на этом вот берегу. Но тогда это будем уже не мы, а они, - и Дрюня смешно похлопал себя ладонью по животу, не выдержал и сам рассмеялся.
- Дай-то Бог! - ответил Макс, и я ощутил, что ко мне вернулась власть над своими мышцами. С непривычки у меня закружилась голова, и я, нелепо взмахнув руками, свалился с ветки в высокую мягкую траву. А Дрюня тем временем, счастливо смеясь, пытался удержать равновесие на отвыкших от его команд ногах. Не удержал, рухнул на меня, и мы, понарошку борясь и с хохотом укладывая друг друга на лопатки, покатились по траве. И я, и Дрюня радовались возвращённой свободе, будто сбежавшие из темницы узники, словно сорвавшиеся с цепи одинокие псы, как прорвавшие плотины вешние потоки.
Ночевали мы все вместе в просторной хижине, крытой тростником. Только Женька ночевал в хижине Карася. Ночь пролетела как один миг: когда утром я открыл глаза, казалось, что сомкнул их лишь секунду назад. Проснулись мы все почему-то одновременно и непростительно поздно. А вот "рейнджеры" успели построиться, развестись (Женька потом рассказывал, какое это было потешное зрелище!) и уже приступили к своим обычным делам. Мы ещё, лёжа в постелях, перекидывались ничего не значащими словами, когда к нам ворвались Женька и Карась с корзинами каких-то удивительных фруктов, сказали, что это наш завтрак и снова умотали куда-то. Женька был таким же неунывающим, как всегда, и мы даже представить не могли, что творится у него на душе.
После завтрака нас посетил Верховный Главнокомандующий, ещё раз поинтересовался, не нужна ли нам их помощь, а также сообщил, что на рассвете собирался внеочередной Всеобщий Совет, на котором было решено сегодня же начать подготовку к походу в другие миры, и уже три разведгруппы отправились на поиски локальных переходов. Но главное, о чём Верховный хотел нас попросить - это чтобы до ближайшего перехода нас сопровождал кто-нибудь из "рейнджеров". Ведь у них, к сожалению, нет таких уникумов, как наш Данила. Конечно же, никто не был против, даже наш вредный "уникум", ничуть не обидевшийся на незнакомое для него слово.
Однако получилось так, что не мы помогли хозяевам этого мира выбраться из него, а они нам. Вернувшаяся вскоре одна из разведгрупп сообщила, что с так называемой Ёшкиной поляны можно попасть в удивительные места, совсем не похожие на здешний мир. Правда Данила, когда узнал, где находится Ёшкина поляна, заявил, что этот переход бывает открыт лишь одни сутки за три месяца, и нам надо бы поспешить. Узнав об этом, Верховный не скрыл огорчения, что мы уходим так скоро, и распорядился срочно готовить нам торжественные проводы. А вот наш Женька, услыхав такую новость, поражённо замер, и обычная усмешка медленно стекла с его губ. Придя в себя, он воскликнул:
- Ребята! Мне нужно вам кое-что сказать. Это очень важно.
Повисла напряжённая тишина: все мы сразу поняли, что дело здесь нешуточное.
- Ребята, вы уж простите меня... Я должен остаться.
- Как? Здесь? Зачем?! Почему?! - завопили мы.
- Потому что здесь моё место, - грустно и устало произнёс Женька. - Я попал в Долину по ошибке. Все, кого убил гад , попали сюда, кроме меня. Они здесь всё сами строили, сами налаживали жизнь, боролись с хищниками, а я забот не знал на всём готовеньком в Долине. А теперь мы встретились, и мне кажется, что это не просто так. К тому же здесь - мои друзья.
- А мы тогда тебе кто? - обиженно спросил Ник.
- Вы, конечно, тоже мои друзья, но здесь я нужнее. Ведь сколько мы уже прошли, а ни разу не встретили серьёзной опасности. Мне кажется, что нас кто-то или что-то охраняет. Так что, вы и без меня доберётесь домой. А меня, если честно, никто на Земле не ждёт.
Мы стояли и не знали, что на это возразить, однако понимали - Женькино решение уже тысячу раз мучительно обдумано, и мы ни в силах его отменить.
- К тому же, меньше вас не станет, - продолжал оправдываться Женька. - С вами дальше пойдёт один из местных жителей.
Да, вчера я всё-таки сумел поговорить с Дрюней, и он, не задумываясь, согласился идти с нами. Потом мы говорили на эту тему с Женькой и Кириллом, и оба они были не против. Но ни наши, ни местные пока ещё ничего не знали.
- Жень, да что ты такое говоришь! - взмолилась Таня. - Нам тебя не заменит даже целый взвод "рейнджеров".
- Да я и не говорю о замене, это просто так, к слову.
- Но кто это? - поинтересовался Ник. - Нам, может, и не надо его!
- Это Андрей. Ну помните, невысокий, белобрысый такой, который сюда самым последним попал? Он тоже встретил среди нас своего друга, Максима, и попросился идти с нами. Если кто против, так сразу и скажите.
- Это Дрюня, что ли? - сообразил наконец Ник. - Да нет, я думаю, пусть идёт с нами, если хочет. Ребята, вы как?
Мои опасения оказались напрасными. Все были не прочь принять Дрюню в нашу компанию. А Женька, если так велит ему совесть, пусть остаётся. Мы на него за это обижаться не будем.
До Ёшкиной поляны нас вёл Дрюня. Оказывается, он знал здешние окрестности, как свои пять пальцев. Шли мы три с половиной часа и всё - по густому смешанному лесу. Ёшкина поляна оказалась небольшой круглой прогалиной среди деревьев, в центре которой на здоровенном пне стоял кривой бревенчатый домик
- А правда, как избушка на курьих ножках, - восхищённо прошептала Даша.
А Данила сурово приказал избе:
- Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!
Конечно же, строение ему не подчинилось, да оно и так стояло к нам передом - от приоткрытой двери приглашающе спускалась к земле досчатая лесенка.
- Вот, - подойдя к крыльцу промолвил Дрюня. - Теперь нам надо в неё войти. Кирилл сказал, что там, за дверью, другой мир.
- А я и так это знал! - тут же заявил Данила.
Конечно же, так оно и случилось. За скрипучей дверью было не пыльное нутро покинутого жилья, а другой мир: с пальмами, жарой и развалинами старинного города на горизонте. Я оглянулся назад и увидел стройную белокаменную башню. В приоткрытую дверцу, из которой мы вышли, была видна яркая зелень Ёшкиной поляны, и тянуло приятным прохладным воздухом. Дрюня вернулся и плотно захлопнул тяжёлую дверь:
- Её нельзя надолго оставлять открытой, а то миры могут перепутаться.
С ним никто не спорил. Все мы почувствовали, что он знает что-то такое, чего не знает никто из нас.
От башни к городу тянулась дорога из больших каменных плит. Видно было, что по ней никто не ходил и не ездил уже лет сто, но нам пришлось нарушить её вековой сон. Но дорога, кажется, была этому только рада и охотно повела нас вперёд.
Шли мы долго, древний город медленно приближался, вырастал и обрастал окнами, башенками, узорами, зубцами... Дрюня шел рядом со мной почти всё время молча, и я начал потихоньку беспокоится, не надумал ли он чего-нибудь такое.
Мои подозрения оправдались. Когда Город закрыл впереди весь горизонт и навис над нами серыми утёсами крепостных башен и стен, а сами мы готовы уже были войти в приоткрытые, но вросшие в землю кованные чугунные ворота, Дрюня остановился и пронзительно крикнул:
- Ребята! Постойте!
Все остановились и теперь смотрели на него - кто с тревогой, кто с любопытством во взгляде.
- Ребята! Максим! Простите меня... Мне надо вернуться. Обязательно...
- С чего это вдруг? - ехидно поинтересовалась Таня.
- Не вдруг. Меня уже с утра будто кошки когтями скребут. Я весь день думал - почему, а сейчас вспомнил.
- Ну и что же ты вспомнил, если не секрет?
- Это, наверное, всё-таки секрет, но я всё равно скажу... В общем, наши без меня могут никогда не выбраться отсюда. Максим, помнишь, ты вчера говорил, будто Бог хочет, чтобы мы вернулись домой и стали другими?
- Это не я говорил.
- Ну да, не ты, но я всё равно верю. А если я пойду с тобой, то ребята навсегда останутся там! Я вернусь, и вместе мы уйдём!
Я стоял и потрясённо молчал. Ещё бы! Только пять минут назад казалось, что встретил друга на всю жизнь, и вот уже надо прощаться и, наверно, навсегда. Но я и сам понимал, что Дрюня прав, и другого выхода у него нет.
- Мы вернёмся домой, вы вернётесь, и, может, ещё встретимся!
Я безнадёжно покачал головой. Встретимся - вполне возможно, но станем друзьями - вряд ли. Слишком большая разница в возрасте, слишком далеко разбежались даты наших рождений. А вот стать жертвой Шифера будет очень даже реально, если этот урод всё-таки победит. Я так и сказал Дрюне:
- Андрей, ты, пожалуйста, очень постарайся... победить его...
Он энергично кивнул:
- Да, Максим! Я очень постараюсь победить... себя...
Тут нас как раз вовремя прервал Данила:
- А переход закроется через два часа!
- Да, а шли мы почти четыре, - напомнил Славик. - Если хочешь успеть, то беги скорее!
- Счастливой дороги вам, - и Дрюня по-взрослому попрощался за руку с каждым из нас. Так было принято у "лесных рейнджеров". Мне показалось, что он держал мою ладонь чуть дольше, чем всех остальных ребят.
А потом он последний раз обвёл нас взглядом, точно хотел сфотографировать взглядом на всю будущую жизнь, развернулся и, больше не оглядываясь, зашагал прочь по горячим каменным плитам. Мы долго смотрели ему вслед, а я до боли, до хруста в пальцах сжимал потные кулаки, чтобы не расплакаться. И только когда мы повернули к воротам Города, я ощутил в кулаке что-то круглое и твёрдое и разжал ладонь. На ней лежал крохотный серебристый колокольчик, в точности такой же, какой на празднике последнего звонка подарил бестолковому Максу первоклассник Стаська.
Ещё на пути к Городу мы решили ненадолго здесь задержаться, пожить пару дней в этом странном мире, не обременяя себя поисками переходов. А теперь ещё предстояло подождать, не вернётся ли Дрюня, наткнувшись за дверью башни вместо своего мира на пыльное и заброшенное помещение: ведь переход и в самом деле мог закрыться в любую минуту. И мы всей шумной толпой двинулись по узким улочкам Города в поисках временного пристанища.
Заночевать мы решили в высоком доме со стрельчатыми готическими окнами и остановившимися часами на маленькой башенке. Наверное, раньше, когда здесь жили люди, это была городская ратуша, потому что в его тесных казённых комнатах стояли дубовые столы, заваленные толстыми шершавыми бумагами с ажурными средневековыми буквами. На верхних листах чернила выцвели от времени, и все листы казались чистыми и жёлтыми. А в одной из комнат за массивной красного дерева дверью с позеленевшей бронзовой табличкой "Lord Maehr" на столе поверх бумаг лежала маленькая кожаная тюбетейка, в точности такая, как у председателя столичной горуправы Лескова. Ещё за одной дверью обнаружилась просторная квартира лорда мэра со всем тем, что нам было нужно. Кинув на паркетном полу свои вещи, мы отправились бродить по Городу.
Первым делом мы написали записку для Дрюни (если тот вернётся) и пристроили её на городских воротах. Ну а потом пошли исследовать Город.
Город оказался старинным и удивительным, как огромный средневековый замок. Каменные дома с мощными стенами, величественные церкви и соборы, высокие и не очень башни, сводчатые арки, над улицами - переходы между домами. Ну а под домами - загадочные подвалы, подземные ходы и пещеры. Нам всё было интересно, везде мы совали свои любопытные носы.
Вернувшись домой, повалились на лежанки, и уснули здоровым усталым сном. Сквозь сон я услышал звук шагов и скрип лестницы - кто-то поднимался к нам на второй этаж. Я мгновенно вскочил на ноги. Оказалось, что никто не спал, все тоже услышали шаги.
"Дрюня вернулся!" - промелькнуло в голове, и постыдная, подлая радость, неподвластная разуму, разгорелась в груди. Я не знал, куда девать глаза, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из ребят, и просто утупил их в пол. Тем временем шаги приближались, скрипнула дверь, и я, не выдержав, кинул на неё короткий взгляд. И увидел...
- Женька!!!
Все мы орали и прыгали от радости, а громче всех нас орал и радовался маленький Мика. Лишь мне было очень стыдно, что я ожидал увидеть кого угодно, только не нашего Женьку.
По его словам, он одумался не сразу - лишь к концу дня понял, что совершил большую ошибку. Ведь "лесных рейнджеров" была почти что армия, а нас осталось лишь четверо, не считая женщин, детей и непроверенных новичков, и без Женьки у нас было бы крайне мало шансов достичь цели. Конечно же, я так не считал, но помалкивал: главное, что Женька всё-таки с нами!
А он запросто мог и не успеть, задержись в пути хотя бы на пару секунд. Но он, в сопровождении Карася и Чумзеля без остановок нёсся напролом сквозь чащу леса, и когда рванул дверцу избушки, увидел перед собой запыхавшегося Дрюню. Всё было понятно без слов. А когда через секунду Женька обернулся, позади него стояла знакомая нам башня, но без двери, а со сквозной аркой. Сквозь неё была видна та же каменистая пустыня с редкими островками растительности.
Всё. Переход закрылся.

