Аннотация: Вдогонку дискуссии о "конструкторстве"...
Пламя свечей дрогнуло и заколебалось, бросая по комнате мятущиеся тени. Исходили они от ссутулившегося человека средних лет в засаленном сюртуке со шнурами, который сидел у заваленного бумагами стола и схватившись за голову смотрел куда-то незрячим взором. Его можно было бы назвать красивым - выражения лица не портили даже отблески былых и пагубных страстей. И всё же, застывшее в глазах затравленное выражение даже без учёта лежащего посреди седельного пистолета выглядело весьма тревожным.
- Что там, Иштван?
Сунувшийся было в двери седой слуга с вислыми мадьярскими усами обозрел хозяина с неодобрительным видом, и нехотя проворчал:
- Графиня Сальери изволили прибыть, маэстро.
Сидящий поднял многомудрую голову и некоторое время словно прислушивался к чему-то, доступному только ему.
- Что ж, проси, и немедля, - и когда слуга беззвучно скрылся, с досадой хлопнул кулаком по шаткому столу - да так, что с него, кружась в стылом воздухе, слетели несколько листов испещрённой стремительным почерком нотной бумаги. - Проклятая бедность!
В комнате заметно потемнело - отчего менее заметна стала притаившаяся в полутьме вопиющая скудость обстановки - однако не только от того, что одна из свечей прогорела и с чадным треском потухла. Вечер, вечер уже воцарился за подслеповатым окном в частом свинцовом переплёте. И одни только отблески его мрачного величия заполонили помещение, кружа в нём беззвучными образами.
- Здравствуйте, друг мой! - в комнату вошло - нет, стремительно влетело торопливым и нетерпеливым шагом неземное видение.
Злые языки втихомолку поговаривали, что пленительная графиня Сальери за свою красоту и свежесть не раз предлагала душу самому дьяволу - однако лукавый так оказался впечатлён разящей наповал обворожительностью дочери итальянского графа и венгерской княгини, что даровал всё, что нужно, бесплатно. Ещё и на коленях умолял принять, если верить ворчанию ухмыляющегося в седой ус наследного кронпринца...
Как бы то ни было, снежинки блистали в тёмных волосах молодой графини подобно спустившимся ради этого с небес звёздочкам - но глаза красавицы сияли ярче самих звёзд. Ангелом небесным появилась она в едва ли достойном её доме, и одна только летящая её походка заставила бы восхищённо улыбнуться Музу любого бумагомарателя.
- Здравствуйте, великий Моцарт - и как же я рада видеть несравненного Амадеуса! - графиня небрежно уронила на пол меховое боа - подарок русского посла - и не стесняясь обняла вставшего при её появлении мужчину.
За её улыбку любой другой не колеблясь отдал бы жизнь - однако по угрюмому лицу композитора всё так же блуждали лихорадочные пятна. А графиня теребила и чмокала его до тех пор, пока бледные сжатые губы не озарились одной лишь тенью улыбки.
- Ну вот! - красавица засмеялась серебристым колокольчиком. - А то я грешным делом подумала, что мой друг не рад меня видеть.
Свежим вихрем она недавно ворвалась в жизнь отчаявшегося Вольфганга. И если не придала смысл его существованию, то скрасила его уж точно. Да и в каком бы даже самом чёрством сердце не расцвела весна, когда его ласково держит в ладонях и согревает своим дыханием сама красота?
- Всё, мой друг, с вашими бедами покончено, - юная графиня подхватила печального композитора и шутливо сделала с ним несколько фигур танца. - Я разговорила эрцгерцога по поводу вас - и он нешуточно разгневался на распорядителя Венской сцены. Представляете? Да и мой брат обмолвился редактору солидной газеты, что сам великий Моцарт голодает посреди рукоплескающей его гению Европы.
Завидя, что Вольфганг остаётся всё так же тих и печален, графиня Сальери наконец заметила его состояние.
- Что случилось, мой друг? Признаться, меня встревожил тон вашего последнего послания, но я списала это на вашу меланхолию. Однако, тем не менее, оставила все дела и поспешила сюда.
Она продолжала теребить печального мужчину, пока на его лицо не выползла печальная улыбка.
- Ну вот, а то прямо бука, - смеющаяся красавица напоследок нескромно ущипнула своего протеже за щёку и обернулась в сторону двери. - Иштван! Возьми у моей дуэньи пригоршню дукатов - да принеси шампанского и всяких подобающих для гения вкусностей!
Моцарт с лёгким блеском глаз следил за этой маленькой прелестной бурей.
- Поздно, графиня - джинн уже выпущен из бутылки.
