Он сильно ушиб ногу, пробираясь темными задними дворами между домов. Он не ошибся - как и раньше никогда не ошибался. Прежде, чем городок охватит пламя, ему надо кое-что успеть сделать.
Проникнуть в город через кордоны оказалось неожиданно сложно, а когда он увидел чумных докторов, чинно шествующих по дороге туда и обратно, услышал скрип тележных колес и раздраженное пофыркивание огромных битюгов, вывозящих трупы, кучами сваленные в телеги, стало ясно - это не просто легкая вспышка чумы, это настоящий удар и отреагировали на него власти, к чести их сказать, очень быстро.
Ему не хотелось показывать свои бумаги, он был тут, вроде бы как, и по службе (впрочем, когда он на ней не был?), но одновременно с этим, выбор маршрута его мог бы показаться странным. Казалось бы, кому какое дело, куда держит путь труженик Священного трибунала, ему везде дорога, но. Было одно "но". Надзора за ними никто особенно и не скрывал, кипы отчетов служителей Священной Инквизиции о своих действиях просто заваливали хранилища. А потому такая резкая смена пути, почти под прямым углом к его основной тропе, по которой он должен был прийти в другой совершенно город, где его, если ее еще не сожгли своим судом, местные, ждала ведьма. На ведьму ему было наплевать, наверняка или оговор, или доморощенная бедолага, вовремя не сунувшая денег или не задравшая подол. Своего представительства в том городке Трибунал не держал, а потому и был туда командирован он, Диего де Кармона, секретарь разъездного судилища, сыщик, дознаватель, а при нужде и разведчик, и шпион, и убийца, впрочем, ему его убийства отпускали быстро.
Зеленые плащи, что он увидел у кордона, рядом с прославленными лежебокам из ополчения, поразили его. Ого! Он ошибся. Это не были ополченцы. Это был, судя по одеждам, оружию и манере держаться, регулярный отряд прославленной испанской пехоты.
Хорошенькое дело, если тут уже стоят люди в зеленых плащах, то ему тут быть, вроде бы как, незачем. "Вы что же, сын мой, не доверяете коллегам? Не гордыня ли, часом, вкралась в вашу душу? А может, речь идет уже о куда более сильных искушениях и пороках, а? Говорите, я же ваш духовник!". Да, но натасканный на ложь и нестыковки в исповедях лучше любой гончей короля. Дальше можно попасть и в допросную залу, а дальше... В общем, три раза подумай - и не делай. Срочно придумать повод визита в город, где уже работают его коллеги и испанская пехота, он не мог. Но попасть туда ему все равно было надо.
Крики, донесшиеся со стороны городка (сам он давно свернул в лес, чтобы не маячить на дороге), навели его на мысль. Он видел, как за каким-то бедолагой гнались сразу двое тех, кого величают "чумными докторами". Вылечить, увы, они могли кого-то крайне редко, зато не боялись входить в зараженные местности, не боялись возиться с чумными, умели ставить карантин в обе стороны (ни войти, ни выйти), в общем, умели и знали они действительно, немало и бывали случаи, когда их лечение помогало, хотя, может, просто чудо?
Как бы то ни было, чумные доктора пользовались и хорошими привилегиями, и огромным уважением. Внешний вид их рабочих одежд наводил на мысли о фантасмагоричном их происхождении - длинные, до земли, балахоны с широкими рукавами и капюшонами, трости, которыми они тыкали на осмотре или переворачивая трупы зараженных чумой, перчатки до локти, чесночные головы, на манер орденский цепей, свисавших с их шей, круглые шляпы с тульей, расширяющейся снизу вверх и широкими полями. А главное - масками, ибо лицо каждого из чумных докторов скрывалось под кожаной маской, заходившей и под подбородок, и почти до темени. Для дыхания носы на масках были сделаны длинными, как у аистов, разве что более изогнутыми. В них вкладывались тряпки, смоченные имбирем и чесноком, этими вечными спутниками борцов, а точнее, бойцов против чумы - лицом к лицу. Прорези для глаз делались в маске довольно большими, круглыми и закрывались стеклом. На поясах носили сумки с инструментами и лекарствами, а из-под шляпы, закрывая затылок, щеки и шею доктора, падал холщовый мешок с вырезом для лица - там, где его прикрывала маска.