Глава шестая
Встреча с солнцем
Мы провели в Городе ещё два дня и всё это время не уставали поражаться его чудесам. Попутно мы всё-таки искали переходы, но здесь их больше не было.
Наконец, утром третьего дня мы снова собрались в путь. Вышли через другие ворота, за которыми тянулась такая же прямая дорога, выложенная чёрными плитами, как и за теми, через которые мы вошли.
И опять потянулись раскалённые дни, перемежаемые короткими ночами. Каменная дорога вскоре превратилась в едва заметное грунтовое "направление". Впрочем, поскольку грунт здесь был каменистым, то разницы мы почти не почувствовали. Все эти дни есть нам было нечего, зато была в достатке вода из родников, пробивавшихся сквозь камни в крохотных, но многочисленных оазисах. В конце концов, пустыня сменилась степью, а потом стали попадаться редкие перелески - очевидно, мы двигались с юга на север здешнего мира. Потом нам попалось долгожданное большое село, правда, без единого жителя, и мы впервые за много дней до отвала налопались горячими варениками из настоящей каменной печи. В нашем обычном мире это не сошло бы нам с рук безнаказанно, но здесь были другие законы, и ни у кого даже живот не заболел.
А потом селения стали попадаться всё чаще, дорога превратилась в шоссе с потрескавшимся асфальтом. Тут же в пяти шагах от шоссе мы нашли очередной переход и окунулись в следующий мир, который, правда, почти ничем не отличался от предыдущего. Так мы прошли ещё через три или четыре мира, пока не вышли из узкой щели между скал на морской берег. Была пасмурная и холодная летняя ночь с кромешной тьмой и без единого лучика света. Идти дальше во мгле было совершенно невозможно, и мы решили подождать - а вдруг скоро рассветёт?
Так мы дремали и ждали рассвета. Чёрное небо над морем начало светлеть, краснеть и плавиться. Мы засобирались в дорогу. Перед тем, как отправиться в путь мы присели "на дорожку" на прибрежные камни и молча думали - каждый о своём, но все вместе об одном и том же: о доме, о нашем мире, о родных... Стало совсем светло. И вдруг у загрустившего было Славика округлились глаза, отвисла челюсть, и он, не в силах сдержать волнение, заикаясь, произнёс: - Р-реб-бя, с-с-смотрите!
Мы повернули головы туда, куда он показывал пальцем, и сначала ничего особенного не заметили. Я уже хотел спросить Славика, что он там увидел, но тут меня осенило: из-за ровной кромки горизонта высунулся маленький кусочек огромного красного солнца! От него тянулась по воде к берегу переливающаяся розовая дорожка.
Это надо было видеть! Наша радость была безграничной: ведь мы уже много месяцев, а может быть и лет, не видели настоящего солнца. Мы прыгали, бесились, валили друг друга на песок прибрежного пляжа, орали, смеялись - просто обезумели от счастья. Ещё бы! Раз мы нашли солнце, то найдём и дом, и родных, и весь свой мир.
Солнце быстро всходило, превращаясь из тусклого алого блина в нестерпимо-яркую триллионоваттную лампочку. Мы шли вдоль берега и отбрасывали на песок сочные чёрные тени. Впереди берег изгинался, образуя большую бухту, скрытую от нас рощицей каких-то южных деревьев. За этой рощицей нас ждал очередной сюрприз. Первое, что бросилось в глаза: бухта оказалась полным-полна кораблей. В основном, это были парусники, старинные и не очень, но попадались среди них и железные пароходы, и даже один огромный океанский лайнер. Видимо, все они были давно брошены: деревянные обшивки парусников почернели, паруса на реях, собранные в скатки, прогнили и стали серо-коричневыми, борта железных судов пробивала густая рыжая ржавчина. И только один парусник - большая бригантина сияла новенькими ослепительно белыми распущенными парусами, а на грот-мачте трепыхался на ветру синий флаг с тремя алыми треугольниками посередине.
На берегу, в глубине бухты, уютно расположился портовый городок, с виду тоже пустой и заброшенный. Но, приглядевшись, я заметил над одним из фасадов на высоченной мачте тот же флаг.
- Ребята, а здесь ведь живут люди, - догадались сразу Таня и Ник.
И мы поспешили в город, навстречу людям. Уже через час мы ступили на булыжную мостовую крайней улицы. В городе было пустынно, но чем ближе мы подходили к центру, тем оживлённее становились улицы. Жили здесь в основном разновозрастные мальчишки, но были среди них и девочки, и даже взрослые дядьки: гражданские, моряки и военные в формах разных эпох и веков, начиная от античных туник и хитонов и заканчивая серебристо-синими костюмами звездолётчиков Космофлота из далёкого будущего. Мы не удивлялись этому, ведь где, если не в этом лабиринте пространств и времён они могли встретиться! Когда мы проходили мимо, все местные жители с любопытством глядели нам вслед, но ни о чём не спрашивали. Иногда лишь девочки да самые воспитанные (а может, просто самые общительные) из мальчишек говорили "Здравствуйте" или кричали "Привет!"
Когда мы вышли на главную площадь города с большим серым зданием, у дверей которого на постаментах стояли большущие старинные якоря, с тем самым зданием, над которым на мачте развевался сине-красный флаг, из его дверей вышел навстречу нам невысокий мальчишка лет двенадцати, с русой чёлкой и весёлыми зелёными глазами. Вслед за ним выкатился круглый лысый дядька с длинными обвислыми усами. Одет он был в старинный морской камзол, и в нём напоминал он мне капитана Галса из одной давней книжки писателя Кораблёва. Лысый дядька, на ходу надевая треуголку, прокричал:
- Так значит, прикажете готовиться к отплытию, командор?
- Да, вечером выходим в море, капитан. И подготовьте каюты для гостей, - ответил капитану мальчишка.
- Слушаюсь, командор! - и быстро засеменил в переулок, ведущий, очевидно, к пристани. Нас не удивило, что мальчишку назвали "командором" - видали мы мальчишек и с более громкими званиями - но почтительность, с которой обращался к нему старый моряк, вызывала уважение. А командор, отдав распоряжение, обратил своё внимание на нас. Также естественно и непринуждённо, как и другие мальчишки этого города, он ещё издалека крикнул нам "Привет!", а когда подошёл, еще раз поприветствовал нас и сразу же перешёл к делу:
- Вы, наверное, к нам в гости?
- Да нет, мы здесь случайно. Про вас мы и не знали, - ответил за всех Женька. - Просто шли, а тут - город.
- Ну всё равно будете нашими гостями. Я здесь... - он неловко усмехнулся. - Вроде начальника, и обещаю, что скучать вы у нас не будете. Вы как, хотите отдохнуть с дороги или сначала показать вам Приморск?
Несмотря на бессонную ночь, спать никто не хотел, даже маленький Мика (но он-то как раз выспался у нас на руках). И мы, бросив возле якоря свои рюкзаки, отправились вместе с командором гулять по городу. Улицы Приморска оказались ещё удивительнее чем улицы Города, из которого мы не так давно ушли. Там везде были древность и средневековье, а в Приморске словно собрались на дружескую встречу городские кварталы разных стран и времён.
Командор не назвал нам своего имени (видимо, он считал, что настоящие мальчишки не должны знакомиться специально), но ребята, встречавшиеся нам по пути, называли его Валькой. Разговаривали они с Валькой запросто, как хорошие знакомые, зато взрослые почтительно здоровались с нами, снимали головные уборы и обращались к нему на "вы".
Гуляя по городу, я постоянно ловил себя на мысли, что где-то я уже видел вот эту улицу, вот этот дом. Да и все жители Приморска казались мне давно знакомыми. Вот перебежал дорогу босой длинноногий мальчишка в белой рубашке навыпуск и со светлыми волосами до плеч. И хотя у нас с такой причёской его даже на порог школы не пустили бы, но где-то я с ним раньше встречался. А вон с коричневой двускатной крыши запускает воздушного змея небольшой мальчишка с остроносым треугольным лицом. Крикнул нам с высоты "Привет!", Валька в ответ замахал рукой. А потом повстречался высокий и сутулый пожилой человек с коротким коричневым шрамом у правого уголка рта. И опять он показался мне знакомым. Но почему?
И тут меня вдруг осенило: любимого Максова, а теперь и моего, писателя звали Валентин. Валентин Кораблёв! А все те ребята и взрослые, с которыми мы встречались, были очень похожи на некоторых героев его книжек.
Валька расспрашивал нас о тех мирах, где мы побывали, о нашей дороге. Мы шумно и наперебой отвечали. Но пришла и наша очередь расспрашивать.
- А у вас? - спросил Женька. - У вас что, тоже всё каждый день меняется?
- Меняется, - кивнул головой Валька. - Но не так быстро, как у вас. Также, как и на нашей Земле.
- И народу у вас тут много, не то, что у нас, - заметила Таня, и тут же спросила совершенно о другом. - Валька, а почему тебя выбрали главным?
- Так уж получилось, - уклонился от ответа командор.
И тогда я спросил напрямик:
- А твоя фамилия случайно не Кораблёв?
В ответ Валька переливчато рассмеялся.
- И вы догадались! Я-то уж думал, что на этот раз обошлось.
- На этот раз? - ахнули мы. - Выходит, мы здесь не первые?
