Когда я умру, кто-то спросит,
Какой-то пытливый мальчик:
"А кем он был?"
А ему кто-то ответит: "Поэтом".
"Поэтом? 
Кто
Это?"
И тогда я засмеюсь, глухо,
Из под досок с землею:
"Это журавль, что мог
Запросто стать змеею,
Это ничтожество, дрязг,
Созидающее миры,
Разрушающее идиллии,
Кто мог спать
На королевских лилиях,
Не потревожив и лепестка,
Кто мог драться - один на всех,
Разумеется, только в стихах,
Вести войны, где знамя одно:
"Успех", разумеется, только в рифме.
И его долго и часто, и снова
И снова били,
За правду? За ложь? За желанье
Заставить напрячь их студень под черепом?
Право, все может быть. Доищешься ль теперь правды?
...Но били его изрядно.
А он все поднимался, раз за разом и год за годом
И стали уж думать - он не бессмертная ль шутка природы?
А еще он был болен.
Одиночеством и пустотой,
Обертками без подарков,
Своим каменным сердцем,
Своим измученным мозгом,
Своею израненною душой.
Любовью, страстью к той
Самой. Единственной.
И одной.
Да! Еще был  телесно смертельно болен,
Но то ли ему было плевать, то ли вообще был доволен,
Без конца травился - то табак,
То лекарственный порошок.
Нестареющий мальчик.
Вот он умер - и хорошо.
Он любил. Ему отвечали любовью.
Женский смех часто звучал с его изголовья.
Но ему было мало, мало всего малой кровью,
Он ненавидел себя и весь мир за это - 
А это вредит здоровью.
И на этой огромной земле он остался один.
Совсем, понимаешь? Не раб и не господин.
Перекати-поля веселейший клубок.
Видел такое? Прыг-скок. Прыг-скок. И прыг-скок.
Он выводил из подводных пещер чудовищных тварей,
Он призывал к резне тех, кто явно тем тварям по паре,
Он видел бескрайнее, то, что лежит за этой галактикой,
Он слышал чудовищный гром космического барабана,
Он рассказывал всем, что видел и создал - кто б слушал.
И как-то ночью, развеселясь, зашил себе рот и уши.
И бараном бил лбом в любые ворота, что скажешь на это?"
И мальчик воскликнет: "Я не хочу быть поэтом!"
"Вот и умница. И хватит на этом".