Сказано это было таким грустным и даже замогильным тоном, что в ожидании шампанского напевающая арию из Фигаро графиня запнулась.
- О, мой друг - вы меня пугаете, - на прелестные щёчки её выползла смертельная бледность.
А человек с мрачным торжеством указал на разорённый стол, посреди которого тяжёлый пистолет по-прежнему прижимал большой лист, склеенный гуммиарабиком из четырёх писчих.
- Вот, графиня, полюбуйтесь...
Юная красавица с неуёмным интересом уставилась на бумагу, где в большой расчерченной таблице виднелись похожие на нотные значки, поворотные стрелки и цветные отметки. Хотя с первого взгляда назначение этого изделия оставалось непонятным, один только вид Моцарта нагнал на графиню ощущение непонятного ужаса.
- Извольте задать тональность, - Моцарт присел к столу.
Порывшись, он извлёк на свет чистый разлинованный нотный лист, обмакнул перо в замызганную оловянную чернильницу и протянул графине.
- Фа-минор, - нежный голосок её дрожал словно осиновый лист.
- Прекрасно, - мужчина пальцем указал в одну из клеток. - Теперь переходим по таблице согласно этим знакам и записываем ноты... так, а вот тут неопределённость, бросаем кубики.
И пара пожелтевших, потёртых игральных кубиков оказалась извлечена из итальянской с загнутым носком туфли, где хозяин дома обычно держал табак. Словно две кувыркающиеся вестницы судьбы, кусочки слоновой кости выпали из тонкой женской ладони и покатились по столу.
- Два и пять, - отчего-то севшим голосом прокомментировала графиня.
Дальнейшее ярко высветилось в её не лишённой живого воображения прелестной головке. Ибо на листе дешёвой бумаги уже оказалась записана прямо на глазах ею созданная мелодия. Знай себе прыгай по таблице, соблюдая придуманные гением правила переходов!
- Знаете, мой друг - впечатляет, - невероятно, однако случилось маленькое чудо - Моцарт оказался первым, кто видел графиню столь неприлично мрачной и даже удручённой.
Кое-как молодая красавица поднялась на ноги - мужчине даже пришлось подать ей руку. С уродца-клавикорда, только и предназначенного для маленьких гостиных, слетела на пол порыжелая салфетка, и под откинутой крышкой обнаружился ряд матово-чёрных и желтовато-потёртых клавиш.
И, поглядывая на дрожащий в руке лист, получившая блестящее образование графиня негромко наиграла несколько тактов.
- Вполне недурственный менуэт, - она всмотрелась в знаки, кивнула головой. - Ти-ра-ра... да нет, очень даже неплохая вещица!
- В том-то и дело, графиня, - донельзя разволновавшийся Моцарт рванул ворот сюртука и оказался вынужден даже опереться на стол. - Я открыл принцип - и теперь любой, не обладающий даром, сможет создавать, как вы изволили выразиться, неплохие вещицы.
Если бы это было возможным, графиня побледнела бы ещё сильнее.
- Так что, мой друг - искусство умерло? - она смотрела на лист бумаги в своей руке с ужасом, словно тот неожиданно обратился в змею.
И лишь ввалившийся в комнату румяный и заснеженный Иштван, который принёс шампанское в серебряном, заполненном колотым льдом ведёрке, да остендских устриц, да чашечки для замечательного горячего шоколада - только присутствие слуги и удержало молодую красавицу от того, чтобы с нею сделалось сердцебиение. С улыбкой и весёлыми прибаутками слуга шумно возился в комнате, расставляя принесенное, меняя свечи и прочая, прочая.
Однако наступил момент, когда и он ушёл...
- Увы, мой ангел, - Моцарт помог графине добраться до обитого облезлым вишнёвым бархатом стула. И оказался столь любезен, что даже разлил по высоким узким бокалам пенистое белое вино.
- Итак, графиня, да - вы правы. Искусство нынче тихо умерло, взамен оставив нам презренные и низкие ремёсла. Так выпьем же за смерть, принявшую в свои объятия всё то, что было дорого и мило нам...
Два хрусталя с лёгким печальным звуком соприкоснулись - и помертвевшей графине почудился в нём похоронный звон и завывание волков сквозь зауныние метели. Полетел маленький набат над миром, ещё не подозревающим о своей скорой и неминуемой духовной кончине.
- Да что мы, право, хороним раньше времени? - графиня осушила шампанское, и словно снег осыпался в её горло - легчайшая хрипота придала голосу милую пикантность.
