1. ДЕКАБРЬ
А на районе мокрый снег,
бетонных сумерек забвенье.
Сквозь мглу виднеется ковчег –
многоэтажное селенье.
В нём сто одиннадцать по шесть
малосемейных как бы студий
(в одну такую может влезть
до половины Учкудука).
Гипербол вывалив лимит, –
да, автор строк сих не левит, –
ввожу себя в повествованье:
простой мужчина средних лет,
я – самозанятый поэт.
Нестрогих рифм и подражаний
необязательный слуга,
чья цель находится в ковчеге.
Чья вязнет верная нога
в грязи, как колесо телеги,
гружённой тонной лишних слов –
частиц, союзов, междометий, –
что даже тысяча ослов
их вряд ли вывезут, заметьте.
Я и метафорам не друг.
Мне видится тропа, пьянчуг
разбросаны следы. Спасенье.
По ним ступаю, и ведут
они меня. «Король и шут»
вдруг заиграл вблизи, в селенье.
Как будто послан свыше знак:
мол, не ходи туда, не надо,
там отворяет двери мрак,
там тьма командует парадом.
Так, может, в этом цель пути? –
в разгаре самом Сатурналий
поэту в место то придти,
где б насмотрелся он реалий.
Мне просто нужно в магазин –
склад потребительских корзин, –
успеть купить товар по скидке.
Внутри, на первом этаже,
на разноцветном стеллаже
вот-вот закончатся напитки.
Иду к двери, навстречу мне
выходит резво злая баба
(из иллюстрации к «На дне»)
с лицом опухшим, как у жабы.
Замечен я – и щёлки глаз
её немного округлились;
открыла рот, видать, стремясь
монету выпросить – на милость.
Я, обогнув её в прыжке, –
да, благо быть мне налегке, –
вхожу в пространство магазина.
Среди блуждающих теней,
держась спиной своей к стене,
я пробираюсь в угол винный.
Стоит последняя в ряду.
По карте – скидка на две трети.
Тока́й! Украденный в саду
богов нектар. От скучной смерти,
от жизни серой и тоски –
бетонных сумерек забвенья –
избавит он, пустив ростки
времён далёких настроенья.
Беру. Встаю в живую цепь.
Картина: очередь в вертеп –
с дарами выстроились маги.
Передо мною Валтасар –
его жестокий перегар
не передать и на бумаге.
Ассоциаций ложных строй
разрушен окриком кассирши, –
и оказалось, что со мной,
с бутылкою в руке застывшим,
она наладила контакт.
Плачу по карте и довольный
(уверен: взял не контрафакт!)
спешу скорей на воздух вольный.
Снаружи тот же снег с дождём,
с асфальтом слился чернозём, –
найти б тебя, моя дорога!
И тут та баба – на пути,
теперь её не обойти.
Придётся денег дать немного.
Я за монетами в карман –
она ко мне прижалась резко;
я говорю: «Ты что! Отстань!» –
она же, улыбаясь мерзко,
мне отвечает: «Милый мой,
свершилось встречи нашей чудо!
Любовь, загаданная мной…»
Я вырываюсь, но не тут-то:
рука алкашки так сильна,
что не могу ступить и шагу.
«Любимый! Ну куда?» – она
кричит, а я мычу со страху.
Ругаться матом не могу,
ударить женщину – как стыдно!
Не пожелаешь и врагу
разгула страсти первобытной.
Я наконец произношу:
«Я отпустить меня прошу!
Поверь, мы вовсе не знакомы!»
Она смеётся – и видна
её беззубая десна
с одним клыком, как из соломы.
«Меня ли не узнал, Шайтан?» –
свистит мне в ухо. Я так зван
в последний раз был в прошлой жизни:
в далёких нынче нулевых,
когда забористым был жмых,
а дачи предков – живописны.
Как будто подошёл пароль –
и разблокирована память:
вот фиолетовая боль,
вот чёрный шик; и надо кашлять
в аптеке, чтоб купить сироп…
Мы – эмо-панки! Чада чувства
и выражения нон-стоп
его (то – целое искусство).
Но то ведь мы, а эта тварь
откуда знает?.. Да неужто!
Из щёлок глаз горит янтарь!
Я узнаю её – Авгу́сту.
Я вспоминаю обо всём –
о чём забыл, отвергнув моды,
что было выжжено огнём
сознанья истинной свободы, –
как вместо ранних зимних пар
мы жадно пили Jaguar
на чердаке библиотеки;
как восхитительной весной
мы на концерте группы «Гной»
украли скрипку у калеки;
как летом, в самую жару,
друг другом высекли искру
мы на заброшенном погосте;
как в сентябре, под сизый дым,
она к родителям своим
меня чуть не втащила в гости.