- Нет, у нас гости часто бывают. Как-никак здесь узелок, в котором сходится множество граней. Но таких, как вы, почти не бывает. Чаще забредают межпространственные бродяги, путешественники, люди, которые по своей воле ищут кого-то или те, кто просто заблудился в гранях Мироздания.
- Значит, отсюда ведёт много переходов? А может быть, есть и переход на нашу Землю?
- Да, переходов здесь много, но все они ведут не туда. Тут вообще всё не так просто, как вы думаете. Вы слышали про отражённые пространства?
- Конечно, - воскликнул я. - Читали в твоих... то есть... ваших книжках.
Валька помрачнел.
- Почему-то все, как узнают кто я, сразу на "вы" переходят. Будто я большой и толстый дядька. А ведь я такой же, как и вы.
- Так значит писатель Кораблёв от тебя отдельно, а ты - просто мальчик Валька? - не сдержавшись, проболтался я. Наши ничего не заметили, а Валька пристально посмотрел мне в прямо в глаза и ясно стало, что он обо всём догадался. Ну, может быть, не совсем обо всём, но то, что внутри меня сидит взрослый Макс, он, без сомнения, понял. Он оказался хорошим парнем, ничем не выдал меня и только ответил:
- Нет, я и есть тот, кто написал книги Кораблёва, просто я всю жизнь не верил в свой возраст, чувствовал себя двенадцатилетним. А когда попал сюда, в этот мир, обрёл, наконец, свой настоящий облик.
- Так что же, получается, что писатель Кораблёв на Земле уже умер?
- Нет, я не умер, я ушёл сам, когда понял, что сделал на земле всё, что мог. Не хочу хвастаться, но я знаю способ, как с Земли попасть живым прямо сюда.
- А обратно? - с надеждой спросили мы.
- Нет. Это словно скала на берегу моря: спуститься вниз можно за несколько секунд, а чтобы забраться наверх и часа не хватит. Ведь мы сейчас не в обычном параллельном пространстве, а в отражённом.
- Как это - отражённом? - недоверчиво поинтересовался Данила. - Это как в зазеркалье, что ли?
Валька весело рассмеялся:
- А говорите - знаете!
- Это он знает, - Данила кивнул в мою сторону. - А мы-то нет.
- Ну ладно, я объясню. Только это понять сразу трудно.
- Ничего, мы разберёмся, - самоуверенно заявил Данила.
- Тогда слушайте. Про теорию кристаллического Мироздания вы, наверное, уже слышали. Так вот, Мироздание - не какая-то раз и навсегда замершая штука, оно всё время меняется, и влияют на это сами его обитатели. Энергией своей мысли они могут даже создавать новые пространства, и тогда эти пространства заполняются их мыслями.
- Ни фига себе! - поражённо воскликнул Славик. - Значит, каждый может создать себе свой собственный мир?
- Вот именно! Помните, в Библии сказано, что Бог сотворил человека по своему образу и подобию. Кто-то придумал наше Мироздание, а мы придумываем в нём новые миры. Вот только миры эти возникают в страшно далёких от нашего измерениях, ведь у нас уже все ячейки кристаллической решётки давно заняты. Отражённые миры наслаиваются на Мироздание по периферии, и оно расширяется так же, как растёт в перенасыщенном растворе кристалл соли. А возникнув, такое пространство продолжает жить своей самостоятельной жизнью. А само сознание тоже не исчезает после смерти тела, а переносится в один из отражённых миров. Это может быть свой собственный мир, но если в чьём-то воображении вы занимаете значительное место, то может возникнуть новый отражённый мир, и если ваше место в нём останется незаполненным, освободившуюся душу может затянуть в него.
- Понятно теперь, почему все жертвы Шифера собрались в одном месте. Но почему тогда я не попал туда? - спросил Женька. - Или он про меня забыл?
- Скорее всего, чьё-то воображение оказалось сильнее, а отражённый мир - реальнее.
- Чьё же, интересно? Узнать бы да надавать по шее, чтобы в следующий раз не воображал, - проворчал Женька. - А себе ты, значит, придумал свой мир?
- Да, и, как мне кажется, даже не один. Каждая удачная книга порождает своё пространство, со всеми героями внутри. Но вот ведь что получилось: все те, кто в книге не дожил до её конца, не могут уже жить в её пространстве. И все они попали сюда. А потом сюда пришёл и я и теперь чувствую себя даже виноватым, что их здесь так много. Но сейчас уже ничего не изменишь, как говорится, что написано пером, то не вырубишь топором. Зато этот мир я могу изменить так, чтобы сделать их хоть чуть-чуть счастливее.
- Как же его изменишь-то? - с сомнением спросил Ник.
- Очень просто! Ведь это отражённое пространство ещё совсем новое, неустоявшееся, и на него легко может повлиять любой, кто попадёт сюда, было бы хорошее воображение. На самом деле, даже свой внешний вид в отражённых мирах каждый придумывает себе сам, и окружающие видят его таким, каким он сам себя представляет. Смотрите!
Валька отбежал в сторонку, вскинул вверх руки и вдруг исчез. Но через мгновение на его месте возникла средних размеров лохматая коричневая дворняга. Она замахала хвостом и весело залаяла.
Мы стояли и смотрели разинув рты. Первой пришла в себя Таня.
- Вот это да! - воскликнула она. - Учись, Данила, это тебе не снег с небес вызывать!
- Сама учись! - уязвлённо возразил Данилка и тоже исчез, вернувшись через мгновение маленьким бело-рыжим котёнком. Котёнок выгнул спину, распушил хвост и храбро зашипел на дворнягу. Та в притворном ужасе умчалась в кусты. Через секунду оттуда вылез прежний Валька. Данила тоже принял свой обычный облик.
- Здорово! Первый раз вижу такое со стороны! - сказал он. - Но вообще-то это опасно, можно так вжиться в образ, что навсегда останешься кем-то другим.
- Данила не останется, - заверила его Таня. - Это понятно. Но как же нам добраться до дома?
- Тем способом, что выбрали вы, достичь своей грани, в принципе, можно, но на это уйдёт уйма времени - может, тысяча лет, а может, миллион. К тому же, когда вы дойдёте до старых граней, вам станет труднее влиять на их окостеневшую структуру, и вы можете начать расти, а потом и стареть.
- Но ведь есть прямые переходы!
- Да, но это тоже очень долгий путь. Вы, наверное, даже не представляете, как мы сейчас далеко от нашей Земли. К тому же, не всем дана такая способность. Вот Данила, скорее всего, умеет это, но ему не утащить вас всех.
- Но как же тогда нам быть?
- Вам нужно на Дорогу. По ней вы сможете добраться куда сами захотите.
- Но где она?!
- Дорога везде. Она находится вне кристаллической решётки Мироздания и всегда рядом, надо только уметь на неё выйти.
- А ты умеешь?
- К сожалению, нет. А выйти на неё можно только самому. Но некоторые из здешних ребят бывали на ней. Есть и другой способ, но не всякий на него решится - уж больно он страшный.
- Что это за способ?!
- Дело в том, что некоторые отражённые миры появляются не бесконечными, а как бы усечёнными, бывает, что и совсем крохотными, и тогда своими границами они выходят на Дорогу. Но этот вот, наш мир - полноценный и бесконечный. А где найти конечное пространство, я точно не знаю, не задавался подобной целью.
И тут молчаливая Дашутка робко предположила:
- А это не может быть Белый Туман?..
А ведь в самом деле! Как это мы сразу не догадались?!
Мы тотчас рассказали о Тумане Вальке, и он подтвердил нашу догадку, однако добавил, что перешагнуть границу мира нужно твёрдо и решительно, ни на мгновение не сомневаясь в удаче и всей душой желая попасть в нужное место, иначе попадёшь не на Дорогу, а вообще неизвестно куда.
Но мы были согласны на всё.
Мы прожили в гостях у Вальки Кораблёва три дня. Ходили с ним на паруснике в море, знакомились с местными ребятами, которые оказались вовсе не сухими литературными персонажами, а настоящими живыми мальчишками. А на утро четвёртого дня Валька отвёл нас в точку пересечения меридианов Мироздания, откуда мы с помощью Данилы могли прямым переходом попасть в нужный мир. Вообще-то, в обычном месте Данила мог "потянуть" лишь одного-двух попутчиков, но здесь сходились в одну точку миллионы граней Мироздания, и межпространственные поля были напряжены до предела.
Мы взяли друг друга за руки, образовав кольцо, и мир вокруг нас исчез так же, как и в тот раз, когда Данила привёл меня в Долину.
Когда пространство и время вернулись, мы увидели, что стоим на краю обрыва рядом с протянувшейся параллельно земле берёзе. Да, на том самом месте, откуда я собирался прыгать в Туман. Но теперь мы должны были шагнуть в него все вместе.
На этот раз от края обрыва через бесконечную пропасть был перекинут мостик. Маленький, в три доски шириной, на тоненьких жёрдочках, уходящий в белёсую муть. И никаких перил. Однако нам нужно было на него зайти. А иначе зачем он здесь?
Скрутив упругой уверенностью страх, крепко взявшись за руки, мы двинулись по мостику. Одному лишь Мике было не страшно, наоборот, он больше всех рвался вперёд - сказалась трёхдневная психологическая обработка на тему возвращения домой. Пройдя сотню метров, мы остановились. Я закрыл глаза.
- На счёт три - прыгаем, - предупредил Женька. - Раз... Два...
Три-и-и-и-и!!!

