Космовики рассказывают людям, что самое худшее в межзвездных перелетах - это пробуждение. Думаю, они правы. Они снабжают нас грезами, в то время как машины согревают наши тела и картографируют их, выискивая поврежденные клетки. Мы не чувствуем ни беспокойства, ни страха: плаваем в сгенерированных фантазиях, оторванные от самих себя.
В моем сне ко мне присоединилось кибернетическое имаго Кати, моей жены. Мы очутились внутри созданного компьютером сенсориума. Я был насекомым и ощущал у себя шесть тонких лапок, которые доставили меня в просторную, полную суеты комнату. Там находились четыре рабочих муравья, скорчившиеся в жестких, механических позах. Сложным, фасеточным зрением я разглядывал новых приятелей, наблюдая за тем, как ближайший из них откладывает из своего брюшка жемчужные яйца. Новое, интуитивное чувство подсказывало мне, что внутри меня тоже имеется готовое яйцо.
- Среди них мы - боги, - сказал я имаго своей жены.
- Мы - Myrmecia gulosa, - раздался у меня в мозгу ее шепот. - Муравей-бульдог. Видишь королеву и ее крылатого самца?
- Да.
- Те похожие на червей штуковины в углу камеры - это личинки королевы. Ее работник собирается их кормить.
- Кормить чем?
- Своим яйцом, милый.
Я повернул к ней гладкую, снабженную жвалами голову.
- Это и мне предстоит?
- Конечно! Долг рабочего - извечно служить своей королеве. Естественно... ты можешь покинуть эту среду, если захочешь. Однако тогда тебе придется остаться в криосне еще на три часа.
- Три часа... С таким же успехом, это могут быть и столетия, - сказал я. - Значит, сменим обстановку. На что-нибудь чуть менее чуждое.
Мое имаго развеяло сценарий и всю вселенную вокруг. Я парил в белом лимбе, ожидая свежих сенсорных раздражителей. Вскоре у меня появились восемь покрытых присосками осьминожьих рук, которыми я ощупывал мерцающую поверхность алых кораллов.
Катя любила поиграть.
В конце концов сны развеялись, и я внезапно ощутил свое тело - холодное, закоченевшее, но безусловно привязанное к моему разуму.
Я позволил себе испустить долгий первобытный крик, затем открыл глаза. Глаза, которые я открыл, принадлежали Юрию Андреевичу Сагдеву, который некогда занимал в Институте Силвеста должность специалиста по главному мозгу, а нынче был членом команды, примерившим на себя странную роль Эвристического ресурса звездолета. При других обстоятельствах я бы не согласился на эту роль.
В тихой и прохладной комнате я находился один. Рядом со мной шестеро моих спутников продолжали спать в своих криокапсулах. Ожил только я. Тогда-то у меня и возникло ощущение: что-то не так. Однако расспрашивать Катю я не спешил, предпочитая оставаться в неведении до тех пор, пока она сама не посчитает нужным сообщить мне о нашем положении.
Я выбрался из открытого рефрижератора и, пошатываясь, направился к выходу из комнаты.
Прошло несколько минут, прежде чем я решился на что-то более амбициозное. Доковыляв до ближайшего медотсека, я поупражнялся там с гальваническими активаторами, которые помогли моим мышцам преодолеть обманчивые пределы кажущегося истощения. Затем я принял душ и оделся, посчитав, что нелишне будет поддеть под комбинезон термобелье. Завтрак состоял из жареной ветчины и ломтиков сыра эдам, за которыми последовали круассаны с чесноком, запитые охлажденной маракуйей и лимонным чаем.
Почему я не обеспокоился поисками возникших у нас осложнений? Лишь потому, что сам факт моего пробуждения говорил: ничего особо срочного там быть не может. Любая нежелательная ситуация с мчащимся со скоростью света кораблем, не уничтожившая его в одно мгновение (наверняка, во вспышке экзотических бозонов), будет длиться на протяжении столь длинного отрезка времени, что у надразума, состоящего из главного мозга и команды корабля, будут дни или недели на выработку решения.
Я знал, что мы не дома, и следовательно что-то было не в порядке. Однако в тот миг было так приятно просто посидеть, расслабившись, на кухне, позволяя музыке Ределиуса обволакивать меня, и упиваться состоянием по имени жизнь. Просто втягивать воздух в свои старые легкие.
Слишком уж долго я был мертв. Ну, или почти мертв.
- Подлить еще, Юра? - спросило имаго моей жены.
Кроме меня, на кухне присутствовал только слуга. Это был выполненный в форме гантели дрон, паривший над металлическим полом на беззвучно подпитываемых полях левитации. Из матово-золотой поверхности его верхнего сфероида высунулся манипулятор и предложил мне кувшин бледного сока.