Красавица вскочила с блистающим взором. Взмах точёной, воспетой поэтами ручки - и с гусарским звоном благородный хрусталь разлетелся о пол. Она оказалась такой милой в своей неукротимой гордости, что Амадеус не удержался от того, чтобы не припасть перед нею на колено и покрыть благоговейными поцелуями её пальчики.
- Увы, радость моя - открыл я, значит, может и кто-то другой. Кроме того, я не сразу осознал всю пагубность, - горящий взгляд музыканта неприязненно скользнул по ярко освещённому листу с таблицей, словно он мог испепелить это свидетельство шаткости всего сущего. - Увы, мне горше всего осознавать, что так оно и есть. Мало того, в порыве отчаяния я нынче утром отправил послание блистательному Людвигу, где излил своё горе и в нескольких фразах описал сущность открытого мною метода.
- Людвигу - ван Бетховену? - графиня задумалась так глубоко, что в светском обществе то могло бы показаться даже и неприличным.
Медленный кивок мужчины и его тяжкий вздох засвидетельствовали красавице всю глубину мрачной решимости.
- И вот, я не имею права жить. Открыл ли я тайные помыслы богов, или же по прихоти своей низвёл их до мерзкой алгебры с её кабалистическими знаками - я дошёл до конца той дороги, которую мне пройти, возможно, было и не суждено...
Весь мир исчез. Сгинул, словно его никогда и не существовало. Затихла за филенчатым окошком разыгравшаяся к ночи метель, погасли свечи в соборе, где по случаю тезоименитства августейшей особы собрались блистательные дамы и их не менее великолепные кавалеры. Затих в Альпах гром пушек бородатого русского императора, и даже озябшая в небе луна замерла, страшась того, что могло бы произойти дальше.
Весь мир исчез, сократившись лишь до небольшого круга света от дешёвого облезлого подсвечника. И в нём надёжным свидетельством того, что выход всё-таки есть, тускло поблёскивало изделие безвестных тульских оружейников, лежащее посреди расчерченного в клетку листа дрянной бумаги.
- Я - вам - не - позволю, - по мере слов голос юной графини креп и заливал весь мир своей непоколебимой уверенностью. - Мой друг, разве жизнь не прекрасна в своей непостижимой прелести? Зачем прерывать её - быть может, всё это лишь ошибка? Ведь даже гении не так уж и непогрешимы...
Она не отводила взгляда, удерживала им мятущийся взор Моцарта. Женская рука медленно, словно под грузом тяжелейших сомнений, протянулась к столу. И выдернула злосчастный лист из-под презренного орудия смерти. Всё ещё не отводя ясных глаз, графиня Сальери с заметным наслаждением скомкала бумагу. Тонкая кисть сместилась в воздухе - и пальчики разжались над рдеющим прогоревшими дровами зевом камина.
Взгляд Моцарта с кажущейся бесстрастностью наблюдал, как потихоньку, поначалу незаметно потемнели над угольями плоды его долгих исканий и бессонных ночей. Затем над обугливающейся бумагой потянулась кверху тонкая, сизо-серебристая струйка дыма - и чёртиком из коробочки вымахнул пока ещё крохотный язычок пламени. В секунду он охватил судорожно ворочающийся и пытающийся развернуться лист, и пожрал его с неумолимой жадностию.
- Вот и всё, - с непонятной весёлостью объявила графиня и от избытка чувств даже притопнула ножкой.
- Нет, свет души моей, - из голоса Вольфганга исчезла мрачность, и взамен появилась смутившая красавицу жёсткость. - Долгие годы лишь вы были светочем души моей - прекрасным и недоступным. В тёмные годины ненастья лишь врезавшийся в память ваш ясный взгляд, а ещё улыбка и нежный смех удерживали меня на грани отчаяния.
Мужчина вздохнул и не без труда снял с пальца большое серебряное кольцо старинной работы. С ужасом графиня наблюдала, как нервные пальцы гения с хрустом свернули камень, и из углубления в бокал упала крохотная зеленоватая крупинка. А Моцарт тем временем продолжал говорить, словно удав держа кролика в плену неумолимости своих слов.
- Да, не мне решать, когда появиться на свет - однако, мне незачем больше жить, и в моей воле уйти... туда. В том числе и в моей...
Он нервно засмеялся, и звуки этого голоса терзали юную красавицу сильнее инструментов палача.
- Подожди, - как графиня Сальери сумела вырваться из-под власти очарования этого вдруг ставшего сумрачным гения, знала только она.
Медленно, невыносимо долго дался первый шаг, другой, и музыкант вдруг обнаружил себя в нежном плену женских объятий.
