Эту историю мне рассказал много лет назад Народный Художник СССР Азат Байбеков. Уже тогда его называли Азат-абый - дядя Азат. На дедушку он не тянул - скорее на усталого гнома, сбрившего бороду.
Стоял теплый солнечный конец апреля, асфальт просох даже там, где обыкновенно образовывались мини-болотца на все лето, а теперь там роились обалдевшие от нежданного пробуждения удивительно некровожадные комары. Бабка в бандане по-татарски и растоптанных серо-пыльных калошах сердито гнала стадо из двух коз с козленком вдоль заросшего леском правого берега Казанки (чувствовалась близость частного сектора). Десятка полтора добротных бревенчатых домов и проблески солидного собачьего лая за спиной Казанского Молодежного центра - и тротуар вывел к пятиэтажкам. Э, скорее урезанным шестиэтажкам - роль пентхауса здесь выполняли художественные мастерские. Азат-абый пригласил навестить его в последний раз на "государственном рабочем месте": "Хоть картины посмотришь, а то вот-вот у нас отнимут наши кабинеты, а дома, в хрущобе моей, не развернуться, не то что полотна выставлять."
Полотен и впрямь оказалось немало. Чего стоили одни только "Дети художника" в полстены длиной: мрачная картина далекого советского прошлого в стиле "Ареста пропагандиста". Портреты академиков, автопортреты, пейзажи ("А это я у сына в Канаде писал с натуры, когда выезжал в гости... Климат тот же, что у нас, а всё почему-то более ухоженное какое-то: от домов и проезжей части до пригородов и, мне кажется, лесов и перелесков. Это - дача моя... Это - девочка незнакомая позировала.")
Он угостил крепким черным чаем с "обеденными" бутербродами, принесенными из дома, присел к столу и вспомнил о надвигающемся Дне Победы. Пьянка, дескать, будет в мастерских нешуточная. Художники любят выпить больше, чем закусить. Прямо хоть беги на время праздников с рабочего места. Да бесполезно: у него самая большая мастерская, как ветеран войны и труда получил; коллеги претендовать будут на площадь, чтобы иметь возможность развлечься, так сказать, широко и всенародно. И как оставишь их наедине с инструментами? Растащут по пьяни... Ой, не люблю я эти праздничные пьянки...
Дядя Азат не был сыном фронта, ему не довелось участвовать в военных действиях - возрастом не вышел. Но посчастливилось-таки работать для фронта на заводе.
Маленькие дети семи - восьми лет до станков не доставали физически. Они забирались на огромные ящики из-под снарядов и, стоя там, работали наравне со взрослыми по 12-15 часов в сутки.
С момента прихода на завод и до самой победы воспоминания Байбекова сливались в один изматывающий и полуголодный трудовой день, в середине которого выдавалась в столовой пайка, на некоторое время сбивающая чувство голода. Так случалось всегда... Почти всегда, кроме одного счастливого вечера, когда...
В тот волшебный вечер парторг прошел по цеху и вызвал к себе в кабинет для разговора нескольких рабочих, в том числе и Азата с его другом-подростком Иваном. Руки и ноги прямо отваливались и не желали слушаться от усталости, а голова отказывалась соображать, когда парторг предложил им всем остаться на вторую смену. Отказаться было невозможно, ибо сие приравнивалось к измене Родине и каралось в военное время сурово. Многие лишь хмуро кивнули в ответ, вновь направляясь к своим рабочим местам. "Вам полагается дополнительный обед", - попытался воодушевить их вслед руководитель, протягивая талоны на питание. Обрадовались только дети. Казалось, у них прибыло сил и энергии в предчувствии праздника. В обед их накормили изумительным картофельным пюре с гуляшом из нескольких кусочков мяса и почти сладким компотом из сухих яблок. А вдруг им повезет, и ужинать будут также сытно?! (Хлеб и мясо Азат припрятал, завернув в промасленную тряпицу - матери отнести.) Иван, обгоняя его, шепнул: "Узнаю, чем ужинать будем, жди."
Азат машинально обтачивал заготовку на фрезе, прислушиваясь к собственным ощущениям: в желудке слегка тянуло, так, несильно, можно терпеть. Эх, если б всегда так обедать!..
Весть об ужине пришла быстро: друга отправили за болванками для станка, и он прошептал, проходя мимо: "Будут макароны с подливкой и обеденная картошка - на выбор." Рот наполнился слюной и проползла подленькая мыслишка: а вот если б и то и другое... Но невозможно было обмануть работников столовой, они выдавали еду строго по талонам: порцию в обмен на одну коричневую бумажку с официальными черными каракулями, подписью начальника цеха и круглой печатью.
