Собственно говоря, этот рассказ мог бы стать первым из серии рассказов колымского периода моей жизни, которая началась всего за три месяца до описываемых в нём событий. Предшествующие им три месяца, кроме работы, ничем другим мне не запомнились, а, если и запомнились, то были эти события почти рутинны своею повторяемостью изо дня в день. Как только вернулся из отпуска заведующий хирургическим отделением Бреус, у меня тут же появилась возможность более близкого ознакомления с краями, где мне, как оказалось, предстояло прожить целых пятнадцать лет, о чём я в ту пору ещё не подозревал. Нужными мне знакомствами я ещё не располагал, и, поэтому, откликнулся на первое же предложение практически незнакомого мне человека, "прошвырнуться", как сказал он, по Колыме до Оройка, даже, возможно, и ниже. Карты района у меня не было, а о том, что Ороёк этот расположен почти на границе с Якутией, я представление имел самое смутное, зная только о том, что и сам наш район граничит с нею. Вышли двумя лодками в обеденное время. Второй лодкой, присоединившейся к нам ещё на лодочной пристани, правил вовсе мне не знакомый, квадратного телосложения молчаливый мужчина неопределённого возраста, отличительной особенностью которого было его лицо, сплошь изрытое глубокими рубцами от некогда перенесённой оспы. Глухой голос мужчины, усугублённый зажатой во рту сигаретой, во время ритуала знакомства не позволил мне чётко расслышать его имя, которое, как позднее я узнал, было, Кондрат, сначала воспринятое мною как приветствие: "Очень рад!", и я, абсолютно невпопад, ответил для него не менее загадочно: "Обоюдно!" - чем вызвал усмешку рябого мужика. Вечером, уже у таёжного костра, мы снова познакомились с ним, и это знакомство, развеселившее нас, позволило мне увидеть в нём другого человека. "Рябым" же он так и остался для меня во всё время краткого нашего знакомства. Повторная наша встреча состоялась только через двенадцать лет после первой встречи, и была она в своей заключительной фазе - вовсе непредсказуемой. По взаимной договорённости с хозяином нашей лодки, свою небогатую экипировку я, кроме, естественно, тёплой одежды, не имея достаточного для осеннего лова рыбы снаряжения, дополнил ружьём и спиннингом, вызвав последним слегка заметное ехидное хмыканье своего компаньона. Как позднее оказалось, наша рыбалка планировалась сетевой, и была она исключительно заготовительного характера, - не как у меня - для своего удовольствия, ставшей в итоге не слишком удачливой, чем опечален я не был, дополнив неудачу рыбачью, удачной утиной охотой. Не слишком посвящённый в планы своего напарника, я был несколько удивлён загрузкой нашей лодки, обнаружив в ней три - четыре мешка со свежей капустой. Той же капустой была загружена и лодка нашего попутчика, которого, как оказалось, мы должны были сопровождать до речки Поповка, кажется, находящейся уже на территории Якутии. Шли с небольшим перегрузом, что, с учётом движения вниз по течению Колымы, на скорость не особенно влияло. Меня, честно говоря, не особенно волновали конечные цели нашего речного путешествия, и я в большей степени наслаждался самой поездкой, и возможностями моего ознакомления с впервые увиденной мною рекой, о которой раньше слышал много всякого разного, и не всегда лестного для этих мест. Проходимые нами участки реки, иной раз, мой напарник, перекрывая рёв мотора, - называл, выкрикивая то или иное название места, одновременно предупреждая и наши возможности повторить чей-либо трагический опыт, некогда случившийся именно в этих местах. С его слов, всё выглядело чересчур мрачно, но, пользуясь безотказным, как мне кажется, методом сравнительного анализа, который обычно позволяет мне увидеть обратную сторону любого явления, я решил, что спутник мой со своими страшилками - слегка "перебарщивает", что подтверждалось наличием в Сеймчане некоего количества оставшегося пока в живых населения. Я внимательно следил за всеми виражами лодки, которая: то пересекала русло реки под тупым углом, почти упираясь носом в только что бывший противоположным берег; то рвалась в самое пенистое от бурунов место переката, на котором её мотало, словно тряпку в зубах игривой собаки; то кралась в метре от берегового обрыва, с которого в речной воде полощут свои верхушки падающие лиственницы, решившие, как видно, покинуть земную твердь, чтобы вскоре начать свой путь к океану. С наступлением ранних осенних сумерек встали табором на ночлег вблизи устья Балыгычана, к сожалению, как сказал мой компаньон, слегка не дотянув до устья Сугоя, где могли бы найти приют в обширном зимовье, у стоящего там профессионального охотника. Ожидался ночной заморозок, и мы подтянули к разведённому костру обсохший за лето топляк, тепла от которого ожидалось не слишком много, но за стабильное поддержание огня можно было не переживать. Пока мои компаньоны ставили палатку, я начал теребить добытых в пути уток, чтобы горячей шурпой согреть наши изрядно промёрзшие тела. Стемнело уже изрядно, когда мы услышали шум лодочного мотора, внезапно стихшего рядом с нашим табором. Несколько секунд спустя мы услышали громыхание дюралевого днища лодки на береговой гальке, и ещё минуту спустя к нашему костру подошел мужчина, коротко представившийся Андреем.