Глава седьмая
Последний рейс
Очнулись мы сидящими в жёстких пластмассовых креслах. Вернее даже, не сидящими, а обессилено валяющимися. В голове была гулкая пустота, в мышцах - ватная слабость. Сколько прошло времени, сказать было невозможно. Как только я открыл глаза, остальные ребята тотчас же зашевелились и начали приходить в себя. Все были на месте.
Мы оказались в большом зале с высокими потолками, вокруг нас стояли рядами такие же жёлтые кресла, кое-где на них сидели люди с большими сумками и чемоданами. В зале стоял приглушённый гул, шелест шагов и низкое гудение ламп дневного света. Напротив нас на стене висело чёрное табло с маленькими зелёными буковками и циферками.
Было ясно, что это какой-то большой вокзал. Но какой? Я знал все столичные вокзалы, и этот не был похож ни на один из них. Ну и ладно! Зато теперь мы, без сомнения, находились в настоящем, никем не придуманном мире, а значит, ближе к дому.
Не успели мы как следует оглядеться, зелёные буковки на табло замелькали, потом остановились, выстроившись совсем в другие слова, невидимые динамики под потолком пропиликали три мелодичные ноты, и мягкий женский голос произнёс:
- Уважаемые пассажиры! Скорый поезд до станции Подолье отправляется через четыре минуты с двенадцатого пути. Провожающим просьба освободить вагоны... Пассажирский поезд до станции Лесной Завод отправляется в ноль часов семьнадцать минут с шестого пути. Нумерация вагонов с головы состава... Космолёт до станции Приморск отправляется со второй площадки в ноль часов двадцать семь минут...
Космолёт! До Приморска! Вот это да!
Через несколько секунд молчания незримый голос продолжил:
- Электропоезд до станции Кольцово отправится в ноль часов тридцать одну минуту с пятого пути, проследует со всеми остановками... Напоминаем вам, что с завтрашнего дня наш вокзал будет закрыт на реконструкцию. Все рейсы отправлением с нашего вокзала отменяются. Приносим извинения за причинённые неудобства... Повторяю: последний электропоезд до станции Кольцово отправится в ноль часов тридцать одну минуту...
Мы разом посмотрели на табло, в верхнем левом углу которого пульсировали цифры "23:57".
- Пошли! - приказал Женька. - Мы не должны опоздать.
Мы сорвались со своих мест и поспешили к выходу. Правда, выходов из зала было несколько, а указатели, как назло, отсутствовали, но мы направились в самый большой и к тому же ближайший из них. Однако, пройдя по широкому коридору и протиснувшись сквозь узкие турникеты, мы оказались на краю большого бетонного поля, поделённого на огороженные квадратные площадки. Возле одной из них толпился народ, а за низким заборчиком стояла остроносая серебристая ракета. Без сомнения, это был космодром.
Мы ринулись было обратно, но турникеты с железным лязгом и противным верещанием преградили нам дорогу, а из будки выскочил пожилой усатый железнодорожник и сперва засвистел в свой зелёный свисток, а потом заорал злым визгливым голосом:
- Куда! Куда лезете, шпана проклятая! Не видите, что ли, написано: выхода нет!
- А что нам теперь делать?
- Проходите на посадку, не задерживайте людей! - не унимался он, хотя никаких людей поблизости не было.
- Но ведь нам не нужно в Приморск!
- Раньше надо было думать!
Потом, наверное, увидев наши несчастные лица, смягчился:
- Вон там выход, с той стороны. А здесь только вход, - теперь он смотрел на нас вполне по-человечески и даже с каплей сочувствия. - Куда ж это вас несёт-то, среди ночи?
- А мы любим ночь, - дерзко ответил Данила. - Спасибо вам, мы пойдём. Нам на последнюю электричку надо.
- Ну-ну, поспешайте, коли на последнюю, а то и через три года не уедете, - уже в спину нам произнёс железнодорожник.
- Спасибо, до свидания! - хором ответили мы и потопали к выходу.
Непонятно, как мы умудрились заблудиться. Прямой короткий коридор, указатели на каждом шагу. Видимо, Мироздание решило подставить нам последнюю подлую подножку на пути к дому. В конце коридора оказался не прежний зал ожидания, а лестница, ведущая вниз, наверное, на подземный этаж вокзала. Там было темно и пустынно, тянущийся откуда-то ветерок мотал по грязному гранитному полу бумажные фантики и обёртки, половина фонарей не горела. Мы шли, постоянно ускоряя шаг, по коридорам, которые ветвились, словно ходы лабиринта, и никак не кончались. Потом, подхватив на руки засыпавшего на ходу Мику, побежали по ним бегом. Мелькали по сторонам запертые двери, пустые киоски и телефоны-автоматы с оборванными проводами, но не встретилось нам на пути ни одного человека. В конце концов, мы вылетели в большой зал, похожий на тот, что был наверху. Здесь уже началась подготовка к ремонту, ряды жёлтых пластиковых кресел были оторваны от пола и свалены в углу.
Но вот и он, выход наверх!
Однако радовались мы рано. Когда по мёртво стоящему эскалатору мы взбежали наверх, то очутились в огромном и абсолютно пустом помещении, напоминающем гигантский спортзал. Широкие окна, а скорее даже не окна, а прозрачные стеклянные стены во всю четырёхэтажную высоту зала, каменный пол, покрытый запылившейся мозаикой, переплетение ажурных балок под сводчатым потолком. Но самым удивительным было то, что этот чудовищный зал располагался явно не на первом этаже и даже не на втором. За стеклянными стенами не было ни единого намёка ни на железнодорожную станцию, ни на космодром. По одну сторону - зелёный берег и уходящая в бесконечность морская поверхность, освещённая закатным солнцем, а по другую - бескрайняя песчаная пустыня с таким же повисшим над горизонтом красным солнечным кругом. А ведь в том мире, где остался вокзал, их не было ни одного - времени там было уже заполночь!
Господи, куда же мы попали?! И почему именно сейчас, в двух шагах от цели? Неужели нет никакого выхода?
Но выход был, и первым его заметил я. Это был небольшой люк в центре зала, огороженный с трёх сторон ажурной железной решёткой. Вниз тянулась ржавая лестница наподобие тех, что делают из верёвок на кораблях. А сам люк оказался настолько узким, что мы еле-еле могли протиснуться сами. А ведь у каждого из нас за плечами был большой рюкзак набитый нужными и не очень вещами, накопленными в Долине и во время пути.
Все стояли и подавленно молчали, теряя драгоценные секунды, пока Женька не скомандовал:
- Рюкзаки на пол! Живо!
Мы нехотя повиновались, и только Ник задумчиво прошептал:
- Это, наверное, правильно. Надо всё оставить здесь, чтобы не было с собой ничего лишнего.
- Да, - согласилась Таня. - Всё это неземные вещи, и не место им в нашей будущей жизни.
- Если она будет, - напомнил Данилка. - А то уйдёт электричка, и тю-тю...
И мы снова окунулись в стремительную погоню за временем.
Теперь мы бежали сквозь какие-то подсобные помещения, заваленные древним хламом, пыльные и неосвещённые. Хорошо хоть, у Женьки и Славика остались фонарики. Мы неслись, спотыкаясь и с грохотом распахивая рассохшиеся двери. Прорвавшись через одну из таких дверей, мы обнаружили, что над головой больше нет крыши, а темнота вокруг - не от обступивших со всех сторон стен, а просто от того, что наступила свежая безлунная ночь.
Да, это был он, выход к поездам! Узкие прямоугольники перронов, блестящие нити рельсов выстроились в длинную шеренгу. Дальше рельсовые нитки сплетались в причудливое кружево, провода опутывали хмурое ночное небо густой сверкающей паутиной. Двадцать путей лежало перед нами, но девятнадцать из них были пусты, информационные табло над ними погашены, и вообще ни здесь, ни на платформах не было сейчас кроме нас ни единого человека.
Но на одном пути светилась жёлтой строчкой окон последняя электричка. Табло над ней сияло большой зелёной цифрой "5" и словом "Кольцово". А чуть пониже, одна под другой, светились ещё две строчки:
00:31
00:31
..."Не-е-е-е-е-ет!" - свистел в ушах ветер от стремительного бега. - "Мы-ы-ы успе-е-е-е..."
И мы успели.
Сшибая друг друга, влетели в тамбур последнего вагона, покатились по грязному заплёванному полу. Сзади нас со змеиным шипением захлопнулись двери, поезд дёрнулся, покатился, колёса негромко застучали, заскрежетали, а мы, счастливые, тяжело дыша, поднимались на ноги, отряхиваясь от пыли и прилипших окурков. Да нам сейчас было наплевать на грязь и окурки: главное, что мы едем! Потом мы прошли в третий от хвоста вагон, запихнулись в пространство между двух скамеек, хотя свободных мест было много. Но нам не хотелось, чтобы нас сейчас разделяла даже спинка вагонного сиденья.
Сначала поезд долго ехал без остановок. Потом замелькали большие и маленькие станции с незнакомыми названиями: Михеево, Берёзово, Хайбат, Басово, Скрябино... Входили и выходили пассажиры, выскакивали из темноты и убегали куда-то назад фонари, мигали на потолке жёлтые лампочки, что-то торопливо бормотали на стыках колёса, а поезд всё шёл и шёл, и скрипучий механический голос бесстрастно отмерял остановки.
..."Следующая остановка - Шелепово. Осторожно, двери закрываются"...
..."Следующая остановка - Енюково"...
..."Карповка"...
И вдруг: "Следующая остановка - Бедняково. Осторожно, двери закрываются".
Задремавший было Славка вскинулся, в глазах заметались огоньки радости, печали и даже испуга. Мы его понимали: и домой хочется, и с нами жаль расставаться, и немного страшно - а что ждёт дома? Наконец он решился и сказал:
- Ну всё, ребята, моя остановка. Мне пора...
- Не грусти, Слав, мы ещё увидимся. Ведь у тебя есть наши адреса? - его Ник.
- Есть. Всех, кроме Женьки, - и он похлопал себя по нагрудному карману.
- А у нас есть твой. Как только доберёмся домой, сразу напишем друг другу письма, - продолжил Женька. - А потом обязательно соберёмся все вместе.
- Да я знаю. Но всё равно жаль...
Электричка начала снижать скорость. За окном засветились огни недалёкой деревни.
- Смотрите, вон наша деревня! Светится! Ладно, пойду я... Пока! Счастливого вам пути...
Мы проводили Славика до дверей вагона и долго махали ему руками из окна вагона, а он махал нам, пока не скрылся за поворотом. И тогда установилось тяжёлое молчание, которое первой нарушила Таня:
- Вот нас уже и семеро. Так странно: наступает момент, ради которого мы проделали такой путь, а на душе грустно.
- Так всегда бывает... когда расстаёшься... с друзьями... - у меня от моих же слов даже в глазах защипало. Ребятам хорошо, они смогут ещё не раз встретиться, а я, попав в своё время, останусь совершенно один - ну что тут поделаешь, если не современники мы. Правда, ребята говорят, что будут рады мне и взрослому, и даже назначили контрольную дату - первое января две тысячи второго года, но ребёнок и взрослый дружить на равных могут, наверное, лишь в книжках Вальки Кораблёва. Да и сколько лет придётся ждать!
А поезд продолжал свой ночной путь.
..."Следующая остановка - Обуховка. осторожно, двери закрываются"...
..."Шахмал"...
..."Паучиха"...
..."Марино"...
..."Речица. Осторожно, двери закрываются"...
Значит, пришла пора провожать домой нашу маленькую Дашутку.
- Ты точно помнишь, как добраться домой с вокзала? - обеспокоено спрашивала девочку Таня.