Доктора тем часом догнали непоседливого болящего, завернули руки за спину и чинно повели обратно, сильно по временам пиная неблагодарного пациента в зад. От нашего лечения еще никто не уходил!
На карантине тоже все было не совсем спокойно - грянул выстрел и теперь шагах в тридцати от телег, перегородивших дорогу, лежало кучей черного мусора чье-то тело. Пехотинцы не сомневались и не церемонились. Облачко дыма медленно снесло ветерком, а стрелок спокойно зарядил свое оружие и на кордоне снова стало тихо. Что, вообще-то, было даже как-то странно - на таком месте и не в строю должны были бы греметь раскаты хохота и пьяные выкрики. Но тут все было чинно, как в соборе. То ли зеленые одеяния нунциев привели вояк к порядку, то ли мрачность обстановки - черт его знает.
Да, он мог бы пройти и через карантин, в этих краях не было человека, чей статус в Священном трибунале был бы выше, чем у него, но он, повторю, отчаянно не хотел нигде оставлять следов. Хотя, судя по тому, что к зачумившемуся городку прислали инквизиторов, тут было все не так просто. И его визит мог бы, напротив, добавить бодрости и страже и лекарям. Не исключено, что его бы вскорости послали в этот городок начальственным велением, а в таком случае его инициатива была вполне оправдана.
Увы, но ему было наплевать сейчас на их моральное состояние, даже если бы они, в перерывах между стрельбой, кувыркались бы со шлюхами.
"Хромой пес" - вот как звали его за глаза. Уточнять, кто это, не приходилось даже зеленым, не в плане одежды, а времени служения, новичкам. И не было случая, чтобы кто-то стал бы переделывать "пса" в "собаку", "шавку", "дворняжку" и так далее. Пес - и точка. Этот человек заслужил уважение, когда выжег несколько ведьминых гнезд, пугавшие целые округа, гнезда, практиковавшие человеческие жертвоприношения и ведьм не простых, что заговаривают бородавки и зубы, нет. Настоящих.
А после того, как он один уничтожил в лесу одержимого Коричневого Людоруба, он и охромел, и получил кличку. Даже подразделение пехоты не нашло Людоруба - он сам нашел их ночью и перебил десять человек, посланных за ним. А Пес смог. Один на один, в полнолуние, в чужом краю и в чужом лесу, он встал против чудовища, которое и ростом-то превышало высокого человека головы на две, а человеческое начало в себе погубило полностью, убивая и пожирая людей, наводя ужас на весь край. Причина же его "коринчевости" оказалась проста - когда-то на нем был какой-то ужасный холщовый балахон светлых тонов, но он пролил столько крови, что тот стал просто темно-бурым.
Не было в епархии служителя с более тонким чутьем на истинное ведьмовство и чародейство. На одержимость и торговлю душами. Мелочь, вроде мелких ворожей и колдунишек, он походя вербовал, чем, вовсе не гонясь за этим, расширил круг почитателей и среди простолюдинов - попробуй-ка без ведьмы в селе, когда коренной зуб загнил, глаза слезятся, или спину пересекло так, что ни сесть, ни встать! Так что сеть его осведомителей, не тех, что обвиняют соседей в колдовстве в надежде на четверть стоимости добра несчастного, а настоящих, кто в самом деле старался помочь, накрыла всю епархию, где он работал.
Не боялся он ни ведьм, ни колдунов, ни одержимых, он шел вперед, хромая, сильно хромая, но не останавливаясь. Его ненавидели, восхищались, боялись, но не было никого, кто бы презирал его.
Глава епархии как-то, разоткровенничавшись с главой Священного Трибунала по епархии, молвил, что Хромой Пес умудрился сделать инквизицию не пугалом, как везде, а воистину, тем, чем она и была - пастухом овечек христовых. Глава трибунала солидно кивнул. Одно время он подумывал, что Пес метит на его место и потому подумывал также об обвинении оного в потворстве силам тьмы, но убедился, что его теплое место Хромому и даром не нужно. А потому не стал резать курицу, что несет золотые яйца и всячески поощрял, продвигал Хромого, и заодно закрывал глаза на его сделки с мелочевкой. Сожги ты хоть село из-за бабки, что собирает травы о полночь и доит соседскую корову через полотенце - толку? Таких аутодафе сотни по стране. А вот тех, кого ловил Хромой Пес, оставаясь живым, стоило вставлять в календарь даже не белыми камешками, а красными, как советовал Санчо Панса Дон Кихоту.