- В костре, - не откажете? - спросил он, после приветствия.
- Не заказано! - Вместо приглашения ответил "Рябой", - как я его окрестил изначально.
Гость повесил снятое с плеча ружьё на древесный сук, и присел на бревно рядом со мною. В постоянно мерцающих бликах костра, хорошенько разглядеть черты лица подошедшего - было почти невозможно. Густая щетина, вместо бороды, скрывала его особенности, и, разве что, длинный хрящеватый нос, да его узкий, и тоже длинный подбородок, могли стать ориентиром для узнавания этого человека. Я обратил внимание на то, с каким напряжением пытался всмотреться в лицо вновь прибывшего, наш "Рябой", который: по делу, и не по делу, то вставал со своего места, огибая костёр, и подходил к своему - покинутому только что месту уже с другой его стороны; то, передавая прибывшему кружку с чаем, держал её слишком высоко, что заставляло нашего гостя поднимать голову, отчего, его неестественно длинный подбородок выпячивался, открывая острый, словно лезвие колуна, кадык. Поведение "Рябого" в конце концов, заинтересовало меня настолько, что я стал прослеживать все его передвижения. Он явно выглядел чем-то взволнованным. Совсем недавно он, демонстрируя основательную медлительность во всём, что он делал, теперь стал проявлять непонятную мне суетливость, вовсе не шедшую ему. Заметил изменения в поведении своего приятеля и Михаил - мой лодочный напарник, тоже принявшийся наблюдать за "Рябым", который, словно приняв какое-то решение, внезапно остановился прямо напротив нашего гостя, оставив за своей спиной его ружьё, всё ещё висящее на сучке лиственницы.
- Ты местный? - почти грубо обратился "Рябой" к нему.
- Нет! Я к приятелю в Зырянку еду! - еле слышным голосом ответил тот, почему-то не поднимая своего лица навстречу лицу спрашивавшего его "Рябого", стоявшего расставив ноги в полуметре от его ног.
- Сам-то, откуда будешь? - вновь спросил "Рябой", и в его голосе, теперь уже прозвучала откровенная угроза.
- Красноярский! - чуть не шепотом, прозвучало в ответ.
- Ну, что, кум, - вишь, встренуться довелось! А ты грозился меня в зоне сгноить, паскуда! - Дотянувшись рукой до ружья пришлого, "Рябой" сдёрнул его с сучка, и меня всего передёрнуло, от предчувствия неминуемой скорой расплаты, свидетелем которой мне предстояло стать. Моё и Михаила ружья синхронно перекочевали на наши колени, а наш гость тут же встал с бревна, и теперь загораживал от меня "Рябого", который закончил свою импровизацию словами, успокоившими меня и Михаила.
- Скажи спасибо, скотина, этим людям, не будь которых, я точно уложил бы тебя на этом месте, но мне свидетели не нужны! Ружья я тебе не отдам, но и здесь тебе не место! Вали отсюда - пока я не передумал! - "Рябой" сопроводил непрошеного гостя до берега, и дождался момента, когда взвыл мотор отходящей от берега чужой лодки. Минуту спустя мы услышали громкий всплеск воды, а вернувшийся к костру "Рябой" был уже без ружья. "Утопил ружьё!" - кратко пояснил он. В полном молчании прошел наш ужин, слегка приправленный водкой, и только во время перекура "Рябой" сам разговорился, позволив нам понять причину недавней его выходки.