- Подожди, мой друг - быть может, я сумею исцелить тебя? - горячечный шёпот вдруг прервался изумительным молчанием поцелуя. - Подожди хотя бы до утра, а там кто знает? Быть может, я сумею заставить тебя изменить своё мнение?
В тёмных глазах Моцарта что-то промелькнуло... но графиня не смогла разглядеть за пятью блестящими огоньками свечей.
- Нет, солнце моё, я не приму от тебя такую жертву. Ты была моим идеалом, моим другом, моим прекрасным ангелом - давай же не станем опошлять чистоты нашей дружбы...
Облик его странно затуманился... ах нет, это несносные глаза застили взор ненужною и горько-солоноватой влагой. Вот силуэт шевельнулся, и льющееся в хрусталь вино прожурчало последнюю в этой жизни мелодию.
- Я уже решил, моё несбывшееся счастье - и не унижай меня, не лишай гордости и возможности своею рукой понести расплату за содеянное... - графиня ещё пыталась выбить бокал из руки счастливо смеющегося Моцарта, однако он не позволил. - Мой друг, ужель вы настолько низко меня цените, что не уважаете моего решения?
Что-то неуловимо сломалось. Хрустнуло, разлетелось ледяными осколками и прозвенело ненароком "ти-ра-ра" - наверное, это сердце. А может быть, льющийся яд заполнил со злобным звоном жилы человека и сыграл на них последний реквием.
Медленно, словно под водой, фигура человека поплыла радужными разводами, странно изогнулась и потекла. Нелепо, боком она осела на стул, и в озарённую вздрогнувшими свечами тишину вырвался последний вдох великого человека и музыканта.
- Ave...
Протянутая в безнадежном последнем жесте рука красавицы бессильно опустилась - да и сама она едва в чувствах наклонилась. И на как-то заострившееся, уже начавшее покрываться восковой бледностью чело лёг прощальный поцелуй.
- Прости, мой друг, я сделала всё, что могла... - и вдруг, словно судорога гальванических токов пронзила вздрогнувшую графиню, отчего глаза её на миг сверкнули ярче тысячи солнц.
- О боги, молодой Людвиг в опасности! А к нему в Бонн собирался ещё и Гайдн... нельзя, нельзя мешкать боле - прощайте же, друг мой.
Графиня упрямо встряхнула лицом, разбрасывая по сторонам алмазные блёстки своих слёз. Последний раз посмотрела на великого Моцарта, словно пытаясь навеки запечатлеть его в себе - таким.
С неженскою силою изящные пальцы сомкнулись на воронёной стали пистолета. А взгляд не мешкая выбежавшей в двери женщины с такой ненавистью мазнул по висящему на стене распятию, что на том пошла пузырями облезлая чёрная краска. И из затхлой темноты коридора донёсся ледяной голос стремительно сбегающей по ступеням женщины:
- Иштван, за мной! Тысяча золотых дукатов, если мы сумеем догнать почтовую карету в германские княжества!..
В опустевшей, сразу ставшей пустой и ненужной комнате осталась одна только бледная тень великого гения. С мрачной усмешкой смотрела она неподвижно в прогоревший камин. И вместо плакальщиц лишь пять свечей безмолвно лили и лили по нём прозрачные горячие слёзы.
P.S. Иоганн Себастьян Бах хоть и не улыбался, но не надо было даже особо и приглядываться, чтобы заметить, как он доволен. Что ж, этот орган мировой гармонии теперь уже звучит вовсе даже неплохо - Пифагор на этот раз рассчитал его почти идеально. Правда, в звучании Альфа Центавры чудится этакая лёгонькая неправильность... но возможно, оно и к лучшему - будет вроде острого перчика в мясном рагу.
В своём длинном, свисающем по сторонам лица неизменном золочёном парике мэтр выглядел строго и величаво. Он оторвался наконец от клавира, кивнул благодушно, и всем телом крутанулся на чёрном вращающемся стульчике.
- А-а, коллега? Заходите, Вольфганг Амадеус... - Иоганн щелчком стряхнул с рукава ненароком зацепившуюся за него комету.
Он с некоторым осуждением посмотрел на мнущегося и оглядывающегося под звёздами новичка и покачал головой, отчего сходство с ушастым золочёным спаниелем только усилилось. А в голосе зазвучали отеческие, бархатистые нотки:
- Идите-ка сюда, поближе. Знаете, мейн либер - хоть мы теперь и в раю, однако за то, что вы довёли до слёз фройляйн Евтерпу*, я вам таки поставлю под глаз хороший, добротный немецкий синяк...
* Евтерпа - одна из девяти Муз, покровительница поэзии и музыки.