Тот факт, что Хромого Пса по сю пору не убили самого, тоже шел всем во благо - ибо невмочь силам зла тягаться с псом Христовым!
К чести начальства Хромого Пса, скажем, что оно не забывало ни отметить, ни наградить, или даже просто ни упомянуть о нем и его подвигах, подавая отчеты в Мадрид. Все были уверены, что с Хромым Псом ждет главу трибунала карьера высокая, славная, а сам он, разумеется и Пса не обойдет благодарностью. Но для Хромого Пса, хотя тот и благодарил, и кланялся, все это было даже не вторичной целью.
Он делал то, что умел. Он в самом деле чуял настоящую ведьму или сильного колдуна, а не боялся их потому, что его вера в Спасителя была достаточной, чтобы если уж не гору сдвинуть, то от порчи, сглаза или наговора отбиться. Тело его покрывали шрамы, он был, как сказано выше, хром и сильно хром, но это были честные шрамы, не полученные от действия заклятий.
Хромого мало занимала перспектива перебраться в Мадрид. Что ему там было делать? Он загодя решил, что, в случае такого поощрения, пасть в ноги главе Священного трибунала и умолять снять сей венец с его недостойной головы. Что ему было делать в Мадриде? Он умер бы там со скуки, нет, его манили черные леса, пропавшие деревни и села, мертвые болота и весь ужас, который слабо прикрывался этой атрибутикой. Серьезная ведьма или колдун в Мадриде? Разве что на службе у лица, столь высокопоставленного, что Хромому Псу вышибли бы все зубы, укуси он такое.
Марисоль. Ее звали Марисоль. В имени соединились две крайности - восстание и Солнце, а для него неизгладимый позор, слабость, недостойная ни дворянина, которым он был, ни слуги Господа, которым он был, ни Хромого Пса, разумеется, которым он был.
Несмотря на светлое свое имя, она была самой настоящей колдуньей, которую даже сжигать-то доверили бы не каждому палачу, опасаясь мести той после смерти. Увы, даже такое случалось под нашим небосводом.
Он нашел ее несколько лет назад, взял с поличным, без доноса, к счастью, своими средствами. Он нашел ее и потерял себя.
Он пал. Как мужчина, обязавшийся избегать женщин, пал, как идальго, ибо Марисоль была наполовину испанка - мать ее, Долорес, ведьма послабее, пробавлялась тем, что была маркитанткой, шедшей за войском, а отцом был некий, горячий, как головня, цыган, от которого и получила Марисоль свою опасную силу. Простолюдинка, как ни крути. Хуже.
Силу, которую ей не пришлось пускать в ход, когда Хромой Пес нашел ее. Уже тогда он был Хромым Псом, почитаемым в обоих лагерях, а тут...
Три дня они не расставались, три дня чувствовал Хромой, что сходит с ума от счастья и горя одновременно, три дня Марисоль царила в сердце Хромого Пса, но в полночь на четвертую ночь он взял себя в руки - и все, что успела Марисоль, так это скрыться. Скажу правду - это было то, что он ей позволил, долго провожая ее стволом пистолета по темной улице, из окна комнаты, где ему, Псу, показали, что такое грехопадение. Он так и не выстрелил и корил себя за это до сих пор. Причины я перечислял выше, но признаюсь вам за Хромого Пса - он предпочел бы воспоминание о победе над собой, чем о том, что порой не давало ему спать ночами. И еще более тайное, исподволь порой бившее его прямо в сердце - он не был уверен, что удержится от искуса возле Марисоль, справится с собой - как хотите, если сразу ее не убьет. Он надеялся на коллег, что они достанут ее и все, что ему останется - вознести благодарственную молитву.
Не тут-то было. Она исчезла, как морок, как призрак, рассеявшийся после крестного знамения. Несколько раз вспышки чумы или иного мора срывали его с места, но он опаздывал. Неизменно опаздывал. И, уже попав на место, понимал, что снова разминулся с Марисоль.
