Подгоняемый мерзким жалящим дождем, он торопливо пересек стоянку и вошел в двери мемориальной больницы Марбери. Правой рукой он прижимал к себе темно-коричневый портфель, в котором лежала история жизни монстра.
Стряхнув с плаща брызги воды, он, оставляя на нефритово-зеленом линолеуме мокрые следы, направился к центральному справочному посту и сидевшей за ним медсестре. Он узнал миссис Кертис. Пожелав ему доброго утра, она выдвинула ящик и достала оттуда его бейджик.
— Дождливый денек, — отметила она, наблюдая поверх сдвинутых на кончик носа очков, как он записывается в журнал. — Много кто из врачей подзаработает на такой погоде.
— Вот уж точно. — Он уронил на страницу несколько капель и попытался вытереть их, прежде чем они впитались в бумагу.
Уверенным, остроконечным почерком он вывел: «Доктор Джек Шеннон», затем — дату и время: « 16/10, 10:57 утра», а после — свое местоназначение: « 8-ой этаж». Он пробежался взглядом по другим именам в списке и заметил, что общественный защитник мистер Фостер еще не пришел. Как же поступить: подождать в фойе или отправиться наверх в одиночку? Он решил подождать. Для спешки не было никаких причин.
— Загружены сегодня по полной? — спросила миссис Кертис. Ее голос ясно давал понять, что она уже в курсе.
«Конечно в курсе», — подумал Джек.
В курсе, вероятно, был весь персонал больницы, и, естественно, миссис Кертис, торчавшая на справочном посту на протяжении тех шести лет, что он сюда ходит, не могла не знать. Газеты и телевидение раструбили об этом деле на весь белый свет.
— Нет, — сказал он. — Всего одно посещение.
— Ясно.
Ожидая продолжения, медсестра притворялась, будто смотрит на разыгравшуюся за панорамным окном непогоду. Там были серое небо и серый дождь — и складывалось впечатление, что обступавший мемориальную больницу лес тоже сменил все свои цвета на разнообразные оттенки серого. Примерно в четырех милях к западу лежал город Бирмингем. Его укрывали мрачные облака, тайком прокравшиеся в долину и надолго там обосновавшиеся. Алабамская осень в своем худшем проявлении — до того влажная и густая, что отдается ломотой в костях. Всего три дня назад воздух сделался для обслуживающего персонала таким холодным, что пришлось отключить кондиционеры. Те оставались выключенными, и старая больница, построенная из красного кирпича и серого камня в 1947 году, удерживала в своих стенах тепло и сырость, источала их затхлым дыханием, что призрачно веяло по коридорам.
— Ну, — произнесла наконец миссис Кертис и жилистым пальцем подтолкнула очки к переносице, — полагаю, вам доводилось видать и похуже.
Джек не ответил. Он крепко сомневался, что ему хоть раз доводилось видеть нечто худшее. Собственно, он был совершенно уверен, что не доводилось. Пожелав миссис Кертис хорошего дня, Джек прошел в уголок ожидания, располагавшийся напротив панорамного окна и серого пейзажа за ним. Он нашел оставленную кем-то газету и, сняв мокрый плащ, устроился на стуле, намереваясь скоротать немного времени: ему не хотелось подниматься на восьмой этаж без общественного защитника.
И на первой же странице он увидел это — фотографию дома Клаузенов и статью под заголовком: «Подростка задержали за жуткое тройное убийство». Джек разглядывал фотографию, а рядом стучался в окно дождь. Обычный пригородный дом белого цвета; парадное крылечко с тремя каменными ступеньками, во дворе — аккуратно подстриженный газон и навес для автомобилей. По сути, ничего примечательного — просто один из сотен и сотен домов, натыканных в том районе города. Он походил на дом, в котором вполне могли проводиться рекламные вечеринки фирмы «Тапперуэр» где на небольшой, но содержащей все необходимое кухне выпекались торты; где каждую субботу народ собирался у домашнего телевизора для просмотра футбольных матчей; где все соседи друг друга знали и было очень приятно жить. Дом выглядел обычно и совершенно по-американски, за исключением одной особенности — решеток на окнах.
Разумеется, многие люди купили себе такие кованые решетки и поставили их на окна и двери. К сожалению, это стало частью современной цивилизации... Но эти решетки кое-чем отличались от других. Они стояли с внутренней стороны окон, а не с внешней. Казалось, они предназначались, чтобы удерживать что-то внутри, а не предохранять от вторжения извне. Кроме странного расположения решеток, дом Клаузенов не был ни особо привлекательным, ни отталкивающим. Просто был и все.
История продолжалась на второй странице, там же размещались фотографии жертв: зернистый свадебный снимок мистера и миссис Клаузен и фото маленькой девочки-четвероклассницы.
«Слава богу, здесь нет фотографий, сделанных внутри дома после убийства», — подумал Джек. Ему и так было уже весьма непросто сохранять профессиональное самообладание.
Он отложил газету в сторону. В статье не было ничего нового, а Джек мог при желании восстановить в памяти каждую деталь. Самое главное лежало у него в портфеле; остальное же, о чем ему хотелось узнать, скрывалось в голове паренька с восьмого этажа.