Я отдал хорошо отработанный мысленный приказ, активировавший мою энтопическую систему. Имплантат послал визуальные и тактильные импульсы, необходимые для полного воплощения имитации-имаго Кати, извлеченного из мозга корабля. Яркие круги и перекрещенные линии вторглись в поле зрения, затем сцепились, уплотнились и сформировали в итоге мою жену - холодную и безжизненную, но внешне настоящую. Высветились, а затем исчезли значки авторского права, указывающие на компанию-изготовитель инплантата. Я поместил энтопический призрак поверх унылого корпуса слуги - небольшие размеры дрона позволили ему с легкостью уместиться внутри пространства, занимаемого телом Кати. Прямые серебристые волосы обрамляли ее узкое бледное лицо, черные губы были поджаты, как у куклы, а глаза смотрели сквозь меня. Сцепленные кисти рук выглядывали из длинной красной мантии с капюшоном, плечо которой украшала эмблема генетиков-миксмастеров - пара ладоней, держащая "кошкину колыбель" ДНК. Моя жена была генетиком до мозга костей. На Йеллоустоне, где основным вероучением являлась кибернетика, это фактически сделало ее изгоем.
Когда порожденная главным мозгом программа взяла на себя контроль, Катя оживилась и расцвела улыбкой. И теперь ее рука потянулась, чтобы схватить кувшин.
- Хранилище данных наскучило мне, дорогой.
- Мне от всего этого не по себе, - признался я. - Катя - моя настоящая Катя - презирала саму мысль о тебе. Эта иллюзия причинила бы ей особую боль.
- Меня это не тревожит, - сказала Катя.
- А должно, - произнес я. - Разве твоим личностям не следует быть одинаковыми?
Она улыбнулась, словно ставя точку в этом вопросе. До чего же это было похоже на живую Катю - и раздражало не меньше.
- Мне так кажется, - сказал я неуверенно.
Имаго было создано вопреки желаниям моей настоящей жены. Когда плавящая чума обрушилась на нас, я увидел в этом корабле свой шанс на спасение. Кате не удалось стать членом экипажа, и поэтому я стал исподтишка оцифровывать личность своей жены. Имплантат выполнил всю тяжелую работу. Он составлял карту поведения Кати всякий раз, когда мы были вместе, изучая ее через каналы моих собственных чувств. Имитация росла медленно, ограниченная объемом памяти имплантата. Однако каждый день я загружал в главный мозг Института очередную частичку жены, следуя этой процедуре неделю за неделей. Я не сомневался: Катя что-то подозревает, хотя она никогда никоим образом не упоминала об этом.
Закончив свою тайную работу, я привил копию к разуму корабля. Ей, конечно, не хватало Катиных воспоминаний, однако мне пришлось заплатить эту цену, а также смириться с риском, что вместо них будут подставлены фрагменты, выловленные из моих собственных воспоминаний и обработанные системными программами гендерной инверсии. Личность Кати брала на себя контроль лишь в те моменты, когда я находился в контакте с кораблем. У меня не было никаких сомнений в том, что и другие члены экипажа обзавелись воображаемыми спутниками. Взаимодействуя с судном, они тоже могли общаться со своими близкими, а точнее, с неким идеализированным представлением о любимом человеке.
Однако я предпочитал не думать об этом.
Ложь, она и есть ложь. Но вся моя жизнь была одной сплошной ложью, а имаго Кати - просто самой последней из ее граней. И все же, зачем она меня разбудила? Вернее, почему корабль решил разбудить именно меня, а не кого-нибудь другого? Янош, Кай, Хильда, Юл и Карлос все еще оставались в криосне, и никаких признаков их скорой разморозки не наблюдалось.
Я решительно встал из-за стола.
- Спасибо, Катя. Я прогуляюсь и полюбуюсь видом.
- Мне нужно с тобой кое-что обсудить, - сказала Катя. - Но, полагаю, это может несколько минут подождать.
- А-а, - произнес я, усмехаясь. - Хочешь подержать меня в напряжении.
- Ничего подобного, дорогой. Тебе нравится музыка?
- Она прекрасна, - ответил я, покидая кухню.
Я вышел в изгибающийся шестигранный коридор, залитый тусклым бледно-желтым светом. Пульсации Ределиуса преследовали меня, доносясь из пьезоакустических панелей в стенах. Гравитация, державшая меня на полу, возникала не из-за центробежного вращения жилого комплекса, а благодаря нашей тяге в один g: в противном случае, вертикальная и горизонтальная оси поменялись бы местами. Это обстоятельство и подсказало мне, что мы не дома; не приближаемся к скоплению "каруселей" и астероидов под названием Шипхевен, расположенному в троянской точке, что тащиться вслед за Юпитером. Мы все еще летели меж звезд; продолжали двигаться к свойственному световой скорости замедлению времени или от него.
Мы могли находиться где угодно между Эпсилоном Эридана и Солмосом.