Я вырываюсь наконец
и говорю: «Жить настоящим –
удел пылающих сердец;
а мёртвым днём позавчерашним
пусть дорожат сырые те,
кто опоздал на жизни праздник,
кто ищет в полной пустоте…»
Она не слышит, даже дразнит:
«Один лишь только в жизни раз
со мною говорило сердце –
ценнее это тысяч фраз…»
Тут вспоминаю я о перце!
Баллончик-шпагу достаю,
в лицо угрозы направляю,
пускаю жгучую струю
и – никуда не попадаю.
Августа, быстро вниз нырнув,
меня сбивает с ног. Луну
я, кажется, на небе вижу.
Неполный диск, свидетель зла,
тебя не скрыла даже мгла, –
скажи, за что я так унижен?
Творится новый произвол:
Токай мой в руки перешёл
безумной сильной бабы.
Она, прикинув что к чему,
уходит с ним в ковчега тьму.
И я за ней бегу по хляби.
2. ЯНВАРЬ
Я ускоряюсь, чтоб успеть
в подъезд чужой за ней влететь
(везде магнитные замки).
Мои движения легки –
в последний миг дверь ухватив,
я попадаю в детектив:
ведь на площадке – никого,
стоят два лифта высоко,
но приоткрыта сбоку дверь, –
туда ли ринул дикий зверь?
Я полагаюсь на инстинкт
бойца, забывшего, что ринг
имеет разные углы, –
за дверью лестница, метлы
давно не знавшая; по ней
бегу вперёд, чтобы скорей
вернуть Токай. Вдруг за спиной
петли дверной раздался вой,
затем последовал хлопок.
Видать, успела между строк
Августа спрятаться – и в миг,
когда пролёта я достиг,
она защёлкнула замок.
Пытался силою я ног
отрыть проход, но не сумел, –
таков печальный мой удел.
И в тишине лишь резал слух
люминесцентой лампы звук.
Взбежал я на второй этаж;
всё тот же молчаливый страж –
магнит, что требует ключа, –
мне отвечал: а ни черта!
По нормам Гэ́О и Чэ-эС,
известным всем в Стране Чудес,
к пожарной лестнице пути
всегда должны быть заперты.
Я бился ровно в шесть дверей,
пока не понял, что теперь
повествование веду
в прошедшем времени; беду
почуял в этом всём – тотча́с
люминесцентный свет погас.
Я на полу увидел тень,
как будто сверху полный день,
и бросил взгляд свой на пролёт,
а там – окно, как чистый лёд,
и неба ясный яркий цвет, –
неужто это всё мой бред?
Ведь вечер был, когда сюда
меня забросила вражда.
И я направился к окну,
не нарушая тишину.
Как озарился весь район! –
опять ли дерзкий Фаэтон
сменил маршрут? О нет, в снегах
покоилась земля в дворах.
Я видел чистую тропу:
скользя на насте, на горбу
мужик тащил сухую ель –
не в дом, на свалку. Ариэль
меня заставил устремить
свой взгляд повыше – на ту нить,
что держит весь небесный свод;
что выше Солнца; что ведёт
из лабиринта в лабиринт…
Довольно! Я смотрю на синь.
В ней ярче всех блестит Венера,
гармонии Эона мера;
и прям под нею сам Сатурн,
владыка всех известных лун.
Их видно днём и без трубы! –
парад планет, моей судьбы
зигзаг, – ведь он в календаре
моём намечен в январе.
Меж тем приблизился закат,
и за спиною двести ватт
со скрежетом зажглись. И я
в тот миг узрел в окне себя;
в испуге ринулся наверх,
седьмую дверь рванул – успех!
Открылась! Вижу коридор.
Конец его скрывает флёр.
3. ФЕВРАЛЬ
С утра как будто был заложен нос,
но нюх вернули вмиг перипетии;
теперь во мраке коридора рос
пугающий продукт синестезии;
я ясно видел сложный аромат,
букет цветов, палитры злой накат.
(Машина времени, реальности слои,
кино и тысяча страниц романа –
примерно то, что может заменить
собачий вдох, – то мысли дон Хуана.
Но человек забыл язык зверей,
раскрасив мир внутри себя словами.
Глаза-и-уши – ключ от всех дверей,
а нос почти забыт. Судите сами:
фантазию даруют звук и знак,
а запах – лишь желание и страх.)
И вот – я в коридоре подчинён
волне волшебного круговорота:
разит зелёной краски резкий тон –
мешка восточных пряностей работа;
струится беззаботно синева,
рождённая опасным химикатом;
и самый буйный запах сразу в два
колора помещён одним захватом –
медово-жёлтый женщины цветок
и роковой кроваво-красный сок.