Джек прислушался к ритму больницы — ненавязчивый «дзинь-дон» сигнальных звонков, звучавших из системы внутренней связи и предварявших просьбы к различным докторам; тихие напряженные разговоры других людей, сидевших в уголке ожидания, — друзей и родственников пациентов; скрип медсестринской обуви по линолеуму; непрестанный лязг открывавшихся и закрывавшихся лифтовых дверей. От входа для неотложных случаев на западной стороне больницы, долетел вой сирены скорой помощи. Мимо проскрипела кресло-каталка — чернокожая медсестра толкала в сторону лифтов беременную темноволосую женщину; их путь лежал в родильное отделение на втором этаже. Два строгих доктора в белых халатах беседовали с пожилым человеком, на чьем посеревшем лице отражались горе и страдание. Все люди вошли в лифт, и цифры на табло двинулись вверх.
«Вот они, повседневные узоры жизни и смерти во всем их разнообразии», — рассеянно подумал Джек.
Больница казалась самостоятельной вселенной, под завязку набитой небольшими комедиями и трагедиями; этакой обителью чудес и тайн — начиная с морга в холодном подвале и заканчивая широкими коридорами восьмого этажа, где, точно тигры в клетках, содержались душевнобольные пациенты.
Он бросил взгляд на свои часы. Одиннадцать-тринадцать. Фостер опаздывал, что было для него несвойс...
— Доктор Шеннон?
Джек поднял взгляд. Рядом с его стулом стояла высокая рыжеволосая женщина. Капли дождя усеивали ее плащ и сбегали со сложенного зонта.
— Да, — ответил он.
— Я — Кей Дуглас, из управления общественного защитника. — Она протянула руку, и он, поднявшись, пожал ее. Хватка женщины была крепкой, всецело деловой и непродолжительной. — Мистер Фостер не смог сегодня прийти.
— Хм, мне казалось, мы с ним обо всем договорились.
— Так и есть. Но у мистера Фостера возникли другие дела. Я буду вместо него.
Джек кивнул.
— Понятно.
Он и в самом деле все понимал. У Боба Фостера имелись политические амбиции. Прямая связь с делом вроде этого, со всей сопутствующей оглаской, не пошла бы карьере Фостера на пользу. Разумеется, он должен был отправить вместо себя помощника.
— Меня все устраивает, — сказал Джек. — Вы уже отметились?
— Да. Может, пойдем?
Не дожидаясь его согласия, она отвернулась и целенаправленной походкой двинулась к лифтам. Джек шел за ней следом, отстав на несколько шагов.
Они оказались в одной кабине с молодой, румяной парочкой и стройной чернокожей медсестрой; парочка покинула кабину на втором этаже, а медсестра — на четвертом. И тогда Джек спросил:
— Вы с ним еще не встречались?
— Пока что нет. А вы?
Он помотал головой. Лифт, скрипя древними шестеренками, продолжал ползти наверх. Бледно-зеленые глаза женщины следили за движением цифр над дверью.
— Значит мистер Фостер решил, что это дело пахнет жареным, да? — спросил Джек.
Она не ответила.
— Я его не виню. Прокуратура старается придать подобного рода делам как можно более широкую огласку.
— Доктор Шеннон, — сказала она и бросила на Джека быстрый, пронизывающий взгляд, — не думаю, что подобные дела возникали когда-либо прежде. И я искренне надеюсь, больше не возникнут.
Лифт слегка вздрогнул и, замедлив ход, достиг последнего этажа. Двери с грохотом разъехались, и перед людьми предстало психиатрическое отделение мемориальной больницы Марбери.
2
— Салют, доки! — выкрикнула шагавшая к ним по коридору седовласая женщина, одетая в светло-голубую сорочку, кроссовки «Адидас» и головную повязку. Ее лицо представляло собой сплошное переплетение морщин, а губы, походившие на куски резины, покрывал толстый слой алой помады. — Пришел меня проведать?
— Не сегодня, Марджи. Прости.
— Блин! Доки, мне нужен напарник для бриджа! Здесь наверху одни психи! — Марджи смерила Кей Дуглас долгим тяжелым взглядом. — А это кто? Твоя девушка?
— Нет. Просто... друг, — сказал он, не желая вдаваться в подробности.
— Рыжие волосы на голове — еще не значит, что они рыжие и на киске, — возвестила Марджи, и лицо Кей залила схожая с упомянутым оттенком краска.
Издавая горлом низкое похрюкивание, к ним приблизился тощий безупречно одетый (костюм в тонкую полоску, белоснежная рубашка и галстук) пожилой человек.
— Завязывай с этим дерьмом, Риттер! — потребовала Марджи. — Здесь никому не охота слушать твой закос под аллигатора!
С обоих концов коридора подтягивались и другие люди. Кей сделала шаг назад и услышала, как у нее за спиной с шипением захлопнулись двери лифта. Глянув через плечо, она заметила, что на этом этаже отсутствует кнопка вызова лифта — вместо нее имелось отверстие для ключа.
— Вот ты и попалась! — сказала ей Марджи, криво усмехнувшись. — Так же как мы!
— Никто не говорил, что утром у нас намечается парад! — прогремел могучий голос. — А ну живо дайте доку Шеннону вдохнуть свежего воздуха!