Моя прогулка уводила меня от ядра корабля к его обшивке - туда, где мимо нас проносился горячий нейтронный снег. Части судна, через которые я проходил, становились все темнее и холоднее; выглядели более механическими и менее знакомыми. Ни с того, ни с сего мне начало казаться, что кто-то наблюдает за мной, идет по пятам.
Я никогда не получал удовольствие ни от одиночества, ни от темноты. Получается, я вел себя по-дурацки, когда оглянулся назад, чтобы избавиться от этого страха. Однако волосы у меня на затылке встали дыбом, а тело прошиб холодный пот.
Почти весь радиальный коридор тонул во тьме, за исключением крошечного островка света, сопровождавшего меня наподобие ауры. И тем не менее, вдалеке еще можно было различить нечто более темное, смутно маячившее там, где стены сходились в одну точку.
Я был не один.
Этот образ, этот силуэт... Он рассматривал меня. И это, однозначно, было не Катино имаго.
На мгновение мне стало страшно.
- Катя, - прохрипел я. - Полный свет, пожалуйста.
Я зажмурился, ослепленный ярко вспыхнувшими актиниками. Красные призраки на сетчатке медленно таяли, и немногим позднее, чем через одну секунду, я вновь открыл глаза. Мой соглядатай, однако, уже исчез.
Я медленно выдохнул. У меня хватало ума не делать поспешных выводов. Это не обязательно было то, чем оно казалось. В конце концов, я только что выбрался из криокапсулы после нескольких лет заморозки. Мне следовало быть слегка нервным и открытым для подсознательного внушения.
Казалось, что рядом совсем никого. Я неуверенно поклялся самому себе немедля выкинуть случившееся из головы.
Через десять минут я добрался до внешней оболочки и очутился в открытом космосе, а вернее выглянул наружу через прокси-глаза дрона, державшегося за обшивку цепкими паучьими лапами. Голова-камера механизма заглядывала через иллюминатор в комнату, в которой я сидел. Я выглядел бледным и напряженным, но по соседству со мной никого не наблюдалось.
Отвернувшись от иллюминатора, я посмотрел в сторону носа корабля. Судно "Неистовая Паллада" являлось таранным лайнером - околосветовым звездолетом людского класса. Следовательно, большую часть того, что я видел, составляла чрезвычайно плотная нейтронная защита. Для работы бозонного привода судну требовались протоны. Впереди луч гразера прочесывал пространство и делил ядра дейтерия на протоны и нейтроны. Наш "гауссов ковш" беспрепятственно отсеивал протоны и подавал их в сердце корабля. Смертоносный радиоактивный дождь из нейтральных барионов направлялся в обход корпуса - как можно дальше от жилого комплекса и хрупкого груза спящих. Дрон уловил поток и передал мне данные о нем в виде закрученной розоватой ауры - мы словно бы ныряли в пищевод мироздания.
Сзади все затмевало свечение выхлопа. Гамма-щиты горели синим излучением Черенкова. Внутри корабля урожай протонов задерживался совсем ненадолго. Поля фокусировали протоны в пучок, пронзающий бурлящее облако тяжелых монополей. Релятивистские протоны замедлялись и направлялись в магнитные узлы. Внутри каждого монополя находилась прослойка из бозонов, вынуждавшая протоны распадаться. Это и было источником энергии таранного лайнера.
Я изучил всю технологию, прежде чем согласился присоединиться к надразуму - человеко-кибернетическому руководящему комитету, командовавшему этим судном. Когда я говорю "изучил", то подразумеваю, что я загрузил определенные эйдетические документы, предоставленные Марко, владельцем корабля. Эти эйдетики вписались в мою память почти на интуитивном уровне, запрограммированные, естественно, исчезнуть сразу по истечении моего контракта. Они сообщили мне все, что нужно было знать, и немного другой информации. Мы перевозили девять сотен погруженных в криосон пассажиров, и наш экипаж состоял из шести человек, каждый из которых был экспертом в одной или нескольких областях теории звездоплавания. Я, например, отвечал за подсистемы "ковша" - коллиматоры Гаусса, абляционный щит и отражавший элементарные частицы экран - и за медицинское обслуживание на борту во время полета. Компьютер, носивший маску Кати, тоже был подготовлен к работе в указанных областях знаний, но, как объяснили кибертехники, ему недоставало эвристических методов мышления человека. Поэтому члены экипажа стали Эвристическими Ресурсами корабля - периферийными устройствами, вращавшимися вокруг жесткого сверкающего ядра машинного сознания.
Таким образом, члены экипажа путешествовали на более низком уровне криосна, чем пассажиры, - немного теплее, немного ближе к лавинообразной смерти клеток, которая, по сути, и есть жизнь. Компьютер имеет возможность расспросить нас, не утруждаясь полным оживлением. Вследствие этого, наши сны могли оборачиваться грезами, где материальное и цифровое вздымалось одним технологическим цунами.