И я уже заправский синестет:
иду и шаг за шагом обоняю,
и горячее пахнет красный цвет…
О нет! Я цвет и запах осязаю!
Теплом мерцает красный огонёк.
Бодрит манящий жёлтый ветерок.
Хладит иссиня-мёртвая водица.
И с зеленью сминается землица.
Во мне сливается всё вместе в дух –
симфонии цветов вкушаю звук!
Все чувства обострились – высота
внезапно обратилась глубиною.
Вдруг колебаний пульса частота
локатор запустила. Под собою
тварь скользкую я вижу; на плечах
её блестят распущенные крылья;
стоит она как будто на рогах,
точней, висит вниз головой рептильной;
копытами цепляется к ногам…
О нет! Низ – это верх, а тварь – я сам!
Из измерения «икс-эн» двойник
(вторая половина – по науке
сакральной геометрии) проник
в мой мир. И сразу же, при первом звуке
(в замке дверном грохочет чей-то ключ),
тварь пропадает вместе с антуражем.
И снова тот же коридор – без туч,
дождя, потока сели; лишь пожаром
чуть-чуть с той самой веет стороны,
откуда выйти хочет Айнанны́.
Верх надо мной берёт слепой аффект –
я Айнанну встречаю на пороге;
произвожу пугающий эффект,
подыгрывая сам её тревоге
тем обстоятельством, что вместо слов
приветствия и радужной улыбки,
так нужных для сближения полов,
молчу. Она же делает попытку,
меня толчком от двери отстранив,
закрыть её. И тут я снова вижу,
как пахнет мёртвый синий реактив
из глубины квартиры – слышу жижу
холодную, как тягостный февраль.
А Айнанны в бессилии рокочет –
глаза её сверкают, что хрусталь,
и моноброви шёлк подобен ночи,
и персик щёчек трепетно дрожит,
и жемчуг зубок бойко барабанит, –
и весь её свирепо-милый вид
мои рога как будто красным дразнит.
И вдруг она меняется в момент:
спокойно пятится, глаза потупив.
Невинная улыбка! – аргумент
для осмысления своих поступков.
Я наконец произношу слова:
«Скажи-ка, пэ́ри, правда ли трава,
которая лежит внутри того комода,
дороже ценности твоей свободы?»
Испуг читаю на её лице –
сознание того, что я всё знаю.
И я, попав удачно так в прицел,
на автомате будто продолжаю:
«Скажи-ка, ангел, знаешь ли людей,
которых может разорвать взрывчатка,
что в холодильнике уже пять дней…»
Она трясётся чуть ли не в припадке –
сквозь слёзы говорит: «То не моё!
Шайтан мене подбросил это всё!»
Опять! Опять подходит тот пароль.
И вот – балончик-шпагу вынимаю,
пускаю жгучую аэрозоль –
и Айнанны ей щедро покрываю.
Катается красавица в огне;
а я бегу к массивному комоду –
беру мешок и в форточку в окне
вытряхиваю сор весь на природу.
Про жижу в холодильнике поняв,
что это лишь катализатор бомбы,
решительно смываю весь состав
в канализацию сквозь мойку. Злобы
ни грана не держа на Айнанны,
веду её умыться; нежно-нежно
шепчу: «Нет ничего от сатаны
в твоей квартирке больше. С делом прежним
покончить ты должна. Я здесь, пойми,
непросто так спасаю от неволи –
закон синергии добра прими,
не зря ж твоя бабуля в комсомоле
боролась за защиту женских прав.
Скажи, зазноба, разве я не прав?»
Лицо от полотенчика отняв,
она мне говорит: «Спасибо, дядя».
Слова её так трогают меня,
что я скорей спешу уйти, не глядя
в глаза её, чтоб скрыть потоки слёз.
Иду. Всё тот же коридор. Без грёз.
Вхожу в кабину лифта. Жму «1».
Здесь оставаться больше нет причин.
4. МАРТ
Удивляет ковчег: новый лифт без следов,
с целым зеркалом и́ чистотою углов.
Современный дизайн – всюду матовый хром,
яркий свет с потолка и панель с огоньком.
Отражается в зеркале скорбный мой вид:
борода с сединой, очертанья орбит,
впалых щёк темнота и каналы морщин, –
нет, наверное, в мире страшнее мужчин.
Две бесшумные створки закрыты уже.
Только миг постояв на седьмом этаже,
вниз спускается лифт, и на мелком табло –
цифра «6», цифра «5»… Резво дело пошло.