Что до той истории - он не потерял уважения сил темных, понявших, что он тоже человек, а следовательно, может и пасть, но подкупать его пытаться не стоит, он, просто для того, что успокоить зудящую язву стыда, убьет того, кто к нему обратится.
Не потерял он и доверия коллег. Великий Инквизитор, когда ему, в виде возможного происшествия (фактов не было) довели до сведения эту историю, лишь недоверчиво-удивленно свел брови и тема сама собой сошла на нет.
Но не для Хромого Пса. Нет, он не был одержимым теперь одной лишь мыслью - найти и убить Марисоль, он был сильным духом человеком, но зато теперь он чувствовал себя так, как почувствовал бы себя солдат перед сражением, увидев, что из его кирасы вырван кусок металла напротив сердца. И еще. Он не любил себе врать. Он хотел проверить, устоит он перед ней на сей раз, или уж оставаться с ней и гори все огнем? С ней бы он не остался, как и она с ним, такой Хромой Пес был бы неинтересен что ей, что ему самому. Но все же...
Он сильно ушиб ногу, пробираясь темными задними дворами между домов. Он не ошибся - как и раньше никогда не ошибался. Прежде, чем городок охватит пламя, ему надо кое-что успеть сделать.
Споткнулся он о труп, лежащий на задворках. Он склонился к нему - верно. Это был больной. Но это была не чума. Разложившаяся плоть несла следы многолетней проказы. Странная эпидемия, усмехнулся он про себя, напоровшись еще несколько раз на трупы с разными болезнями - бубонной чумой и проказой в последней стадии. Он уже понял, что это было. Марисоль звала его. Он рассвирепел. В конце концов, есть и иные способы позвать человека поговорить, не убивая целый городок! Кто бы позволил такой толпе прокаженных жить среди людей?
Несколько раз прятался он от отважных чумных докторов (он сам видел, что они без страха переворачивали трупы, кидали их на телеги, пытались хоть что-то сделать для живых, слышал их удивленные разговоры на латыни - немудрено, чума пополам с проказой, может, это наказание свыше?) Тогда возиться уже не стоило, если Всевышний решил покарать сие местечко, то пытаться помешать ему - накликать беду себе на голову. Но нунции молчали и доктора продолжали честно трудиться.
Вскоре он, задними дворами, задворками и тупиками, заваленные мертвыми и умирающими, вышел к задней стене городской ратуши, возле которой не было ни души, лишь лежал посреди площади труп человека с пистолетом в руке. Одет он был не в пример богаче других горожан, и Пес понял, что это - глава города. Совершивший тягчайший грех - самоубийство.
Ма-ри-соль. Три слога, тремя лезвиями режущее его сердце, имя. Кираса так и не заросла, металл мертв и дыр в самом себе не затягивает, но зато жестче стала кожа, как он искренне надеялся и о чем молился столько раз.
Город был обречен. После того, как он закончит свое маленькое расследование, он просто выйдет к кордону и прикажет поджечь город, не трогая имущества и не входя в дома.
Марисоль он нашел на высокой лавочке перед ратушей, на виду у всего честного народа - как докторов, так и мечущихся кто в агонии, а кто от ужаса, жителей.
- И как так выходит, что всем на тебя наплевать, Марисоль? - Зло усмехнулся Хромой.
- Они видят меня, как пораженную сразу чумой и проказой, бедняжку, а от докторов я отговорилась тем, что не хочу подвергать их опасности и скоро уйду в лучший мир, после чего останется лишь сжечь заразные останки. Я была, - Марисоль усмехнулась, - убедительна!
- Понятно, - кивнул Хромой Пес, все слабее уже соображая, что он делает, и что ему надлежит сделать.
- Надеюсь, - эта черная птица, а Марисоль была похожей на черную птичку, насквозь видела его. Худое, скуластое лицо Хромого Пса было непроницаемо, впрочем, как и всегда, но Марисоль хватало и его глаз, его дыхания и его запаха. Ее убивало то же, что и его - чувство нужды в человеке. В другом человеке. При этом не в привычном понимании - пользы для, а необходимости ради. Сила Марисоль не позволяла ей делить свое сердце меж ей, силой, и еще кем-то. Вера и сила Пса не позволяла и ему того же самого. Два человека из двух, максимально противных друг другу, лагерей, просто и глупо тянулись друг к другу, теряя себя тех, старых, что были до той встречи.