Я перенастроил телеметрию дрона так, чтобы нейтронный ветер стал невидимым. Заглянув дальше, я не увидел ни одной звезды. Эйнштейново искажение спрессовало их спереди и сзади корабля, но из-за пылающих носа и кормы этого не было видно. Мы продолжали наращивать скорость света.
- Итак? - спросил я значительно позже.
- Как ты уже догадался, мы пока что не достигли и середины пути. Собственно говоря, до дома нам добираться еще три года по корабельному времени.
- Это техническая неисправность?
- Не совсем. Боюсь, она носит медицинский характер. Именно поэтому мне пришлось вывести тебя из криосна между системами. Тебе нравится вид, дорогой?
- Ты шутишь? Пустая вселенная без звезд? Это самое мрачное, что я могу припомнить.
Я вернулся в холодильную камеру, в которой размещались шесть рефрижераторов. Информационный призрак Кати стоял рядом со мной, и Моцарт согревал наши души. Светлая, хорошо знакомая музыка полностью заглушала слабые, отдаленные звуки корабля, и очевидная необходимость этого сильно меня раздражала. Я испытывал непривычное волнение.
- Янош болен, - объясняла Катя. - Должно быть, подцепил плавящую чуму на Йеллоустоне. Если мы не предпримем срочных мер, он не доживет до конца полета. Его нужно немедленно прооперировать.
- Заболел? - Я пожал плечами. - Паршиво. Однако стандартный порядок действий на этот случай предельно ясен, Катя. Погрузим его в более глубокую заморозку, зафиксировав состояние в стазисе.
Склонившись над гладкой боковиной капсулы Яноша, я изучал биомедицинский дисплей-картуш, расположенный под ободком крышки 'гроба'. Рефрижератор походил на огромный хромированный кокон или на серебристую рыбину, чья голова крепилась к пучку извивающихся пуповин. Внутри этой шестигранной, рифленой коробки лежал Янош. Его безжизненная фигура смутно виднелась под покрытой инеем прозрачной крышкой.
- При обычных обстоятельствах, было бы разумнее всего придерживаться такого порядка действий, - сказала Катя. - Достижения земной медицины, несомненно, окажутся выше наших. Но в данном случае правила придется нарушить. Янош не выживет даже на аварийных уровнях криосна. Ты знаешь, что собой представляет плавящая чума.
- Знаю.
Мы все прекрасно ее знали, ведь она изуродовала Йеллоустон. Плавящая чума была биокибернитическим вирусом - ни с чем подобным нам раньше не доводилось сталкиваться. В высшей степени кибернетическое общество Йеллоустона рухнуло на уровне наномолекул - на уровне наших имплантатов и компьютеров. Плавящая чума привела к тому, что наномеханизмы восстали против своих хозяев.
Я позволил Кате давать объяснения, пока быстро шагал на кухню по тускло освещенным коридорам и пока готовил роллы из салями.
У всех членов экипажа были установлены подобные имплантаты. Через эти информационные окна мы взаимодействовали с механизмами рефрижераторов и с главным мозгом корабля, в то время как таранный лайнер плыл от звезды к звезде. Вирус Яноша атаковал структуру его имплантатов, разрывая те на куски и перестраивая их по своему образу и подобию. Из одного имплантационного узла сеть перепончатых лент распространялась все глубже в мозг, в явной попытке связать вместе все очаги заражения.
- Специалисты на Йеллоустоне вскоре выяснили: холод не сильно замедляет вирус - во всяком случае, тот холод, после воздействия которого человеку удастся когда-нибудь воскреснуть. Поэтому мы должны действовать незамедлительно: нельзя, чтобы вирус укрепил позиции. И боюсь, наши стандартные хирургические программы здесь не справятся. Мы не можем использовать в борьбе с вирусом наномеханизмы: он просто будет поглощать все, что бы мы против него ни бросили.
Я доел роллы.
- Я не знаком с нейрохирургией; этого не было в эйдетике с навыками. - Я стер крошки с небритого подбородка. - Впрочем, если жизнь Яноша под угрозой...
- Нам нужно действовать. Как ты сейчас себя чувствуешь?
- Слегка закостеневшим. Ничего страшного. - Я выдавил из себя напряженную улыбку. - Признаюсь, сразу после пробуждения я был немного на взводе. Думаю, те муравьи нагнали на меня страху.
Катя несколько секунд хранила молчание.
- Это вполне нормально, - наконец сказала она. - Отдохни как следует. После мы осмотрим хирургические инструменты.
Я отправился на пробежку. Следуя по извилистому, петляющему пути через жилой комплекс корабля, я ощущал вокруг своего центра масс мегатонную громаду колеса. Я не давал себе пощады, нарочно выбрав такой маршрут, который провел бы меня через каждый темный и сумрачный участок жилого комплекса, приходивший на память. Я заглушил Моцарта и, отключив имаго-индуктор, избавился от общества Кати.