Как я понял, большую часть своего объяснения "Рябой" адресовал мне, Михаил же, судя по всему, в некоторые детали прошлой жизни рассказчика - был посвящен, и не нуждался в их дополнении.
- Эта скотина, которую ты сегодня видел, был "кумом" в нашей колонии под Красноярском. - Посмотрев на меня - он усмехнулся. - Десять лет назад я получил четыре года за смерть рабочего на моём строительном участке. На его голову свалился с подъёмника мешок с цементом, а рабочий в момент получения травмы, был без каски. С каской ли, или без каски - всё равно смерти ему было не избежать, но мне впаяли четыре года, - и я их отсидел "до звонка", и всё благодаря этому негодяю, который уже на следующий день после моего прибытия на зону - вызвал меня к себе в кабинет, где в ультимативной форме потребовал от меня участия в доносах, обещая способствовать моему досрочному освобождению, в случае моего согласия "работать" на него - "стучать", иначе говоря. Я, в далёкой от вежливости форме - отказался от такой "благодати", и эта сволочь четыре года, при всяком удобном случае гноил меня в (ШИзо), постоянно провоцируя меня на раскрутку срока. Да, ну его к чёрту! Нашли о ком говорить! - закончил свою речь "Рябой".
К ночи основательно похолодало, и на поверхности воды, бывшей в ведре, появилась плёнка льда. Всю капусту из обеих лодок, мы перенесли на берег - поближе к костру, и здесь укрыли её большим куском брезента. "Рябой", он же - Кондрат, из своей лодки принёс связку вяленого чебака, к которому Михаил присовокупил несколько бутылок пива. Он, по-видимому, заранее знал о готовящемся Кондратовом угощении, без которого холодное пиво было бы ни к чему. Только теперь я узнал истинную цель столь далёкого вояжа "Рябого". В Сеймчан он, оказывается, уже не первую осень возит из Зырянки солёного чебака, меняя его у совхозных рабочих на свежую капусту, которая в самой Зырянке является большим дефицитом. Несколько лет спустя - этот товарообмен стал повсеместно называться модным словом "бартер", расширившим лексический, кроме мата, набор, используемый местным населением Магаданской области. Утро следующего дня было холоднее предыдущего, и воду в ведре покрывал слой льда, толщина которого была около трёх сантиметров. То же было и в обеих лодках, что заставило нас часть драгоценного времени потратить на его удаление. С расходом накануне части горючего, обе наши облегченные лодки побежали несколько живее, но короткий световой день - подстёгивал нас, не позволяя даже краткой остановки для чаепития. Ходом прошли устье Сугоя, Коркадон и Ороёк, остановившись только у Поповки, где Кондрата уже ждал, кажется, кто-то из родственников, в лодку которого перекочевал груз из нашей лодки. Обратный путь до Оройка мы проделали уже по полной темноте, время от времени освещая берега реки лучом мощного фонарика. Ночевали почти с комфортом, в окружении пожарных парашютистов десантного отряда, с которыми провели весёлую ночь, с воспоминаниями о моём первом опыте прыжка с парашютом, исполненном на лёд Лены около Олёкминска в 1970 году. Тогда не обошлось без помощи этих ребят, бывших в то время там в командировке.
Двенадцать лет спустя, я вновь встретился на Колыме с Кондратом, к этому времени уже заметно постаревшим, но, как я понял, сумевшего финансово окрепнуть, и, похоже, намеревавшегося вскоре покинуть наши края. Пора, как сказал он, двигаться в сторону родного дома - поближе к родному погосту. Вещи свои, с его слов, он уже отправил в контейнере через Зелёный мыс, - в Находку.
- Не жди и ты! - сказал он мне, - Север дохнет, а когда он загнётся окончательно - отсюда уже не выберешься никогда! - Удивил он меня своим предсказанием, вспомнить о котором мне пришлось тремя годами позднее. Прав был "Рябой".