Марисоль не гордилась победой - это не было победой, что уж себе врать. Как и Хромой Пес не мог заставить себя просто перешагнуть это падение, которое он честно отмолил, выполнив всю, наложенную на него, епитимью - и, скажем честно, спасло его от мер более суровых то, что он был тем, кем был - человеком, который олицетворял собой высшую цель Инквизиции - очищение душ паствы своей. А так наказание было бы куда более суровым. Пастырю, что исповедовал его, он поведал всю правду, о том, что Марисоль была ведьмой - тоже. Этому пастырю он верил, а ему надо было излить душу и получить наказание, пусть смешное, людское, но которое, хоть формально, даст ему шанс вернуться в ряды борцов, а там, Бог даст, подвернется ему эта Марисоль еще раз!
Пастырь был честным человеком и Пес не ошибся, покаявшись во всем. Тайна исповеди так и осталась тайной. Браво. И раб Божий, Диего де Кармона, завершив покаяние, вернулся к своим, куда более важным, делам - как рассудили бы со стороны. Но стороны не было, а сам Хромой Пес прекрасно знал, какие дела важные, а какие не так важны.
- Зайдем вовнутрь, - просто-таки прорычала Марисоль, схватила Пса за рукав и потащила в ратушу. Мельком отметил Хромой, что на площади никто и ухом не повел при виде этой странной парочки. Они их не видели. Да, сила Марисоль была велика. Возможно, даже более велика чем у тех, обладавших ею, что он послал на костер или убил своими руками.
Что она делает? Куда она тащит этого Хромого Пса, которого клялась при всех старших, убить, как собаку, простите за каламбур? Нет, она убьет его, конечно, убьет, но...
- Зачем ты уничтожила целый город, Марисоль? Ты обезумела? Если ты хотела видеть меня, позвала бы или назначила бы встречу, - Хромой Пес не был лицемером и говорил правду, - ты же знаешь, что я пришел бы.
- А я и позвала, - зло усмехнулась Марисоль, - на свой лад. Ты же знаешь, - передразнила она его последнюю фразу, точно скопировав интонацию и почти точно - слова, - что я ведьма!
Диего достал сигару и закурил, тяжело, мрачно глядя на Марисоль, стоявшую теперь чуть в отдалении. Оба молчали. Оба понимали, что такая встреча может быть лишь первой. Первой из череды похожих.
- Я не могла тебя позвать, Хромой Пес! Не могла, пока на твоей шее висит крест, а на груди покоится папская булла с розгой, мечом и крестом! Мой зов не достигал тебя! - Марисоль разъярилась, наконец. Ничего испанского, мрачного, темного, в ней не было - была там цыганская бездонная чернота и ведьмина ярость.
- Я... Я слышал тебя, Марисоль, - вдруг признался Диего, - но отгонял этот зов, как зов сил дьявола.
- А ты знаешь, что происходило со мной, когда ты его, как ты выразился, отгонял? - Осведомилась Марисоль.
- Мне было все равно, - честно и равнодушно признался Хромой Пес и затянулся поглубже.
- Это был ад на земле, чертов убийца.
Трудно и неохотно раздвигались губы Хромого Пса, трудно и неохотно, как цветок сквозь мостовую, появлялась на нем улыбка, но на сей раз он улыбнулся. Ведьма, убившая целый город, чтобы его позвать, зовет его убийцей, да еще и служащим ее же хозяину. Он послал окурок в открытую дверь, тот, не долетев, упал на каменный пол и теперь мирно тлел там.
- Я понял, что это работа ведьмы до того, как увидел сразу две столь разных болезни на людях. Я увидел слизь на стенах, темную, гнусную, сине-зеленую слизь. Там, где жизнь убивают ведьмы, всегда появляется она. Это я понял уже давно, а вот почти никто, а может, и никто из моих коллег, так и не понял, я же не спешу делиться.
Да. Такая встреча могла значить только одно - первая из немногих. Марисоль молча кинулась ему на грудь, а он, не успев и подумать о том, чтобы ей этого не позволить, мертво, каменно прижал ее к себе, на миг отстранил и, наконец, губы ведьмы Марисоль и безжалостного убийцы ведьм, Хромого Пса, соединились.