Мои мысли вновь возвратились к силуэту, который, как мне представлялось, я видел. Какое же разумное объяснение промелькнуло у меня в мозгу в те несколько секунд, в течение которых я позволял смутному образу существовать за пределами моего воображения? Пожалуй, один из спящих мог случайно оттаять и в смятении блуждать по кораблю. Предполагаемый скиталец мог точно так же удивиться моему присутствию, как и я - его. Следовательно, бедолага теперь скрывается.
Однако силуэт, само собой, был галлюцинацией. Несомненно. Чтобы видеть галлюцинации не обязательно быть пускающим слюни идиотом. На самом деле, можно без труда сохранять достаточно здравого смысла для того, чтобы понимать: пережитое имело место только твоей голове. После небогатых на события часов бодрствования, последовавших за таинственной встречей, мне ужасно хотелось выбросить весь этот случай из головы.
Я бежал. Мои кроссовки стучали по палубе. Я приближался к самой низкой точке своего путешествия - той части корабля, которой до сей поры сознательно сторонился. Улавливая звук приближающихся шагов, шлюзы, формой походившие на тележьи колеса, расширялись, давая мне проход. Задыхаясь, я пробежал через вестибюль и очутился в огромном зале, в котором спали девятьсот человек.
Помещение имело тороидальную форму токамака.Вдоль внутренней и внешней стен выстроились девять сотен рефрижераторов глубокой консервации, оплетенные лестницами и мостками. Я решил обогнуть комнату по кругу, чтобы окончательно очистить разум от любых бродячих призраков. Разве не этой стратегии я придерживался в детстве - всегда сражаться со своими страхами? Я подозревал, что мальчишка внутри меня сильно удивился бы, проведай он о моих мотивах. Тем не менее, я вцепился в эту нелепую проверку, пребывая в уверенности, что она принесет мне успокоение.
Большинство из этих спящих останутся на борту, когда мы достигнем системы Земли. Они спасались от плавящей чумы, надеясь обрести убежище в будущем. На околосветовых скоростях, которых судно достигнет между светил, станет ощущаться значительное растяжение времени. Ход наших часов будет едва заметен. После тридцати или сорока лет корабельного времени (всего шесть-семь прыжков между системами), на Йеллоустоне пройдет больше столетия - достаточный срок для того, чтобы эко-инженеры изгнали биом плавящей чумы. Спящие, которых мы перевозили, решили не рисковать, проводя время в общественных криосклепах планеты. В растянутом сне время фактического нахождения в рефрижераторе было меньше, и поэтому шансы на совершенно безопасное пробуждение значительно возрастали.
Я бежал достаточно медленно, чтобы успевать читать светящиеся панели с именами, отпечатанные на каждом рефрижераторе. Мужчины, женщины, дети... Богачи моего мира, способные оплатить это сумасшедшее странствие в светлое будущее. Я подумал о тех, кто был менее богат, - о тех, кто не мог себе позволить даже место в криогробницах. Подумал о бесконечных очередях людей, желающих встретиться с хирургом, - о таких людях, как Катя; о людях, которые стремились избавиться от своих имплантатов, прежде чем до них доберется болезнь. Им придется пожертвовать всем, чем только можно: органами, протезами и воспоминаниями. Или, если они решат не приносить подобную жертву, они могут подумать о том, чтобы стать членами экипажа. Мои люди составляли отличную команду доноров данных. Требовалась определенная степень острого отчаяния, чтобы согласиться на прямое взаимодействие с главным мозгом. Высокая цена заключенного нами договора определялась одним простым фактом - пониженный уровень криосна означал, что мы не прекратим стареть в те годы, пока будем спать.
Катя считала, что подобная сделка не для нее. А я знал, что не вынесу расставания со своими имплантатами. Выходит, плавящая чума все же затронула нас.
Меня объяла горечь, и это было приятно. Я обрадовался, обнаружив старые добрые тревоги, засорявшие ум. Бросив небрежный взгляд через плечо, я посмотрел на изгибающиеся ряды спящих, мимо которых уже пробежал.
Меня преследовали.
Тень галопом неслась по проходу на другом конце огромного, завернутого дугой помещения. Я с трудом видел ее - просто человекообразная черная щель вдалеке.
Я прибавил скорости. Только мои ноги гулко топали в тишине. Но преследователь тоже побежал быстрее. Меня замутило от страха. Я вызвал Катю, но, оповестив ее, не смог сформулировать фразу, приказ - да что угодно. Казалось, безликий силуэт настигает меня.
Да, верно, безликий. У него отсутствовали какие-либо особенности или детали. Наконец я добрался до выхода, и череда шлюзов отгородила от меня зал. Я не прекратил бег, даже когда осознал, что двери позади остаются закрытыми. Человек-тень остался со спящими.