В сторону Джека и Кей двигалась рослая чернокожая медсестра с седыми волосами, необхватной талией и ногами, похожими на темные бревна. Риттер встретил медсестру еще одним гортанным похрюкиванием, напоминавшим любовный клич аллигатора, а затем послушно отошел.
— Доки пришел ко мне в гости, Розали! — запричитала Марджи. — Не нужно грубить!
— Он здесь не для того, чтобы проведывать кого-то из нашего отделения, — сообщила чернокожая медсестра — обладательница серых глаз и грубого квадратного лица. — У него есть и другие дела.
— Что еще за другие дела?
— Розали имеет ввиду, что доктор Шеннон идет на встречу с новичком, — сказал сидевший напротив лифта молодой мужчина. — Ну, ты знаешь. С тем чокнутым мудилой.
— Следите за языком, мистер Чемберс, — отрывисто сказала Розали. — Здесь леди.
— Женщины — да. Но насчет леди, я не уверен.
Ему было около тридцати пяти лет; он носил вылинявшие джинсы и синюю клетчатую рубашку с закатанными рукавами. Затянувшись сигаретой, он выпустил в воздух струю дыма.
— Вы — леди, мисс? — спросил он, вперив в Кей глубоко посаженные темно-карие глаза.
Она встретила его буравящий взгляд. У этого человека был ежик каштановых волос и тронутая сединой борода; и он даже мог быть красивым, если бы не костлявое лицо и безумные глаза.
— Меня, бывало, так называли, — ответила она, и голос ее почти не дрожал.
— Проявите-ка немного уважения, мистер Чемберс, — одернула его Розали. Мы ведь хотим вести себя вежливо с нашими посетителями. Все те, кто не заботится о вежливости, могут лишиться своих привилегий на курение. Улавливаете мысль?
Она стояла, уперев руки в огромные бока, и дожидалась ответа.
Несколько секунд он молчал, сидя на стуле у стены и созерцая кончик тлеющей сигареты, затем с неохотой произнес:
— Улавливаю.
— Как ты себя сегодня чувствуешь, Дэйв? — спросил Джек, радуясь разрешению этой маленькой драмы. — Тебя все еще мучают головные боли?
— Угу. Одна жирная черная сука. Сплошная головная боль.
— Хватит. — Теперь Розали говорила тихим голосом, и Джек понял, что медсестра настроена серьезно. — Выбросьте сигарету, мистер Чемберс.
Он, не прекращая ухмыляться, продолжал пускать дым.
— Я сказала: выбросьте сигарету, сэр. Пожалуйста. — Она сделала шаг в его сторону. — Не заставляйте меня просить еще раз.
Сделав последнюю глубокую затяжку, Дэйв Чемберс выпустил дым через ноздри, а затем приоткрыл рот и втянул тлеющий окурок внутрь. У Кей перехватило дыхание, когда горло мужчины дернулось вверх и вниз.
Небольшой завиток дыма проскользнул между губ Дэйва наружу.
— Довольна? — спросил он медсестру.
— Да, благодарю. — Розали мельком глянула на Кей. — Не волнуйтесь, мэм. Дэйв проделывает этот фокус постоянно. Прежде чем проглотить окурок, он тушит его слюной.
— Всяко лучше той муры, которая в этом заведении считается едой, — сказал Дэйв, подтянув колени к груди. На ногах у него были потертые коричневые мокасины и белые носки.
— Думаю, мне бы не помешал стаканчик воды, — сказала Кей и прошла мимо Розали к питьевому фонтанчику. За ней, словно тень, следовала маленькая женщина с оранжевым «птичьим гнездом» на голове — Кей изо всех сил старалась не обращать на нее внимания.
Фостер говорил ей, что психиатрическое отделение мемориальной больницы Марбери — неприятное местечко, переполненное фигурантами дел со всего округа и настолько же недоукомплектованное сотрудниками. Он, однако, выразил уверенность, что она справится с возложенной на нее задачей. В свои двадцать восемь лет, только что окончив юридическую практику в южной Алабаме, Кей было важно вписаться в контору Фостера. Она работал еще только два месяца, и предположила, что это очередное испытание общественных защитников; первое испытание состоялось менее трех недель назад и заключалось в подсчете пулевых отверстий в раздутом от газов трупе, который выудили со дна озера Логан-Мартин.
— Хорошая водичка. Ням-ням, — произнесла ей прямо на ухо женщина с оранжевыми волосами.
Кей поперхнулась, вода хлынула у нее из носу, и она стала судорожно копаться в сумочке, разыскивая платок.
— Доктор Коуторн уже там. — Розали кивнула в сторону белой двери, маячившей в дальнем в конце коридора. С такого расстояния казалось, что дверной проем словно бы парит в воздухе, обрамленный белыми стенами и белым потолком. — Вошел туда минут пятнадцать назад.
— Он уже вытащил мальчика из изолятора? — спросил Джек.
— Сомневаюсь. Он не станет это делать без вас и адвоката. Она ведь адвокат, верно?
— Да.
— Так и подумала. Вылитая адвокат. В общем, вы же знаете доктора Коуторна. Наверное, просто сидит там и думает, думает...