Иван уловил перемены в настроении друга и, хитренько подмигнув, предложил, воровато оглядываясь: "Ты ж у нас художник, нарисуй талончики, тебе ж раз плюнуть. Поеди-им!..". Азат испугался и отрицательно замотал головой. "Да ладно, - уверял товарищ, - что тебе будет? Тем более, никто их от настоящих и не отличит. Я тебе и бумагу достану." Великий соблазн прокатился по полупустому желудку и защемил грудь: хотелось наесться, хотя бы раз в жизни попросту обожраться, а потом... А!.. Пускай даже расстреляют... Правда, он еще не слышал, чтобы кого-то расстреляли за подобное. Но и художников на заводе еще не попадалось. Будь что будет!
Через час аккуратно нарезанная по формату талончиков бумага лежала у него в кармане, рядом с кусочками хлеба и мяса. Еще через несколько минут он вышел в туалет, где с помощью обломка карандаша искусно нарисовал десяток продовольственных талонов.
...В столовой они вдвоем чувствовали себя королями на пиру. И картошка и макароны были выше всяких похвал. Гуляш забивал своим ароматом въевшиеся в старые отцовские пиджак и брюки и в саму детскую кожу запахи машинного масла, гари и пота. Стаканы с компотом отставляли за ненадобностью, пока они не заполнили весь колченогий столик, за которым пировали двое подростков, тогда божественный нектар попросту раздали недоумевающим коллегам. Повариха, стоявшая на раздаче, сначала беспрепятственно выдавала пацанам порции, потом заинтересовалась удивительным фактом обжорства за счет государства и стала тщательнее рассматривать коричневые кусочки бумаги с официальными каракулями, но так и не обнаружила подвоха.
- Жаль, домой унести нельзя, - добродушно улыбающееся лицо художника приняло озабоченное выражение. - Это похоже на нынешние законы для работников кондитерской фабрики: ешь, сколько влезет шоколада, но здесь и сейчас, а с собой ни в коем случае. Ведь у многих в то время дома оставались беспомощные старики-родители, которых надо было как-то кормить, им не полагалось обедов за казенный счет, ничего, кроме крошечного кусочка хлеба со спичечный коробок на сутки. Не поработаешь - не поешь...
Словом, все десять порций ребята в одиночку не одолели, пригласили на помощь голодных старших товарищей. И при этом ни один из них, поедая порцию за порцией и искоса поглядывая на хозяев пирушки, не спросил, откуда взялся у тех благодетель, обильно снабдивший пацанов "съестными" талонами. Думалось, наверное, всякое, но никто не захотел спугнуть птицу счастья, неожиданно вломившуюся под мрачные своды заводской столовки.
- И ничего мне не сделало руководство, - Он по-детски радовался своей удаче. - Никто так и не догадался о фальшивке. И я тогда всерьез осознал свое предназначение: я -художник. Ведь так обдурить высокое начальство способно лишь настоящее искусство!
... Он тогда много порассказал о себе и военном времени. Я слушала вполуха, попивала чай и рассматривала картины: мрачные советского периода и внезапно просветлевшие в годы горбачевской перестройки. Дядю Азата жизнь нисколько не изменила - мудрый престарелый ребенок остался таковым навсегда. Изменилось его мироощущение, появилось в нем некое туманное ожидание праздника, недоверчивая влюбленность в сегодняшний день и тень зависти к дню завтрашнему...
- Ты напиши там как-нибудь обо мне, - робко, смущаясь, попросил он напоследок. - Умру я - и не останется от меня ничего. А ты напишешь - будет несколько строк печатного шрифта и мои воспоминания. Сам я мемуары сочинить не сумею.
Я возмутилась, мол, а картины будут напоминать о великом таланте, а ученики... Он едва заметно качнул головой:
- Картины разойдутся по коллекциям сыновей. А ученики... долго ли будут вспоминать, кто их обучал, коли учителя не станет?
Давно это было. Умер художник Байбеков, и этот факт промелькнул, почти не задев моего сознания. Но недавно попался на глаза затертый блокнот с телефонными номерами и проснулась моя надолго успокоившаяся совесть. Да тут еще коллега по работе вспомнила об учителе мужа-художника: дескать, он ветеран труда, во время войны даже поработать пришлось, мол, все для фронта, все для победы... И тут я возьми да вспомни про дядю Азата. "А про Байбекова знаешь?" "Это какой Байбеков? Который на Большой Волге выставлялся постоянно? Старой еще закалки дедушка. Классик, между прочим, был." "Да, - поддержала я ее. - А знаешь, где он нашел свое призвание? Во время войны, в заводской столовой. Я расскажу тебе..."