Однако я видел достаточно. Это был не человек. Всего лишь дыра в форме человека, фантом.
Я нашел кратчайший путь в командный отсек "Неистовой Паллады", и тотчас приказал Кате приступить к тщательному поиску нарушителей. Хотя, конечно же, я понимал: ни одному нарушителю не удалось бы до сих пор избегать ее внимания. Моя Катя видела и знала все. Она могла выяснить точное местоположение каждой крысы, каждой мухи на борту корабля, только вот на борту не было ни мух, ни крыс.
Я знал, что тень не была пробудившимся спящим. Ни один из рефрижераторов не оказался открытым или пустым. О безбилетном пассажире тоже не могло быть и речи: что там было есть и пить, кроме припасов, распределяемых компьютером?
Мыслями я обратился к нелогичному. Мог ли кто-то проникнуть на корабль во время полета - кто-то одетый, как хамелеон? Этот воображаемый нарушитель должен был каким-то образом сделать себя невидимым для глаз Кати. В корне невозможно - даже если не брать в расчет маловероятные маневры, необходимые для того, чтобы незаметно сравняться с нами по скорости и занять нужное положение в пространстве.
Я кусал губу, сознавая, что каждая секунда нерешительности засчитывается не в пользу Яноша. В целях самозащиты Катя предоставила бы мне доступ к оружию, при условии, конечно, что присутствие нарушителя будет доказано. Или же лучше всего было разобраться с ситуацией, не разбираясь с ней. Я мог бы прооперировать Яноша, не блуждая по тем участкам корабля, которые нарушитель, судя по всему, провозгласил своим владениями. Таким образом, через день-два, когда это испытание закончиться, я смогу вернуться в криосон. Самыми безликими, нечеловеческими сущностями, с которыми мне придется столкнуться при следующем пробуждении, окажутся таможенные чиновники Оси Солмоса. Пускай они и беспокоятся о невидимом лишнем пассажире. Разве тень не позволяла мне до сей поры спокойно спать?
Я рассмеялся, хотя для моих ушей этот смех звучал как предсмертный хрип. Мне все еще было страшно, но на этот раз мои руки прекратили наигрывать арпеджио на незримом пианино.
Я впитал технические эйдетики, описывающие медицинские системы, которые мы с Катей собирались использовать. Блестящие полуавтоматические инструменты являли собой вершину хирургической науки Йеллоустона. Несмотря на это, они, безусловно, будут выглядеть примитивно по земным нормам. Эта двойственность раздражала меня. Пусть даже Яношу неизбежно станет хуже ко времени нашего прибытия, но откуда нам знать наверняка, что мы не уменьшаем его шансы нашим старомодным медицинским вмешательством? Возможно, Земля шагнула так далеко за пределы наших возможностей, что уравнение больше не сбалансировано в нашу сторону.
Тем не менее, Катя должна была тщательно взвесить этот вопрос, прежде чем выбрать надлежащий план действий. В таком случае, наверное, самым лучшим было просто заткнуться и сделать все необходимое.
Дроны помогли мне доставить медицинское оборудование в рефрижераторную комнату экипажа, где пятеро моих коллег лежали, погруженные в ледяной сон. Я надел маску, перчатки и комбинезон, снабженный нагревательными контурами. Катя снизит в комнате температуру перед тем, как слегка нагреет Яноша.
- Готов, Юра? - спросила она. - Давай начинать.
Итак, мы приступили. Мой взгляд постоянно перескакивал к открытому рефрижератору, в который я надеялся вскоре вернуться. Комната быстро остывала, с потолка лился холодный синий свет.
Рефрижератор Яноша приоткрылся, дохнув студеным воздухом. Я взглянул на Яноша - неподвижного, белого и какого-то отстраненного. Пусть эта отстраненность никуда не денется, взмолился я. В конце концов, мы собирались вскрыть ему голову.
Собственно, Катя уже выполнила кое-какие предварительные операции. Череп был обнажен, оттянутая назад кожа словно бы обрамляла белый пестик цветка с лепестками из плоти. Тоненькие зонды входили в голову через просверленные отверстия. От них к матрице точек ввода, расположенной на куполообразном верхе рефрижератора, вели светившиеся разными цветами кабели. Работа была проделана с точностью до ангстрема, c убийственным совершенством робота. Я уже знал, что эти кабели замещали кибернетические имплантаты в его мозгу, которые пали жертвой плавящей чумы.
- Когда ты снимешь крышку черепа, тебе нужно будет передвинуть ее назад вдоль кабелей, - объясняла мне Катя. - Очень важно, чтобы мы не разорвали кибер-интерфейс с Яношем.
Я приготовил механическую костепилку.
- Почему? Какой нам от него прок?
- Имеются веские причины. Если тебе все еще будет интересно, мы сможем обсудить это после операции.