— Мы опаздываем. Лучше нам зайти внутрь.
Марджи схватила Джека за рукав.
— Доки, остерегайся того парня. Я видела его лицо, когда его сюда приволокли. Он выстрелит в тебя лучами из глаз и убьет наповал. Богом клянусь, убьет.
— Буду иметь в виду, спасибо.
Он мягко освободился и наградил Марджи спокойной улыбкой, которая была напрочь фальшивой. Внутренности начали закручиваться в комок, а руки сковало ледяным холодом.
— Что с охраной? — спросил он Розали.
— Гил Мун — у двери. Бобби Крисп — за столом.
— Неплохо.
Он оглянулся, чтобы убедиться, что Кей готова идти. Она вытирала нос платком и пыталась избавиться от маленькой женщины с оранжевыми волосами, которую все звали Котенком. Он направился к двери; сбоку от него шла Розали, а сзади — нагоняла Кей.
— Лучше не суйтесь туда, доктор Шеннон! — предупредил Дэйв Чемберс. — Держитесь подальше от этого чокнутого мудака!
— Прости. Это моя работа, — ответил Джек.
— На хер такую работу, мужик. У тебя только одна жизнь.
Джек ничего не ответил. Он прошел мимо поста медсестер, где несли вахту миссис Мэрион и миссис Стюарт, и проследовал дальше. Ему казалось, что дверь приближается чересчур быстро. В памяти с поразительной ясностью всплывали документы и фотографии, лежавшие в портфеле, — это едва не заставило Джека сбиться с шага. Тем не менее, он был психиатром — весьма неплохим психатром, если судить по его резюме, — и раньше уже много раз работал с душевнобольными преступниками. Это дело не должно вызывать у него беспокойство. Не должно. Определять, в состоянии человек предстать перед судом или нет, являлось частью его работы. В этой обязанности ему всегда много чего не нравилось, но этот случай... Он был другим. Фотографии, сопутствующие делу обстоятельства, заурядный белый дом с решетками на внутренней стороне окон — все совершенно другое. И вызывает чувство глубокой тревоги.
Когда Джек очутился рядом с белой дверью, он еще не был готов войти в нее. Он надавил на торчащую из стены кнопку, и за дверью послышалось жужжание звонка. Сквозь забранное стеклом квадратное окошечко Джек следил за приближением Гила Муна, на ходу снимавшего с колечка на поясе нужный ключ. Гил — коротко остриженный седой мужчина с бочкообразной грудной клеткой и тоскливым, как у собаки, взглядом — кивнул, признав Джека, и вставил ключ в замочную скважину. Одновременно с этим Розали Партэйн вставила ключ во второй замок. Ключи повернулись с похожими на ружейные выстрелы щелчками — такими громкими, что Кей аж подпрыгнула.
«Спокойно! — приказала она себе. — Ты же, вроде, должна быть профессионалом. Ей-богу, лучше тебе им стать!»
Металлическая, отделанная деревом дверь распахнулась, и Гил произнес:
— Доброго утречка, доктор Шеннон. Мы вас заждались.
— Развлекайтесь, — бросила Розали рыжеволосой женщине и, когда Гил захлопнул дверь, снова защелкнула наружный замок.
Санитар запер свою сторону.
— Доктор Коуторн ждет в конференц-зале. Здрасьте, мисс.
— Здравствуйте, — сказала она смущенно.
Вслед за Джеком Шенноном и санитаром она шагала по выложенному зеленым кафелем коридору, вдоль обеих сторон которого располагались запертые двери. С потолка лился резкий свет флуоресцентных ламп, а в конце прохода виднелось одинокое, забранное решеткой окно, выходившее на серый лес. В центральной точке коридора за столом сидел стройный чернокожий юноша, одетый в такую же, как у Гила Муна, белую униформу; он читал журнал «Роллинг Стоун» и слушал через наушники музыку. Но когда Шеннон приблизился, санитар встал. У Бобби Криспа были крупные, слегка выпученные темно-карие глаза, а в правой ноздре поблескивал золотой гвоздик пирсинга.
— Привет, доктор Шеннон, — сказал он и, бросив быстрый взгляд на рыжеволосую женщину, кивнул ей в знак приветствия.
— Доброе утро, Бобби. Как оно?
— Идет своим чередом, — ответил тот, пожав плечами. — Как по мне, так оно просто зависло где-то между червями и ангелами.
— Согласен. У нас все готово?
— Да, сэр. Доктор Коуторн ждет внутри. — Он махнул на закрытую дверь с надписью «Конференц-зал». — Хотите, чтобы Клаузена привели из изолятора?
— Да, было бы неплохо. Ну, пошли, что ли? — Джек двинулся к двери в конференц-зал, открыл ее и придержал для Кей.
Пол внутри помещения покрывал серый ковролин, а стены были обшиты сосновыми панелями. Забранные решетками окна с замутненным стеклом пропускали сумрачный свет, на потолке светились квадраты встроенных флуоресцентных ламп. В комнате стоял один длинный стол с четырьмя стульями: три — на одном краю и один — на другом. На одном из трех отдельно расположенных стульев сидел лысый мужчина с каштановой бородой и в очках в роговой оправе; он листал папку с документами. При виде Кей мужчина поднялся.