- Точно! - отвечала необычно радостная и весёлая Даша. - Мы недалеко от станции живём.
- А не боишься ночью одна идти?
- Немного боюсь. Но не очень.
- Вот и хорошо...
Попрощавшись с Дашуткой, мы крепко задумались что делать с Микой, если объявят его остановку - Копейкино. Сам он в это время не думал ни о каких проблемах и сладко спал, растянувшись на сиденье и укрывшись Женькиной курткой, а мы ломали головы над неразрешимой задачей. Никому не хотелось выходить на чужой остановке - ведь это не просто чужая точка в пространстве, это чужая точка в жизни. Все это прекрасно понимали, но было ясно и другое - бросать трёхлетнего малыша одного на ночной платформе тоже нельзя. А если его остановка окажется последней?
Придумать что-то толковое мы так и не успели, потому что очень скоро картавый динамик объявил:
"Следующая остановка - Копейкино. Осторожно, двери закрываются".
Мы едва успели растолкать Мику, и отвести его к дверям, в надежде передать его на платформе полицейским или работникам станции. Но вышло всё даже лучше, чем мы могли мечтать. Когда поезд остановился, и двери распахнулись, мы увидели на платформе молодого мужчину с расстроенным лицом и женщину, которая плакала, уткнувшись мужчине в плечо. Когда сонный Мика увидел их, его сон как рукой сняло.
- Мама! Папа-а-а! - закричал он и прыгнул на залитую оранжевым светом платформу. Мы ещё не успели ничего сообразить, а Мика уже висел сразу на двух шеях, и две пары губ целовали его. За время стоянки родители успели сказать, что на Мишеньку напал огромный ротвейлер, но какой-то незнакомый парень бросился с дубиной ей наперерез. Все видели, как собака вцепилась в парня и начала его рвать и трепать, но, к счастью, он был в толстом ватнике и отделался только синяками. А вот когда он успел скрыться, никто так и не понял. Не сразу заметили и исчезновение Мишеньки...
Но двери снова закрылись, и опять замелькали незнакомые названия.
..."Панское"...
..."Ай-Туган"...
..."Уть-Сюмси"...
..."Максимовка"...
..."Октябрёвка"...
Это была Танина станция.
Когда она вышла, захлопнулись двери, и поезд набрал скорость, мы вернулись в вагон. Нас осталось четверо: Женька, Ник, Данила и я. Женька и Ник уже договорились, что будут выходить на одной остановке, чтобы не пришлось Женьке возвращаться в проклятый детдом. Данила же в провожатых не нуждался, он и сам кого угодно мог провести. Я тоже уже не маленький, поэтому ехали мы теперь спокойно и "не парились", как говорил Женька. Мы весело болтали на разные незначительные темы, а электричка всё мчалась сквозь пространства и времена.
..."Лобановка"...
..."Хетово"...
..."Ельники"...
..."Редькино"...
..."Полутино. Осторожно, двери закрываются".
- Не пойду! - заявил Женька, когда услышал это. На станции Полутино находился его детдом.
Однако, уже на подъезде к станции он засомневался: не лучше ли выйти здесь, но не идти в казённое учреждение, а сразу махнуть в Бедняково, Октябрёвку или, лучше всего, к Нику, в Ходырево. А то ведь сойдёшь не на своей остановке - себе дороже окажется. В общем, проводили мы и Женьку, а сами поехали дальше.
..."Суроново"...
..."Нижняя Есауловка"...
..."Следующая остановка - Луговище. Осторожно, двери закрываются".
Наконец пришла очередь Данилки. Он попрощался с нами за руки, по-взрослому, точно так же, как и встретил меня в Долине после двух прямых переходов.
- Пока! - крикнул он на прощание, так, словно завтра мы снова должны были увидеться.
Вот и остались мы с Ником вдвоём. Мы не стали гадать, кому выпадет остаться в поезде одному, а почти всё оставшееся время промолчали. Молчание не было тягостным: обо всём важном мы давно уже вдоволь наговорились, а трепаться о пустяках сейчас не хотелось. Каждый думал сейчас о своём. Не знаю, какие мысли были у Ника, но я вспоминал всю историю наших взаимоотношений и понимал, что мы могли бы стать лучшими на свете друзьями, если бы я сам не оттолкнул его шаги навстречу мне, опасаясь, что всё это - не всерьёз, а только для того, чтобы лишний раз сделать мне больно, как не раз случалось раньше. На этот раз я ошибся, и жалеть об этом уже поздно. Очень скоро нам предстоит расстаться, и, наверное, навсегда...
..."Козловка"...
..."Ределёво"...
..."Свобода"...
..."Ходырево. Осторожно, двери закрываются".
Вот я и остался один...
После того, как с поезда сошёл Ник, я ехал ещё нестерпимо долго. Чужие названия мелькали одно за другим, нагоняя на меня всё большую тоску. А вдруг мне придётся ехать целую вечность, да так никогда и не добраться до дома?
"Да не может такого быть!" - убеждал я сам себя. - "Ведь все наши достигли цели".
Но я прекрасно понимал, что все наши и я - "две большие разницы". Ведь никто, кроме меня, не прибыл в Долину из таких глубин времени. И когда я уже почти перестал надеяться и продолжал ехать просто так, по инерции, то услышал хриплый голос динамика с потолка:
"Липки. Следующая остановка - Зеленогорск. Осторожно, двери закрываются".
Ну конечно! А я ещё чего-то сомневался!
Следующие несколько минут я не мог уже сидеть спокойно и пошёл по вагонам к началу поезда. Но электричка оказалась бесконечно длинной и абсолютно пустой, и когда она начала тормозить, я просто встал у первых попавшихся дверей.
"Зеленогорск", - самым лучшим на свете голосом произнёс электронный "объявляла", поезд остановился, и двери открылись. Я вышел на родную платформу аккурат напротив выхода в город. От налетевшего свежего ветерка закружилась голова.
"Следующая остановка - Кольцово, бесконечная. Осторожно, две..." - прозвучало где-то далеко, в глубинах прошлой жизни. Шершавые слова оборвало шипение и стук закрывающихся дверей.
А в городе уже занимался рассвет. Ласковое майское солнышко ещё пряталось в своём тёплом гнезде где-то за горизонтом, но готово уже было в любой миг выглянуть оттуда. Вчера вечером прошел дождь, и на асфальте в нервном предутреннем свете фонарей серебрились тонкие лужицы. Я заглянул в одну из них и увидел вместо себя незнакомого мальчишку. Но удивиться я не успел - узнал прежнего, настоящего себя, тонконогого и большеголового пацана в тех серых штанах и бело-зелёной клетчатой рубашке, что надевал прошлой весной. Ура! Я снова стал самим собой, и даже дверца в чужую взрослую душу была теперь плотно закрыта на ключ. Но ведь я всё равно ничего не забыл!
На скамейке привокзального парка я приметил размокшую газету. "Знамя Пролетариата", 26 мая 1990 года. Ещё раз ура! Я вернулся в своё родное время, в свой родной город. Так чего ещё медлить? Мама теперь уже небось с ума сошла от от беспокойства за пропавшего сына.
Что сейчас было! Не успел я написать про закрытую на ключ дверцу, как замок в ней защёлкал, дверца распахнулась, и из неё вылез Макс. А ещё говорил, что лишь два раза сможет получить контроль над моим телом! Он молча задвинул меня на задний план, схватил вот эту тетрадь, перевернул её и начал что-то быстро в ней писать, начиная с последней страницы. А когда закончил, сказал мне: "Спрячь тетрадь получше, а то, не дай Бог, найдёшь раньше времени да и вспомнишь всё, и тогда тебе кранты". Потом ещё сказал "Прощай!" и растворился. Да, растворился полностью, бесследно, совсем! Теперь в моей душе нет ничего постороннего, а на месте прежней дверцы - ровная бетонная стена. Но я пока ещё всё помню! А тетрадку я спрячу в свой старый тайник на антресоли - я не заглядывал в него уже лет сто.
Конечно же, мама меня простила, хотя сперва и раскричалась. Я на неё не обижался, сам виноват - умотал сразу после школы в какое-то Дудкино, и явился лишь с первой утренней электричкой.
- Никаких походов, - твёрдо заявила мне мама. - Ты уже на сегодня отгулял своё.
Дело в том, что сегодня наш класс собирался идти в поход, посвящённый окончанию учебного года. Я и так не рвался в него - очередная порция походно-полевых издевательств была гарантирована. Тем более не хотелось идти в причесанный пригородный лесок теперь, после такого похода, который никому из одноклассников даже и не снился. Сейчас мне ужасно хотелось только одного - побыть дома.
- Хорошо, - покорно согласился я. - Я никуда не пойду.
Маму обеспокоила такая необычная покорность, и она сразу передумала насчёт похода:
- Впрочем, так уж и быть, можешь идти. Но только больше никаких фокусов.
- Да ладно, мам, я и сам уже не хочу, - честно признался я. А зря. Теперь мама уж точно не отстанет от меня с этой дурацкой "прогулкой".
- Ну уж нет! Тебе надо развиваться физически, а то всё валяешься на диване со своей фантастикой. Там ты хоть прогуляешься по свежему воздуху, это тебе не на грязном вокзале ночевать!
- Мам, ну ведь так нечестно, я же уже прощения попросил аж целых три раза.
- Три раза за такое - это мало! И всё, никаких "не хочу", пойдёшь с ребятами в поход!
Спорить было бесполезно. Впрочем, я не чувствовал никакой усталости от бессонной ночи, а встреча с одноклассниками совсем не пугала, даже наоборот - оказывается, я успел по ним соскучиться. А издеваться над собой я больше никому не позволю!
А через два часа я уже шагал с лёгким рюкзачком на плечах по направлению к школе. День обещал быть замечательным, и настроение у меня было прекрасным. Но на подходе к школе я ещё издалека я увидел наш класс, Воробья с его компанией, противно гогочущей над чем-то (а скорее всего - над кем-то), и всякое желание идти дальше вмиг улетучилось. Вместе с прекрасным настроением и радужными ожиданиями. Где-то внутри потянуло холодным сквозняком, а ноги ослабели и сделались мягкими и непослушными.
Решение пришло мгновенно: пока меня никто не заметил, тихонько свернуть в переулочек, погулять в этот день по городу где-нибудь подальше о знакомых мест, а вечером заявиться домой будто бы из похода. Проверять никто не будет, всё-таки поход - это не уроки, дело добровольное.
Но тотчас же в памяти всплыла Долина, ребята, ночные похождения Макса, Дрюня, серебристый колокольчик...
"Ты, пожалуйста, очень постарайся победить его".
"Я очень постараюсь победить... себя..."
Да, я тоже постараюсь победить. И поэтому теперь мне нельзя уступать ни шагу подлости и трусости. Потому что где-то за океаном времени, на дальней грани Мироздания верит в меня и надеется на мою победу Настоящий Друг.
Я резко и глубоко вздохнул и уверенно зашагал на шумный школьный двор.
Уф-ф-ф! Всё-таки я успел дописать рассказ о своих невероятных приключениях! Теперь после того, как я всё забуду, они не исчезнут во тьме беспамятства, а будут лежать в тайнике, дожидаясь своего часа. Кто-нибудь когда-нибудь отыщет их, прочитает и узнает, что жили когда-то давно и скитались по пространствам Мироздания такие вот пацаны и девчонки - Женька, Таня, Данилка, Мика... Ну и все-все остальные. Узнает и про меня, шестиклассника Максима Жабина. Прочтёт про самого лучшего на свете Дрюню и про то, что внутри него сидел страшный Шифер... Ой, чего это я такое пишу?! Видимо, в самом деле, пора уже спать. Что ещё за шифер, откуда он здесь, в моей первой и самой гениальной на свете фантастической повести про космические приключения мальчика Алика? В те времена никакого шифера давно уже не будет...