Марисоль первая пришла в себе и, чуть отстранившись, дернула из-за корсажа короткий, острый, как игла, стилет и ударила Хромого Пса в грудь, прямо напротив сердца. В ту же секунду прогремел под сводами ратуши пистолетный выстрел.
Удар серебряной пули, пули, которую еще тогда, после их первой встречи, отлил Хромой Пес, величиной в очень добрый желудь, был так силен, что снизу вверх, от пояса, как и стрелял Пес, прошел ее тело, сломав ей грудные позвонки и пробив сердце и отбросил ее тонкое тело на несколько шагов. Умирая, она увидела, что Хромой Пес молча поглаживает грудь, куда пришелся удар ее стилета из Толедо, но крови на пальцах нет.
Удар стилета пришелся в массивный серебряный медальон, висевший под сорочкой Диего де Кармоны. Соскользнул с него, рассек кожу справа на груди и неглубоко вошел в плечо.
Хромой Пес выстрелил на долю секунды позже и понимал, что проиграл этот поединок вторично. Проиграть дважды одной и той же ведьме! Дикий смех раздался в ратуше, дикий тем, как он звучал, походя, скорее, на вой, так и тем, где он звучал.
Диего признавал, что теперь, как проигравший дважды, он обязан проиграть и третий раз, похоронив ее так, как теперь кто-то властно шептал ему в уши. Ему было, признаться, все равно, кто это шепчет. Он поднял легкое тело Марисоль, из чьих мертвых глаз так и не ушли ни любовь, ни ярость, вышел из ратуши и, не таясь, пошел по центральной улице прямо на кордон. Сунувшихся к нему было чумных докторов он, словно собак пинком, отбросил кратким: "Именем Святой Инквизиции", брошенным им прежде, чем доктора дотронулись до него. На лицах этих невиданных птиц, в их масках, разумеется, ничего не могло отразиться, но почтительность и безмерное уважение было в каждом их жесте, когда, освобождая дорогу человеку, что владел такими словами, они церемонно кланялись ему. Они проморгали его, проморгали, как он попал в город, проморгали какую-то трагедию, судя по ярости в глазах человека Инквизиции, а потому растаяли так быстро, что так и подмывало прихватить их в допросную залу и задать пару вопросов.
На кордоне, перед зеленым нунцием, Хромой Пес встал и кратко представился.
- Я - слуга Священного Трибунала, Диего де Кармона, по прозвищу "Хромой Пес". Булла у меня за пазухой, вы можете достать и посмотреть. Не желаете? Благодарю. Я тут своей волей. Город уничтожен ведьмой, отзывайте докторов, а городок сожгите, начиная с окраин, не трогая ничего и не входя в дома, гоните пламя кругом, чтобы город сгорел дотла. И молитесь, молитесь, молитесь за души тех несчастных, что примут огненную смерть. Докторам - скинуть и сжечь одеяния, омыться крепким уксусом и окуриться можжевельником. Мне нужно две лошади и я похороню эту тварь так, как она заслужила, чтобы не пришлось хоронить ее еще раз. И упаси вас все святые последовать за мной!
- Польщены, премного польщены знакомством, дон де Кармона, - поклонились нунции, а испанские пехотинцы встали куда как более строго, нежели вальяжно стояли до тех пор, - примите благодарность за помощь, - поп указал на тело Марисоль, - и за распоряжения. Все будет сделано именно так, как вы посоветовали. - упрямый поп не желал сказать "приказали" и Диего невесело улыбнулся. Пока попов гложет гордыня, подругам Марисоль особенно нечего их бояться. Хромых же Псов не всех попросту не хватит.
Подвели лошадей, на одну он небрежно бросил тело Марисоль, лошадь взыграла было, но он так рявкнул на нее не непонятном наречии, что та замерла, как вкопанная, закрепил тело ведьмы веревкой, на вторую вскочил сам и, перейдя на рысь, ускакал, держа лошадь с покойницей в поводу.
- Нам несказанно повезло, братья и дети мои! - Провозгласил один из нунциев, - теперь же выполним совет нашего мудрого друга и не щадите никого - помните, что ждет несчастных Царствие Небесное! - Голос его был глубок и прекрасно поставлен, а потому разнесся далеко. Солдаты оживились, они устали стоять у проклятого места, боясь перемены ветра и ведьм, что могли быть, где угодно. Дураку понятно, что с такой скоростью может идти чума, но уж никак не проказа. Ведьма словно напрашивалась на приезд инквизиции, и, отдавая ей должное, напросилась на самого Хромого Пса!