— Эм... здравствуйте. Я думал, придет мистер Фостер.
— Это Кей Дуглас, она из конторы Фостера, — объяснил Джек. — Мисс Дуглас, это доктор Эрик Коуторн, глава психиатрических служб.
— Рада познакомиться.
Они обменялись рукопожатиями, и Кей, пристроив в углу свой зонт, сняла мокрый плащ и повесила на торчавший из стены крючок. Под плащом у нее оказались простой черный пиджак в тонкую полоску и юбка.
— Что ж, полагаю, мы можем приступать. — Джек уселся во главе стола, поставил рядом с собой портфель и, щелкнув застежкой, открыл его. — Я попросил привести Клаузена из изолятора. Он доставил хлопот?
— Нет, ничего такого. — Коуторн занял свое место. — С тех пор, как его привезли, он ведет себя спокойно, однако в целях безопасности мы держали его обездвиженным.
— Обездвиженным? — Кей расположилась напротив Коуторна. — Что это значит?
— На него надели смирительную рубашку, — ответил Коуторн. Его бледно-голубые глаза быстро стрельнули в сторону Джека, затем снова посмотрели на женщину. — Это стандартная процедура, когда мы имеем дело с жесток...
— Но вы сказали, что мистер Клаузен вел себя тихо с тех пор, как поступил под вашу опеку. Чем вы объясните применение смирительной рубашки к спокойному пациенту?
— Мисс Дугласс? — Джек вынул из портфеля папку и положил перед собой. — Что вам известно об этом деле? Я знаю, мистер Фостер, скорее всего, проинформировал вас, да и статьи в газетах вы читали. Но приходилось ли вам видеть полицейские фотографии?
— Нет. Мистер Фостер сказал, что ему нужно свежее и беспристрастное мнение.
Джек мрачно улыбнулся.
— Чушь, — сказал он. — Фостер знал, что вы увидите снимки здесь. Наверняка, он знал, что я вам их покажу. Что ж, не стану разочаровывать ни его... ни вас.
Он открыл папку и толкнул ей через стол полдюжины фотографий.
Кей потянулась к ним, и Джек увидел, как ее рука замерла в воздухе. На верхнем снимке была изображена комната с расколотой в щепы мебелью; на стенах виднелись бурые узоры, в которых легко угадывались брызги крови — свидетельство жестокой расправы. Буквы начертанной кровью надписи — «СЛАВА САТАНЕ» — стекали к плинтусу. Рядом с надписью к стене прилипли желтоватые комки... Да она знала, чем это могло быть. Человеческой кожей.
Одним пальцем Кей сдвинула верхнюю фотографию в сторону. Второй снимок загнал ей в горло осколок льда; на нем изображалась груда истерзанных конечностей, сваленных в углу помещения, точно какой-то мусор. Отрубленная нога стояла прислоненной к стене — в точности как только что поставленный ею зонт. Расколотая голова лежала в серой луже мозгов. Пальцы отделенных от тела рук царапали воздух. Вспоротое туловище расплескало все свои секреты.
— Господи, — прошептала она и ощутила во рту горячий привкус желчи.
Затем дверь конференц-зала вновь распахнулась, и мальчик, разорвавший на куски мать, отца и десятилетнюю сестру, шагнул внутрь.
3
Тим Клаузен без колебаний направился к стулу у дальнего края стола. Несмотря на то, что паренек и в самом деле был облачен в смирительную рубашку, по бокам от него шагали Гил Мун и Бобби Крисп. Тим опустился на стул и улыбнулся посетителям; в круглых линзах его очков переливался свет люминесцентных ламп. Улыбка лучилась дружелюбием и не таила в себе даже намека на угрозу.
— Привет, — сказал он.
— Здравствуй, Тим, — отозвался доктор Коуторн. — Позволь представить тебе доктора Джека Шеннона и мисс Кей Дуглас. Они здесь, чтобы побеседовать с тобой.
— Ну а зачем же еще? Рад познакомиться.
Кей все еще не пришла в себя после увиденного на фотографиях. Она не могла заставить себя взглянуть на третий снимок и обнаружила, что ей почти так же тяжело смотреть в лицо этому мальчику. Прочитав материалы дела, она изучила характеристику Тимоти Клаузена и знала, что ему недавно исполнилось семнадцать лет — тем не менее, сочетание кошмарных фотографий и блаженной улыбки на лице Тима оказалось для Кей почти непереносимым. Отпихнув снимки прочь, она сидела, крепко сцепив руки на коленях, и проклинала Фостера за то, что он так плохо ее подготовил.
«Это второе испытание, — поняла Кей. — Он хочет понять, из чего я сделана — из льда или дерьма. Чтоб его!»
— Мне нравятся ваши волосы, — сказал ей Тим Клаузен. — Приятный цвет.
— Спасибо, — выдавила она из себя, ерзая на стуле.
У паренька были черные, спокойные глаза — два уголька на бледном, тут и там отмеченном угревой сыпью лице. Светло-каштановые волосы были обрезаны почти до самой кожи, а под глазами залегли фиолетовые тени — свидетельство то ли усталости, то ли безумия.