Эпилог
БЕДНЯКОВО
Весь день Максим был словно "не в своей тарелке". Вроде бы всё хорошо, лучше не бывает, а поди ж ты - давит душу непонятная мутная тревога. С чего бы это?
А впрочем, есть с чего. Вчера за ужином Надя вскользь сообщила, что в бандитской разборке застрелили бывшего одноклассника Витьку Воробьёва. Честно говоря (хотя и грешно говорить такое о мёртвых), Витька был человеком злым, циничным и неприятным, и, хотя в последние школьные годы у них не было открытых конфликтов, но отношения продолжали оставаться натянутыми. И всё же, когда Максим услышал такую весть, кусок хлеба застрял у него в горле, а на душе стало грустно и пусто, как бывает всегда, когда узнаёшь про смерть знакомого человека. А вот на Надином красивом лице ни один мускул не дрогнул. Выходит, зря Максим ревновал её к Воробью в девятом классе...
Но то было вчера. А сегодня Максима беспокоила не эта печальная весть, а что-то совсем другое. Как назло, была суббота, и делать было совершенно нечего. Надя с подругами ушла гулять в парк (свежий воздух и лёгкая физическая нагрузка были очень полезны для неё и их будущего малыша), а Максим от нечего делать затеял уборку в квартире. Старый хлам из шкафов и тумбочек летел на пол, а потом или возвращался на место, или отправлялся в мусорный мешок - ведро уже было переполнено им через край. Столбом стояла потревоженная пыль, яростно бились об стекло обезумевшие осенние мухи, согнанные с облюбованных для зимовки мест, и даже пожилой кот Буська, внезапно впавший в детство, увлечённо гонял по всей квартире пожелтевший теннисный шарик.
Хмурый осенний день уже перевалил за середину, а неосторожно затеянному действу ещё не видно было ни конца, ни края. А отступившая было тревога снова усиливалась, становясь нестерпимой. Не в силах её сдержать, Максим позвонил Надиной подруге Ларе, но, даже убедившись, что Надя у неё, а значит в безопасности, продолжал нервничать и дёргаться. Всё это не сулило ничего хорошего.
Теперь Максим временами не мог даже работать - забирался с ногами на диван, и сидел, обхватив колени, пока тоска и тревога немного не отпускали. Тогда он шёл доделывать уборку - к Надиному возвращению должно быть всё готово.
Лучше было бы сначала убрать раскиданный повсюду хлам, но Максим решил сперва разобраться на антресолях - глубокой полке с дверцею под потолком коридора. На пол полетели старые журналы, рваные кеды, полузабытые детские игрушки... Потом он зацепил рукой какую-то хлипкую досточку, и в воздухе затрепетала, словно упавшая с балкона курица, общая тетрадь в тонкой коричневой обложке. Максим спрыгнул с табуретки и поднял её.
В толстой тетрадке знакомым детским почерком через клеточку были исписаны почти все листы. Интересно, что это? В младшей и средней ступенях школы учителями не приветствовались общие тетради...
"А-а, так это, наверное, фантастическая повесть, которую я написал в двенадцать лет!" - с трудом вспомнил Максим.
"Интересно, о чём она? Я почему-то совершенно не помню её сюжет..."
Максим раскрыл тетрадку на первой странице, но начала там не оказалось. Вместо этого на клетчатом листе его нынешним да к тому же явно спешащим почерком были набросаны неровные строчки:
Пришёл сентябрь, и я опять в смятенье,
Опять покоя нет, как год назад...
"Боже мой, но этого не может быть! Я ничего подобного никогда не писал!"
Максим перевернул страницу.
Я каждый день и каждую минуту
Наполнен счастьем, что тебя нашёл,
Яснее небо стало почему-то,
Светлее - радость, и больнее - боль...
И опять Максимовым почерком написаны не его, но почему-то очень близкие душе стихи. Или, может быть, всё-таки его? Написал и почему-то намертво забыл...
А на следующем листе - вообще что-то странное.
Тьма ночная
Над деревьями чужими.
Я не знаю
Ни фамилию, ни имя...
О-о-ой, что это, что это?.. Что-то до боли знакомое, крутится в мозгу, мелькают перед глазами цветные клочья, заслоняя самое главное...
А дальше...
...Там нет зимы, там нет весны,
Там даже дня и ночи нет,
В долины сказочной страны
Окрестных звёзд струится свет...
"Долины... долины... Долины!!!"
Перед взглядом Максима текла неспешная Река, где-то далеко на горизонте белели снежными шапками Горы, а вокруг расстилалась Долина. И рядом были ребята, его верные, но позабытые друзья... Стремительно разматывался клубок воспоминаний, даря Максиму всё новые и новые подробности той далёкой, почти нереальной жизни.
"Как я мог их забыть? Женьку, Славика, Ника и даже лучшего друга Дрюню... Ну и свинья же я! Впрочем, нет, я не виноват, это просто такой закон времени. Надо было - и я всё позабыл, пришло время - вспомнил".
Но что это за время, и почему оно пришло именно сейчас? Какой сегодня день, что в нём особенного?
"Кажется, я тогда мог посмотреть, что со мной было бы дальше. Может, я и сейчас это помню?"
Максим напряг память, и оказалось, что он и в самом деле может это вспомнить. Возможно, в этот день что-то случилось с тем, другим, Максом. Но что? Этот год, этот месяц, сентябрь...
Он ехал в электричке и читал газету, мыслями витая далеко-далеко. А в газете была хроника происшествий. Обрывки отдельных фраз маленький Максимка запомнил дословно.
...разыгралась страшная трагедия, унесшая жизнь девятилетнего ребенка...
...девятилетний школьник из деревни Бедняково ехал на велосипеде по обочине трассы...
...спасти пострадавшего ребенка не удалось - он скончался по дороге в больницу...
О чём это? О ком это?!
"Деревня Бедняково... Что-то ужасно знакомое".
И вдруг Максим понял, почему название "Бедняково" показалось ему "ужасно знакомым". Это была родная деревня Славика, его друга и товарища по межпространствнным скитаниям. Между прочим, Славке тоже было девять лет...
"Но раз это случилось тогда, то что мешает повториться тому же снова?"
"Как это что? Ты!"
"Да! Я знаю! Лишь бы это уже не произошло..."
Но, в самом деле, когда это было?
Максим снова напряг память.
...в субботу 12 сентября в деревне Бедняково в 19 часов 57 минут на 24-м километре...
Точно! Но...
Но ведь сегодня и есть суббота, двенадцатое сентября! И время уже... полчетвёртого!
Не успеть... Автобус "Ширанск - Бедняково" уйдёт через час, а за это время Ширанска не добраться... В четырёх километрах от Бедняково - железнодорожная станция, но поезда ходят четыре раза в сутки, а расписание - неизвестно. Но даже если бы и было известно...
"До автостанции - десять минут бегом", - прикидывал Максим, надевая куртку. - "Маршрутка - ещё двадцать минут. Метро - минут сорок. Итого - час десять. Плюс электричка - если повезёт, и она будет сразу, а не через полдня - ещё три часа. И тогда останутся считанные минуты, чтобы одолеть четырёхкилометровое расстояние от станции до деревни. Как назло, нет денег на такси. Ну почему опять, гады, задерживают зарплату?! Впрочем, может быть, ещё ничего и не будет..."
"Хорошо бы... Хотя стоп! Есть же телефон!"
Максим с порога вернулся в квартиру.
Ноль шесть... Так... Ширанский департамент полиции...
- Дьжурн часть, мйор чрлв, - неразборчиво представились на том конце провода.
- Здравствуйте! Помогите мне, пожалуйста!
- В чём дело? - с ленцой поинтересовался дежурный майор.
- Я сейчас объясню. Вы должны предотвратить несчастный случай!
- Какой такой ещё случай? - удивился майор.
Максима, уже открывшего было рот, чтобы всё объяснить бестолковому "копу", этот глупый вопрос совершенно сбил с толку, и он бессвязно залепетал:
- Пожалуйста, позвоните кому-нибудь в Бедняково... Я сам не знаю... Пусть там разыщут Славу Говорова, это мальчик такой, ему девять лет... Скажите, чтобы никуда не выходил из дома сегодня вечером, а я чуть попозже подъеду... Скажите, это Максим Жабин просил передать. А то он под машину попадёт!
- Какую такую машину? - устало перебил его полицейский.
- "Мерседес"... - глупо ответил Максим. - Там водитель... пьяный...
- Вот что, гражданин Жабин, - уже с раздражением произнёс майор. - Положите трубочку и не мешайте людям работать. Здесь вам не "Шоу Чудес" приветы передавать.
- Но... - попытался что-то возразить Максим.
- А насчёт вас, - с угрозой в голосе продолжал "коп". - Насчёт вас мы ещё разберёмся, сделаем запрос на АТС, если нужно, вышлем наряд. Вместе с психиатрической бригадой.