Пила зажужжала, обретая жизнь; ее вращающийся наконечник зловеще сверкал. Катя направила лезвие вниз, плавно вгрызаясь в бледную кость. Крови сочилось немного, однако звук вызывал во мне неприятный резонанс. Катя мастерки прошла по кругу три раза, затем отстранилась. Я глубоко вздохнул и положил затянутые в перчатку пальцы на макушку Яноша. Верхняя часть головы двигалась, точно половинка шоколадного яйца. Я отлепил часть черепной коробки (при этом раздалось влажное, сосущее причмокивание), обнажив волглую, розоватую массу извилин и твердой мозговой оболочки, приютившуюся в нижней чаше черепа. Отделяя костяную крышку, я проявлял особую осторожность, чтобы сохранить целостность соединений. Какое-то время я мог лишь смиренно стоять, объятый благоговейным трепетом перед этим фантастическим органом - без сомнения, самой сложной и чуждой вещью, на которую когда либо смотрели мои глаза, и все же умудрявшейся выглядеть столь разочаровывающе скучной.
- Милый, нам нужно продолжать, - предупредила Катя. - Я согрела тело Яноша до опасно высокой температуры, но пока что не особо увеличивала его уровень метаболизма. Мы не можем попусту терять время.
Я ощутил, как на лбу у меня выступает пот. Кивнул. Внутрь, внутрь. Катя бросила в бой очередную батарею лезвий и микролазеров.
Мы оперировали под музыку Сибелиуса.
Это была захватывающая и отвратительная работа.
Мне удалось до некоторой степени отключить свой разум, благодаря чему я мог взирать на отделяемую мозговую ткань как на мертвое, но в чем-то священное мясо. Микроимплантаты извлекались один за другим, чересчур маленькие, чтобы различить детали невооруженным глазом, - зазубренные кусочки изъеденного коррозией металла. Коррозия, наблюдаемая под микроскопом, являлась внешним свидетельством деятельности кибервируса. Я изучал его с неясным чувством глубокого отвращения. Вирус действовал так же, как и его биологический тезка, - вцеплялся в оболочку наноструктуры и посылал импульсы подрывных инструкций вглубь ее репродуктивной сердцевины.
Через три часа моя спина горела от боли. Я выпрямился и провел рукавом по закоченевшему лбу. Мне показалось, что комната плывет перед глазами, усеянная каплями удушливого мрака. На один миг я утратил чувство направления, убежденный, что лево превратилось в право и наоборот. Я оперся на рифрежиратор, когда это головокружение нахлынуло на меня.
- Осталось уже недолго, - сказала Катя. - Как ты себя чувствуешь?
- Я в норме. А ты?
- Все... хорошо. Операция продвигается успешно. - Катя прервалась, а затем, придав своему голосу железную решимость и деловую отстраненность, продолжила: - Следующий имплантат - самый глубокий. Он расположен между затылочной долей и мозжечком. Мы должны постараться, чтобы избежать повреждения зрительного центра. Это основной узел приема визуальной информации.
- Значит, заходим внутрь.
Механизмы послушно шмыгнули на место. Реснитчатые микрозонды погрузились в мозговую ткань, словно гибкие шприцы в желе. Несмотря на холод, я обнаружил, что под воротником мне стало жарко; ледяной пот покалывал кожу. Прошел еще один час, хотя время перестало иметь особое значение.
И тут я оцепенел, осознав, что позади меня, в этой самой комнате, находится кто-то еще.
Я заставил себя оглянуться. Рядом со мной стоял соглядатай.
Теперь я видел, что он никак не мог быть человеком. Очертания его, однако, были человекоподобными - гуманоид с моим строением и моей осанкой.
Скульптор отобрал десять тысяч черных как смоль кубиков - таких черных, что они казались просто-напросто силуэтами, - и соорудил из них угловатую статую. В этом был весь наблюдатель - скопление черных кубиков.
Когда я повернулся, он качнулся в мою сторону. На самом деле, ни один из кубиков, из которых он был собран, даже не шелохнулся; кубики просто исчезли и упорядоченной волной появились вновь, образуя в воздухе совершенно новые ряды. Они вторгались в реальный мир и покидали его, чтобы вылепить очередную позу существа. Мельтешение это обладало, на мой взгляд, притягательной, цифровой красотой. Я подумал о разноцветных узорах, что проносятся по стадиону, заполненному школьниками, которые вздымают разукрашенные мозаичные карточки, чтобы изобразить какой-нибудь огромный девиз или символ.
Я поднял левую руку и увидел, как тень повторяет мое движение, только делает это со своей точки зрения. Мы не были отражениями друг друга. Мы были призраками.
Мой ужас достиг некой вершины и улетучился. Я понял, что, по сути, наблюдатель не имел никаких мотивов; что его неотвратимо влекло ко мне, как сокращавшуюся с приближением полдня тень.
Я уловил нерешительность в ее голосе. До самого конца она оставалась верна самой себе. Ей нравилось играть, моей Кате, но убедительно врать у нее никогда не получалось.