Джек тоже рассматривал Тима Клаузена. Паренек был мал для своих лет, и его голова имела странную форму — черепная коробка выглядела слегка вздувшейся. Казалось, Тим держал шею в постоянном напряжении — словно боялся не совладать с весом головы. Подросток по очереди посмотрел на каждого из присутствующих долгим, оценивающим взглядом. Он не моргал.
— Можете оставить его с нами, — сказал Коуторн, и оба санитара вышли из конференц-зала, закрыв за собой дверь. — Тим, как ты себя сегодня чувствуешь?
Улыбка паренька сделалась шире.
— Почти свободным.
— Я имею ввиду, физически. Что-нибудь ноет или болит? Какие-нибудь недомогания?
— Нет, сэр. Мое самочувствие просто прекрасно.
— Хорошо. — Минуту он просматривал свои записи. — Тебе известно, почему ты здесь?
— Конечно.
Пауза.
— Не хочешь нам рассказать?
— Нет, — ответил он. — Я устал отвечать на вопросы, доктор Коуторн. Но был бы не прочь сам задать несколько. Можно?
— Какие именно вопросы?
Внимание Тима переключилось на Кей.
— Хочу получше узнать этих людей. Сначала леди. Кто вы?
Она бросила взгляд на Коуторна, и доктор кивнул в знак согласия. Джек собрал фотографии и теперь изучал их — при этом внимательно слушая.
— Как сказал доктор Коуторн, меня зовут Кей Дуглас. Я из управления общественных защитников и буду представлять твои интере...
— Нет-нет! — прервал ее Тим; на его лице было написано нетерпение. — Кто вы? Ну, например... Вы замужем? Разведены? Есть ли у вас дети? Какую религию вы исповедуете? Какой ваш любимый цвет?
— Эм... ну... нет, я не замужем.
«Хотя и разведена». — Но Кей не собиралась об этом рассказывать.
— Детей нет. Я...
«Это просто нелепо! — подумала она. — С какой стати я должна делиться подробностями личной жизни с этим мальчишкой?»
Он ждал продолжения, не сводя с женщины бесстрастного взгляда.
— Я католичка, — продолжила она. — Думаю, мой любимый цвет — зеленый.
— Парень есть? Живете одна?
— Боюсь, я не понимаю, какое это имеет отношение...
— Отвечать на вопросы — невеселое занятие, правда? — спросил Тим. — Совсем невеселое. Что ж, если вы хотите задать мне свои вопросы, вам сначала придется ответить на мои. Полагаю, вы живете одна. Скорее всего, встречаетесь с парой мужчин. Возможно, даже спите с ними.
Кей не смогла совладать со своим румянцем, и Тим рассмеялся.
— Я прав, да? Так и знал! Вы хорошая католичка или плохая?
— Тим? — Голос Коуторна звучал вежливо, но твердо. — Мне кажется, ты слегка перегибаешь палку. Все мы хотим разобраться с этим как можно скорее, так ведь?
— Теперь вы. — Тим оставил слова Коуторна без внимания; его глаза нацелились на Джека. — Какая у вас история?
Джек отложил в сторону фотографию, на которой были запечатлены кровавые картины, намалеванные пальцами на кухонных стенах дома Клаузенов.
— Я женат уже четырнадцать лет, у нас с женой двое сыновей, я методист, а мой любимый цвет — темно-синий. У меня нет любовницы, я фанат баскетбола и люблю китайскую кухню. Что-нибудь еще?
Тим задумался.
— Да. Вы верите в Бога?
— Верю... Верю что, есть некое высшее существо. Да. А как насчет тебя?
— О, в высшее существо я верю. Это само собой. Вам нравится вкус крови?
Джек постарался, чтобы на его лице не проступило никаких эмоций.
— Не особо.
— А вот моему высшему существу — нравится, — произнес Тим. — Оно просто обожает этот вкус.
Он несколько раз подался вперед и назад, шурша тканью смирительной рубашки. Тяжелая голова раскачивалась на тонюсенькой шейке.
— Ладно... Просто хотелось понять, что из себя представляют мои дознаватели. Спрашивайте.
— Можно я? — попросил Джек, и Коуторн жестом предложил ему приступать. — Тим, я пытаюсь определить (при поддержке мисс Дуглас и управления общественных защитников) твое психическое состояние ночью двенадцатого октября, между десятью и одиннадцатью часами. Ты знаешь, о каком происшествии я говорю?
Тим хранил молчание, таращась в одного из матовых окон. Затем сказал:
— Конечно. Именно той ночью они и пришли. Навели беспорядок, а потом смылись.
— В своих показаниях лейтенанту Маркусу из полицейского управления Бирмингема, ты сообщил, что «они» пришли в дом твоих родителей и что «они»... — Он разыскал в портфеле фотокопию показаний и зачитал нужный отрывок: — Цитирую: «они устроили разгром. Я никак не смог бы их остановить, даже если бы захотел. А я не хотел. Они пришли, устроили разгром, а затем, закончив, отправились домой, а я вызвал полицию — потому что знал: кто-то услышал вопли». Конец цитаты. Все верно, Тим?
— Похоже на то. — Он продолжал пялиться в одну точку, что находилась на оконном стекле сразу за плечом Джека. Голос парнишки звучал глухо.