- Но...
Однако возражать было бессмысленно - в трубке уже звучали короткие гудки.
"Звонить бесполезно, всё равно никто не поверит. Только время зря потерял", - думал Максим, бегом спускаясь по лестнице (лифта не дождёшься!). - "Значит, остаётся электричка... Господи, пусть всё будет хорошо".
Максиму повезло. Когда он добрался до вокзала, бедняковская электричка уже стояла у перрона в ожидании отправления. Но ещё пятнадцать мучительных минут простояла она, прежде чем тронуться. Это был скоростной полуэкспресс, останавливающийся только на больших станциях, но Максиму казалось, что поезд плетётся еле-еле. Три часа превратились для него в вечность. Но вот, наконец, электричка затормозила у платформы с названием "Бедняково", намалёванном от руки на белой фанерной табличке. Она почти не опоздала - всего-то на четыре минуты - и когда Максим ступил на перрон, часы показывали ровно без двадцати восемь. У него есть только семнадцать минут, чтобы домчаться до деревни и предупредить маленького велосипедиста Славика о грозящей ему беде.
Хмурое небо словно губка впитывало закатный свет, и с каждой минутой становилось всё темнее, но Максим помнил короткую дорогу до шоссе через рощу. Надо только свернуть с асфальтовой дорожки на еле заметную тропинку, и около пяти минут можно сэкономить!
Но что это? Куда она исчезла, эта самая тропинка?! Впереди - маленькое, но непроходимое болотце.
"Болван! Надо было сворачивать не здесь, а чуть-чуть подальше!"
Максим стремительным медведем ломился через заросли тальника по краю болотца, стараясь не вспоминать о том, как трудно дышать, и какие тяжёлые у него ноги, а в голове с каждым ударом сердца толкалась одна мысль: "Лишь бы успеть. Лишь бы успеть. Лишь бы успеть".
Вот, наконец, и она, нужная тропинка. Отсюда до шоссе - одна минута. А на часах уже - девятнадцать сорок девять. За семь минут до деревни - это свыше человеческих сил!
Но Максим - должен... Иначе он сможет лишь последний раз взглянуть на умирающего друга, которого увозят в чужой отражённый мир на карете скорой помощи.
Вот и облупившийся ржавый указатель: "БЕДНЯКОВО". Часы показывают без четырёх восемь, а деревня - такая длинная!
Мелькают по сторонам пёстрые бревенчатые дома, бьёт в лицо хлёсткий встречный ветер. На улице - пусто, все прилипли к телевизорам и смотрят какой-то новосветский блокбастер с мордобоем, стрельбой и навороченными спецэффектами. А совсем рядом, за бревенчатыми стенами, решается судьба человека.
"Ишь ты, очухался! Видать, и в самом деле бывает второе дыхание, раз полезли мысли про кино", - иронично думал про себя Максим. - "Лучше поднажми!"
И он ещё "поднажал"...
...Девятнадцать пятьдесят семь.
В ста метрах впереди Максима вынырнул из проулка и неспешно поехал по краю проезжей части на дребезжащем велосипеде тонкий мальчишка. В неверном сумеречном свете он выглядел высоким чёрным силуэтом.
Надо было крикнуть ему, чтобы свернул на обочину, но у Максима от долгого бега перехватило горло, и вместо крика вышел сдавленный кашель. Тогда Максим, собрав остатки сил, резко прибавил темп. Расстояние между ним и Славкой стало постепенно сокращаться.
В этот миг Максим увидел на потрескавшемся асфальте собственную тень. Тогда он на бегу оглянулся и был ослеплён синим светом мощных фар.
"Вот оно!.."
Ещё, ещё быстрей! Нестерпимо-голубой, словно от электросварки свет заполнил весь мир, и впереди в этом свете маячила хрупкая маленькая фигурка в жёлтой футболке на зелёном велосипеде. Дистанция между ними быстро сокращалась, но автомобиль мчался ещё быстрее.
Заметив свет фар, Славик, не оглядываясь, свернул на обочину.
"Пронесёт!" - на полмгновенья промелькнуло в мозгу, но остановить развитие событий уже ничто было не в силах. В стремительном порыве Максим настиг Славика, левой рукой подхватил под мышки, сорвал с велосипеда. Не удержался на ногах, и они, обнявшись, кувырком полетели в заросший травой кювет. Они не успели ещё приземлиться, когда мимо них прямо по обочине, сминая упавший велосипед, просвистел торомозами серебристый автомобиль. Грохоча и скрежеща покорёженным металлом, съехал в тот же кювет в ста метрах впереди.
А Максим и Славик лежали рядом в траве и постепенно приходили в себя.
- Вы зачем меня схватили? - первым заговорил Славик.
- Глупый... вопрос... - тяжело дыша, отвечал Максим. - Он бы... тебя... раздавил...
- Извините... - смутился мальчик. - Я не подумал.
- Ничего... Как тут... думать... после такого...
- А как вы догадались, что он свернёт на обочину?
- Я знал... И не говори мне... "вы"... Мы, Славка... с тобой... давно знакомы...
- Знакомы? - удивился Славик.
В этот миг над ними нависла грузная фигура с бычьей шеей. Короткая стрижка "ёжиком", кожаная куртка. На холёном лице - нешуточная тревога.
- Вы живы? - на ребят пахнуло тёплым водочно-перегарным воздухом. Славик поморщился.
- Живы, - неприязненно ответил Максим.
- Помощь нужна? - не отставал горе-бизнесмен. Впрочем, молодец, что не слинял.
- Спасибо, с нами всё в порядке... А вот ты лучше катись, отсюда, да поскорее, - довольно грубо посоветовал Максим, хотя бизнесмен был в два раза старше его. - А то сейчас местные набегут и устроят тебе...
- Простите меня, у жены день рождения... - заоправдывался этот тип, пятясь к своей машине. - Ну вот и задремал...
- Знаем, - жёстко отрезал Максим. Бизнесмен развернулся и быстро зашагал прочь.
- Не забудь купить мальчику новый велосипед! - крикнул вслед ему Максим.
- О чём речь! - обиженно ответил водитель, садясь в "Мерседес". - Самой лучшей модели! Падлой буду!..
Взревел, вытягивая машину из кювета, мощный мотор, мигнули за поворотом красные "габариты", и снова на деревню Бедняково опустилась тишина...
...Они присели на скамейку рядом с ближайшим домом.
- Зачем ты его отпустил? - спросил Славик.
- Он, в общем-то, неплохой мужик, - нехотя ответил Максим. - Троих детдомовских ребятишек усыновил, в стариковский приют продукты из своего магазина бесплатно отпускает. Но деньги его, в конце концов, погубят...
- Откуда ты всё знаешь? - опять удивился Славик.
- Из газет, - ни капли не покривив душой, ответил Максим.
- И как меня зовут, тоже из газет? Я же тебя не знаю.
- Скорее всего, просто не помнишь. Я тоже про тебя только сегодня вспомнил. И про Долину, и про всех ребят...
На Славкином лице изобразилось недоумение, даже испуг.
- Как это - про Долину? Я же сам её придумал! Она мне как-то раз приснилась, а потом я сам стал придумывать про нас, про приключения разные.
- Так выходит, это по твоей милости все мы оказались там? Значит, прав был Валька Кораблёв?
- Конечно, прав! Ой, а ты и про Вальку знаешь?
- Ещё бы! А я тогда думал, что всё это - из-за меня. Переживал даже из-за этого!
- Ну и зря! - Славик весело, как в прежние времена, рассмеялся.
- Ага... А теперь я понял, что все мы придумали по кусочку Долины, потому она и стала нашим домом.
- Нашим? Но тебя с нами не было!
- Да был я! - Максиму даже обидно стало. - Просто ты меня не узнал - ведь с девяностого года я немного подрос.
- Максим! - наконец сообразил Славка. - Ура! Ты меня нашёл! Значит, всё было по правде?
- Конечно, - серьёзно ответил Максим. Тёплая щемящая радость от встречи с другом детства переполняла сердце, но с другой стороны к нему подступала новая тревога. Да, Славку он нашёл, но как много ещё предстоит сделать! Ещё рыщут по Столице в поисках удобных для взрывов мест шайханские боевики, гуляет без поводка и намордника злобный чёрный ротвейлер, подгнивают больные корни у старого тополя на Демократической улице, и папаша Сорокин время от времени лупит ремнём беззащитного Данилку. А неприкаянный Женька Вдовин изнывает сейчас в детдоме или бомжует по подвалам и вокзалам. Хорошо хоть, встреча с Шифером ему не грозит - о таком маньяке в столичном регионе слыхом не слыхивали.
- Но многих нам ещё предстоит найти, - так и сказал Славке Максим. - Им очень нужна наша помощь.
- Найдём! - уверенно кивнул головой Славик. - Мы же теперь вместе.
На деревню Бедняково тихо опускалась тёплая осенняя ночь, обещая кому-то отдых и покой, а кому-то - новые странствия и скитания в поисках дома, друзей и простой человеческой любви.