Тот же, миновав еще пару кордонов, подъехал к придорожному богатому кабаку. Не спешиваясь, рявкнул от коновязи: "Именем Священного Инквизиции!"
Голос его, казалось, еще не стих, а уже стоял возле него упитанный и насмерть перепуганный владелец кабака, похожий на отощавшего, но с набитыми защечными мешками, хомяка.
- Повозку. Сажень осиновых дров, сажень березовых. Фонарное масло - бочонок. Два ведра молока, девять фунтов свежего меда, столько же яблок. Лошадей в повозку. Лошадей я верну, но повозку - нет. Так что вот тебе за нее - и ручеек золотых монеток, длиннее, чем ожидалось, но короче, чем хотелось бы, пролился в руку кабатчика.
- Лошадей достаточно выпрячь, святой отец, они сами придут домой! - Проговорил кабатчик. Святой отец Диего де Кармона кивнул в ответ.
- Бегом, шавки, мне некогда ждать, эту ведьму я должен похоронить тайным обрядом до выхода полной луны на полночь. Никому не сметь идти за мной, если его не убьет нечистая сила, то точно убью я. Я, Диего де Кармона, прозвищем "Хромой Пес!" - Прорычал Диего. Голос слушался, но сердце его, видимо, от короткой, но быстрой скачки, билось быстрее и глубже, чем обычно. При чем тут скачка, дурак? Не на тебе же скакали...
Кабатчик оказался на диво проворным. И благодарным. В конце концов, именем Священного Трибунала, а уж тем более, сам Хромой Пес, мог бы взять все оплаченное даром.
- Фонарь! - Приказал Пес и лучший фонарь сам собой, казалось, очутился в его руке. Он так и не спешился, лишь накинул на упряжь лошадей, впряженных в телегу, чомбур лошади, на которой так и лежала Марисоль. Кортеж с Хромы Псом скрылся из виду в черном лесу.
- "Никому не ходить!" - Передразнивая Пса, но, очевидно, просто будучи в душевном смятении от увиденного, молвил кабатчик, - да упаси нас всех Пресвятая Дева ходить за тобой в полночь по лесу, на похороны ведьмы!
Остальные отвечали ему согласным гулом, но на том я их и оставляю.
Голос все так же звучал в ушах дона Диего, служителя Инквизиции, когда он в телеге готовил погребальный костер, когда хитрыми узорами клал дрова, когда лил молоко, когда масло, когда раскладывал в непонятном ему самому порядку, яблоки, когда умащивал костер медом. Когда положил на сложенный костер тело Марисоль и замер на миг. Голос стих и Диего услышал себя. Формально он победил. Но проиграл трижды. Что по сравнению с его победой Пиррова! Проиграть трижды! Не окажись на нем медальона... Но он все же выстрелил. Опоздал, но выстрелил! Выстрелил!
Полно врать себе, идальго. Ты бы выстрелил, если бы она не ударила? Не отвечай мне. И себе - тоже.
Костер вспыхнул сразу, словно поджег он не дрова, а бочку с порохом. Пахло медом, дымом, молоком, маслом и запекаемыми яблоками, но жженой плотью не пахло совсем. Он дождался, пока костер прогорел до седого пепла, а потом вскочил на лошадь, поворачивая ее мордой прочь от поляны. Он сделал все, что мог. Проиграл, победил, выполнил. Все. Все, что от него хотели, от него получили и теперь он свободен! Он доказал и себе, и всем, кто мог бы сомневаться, что он не раб ведьмы или плоти! Да, тут он оказался тверд. Он тронул коня, а сзади раздалось негромкое: "Диего!"
Он медленно, тяжело закрыл глаза. Перекошенное его от внутренней боли, лицо, стало похоже на миг на лик демона, а глубокая складка легла у него между бровей. Но - миг! И человек усилием воли подавил хлынувшие было в дырку в кирасе, чувства.
- Я все отдал, - негромко сказал Диего де Кармона, по прозвищу "Хромой Пес". И, не обернувшись, он ускакал. Это была победа, вырванная ли, дарованная ли, но...