— Не мог бы ты сказать мне, кого имел в виду, говоря «они»?
Тим снова заерзал, и смирительная рубашка зашуршала о спинку стула. Капли дождя россыпью барабанили в окно. Кей чувствовала, как у нее в груди колотится сердце, и с силой прижимала ладони к поверхности стола.
— Ясно. — На самом деле это было не так, но, по крайней мере, они чуть-чуть продвинулись вперед. — Сможешь назвать мне их имена?
— Имена... — повторил Тим. — Скорее всего, вам не удастся их произнести.
— В таком случае произнеси их для меня.
— Моим друзьям не нравиться, когда их имена становятся известны кому ни попадя. По крайней мере, настоящие имена. Я придумал им прозвища: Адольф, Лягушонок и Мамаша. Мои лучшие друзья.
На минуту сделалось тихо. Коуторн шуршал своими записями, а Джек разглядывал потолок и обдумывал следующий вопрос. Кей его опередила:
— Кто они? То есть... откуда они пришли?
Тим снова улыбнулся, словно был доволен этим вопросом.
— Из ада, — сказал он. — Именно там они и живут.
— Я так понимаю, под Адольфом, — произнес Джек, подбирая слова, — ты подразумеваешь Гитлера. Верно?
— Это я его так зову. Однако он не Гитлер. Он гораздо древнее. Хотя однажды он отвел меня в место, где были ограды и колючая проволока и где трупы швыряли в жерла печей. В воздухе витал запах жареной плоти — как во время барбекю на Четвертое июля. — Тим зажмурился за круглыми линзами своих очков. — Понимаете, он провел для меня экскурсию. Там повсюду были немецкие солдаты, в точности как на старых фотографиях, и печные трубы, из которых валил коричневый, пахший палеными волосами дым. Сладкий аромат. Еще там были те, кто играл на скрипке, и те, кто копал могилы. Адольф говорит по-немецки, поэтому я дал ему такое имя.
Джек взглянул на одну из фотографий. На ней были изображены кресты свастики, начертанные кровью на стене; под ними лежало выпотрошенное туловище маленькой девочки. Он чувствовал себя так, словно пот выступал на внутренней стороне кожи — внешняя при этом оставалась холодной и липкой. Каким-то образом — без какого-либо оружия или инструментов, которые полиция смогла бы установить, — мальчик, сидевший сейчас у дальнего края стола, покромсал своих родителей и сестренку на куски. Просто разорвал их в клочья и в разгуле жестокости швырнул ошметки на стены, затем расписал стены надписями «СЛАВА САТАНЕ», свастиками, странными звериными мордами и непристойностями на дюжине разных языков — все свежей кровью и содержимым внутренних органов. Но чем же он воспользовался, чтобы расчленить родных? Человеческие руки, естественно, не обладали такой силой. На трупах обнаружили следы глубоких укусов и оставленные когтями отметины. Глаза были вырваны, зубы — выбиты из раззявленных ртов, уши и носы — отгрызены.
Это было самым ужасным проявлением первобытной жестокости из когда-либо виденных Джеком. Но что-то продолжало стучаться в стены разума. Мысль о тех выведенных пальцем непристойностях — на немецком, датском, итальянском, французском, греческом, испанском и еще на шести языках, включая арабский. Согласно школьным документам, у Тима была тройка с минусом по латинскому языку. Вот оно. Так откуда же взялись те языки?
— Кто научил тебя греческому, Тим? — спросил Джек.
Паренек открыл глаза.
— Я не знаю греческого. Лягушонок знает.
— Лягушонок... Ладно. Расскажи мне о Лягушонке.
— Он... мерзкий. Похож на лягушку. Ему тоже нравиться прыгать. — Тим наклонился вперед, словно собирался поделиться секретом, и, хотя он сидел от Кей более чем в шести футах, она поймала себя на том, что отшатнулась назад на три или четыре дюйма. — Лягушонок очень умный. Возможно, умнее всех. И он везде бывал. Во всех уголках мира. Он знает все известные вам языки и, вероятно, кое-какие, о которых вы даже не слышали. — Он откинулся на спинку стула и гордо улыбнулся. — Лягушонок крутой.
Джек вынул из кармана рубашки ручку «Флэйр» и в верхней части полицейского отчета написал: «АДОЛЬФ» и «ЛЯГУШОНОК». Затем стрелкой соединил имена со словом «они». Он чувствовал, что подросток наблюдает за ним.
— Как ты познакомился со своими друзьями, Тим?
— Я их позвал, и они пришли.
— Позвал? Как?
— Мне помогли книги. Книги заклинаний.
Джек задумчиво кивнул. «Книгами заклинаний» было собрание демонологических трактатов в мягкой обложке, которые полиция обнаружила на полке в комнате Тима. Это были изодранные, старые издания, купленные, по словам паренька, на блошиных рынках и гаражных распродажах; самая новая из них получила знак защиты авторских прав еще в семидесятых. Они ни в коем случае не относились к «запрещенной» литературе, а, скорее всего, к разновидности тех книг, которые торчат во вращающихся аптечных стеллажах и которые наворачивали до покупки не одну сотню кругов.