Приложение
СТИХИ ИЗ ТЕТРАДИ МАКСИМА ЖАБИНА
***
Пришел сентябрь, и я опять в смятенье,
Опять покоя нет, как год назад.
То солнце, то туман, то дождь осенний
Наперебой мне что-то говорят.

Изменчива сентябрьская погода,
Как наша жизнь - то радость, то печаль,
А где-то там, за синью небосвода,
Откроется космическая даль.

И я в нее опять смотреться буду,
Как в зеркале, в ней душу отражу.
Быть может, в этот раз случится чудо,
И верный путь я в жизни отыщу.

С деревьев листья тихо облетают:
Пора - уже сентябрь на дворе.
Как будто жизнь я снова начинаю...
Приятно делать это в сентябре!

***
Я каждый день и каждую минуту
Наполнен счастьем, что тебя нашёл,
Яснее небо стало почему-то,
Светлее - радость, и больнее - боль.

Ещё тому назад всего неделю
Не знали мы друг друга, а сейчас
Могу дождаться встречи еле-еле,
Когда мы разлучаемся на час.

И в жаркий день июльский продирает
Меня мороз по коже, если вдруг
Покажется - меня не понимает
И не поймёт уж Настоящий Друг.

Но вместе мы - невиданная сила,
И нас ничто не в силах запугать,
Вот только б в окружении унылом
Друг друга нам случайно не предать...

...Сейчас, когда мы все стремимся выжить,
Я точно знаю - дружбу не предам.
Она дороже всех на свете книжек,
И я за Друга жизнь свою отдам.

***
Мгла ночная
Над деревьями чужими,
Я не знаю
Ни фамилию, ни имя.

Знаю только -
Ты один помочь мне сможешь...
Смутной болью
Ожиданье душу гложет.

Зря гадаю,
Что мне завтра будет сниться...
Тьма такая
Разве может повториться?!

Солнцем вешним
Озарится день, сверкая,
Только прежним
Уж не буду никогда я.

***
"Когда-то у тебя был дом,
Была семья - отец и мать,
Но вот сковало сердце льдом.
Как страшно было умирать!

Один, в холодной темноте,
Пустых надежд растаял дым.
Но я пришел помочь тебе,
Согрев своим теплом живым...

"С деревьев, в тишине ночной
Я слышал, падали листы.
Их детским шепотом со мной
Заговорил, смущаясь, ты:

"Не надо... Я уже не там.
Я тих, прозрачен, невесом,
Вчера по утренним лучам
Ушел я в свой небесный дом.

Здесь нет зимы, здесь нет весны,
Здесь даже дня и ночи нет.
В долины сказочной страны
Окрестных звезд струится свет.

Не страшен холод и жара -
Погоду сами мы творим,
Лишь только Времени ветра
Века уносят, словно дым.

И вовсе я не одинок,
Меня здесь встретили друзья.
Я даже на минутку смог
Вернуться в прежние края.

Я сразу бросился домой
Утешить маму и отца,
Но им не слышен голос мой,
А их печали нет конца.

Тогда к друзьям помчался я,
Но, шумной заняты игрой,
Смеялись бывшие друзья,
Как десять дней назад, со мной...

С Земли пора мне улетать,
На ней никто меня не ждет,
Но так не хочется опять
Туда, где нет земных забот!

Да, нет забот там, нет проблем,
За исключением одной -
Что делать всем, пойми ты, всем
С неистребимою тоской?!

Они всё врут, что не вернуть
Того, что было здесь у нас,
Но знаю я - когда-нибудь
Наступит долгожданный час.

Я обязательно вернусь,
Вдыхая воздух грозовой,
С разбега в комнату ворвусь
И крикну: "Мама, я живой!"

***
Свистящий ветер ледяной
Меня сбивает с ног,
А ты сегодня не со мной,
Простить меня не смог.

Два слова, брошенные вскользь...
Какой я был дурак!..
Тебе достались тьма и боль,
А мне - тоска и мрак.

Никто уже не нужен мне,
И путь мой одинок,
Но светит в тёмной глубине
Надежды огонёк.

***
Среди осенних хмурых вечеров
Вдруг наступает день тепла и света,
И каждый верить в этот день готов,
Что нас уж больше не покинет лето.

Увы, он очень быстро промелькнёт,
И тучи набегут, и дождь польётся,
Потом холодный серый снег пойдёт...
Но лето обязательно вернётся!

***
Я никому плохого не хотел,
Раскрыл вам душу так, как я умел.
Зачем бросаетесь меня пинать?
Ну попытайтесь же меня понять!
Я человек, такой же, как и вы,
Но не сносить моей мне головы,
И стая псов уж мчится по пятам.
"Вот он!" - кричат охотники. - "Он там!"
А я, дыханье чуть переведя,
Пытаюсь достучаться до себя,
Но там, внутри, лишь панцирь ледяной -
Я не могу поговорить со мной!

***
Настанет завтра новый день,
Свет сменит тьму,
И только тень
О ночи будет нам напоминать.
Когда же Солнца красный круг
Коснется горизонта вдруг,
Из всех щелей полезут тени,
Ночные страхи и сомненья,
Они сгустятся, и наступит ночь опять.

***
Тонкие листья старинной ветлы
Были тогда зелены и светлы.
Яркое солнце горячего дня
Каждое утро встречало меня.
В трусиках я на крыльцо выходил
И всему свету улыбку дарил.
На ветках укропа висела роса,
И тонко звенела у леса коса.
Сбежали куда-то эти года,
Теперь не вернуть их уже никогда...

***
Листок осенний,
Зимняя снежинка,
Весенний лучик солнца,
Летняя дождинка -
Все это было, есть и дальше будет
Таким как есть - меняются лишь люди...


No Виталий Лазарев
июль 2001 - сентябрь 2003


Запоздалое посвящение
Вот ведь какое дело...
Сначала я посвятил эту мою первую в жизни повесть своему любимому писателю Владиславу Петровичу Крапивину. Но год спустя вышел в свет роман Бориса Тараканова и Антона Фёдорова "Колесо в заброшенном парке", который авторы тоже посвятили Владиславу Крапивину. Роман необычный, я бы даже сказал, выдающийся, но... Слишком уж много было незаметных на первый взгляд параллелей с "Ночными скитальцами". Однако "Колесо..." - светлая и добрая книга, и, читая её, я подумал: а понравится ли Владиславу Петровичу, что я посвятил ему такую жестокую и страшную повесть? Имею ли на это право?..
И вот теперь, вместо посвящения, я прошу у Владислава Петровича прощения. И ещё - хочу сказать огромное спасибо за всё, что он сделал для меня, и не только для меня.
Ну а Борису Тараканову и Антону Фёдорову - пожелать "дальнейших творческих успехов". Молодцы, так держать!
А ещё я очень благодарен тем читателям, кто осилил "Ночных скитальцев" до конца и прошу их написать пару слов о своих впечатлениях в моей гостевой книге на web-сайте: http://vit-laz.narod.ru


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"