- Повреждение зрительного нерва, говоришь?
- Именно этого мы должны избегать.
Я скривился. Мне нужно было знать наверняка.
Я поднял один из отсоединенных нанозондов. На самом же деле, это дроны, воплотив в жизнь мои намерения, подцепили своими манипуляторами духовного двойника выбранного мной нанозонда... Затем, не раздумывая, я воткнул щуп в голову Яноша - в его затылочную долю.
Реальность оплавилась и треснула - словно отражение в гладком, кристально чистом озере после того, как в него швырнули камень.
Тогда-то я и понял.
Зрение медленно восстанавливалось, возвращалось в норму по частям. Катя пыталась устранить повреждения в моем визуальном центре, посылая искаженные сигналы по оптическим каналам. Я обнаружил, что больше не контролирую хирургические инструменты.
- Пациент - не Янош, а я. Хирург оказался тем, кого нужно оперировать. Как иронично.
- Неведение было для тебя благом, - сказала Катя, а затем очень быстро она сама исказилась и замерцала; голос ее на мгновение сделался глубоким, глухим и невнятным. - Я неисправна... У нас не так много времени.
- А наблюдатель?
- Симптом, - сказала она печально. - Симптом моей собственной болезни. Ложное отображение слепка твоего тела внутри имитации.
- Ты же и есть имитация! - взревел я. - Я еще понимаю, как это сказалось на твоем образе... Но ты... сама ты... Ты ведь не у меня в голове! Ты программа, запущенная в главном мозге!
- Все верно, дорогой. Вот только плавящая чума уже добралась до главного мозга. - Она умолкла, а затем безо всякого предупреждения ее голос стал плоским и безжизненным, как у робота. - Большая часть компьютера повреждена. Чтобы поддерживать эту симуляцию, пришлось пожертвовать уровнями третичных функций. Как бы то ни было, основная задача - это обеспечить твое выживание. Начатую операцию необходимо довести до конца. Чтобы сохранить целостность имитации, кортеж-группа под кодовым названием КАТЯ должна быть удалена из основной памяти. Эта процедура уже выполнена.
Она замерла, ее последний миг оказался заключен внутри моего имплантата; повис перед глазами, подобно пятну, что появляется, если долго смотреть на солнце. Затем остались только я и компьютер (это если забыть о вездесущем наблюдателе).
Что еще я мог поделать, кроме как продолжить операцию? Теперь у меня имелась на это веская причина. Я хотел вырезать из своего разума застывший призрак Кати. Она-то и была истинной травмой.
Итак, я выжил.
Для нас минули долгие годы. Корабельный компьютер был так сильно поврежден плавящей чумой, что нам не удалось бы замедлиться в нужное время, чтобы достигнуть системы Земли. Мы приняли решение двигаться в направлении звезды 61-А в созвездии Лебедя, вокруг которой обращалась колония Окраина Неба. Следовательно, наши пассажиры, пробудившись от растянутого сна, обнаружили, что находятся значительно дальше от дома (и во времени, и в пространстве), чем предполагали. Мы - те, кто отдали части своих жизней, чтобы обслуживать их сонное странствие, - в тайне радовались такой справедливости. Тем не менее, они потеряли не так уж много, и, полагаю, я бы и сам пожелал оказаться в их числе, будь у меня такие же возможности, как у них. Что касается Кати...
Имитацию так толком и не удалось вернуть к жизни.
Память корабля, в которой она содержалась, пала жертвой плавящей чумы, и значительная часть данных была безвозвратно испорчена. Когда я попытался восстановить ее, то получил всего лишь грубую карикатуру - вся непосредственность исчезла без следа; имитация стала такой же безжизненной и предсказуемой, как вычислительная машина Бэббиджа. В приступе раскаяния я уничтожил имаго. Хорошо, что я был слеп, ведь даже эта пустая оболочка была запрограммирована демонстрировать страх. Она стала молить меня о пощаде, как только догадалась о моих намерениях.
С тех пор прошли годы. Я убеждаю себя, что она никогда не была живой. По крайней мере, именно в этом нас пытаются убедить кибертехники.
Последний информационный импульс, полученный с Йеллоустона, сообщил мне, что настоящая Катя до сих пор жива (разумеется, теперь она гораздо старше, чем тогда, когда я знал ее). Она еще дважды выходила замуж. Дни нашего с ней брака, должно быть, кажутся ей такими же древними и хрупкими, как фамильная реликвия. Однако сама она пока не знает, что я выжил. Я послал ей весточку, но сигнал не доберется до Эпсилона Эридана еще десять лет. А затем мне придется ждать ее ответ еще очень и очень долго.
Возможно, она ответит мне лично. Это наша единственная надежда увидеться, потому что я...
Я больше никуда не полечу. Не стану вновь тратить десятилетия на сон.