— В общем, Адольф и Лягушонок — демоны, я прав?
— Полагаю, это лишь одно из их названий. Есть и другие.
— Можешь нам сказать, когда именно ты впервые их вызвал?
— Конечно. Около двух лет назад. Приблизительно. Поначалу у меня не очень хорошо получалось. Они не придут пока ты по-настоящему этого не захочешь, и нужно в точности, вплоть до последней буквы, следовать указаниям. Если допустить хоть малейшую ошибку, ничего не получится. Я, наверное, проделал это раз сто, прежде чем явилась Мамаша. Она была первой.
— Она? — спросил Джек. — Адольф и Лягушонок — мужского пола, а Мамаша — женского?
— О да. У нее есть сиськи. — Тим стрельнул глазами в сторону Кей, затем снова посмотрел на Джека. — Мамаше известно все. Она научила меня всему, что касается секса. — Еще один вороватый взгляд на Кей. — Например, как девушки одеваются, когда хотят, чтобы их изнасиловали. Мамаша сказала: они все этого хотят. Она водила меня в разные места и показывала всякое. Например, одно местечко, где жирный парень отводил мальчиков к себе домой. После того, как он с ними заканчивал, он их освобождал, потому что они исчерпывали себя. Затем складывал их в мусорные мешки и закапывал в подвале, точно пиратский клад.
— Освобождал их? — переспросил Джек; во рту у него сильно пересохло. — Хочешь сказать...
— Освобождал пацанов от их бренных тел. С помощью мясницкого ножа. Таким образом их души могли отправиться в ад.
Он посмотрел на Кей, которой не удавалось сдержать внутреннюю дрожь. Она кляла Боба Фостера на чем свет стоит.
«Галлюцинации», — написал Джек. А затем добавил: «Фиксация на демонологии и аде». «Причина?»
— Чуть раньше, когда доктор Коуторн поинтересовался твоим самочувствием, ты ответил, что ощущаешь себя «почти свободным»? Не мог бы ты объяснить свои слова?
— Ага. Я почти свободен. Часть моей души уже в аду. Я отказался от нее той ночью, когда... ну вы знаете. Это было испытание. Оно ждет каждого. И я прошел его. Но мне предстоит еще одно. Полагаю, своего рода вступительный экзамен.
— И тогда в аду окажется вся твоя душа целиком?
— Точно. Понимаете, в народе бытует неверное представление об аде. Это не то, что люди себе представляют. Там... уютно. Ад мало чем отличается от этого места. Ну, разве что, там безопаснее и ты находишься под защитой. Я наведывался туда и познакомился с Сатаной. На нем была школьная куртка, и он сказал, что хочет помочь мне научиться играть в футбол, и сказал, что всегда будет выбирать меня первым, когда дело дойдет до отбора игроков в команды. Он сказал, что станет мне... как старший брат, и все, что от меня требуется — это любить его. — Он мигнул за своими круглыми очками. — Любовь слишком тяжела здесь. В аду любить легче: там никто не орет на тебя и не требует быть идеальным. Ад — это место без стен. — Он снова принялся раскачиваться, и ткань смирительной рубашки издала скрипящий звук. — Это убивает меня... Весь этот бред о том, что рок-н-ролл — это музыка Сатаны. Ему нравится Бетховен; он слушает его снова и снова на большом «гетто бластере». И у него самые добрые глаза, которые вам когда-либо доводилось видеть, и приятнейший голос. Знаете, что он сказал? Что ему страшно жаль, что новая жизнь приходит в этот мир. Потому что жизнь — это страдание, и младенцам приходится расплачиваться за грехи родителей. — Он раскачивался все сильнее. — Младенцы — вот кого нужно освободить в первую очередь. Вот кто нуждается в любви и защите. Он завернет их в простыни из школьных курток и убаюкает Бетховеном, и тогда им больше не придется плакать.
— Тим? — Коуторна встревожили движения паренька. — Немедленно успокойся. Нет нужды...
— ВАМ НЕ ЗАПЕРЕТЬ МЕНЯ В КЛЕТКУ! — заорал он. Его бледное, с вкраплениями прыщей лицо налилось алым, и вены пульсировали на обоих висках.
Кей чуть не выпрыгнула вон из кожи и так вцепилась в край стола, что у нее побелели пальцы.
— Не запрете меня в клетку! Нет, сэр! Папочка уже пытался! Он испугался до усрачки! Сказал, что спалит мои книги и заставит меня снова думать правильно! Не запрете меня! Не запрете, сэр!
Он бился в смирительной рубашке, и на его лице блестели капельки пота. Коуторн поднялся, и шагнул к двери, чтобы позвать Гила и Бобби.
— Стойте! — крикнул Тим. Приказ был отдан полнозвучным и мощным голосом.
Коуторн замер, положив руку на потертую дверную ручку.
— Стойте. Пожалуйста. Ладно?
Тим прекратил бороться с рубашкой. Очки свисали у него с одного уха, и, быстро дернув головой, он отшвырнул их прочь. Они проехались по столу и чуть было не упали Кей на колени.
— Подождите. Теперь я в полном порядке. Просто слегка завелся. Понимаете, я не стану сидеть в клетке.