Наконец-то «1» – поправляю пальто;
жду открытых дверей, чтоб покинуть гнездо
сил нечистых, таинственно свитых в клубок, –
и завёл же меня в это место злой рок!
Всё же надо обдумать – в истоках причин
доискаться до сути. Поход в магазин
неспроста превратился в такое кино.
Может было истоком простое вино?
Иль желание острое ведьму догнать? –
вот где демонов спряталась дикая рать!
Зло за злом не угонится – это закон;
и свидетельство этому – данный загон.
Между тем всё закрыта кабина. Я жду.
Не хватало ещё мне застрять тут, в аду.
Аварийную кнопку решаюсь нажать,
но никак не могу свою руку поднять;
я не чувствую тело – его будто нет,
как и груза весомого прожитых лет.
И бесплотность моя ясно мне говорит,
что не лифт поломался, а время стоит.
Ну а я как же мыслю? «Тебя же здесь нет, –
из пустого нутра вновь донёсся ответ, –
ты же в плоскости зеркала, с той стороны,
в измерении скрытой от глаз глубины;
и оттуда вопрос сам себе задаёшь,
словно в сказке пытаешься выудить ложь».
Тут реальность играет со мной в унисон –
просыпается времени ход за стеклом.
Открывается лифт. Никого. Я стремлюсь
Зазеркалье покинуть – я Богу молюсь.
Закрывается лифт, поднимается вверх.
Кто-то вызов нажал! Может это успех?
Цифра «9». Заходит кудрявый дебил.
Рвусь ему дать сигнал, но без тела нет сил.
Рот открыт у дебила, косые глаза,
по щетине стекает дневная роса, –
смотрит в зеркало, будто бы видит меня;
и тут сердце мне молвит, что это – родня.
В подтверждение строго он пальцем грозит.
Есть надежда! Пора! Открывается лифт.
Он уходит, а я остаюсь в пустоте.
Что понять нужно мне по святой простоте?
Видно, жест означает, что всё – мой урок,
испытание духа имеет свой срок,
и в смирении быть мне теперь надлежит.
Время мимо проходит – закрыт снова лифт.
Ну а вдруг чертовщина – чистилище душ? –
ну а тело тогда средь декабрьских луж
бездыханным легло, ведь Августа меня
погубила в тот миг; и психея моя
припорхнула сюда, в этот жуткий ковчег.
Приведение я, неживой человек.
Но была Айнанны́ – с ней я вёл разговор…
Открывается лифт – вместе с ним и мой взор.
Перед ним предстаёт небольшой карнавал:
два друида уральских и хмурый амбал;
на плече у амбала тихонько сопит
буро-чёрный ягнёнок. От дрожи копыт
рябь идёт по стеклу, и мне с той стороны
очень жалко скотинку. И с чувством вины
я смотрю в щели две поперёк круглых глаз –
в черноте тех зрачков, над собою смеясь,
отражаюсь я сам и руками тянусь…
И вдруг чувствую тело – как всем им трясусь;
и с ним чувствую голос, и звонкое «ме́»
оглашает вердикт – что я в новой тюрьме.
Поднимается лифт, а я блею и бьюсь;
и друид, на мизинец мотая свой ус,
говорит: «Цыц, животное! Скоро конец.
Потерпи. Ну а ты, криворукий стервец,
крепче жертву держи!» Попадаю в тиски;
меркнет свет, и мигают вокруг огоньки.
Наконец цифра «20» видна на табло –
и две створки кабины раскрыты. Число
этажей означает, что мы держим путь
на вершину ковчега – на крышу, где жуть
ожидает меня – агнца бедного и
человека совсем непростой уж судьбы.
А на крыше – весна! И светло, и тепло.
Неужели свершится здесь древнее зло?
И в ответ два друида поют Солнцу гимн:
«Разрастайся, Владыко! Мы сердцем горим!
Приношение жертвы от нас принимай!
И энергию крови лучами впитай!
А священное мясо мы сами съедим!
Наша сила во власти твоей, Господин!»
Приближается к горлу двуострый кинжал –
ещё миг и прорежет сосуды металл.
Вместо «ме́» наконец-то словами кричу:
«Помирать как баран я никак не хочу!»
В шоке оба друида, трепещет амбал.
Я встаю, продолжаю: «Рогатый Баал
вас, бродяги, заждался…» Друиды бегут! –
с крыши прыгают оба; амбал прямо тут
навзничь рушится с треском, свой дух испустив.
Я же в собственном теле, устав от всех див,
погружаюсь в раздумье: как всё же уйти?
Не застрять бы в том лифте, на лестнице – и
вспоминаю случайно, что все этажи
через общих балконов своих череду
сведены. Вот по ним-то я вниз и пойду!
5. АПРЕЛЬ